Границы дозволенного. Тематика: Порно на границе

Николай встал с постели и медленно направился в ординаторскую.

- Пожалуйста, заходите! - услышал он приятный голос Майи Михайловны, когда заглянул в приоткрытую дверь. - Закройте дверь на замок, чтобы нам никто не помешал: я хочу поговорить с вами наедине... Проходите, садитесь здесь, я надеюсь, что вам будет удобно. - Она указала на конец старого низкого дивана, на который Николай сел и почти провалился до пола.

"Без помощи никак не поднимешься с этого дивана", - подумал он. "Зачем она меня звала?.. Сама сидит на обычном стуле".

Майя Михайловна занимала "обычный", хотя уже довольно старый стул, боком к столу и опираясь на него правой рукой прямо напротив дивана, на котором теперь мучился Николай.

- Вас зовут Николай Иванович, если я не ошибаюсь? - перебила его она.

- Позвольте исправить вас, Игоревич.

- Да, да, прошу прощения за свою ошибку, Николай Игоревич!

- Я как будто сегодня немного рассеян. Пожалуйста, закурите, - она протянула ему распечатанную пачку "Салем".

- Спасибо, я только что закурил, - попытался откосить Николай в надежде сократить время визита.

- Фу, как неучтиво отказывать даме. Вы мне всегда казались таким вежливым мужчиной!

- Извините! - он был полностью удовлетворен и уже брал протянутую пачку.

- Предложите и мне, вежливый мужчина!

- Конечно! Прошу Вас! - он передал ей сигареты. "Какое странное соревнование в этикетности", - раздраженно подумал он.

По своей природе застенчивый, Николай чувствовал почти физическую слабость при общении с незнакомыми и малознакомыми женщинами. Эта слабость была особенно непереносимой, когда женщина была очень привлекательной.

- Подскажите, Николай Игоревич, что это за запись там, над вашей кроватью?

- Это диаграмма моего восстановления.

-... О, как интересно! - удивилась она. - Вы уже две недели лечитесь?

- Да, две недели...

- А до этого вы тоже проходили лечение?

- В медицинском центре.

- Понятно... И ваше восстановление соответствует графику?

- Почти.

- Очень интересно! - сказала она с заинтересованностью.

Николай был сомневался, что такая прекрасная женщина может быть заинтересована им или его графиком, висящим над кроватью. Но она была очаровательной настолько, что он хотел верить и слушать все, что она говорит...

- Я предполагаю, что вы спешите выписаться?

- Да, конечно... - Николай не понимал ее намерений. Он чувствовал себя привлеченным этой женщиной. Ему нравился ее ароматный парфюм и стиль одежды, а также ее манера поведения и разговора... И чем больше он находил достоинств в ней, тем более неуверенным он себя ощущал и скованнее становился.

Конечно, он проявлял остроту в палате перед другими пациентами, когда она проводит обход, - это у него получалось неплохо. Но здесь, наедине с ней - совсем другое дело. И вот этот старинный диван, который похож на "прокрустов", и Майя Михайловна сидит так близко, что когда он пытается встать с дивана, чтобы выкинуть пепел в пепельницу, он едва не задевает ее колени.

"Не иначе, все специально подстроила? Знает, что пощусь уже две недели... Вот он - настоящий-то садизм!" - лоб его покрылся испариной.

- Вы себе представить не можете, - продолжала она меж тем усталым и взывающим к сочувствию тоном, - только пришла с улицы, там слякоть, дождь, - меня вызывали в другой корпус посмотреть поступившего больного. Вот, сами изволите видеть, сменить обувь не успела, - глядя ему прямо в глаза, она чуть выставила левую ногу в тонком изящном сапоге, почти без искажений повторяющем выразительный рельеф икр. И устала смертельно: целый день на ногах, - с артистической хрипотцой в голосе закончила она.

Николай с готовностью опустил глаза на предложенный для обозрения сапог.

Она тут же перехватила его взгляд.

- Вы ведь две недели не были дома... соскучились, наверно, по детям, жене? - будто бы участливо произнесла она, пытаясь заглянуть в его опущенные глаза и демонстрируя тем самым, что заметила проявленный к сапогу интерес.

Николай, ощутив это откровенное движение, все понял: "Конечно же, она выпила, ей стало скучно и хочется поразвлечься. Не иначе, заметила мой "голодный" взгляд и теперь изо всех сил забавляется. Ну и пусть, пожалуйста! - поняв ее стремления, он ощутил подрагивающую приятность во всем теле. За этой прекрасной женщиной он, безусловно, признавал право властвовать над собой и кем бы то ни было.

"Она подпускает меня к себе. Ну что ж, в конце концов, такая женщина имеет право на развлечение с кем угодно, в том числе и со мной, если это доставляет ей хоть какое-то удовольствие: она на все имеет право!" - уже без сомнений думал он.

Очень хотелось уговорить себя, убедить в том, что он чуть ли ни обязан пойти навстречу ее желаниям, подыграть ей, ведь сам он никаких попыток не предпринимал, он ни в чем не виноват. На ум услужливо пришли давно знакомые слова из песни: "Снегопад, снегопад, если женщина просит..." Ведь все это исключительно по мягкости его и неумению отказать. Почему он обязан здесь только глотать пилюли, да трижды в день подставлять сестрам задницу под уколы? Почему бы ему слегка не приударить за такой красивой женщиной, коль скоро она не возражает? Только чуть-чуть, ведь от этого никто не пострадает, ведь никто и не узнает об этом.

"Ну да, чему быть, того не миновать! - с отчаянием подумал Николай, - в холодную воду нужно не раздумывая прыгать вперед головой, а там - что будет!".

- Да скучаю, и очень! - прервал он свои размышления, найдя уместным сопроводить эти слова едва заметным драматическим вздохом, который, конечно же, не остался незамеченным.

Николай принял решение и теперь смотрел на нее, свою мечту, материализовавшуюся так вдруг, изображая на лице задумчивую печаль и временами опуская, словно невзначай, тоскливые глаза до пола, всякий раз чуть задерживаясь на ее открытых для обозрения коленях. Он верил, что этот безобидный трюк обязательно возымеет должное на нее действие.

- Не печальтесь так, через две-три недели будете дома, как новенький, если, конечно, к тому времени язва зарубцуется, и я как лечащий врач сочту возможным вас выписать, - продолжала она с легкой иронией, внимательно следя за блуждающими по ее ногам тоскливыми глазами.

- Но это будет так нескоро! - со скорбными нотками в голосе, вновь опуская глаза на ее ажурные колготки, вымолвил он, имея в виду этим замечанием и завершить разговор о возможных сроках выписки.

На ее лице застыла загадочная полуулыбка. Спиртное, выпитое за вечер, эта чрезвычайно "содержательная" беседа с небезынтересным собеседником, его неумение сокрыть печаль в глазах, прослеживающих "случайные" движения ее ног и рук, отчаянные его попытки приспособиться к дивану, - все это развлекало ее и делало вечер приятным. Майя Михайловна с удовольствием закурила новую сигарету.

- Ну вот, только теперь я, кажется, окончательно согрелась, - промолвила она чуть слышно. - Николай Игоревич, там возле шкафа мои туфли, вон те, бежевые, не сочтите за труд, принесите их сюда, - певуче проговорила Майя Михайловна, озорно и вызывающе глядя на него.

"Ага, слово "пожалуйста" опустила", - про себя отметил Николай, не без труда вытаскивая себя из злополучного дивана и направляясь к шкафу.

Ее туфли, стоящие среди других двух пар, он узнал сразу. Это были прехорошенькие туфельки с открытым носком и кокетливой поперечной зигзагообразной перепонкой.

Он бережно взял их, внимательно оглядел со всех сторон, поднеся поближе к близоруким глазам, будто задался целью навсегда впечатать в память, и, чувствуя подступающую к сердцу волну теплоты, украдкой провел пальцем по узкому ремешку до самой металлической застежки, уверенный, что его действия останутся незамеченными. Усилием воли он воспротивился вдруг возникшему острому желанию поцеловать хотя бы одну из едва уловимых вмятин, оставленных многократными надавливаниями больших пальцев ее ног.

Взглянув на отражение в зеркале, которое висело рядом с входной дверью, Николай заметил значительные изменения: Майя Михайловна теперь сидела на том самом диване, на котором он только что мучился. Она выглядела румяной и привлекательной, лениво раскинувшись на спинку дивана и глядя в то же зеркало.

Николай покраснел, подозревая, что она видела все происходящее, и быстро повернулся к ней, стараясь делать уверенные шаги. Однако его уверенность резко поубавилась, когда он оказался перед диваном, где Майя Михайловна полулежала, ожидая свои туфли. Ее короткий халат прекрасно контрастировал с черными колготками. Пуговица халата расстегнулась от натяжения, и любопытный взгляд мог легко проследить ее ноги почти до верха.

Николай был готов к чему-то подобному, но все же очень смущался из-за такой откровенной позы.

"Нужно притвориться равнодушным, проявить хладнокровие," - разумно рассуждал он, отвечая на предложенную игру. - С другой стороны, нельзя ее разочаровать своим равнодушием: она может принять меня за неспособного или глупого", - думал он.

Занятый этими мыслями, он уставился в пол, думая, куда поставить туфли. Наконец, выбрав место, Николай наклонился и небрежно опустил их практически на самый пол перед Майей Михайловной.

Поднявшись, он встретил удивленный взгляд ее глаз. Они смотрели друг на друга несколько секунд без мигания, будто оценивая друг друга.

- Ну, что же вы остановились на полпути, галантный мужчина, и туфли, коорые только что... ну, не важно... бросили как попало? Разве там их место? Я вовсе не этого хотела! - капризными губками, сложенными определенным образом, она изобразила на лице то, что, по всей видимости, должно было означать обиду и разочарование.

Николаю в этот момент очень хотелось понравиться Майе Михайловне. Хотелось казаться эдаким бывалым, с рыцарскими чертами мужчиной. Хотелось демонстрировать непринужденность и раскованность, исполняя ее мелкие прихоти, чтобы до поры не обнаружить, какое это для него на самом деле удовольствие, но под этим требовательно-недоуменным взглядом он испытывал сильное смущение, мешающее правильно вести свою партию.

- Прошу прощения, - промямлил он, совсем стушевавшись. Неловко отодвинув стул, Николай суетливо опустился на колени, и тупо воззрился на ее сапоги, не зная с чего начать. Но если бы он сейчас заметил изменения в выражении ее глаз, рта, всего лица, то, очевидно, без подсказки понял бы, что именно этого ей и хотелось добиться от него во что бы то ни стало. Именно для этого и позвала она его от скуки. Вид стоящего перед ней на коленях мужчины был ей не просто приятен, а возбуждал и вселял уверенность в ее неотразимости. Поклонение мужчин было для нее естественней чистки зубов по утрам и вечерам.

Как только Николай встал перед ней на колени, с ним можно было больше не церемониться и делать практически, что угодно, к обоюдному, - она это чувствовала, - удовольствию.

Именно поэтому он был ее выбором, и сейчас она поставила его на колени.

Ей нравится ли он? Стоит ли заполнять свою голову подобными вопросами? Конечно же, если он так быстро оказался у ее ног и к тому же является интеллигентным и примерным семьянином, то это трогает ее и возбуждает. Еще его застенчивость и забавное смущение при общении с женщиной вызывают приятные эмоции. А что же стало с его остроумием?

Она замечала, как он пожирает глазами ее новые колготы, и это непременно нравится ей. Такой тип мужчин является объектом ее сексуального внимания.

Она хорошо понимает таких мужчин, как Николай Игоревич, которые относятся к женщине с восторженным обожанием и радуются возможности выразить это обожание любой женщине, которая готова принять его. Такие мужчины не редкость. В интимной сфере они находят выход от своей жизненной значимости, отдыхая от своей мощи. Майя Михайловна, как настоящая женщина, не может не соглашаться на такие прихоти. Она создана для этой роли.

Даже в юности отношение Майи Михайловны к любви и мужчинам можно было бы назвать особым. То, что обычно является для мужчин конечной целью в постели, ей приносит не самое большое удовольствие. Ее больше привлекает обрамление цветами, медленная романтическая увертюра, долгие изысканные ласки мужчины, которые постепенно разжигают страсть.

О, как она упивалась раболепием разогретых ее умелыми действиями и изнемогающих от страстного желания мужчин с могучими торсами, волей судьбы призванных, как она полагала, изукрашивать восхитительной радугой красок ее монотонную жизнь!..

"Вот он, очередной поверженный к моим ногам поклонник женской красоты. Сам в ноги бухнулся, без какихто моих усилий. Посиди там, голубчик, прочувствуй свое положение всеми фибрами души. Ощути силу настоящей красоты. Интересно, на сколько тебя хватит? А главное, сколь много приятного в состоянии дать мне твоя влюбленность? - думала сейчас она, внимательно его разглядывая. - Всегда всего интересней начало. Идти приходится осторожно, как по тонкому льду, или по минному полю, шаг за шагом продвигаясь в запретное пространство, силой своих чар забирая все больше власти, гипнотизируя телодвижениями и интонациями голоса, парализуя волю. И самое приятное - смотреть, смотреть во все глаза на безропотные страдания, на беспомощные корчи и конвульсии таких, как ты, чуть-чуть лишь поощряя желания легкой благосклонностью. Так же извивается червяк, когда его насаживают на рыболовный крючок!" - блаженно улыбнулась она, найдя удачное сравнение. Ну что ж, пожалуй, пора. Начнем, мой мальчик! - решила она. - Сейчас мы с тобой будем вкушать наслаждения. На свой счет я не сомневаюсь. Впрочем, и ты старайся ухватить, что сумеешь, точнее, что тебе будет позволено".

Майя Михайловна, томно потягиваясь, будто машинально повела рукой снизу вверх от колена по бедру правой ноги, касаясь колгот лишь кончиками пальцев, в предвкушении удовольствия, которое сейчас доставит ей уже поставленный на колени и готовый ей служить сегодняшний обожатель. От нее не ускользнуло то, с каким вожделением он проводил глазами движение ее хорошо ухоженной и благоухающей дорогими духами руки.

"Безусловно, этот дежурный будет приятным. Подожди немного, мой дорогой паж, если ты проявишь должное уважение, нежность и послушание, я позволю тебе сегодня целовать кончики пальцев этой руки. Но это случится позже, когда ты полностью воплотишь свою роль. Следи за собой и не переусердствуй. Пока все идет так, как мне хочется." - Она слегка выставила вперед ногу, которую только что коснулась ее рука, и величественно кивнула головой в ее сторону.

- Разуй же свои сапоги! Проявляй инициативу! Не оставайся бездействующим у моих ног, мне так скучно! - с высока она смотрела прямо в глаза Николаю со знаменательной и авторитетной улыбкой на лице, специально указывая на то место, которое он будет занимать отныне. Из опыта она знала: это нужно обозначить с самого начала. Она также знала, что следует ясно и отчетливо, с нотками иронии в голосе, комментировать его неуклюжесть и неопытность, чтобы усилить свое превосходство над ним, чтобы крохи милости, брошенные ему, были восприняты с благоговейным восторгом. С другой стороны, иногда следует поощрять его успешные действия и инициативы, обласкивая его взглядом и ласковыми интонациями. Таким образом его рвение будет только возрастать.

Теперь Николай даже не замечает, что она обращается к нему на "ты". Он напряжен и сконцентрирован: две недели скучной жизни на больничной койке начинают сказываться. Ее взгляд завораживает, ее воля подавляет, а требовательный тон голоса не оставляет возможности уклониться от рабского выполнения любого ее приказа. Он понимает, что полностью покорен этой очаровательной и хищной женщиной, что уже тогда, в палате, при ее первом посещении он влюбился в нее по ее желанию и выбору. Эта мысль вызывает в нем волнение. Он пытается контролировать себя, утихомирить сладкое трепетание, распространяющееся от живота к горлу, привыкнуть к яду ее откровенных слов и наслаждаться ими.

Николай глубоко вдохнул, выдохнул и бережно стал опускать замок сапога, заворожено глядя на ее круглое без бугров колено. Эта операция ему удалась. Двумя руками взявшись за низ сапога, он осторожно стал тянуть, но сапог не поддавался.

- Ну, как там наши дела? Неужто тяжелее, чем графики вырисовывать! - с откровенной издевкой обращалась она к Николаю. - Ну, придумай же что-нибудь, наконец, не в сапогах же мне сегодня спать, в самом деле. - Выпевала она с веселым смехом, откидываясь всем телом на спинку дивана и вытягивая ноги. Она уже полностью владела инициативой и, чувствуя легкость, с которой он "насаживается на крючок", самозабвенно наслаждалась, не давая ему возможности оправиться от неловкости.

Николай знал, каким несуразным обычно бывает его поведение в общении с женщинами, и теперь уничтожающие реплики Майи Михайловны, ее красота, боязнь в чем-то ошибиться, показаться ненастоящим мужчиной - все это сковывало и делало его еще более неуклюжим. Но именно его неуклюжесть и позволяла этой роскошной женщине с необычайной легкостью накинуть на него петлю и, жизнерадостно улыбаясь, затягивать ее, с интересом исследователя наблюдая результат. И Николаю это нравилось. Ему вовсе не хотелось форсировать приятное занятие, которым он теперь был увлечен. Да и нельзя было теперь уже сделать все быстро и встать, не обнаружив перед ней своего возбуждения.

- Простите, я сейчас, - он понял, что придется одной рукой взяться за ее ногу, чтобы стащить этот несъемный сапог.

Глядя ей прямо в глаза, он левой рукой дотронулся до коленного изгиба ее ноги.

Она сохраняла свой привычный образ: глядела сверху вниз, наклонив голову и приподняв подбородок, с улыбкой бесконечного превосходства и беззаботности. Она уже не только не скрывала, а наоборот, активно демонстрировала ему свою легко достигнутую безграничную власть над ним, издеваясь над его простотой и прямотой.

В конце концов, Николаю удалось снять один сапог. Исполненный успеха, он желал снять второй, однако его прекрасная пытательница постановила иначе.

- Где туфелька? Мне что, стоять на одной ноге в ожидании того, как ты возишься со вторым сапогом? Или положить прямо на грязный пол? Колготки чистые, сам видишь, - она особенно подчеркнула слово "чистые" и крутила перед его глазами ногой для подтверждения этого факта. - Неловкий ты все-таки, но это исправимо. Видимо, просто не хватает опыта. - Она снова приподняла ногу, которая только что освободилась от сапога, потянула носок и, изображая блаженство на лице, медленно сгибала и разгибала затекшие пальцы.

Живая стопа с подвижными пальчиками притягивала его взгляд.

"Ну как тебе, дорогой? Наверное, редко видел такую ножку? Я позволю тебе полюбоваться обоими, обязательно позволю. Но не сегодня. Чтобы насладиться этими ножками, тебе нужно будет приехать ко мне домой, и ты будешь не только любоваться... Ох, что я для тебя задумала, мой милый!.." - она с сожалением прервала свои мысли, так как необходимо было перейти к следующему этапу, увеличивая темп. На этой начальной стадии общения было сложно контролировать ход событий и одновременно получать от них максимальное удовольствие, но Майя Михайловна была искусным и опытным стратегом.

- Ну же, помассируй, - она грациозно поднесла ногу прямо к его лицу, пристально наблюдая за его реакцией. Он подхватил эту царственную ножку и стал мягко пожимать и поглаживать, отмечая про себя, сколь узка ступня ее ноги и тонки, длинны и изящны пальцы. Он увлеченно водил рукой по этим пальчикам, и с восторгом, который уже не в силах был скрыть, вглядывался в неясно просматриваемые сквозь темные колготки очертания накрашенных ногтей.

Майя Михайловна отлично видела, как напряженно всматривается он, пытаясь разглядеть дивное творение Природы под флером ажурной, с красивыми орнаментальными разводами, полупрозрачной ткани. Она представляла, как он сейчас отслеживает все изгибы и линии пальцев, дорисовывая нечеткие их фрагменты воспаленным воображением. Она выдержала лишь небольшую паузу, точно дозированную, чтобы созерцание красоты не слишком его утомило. Ни в коем случае нельзя позволить пресытиться, упиться, иначе наступит естественный спад чувственного напряжения, что совершенно недопустимо. Это, как вино, - хорошо в строго определенном количестве.

- Уже хорошо, довольно! Ты пытаешься массировать глазами, а не пальцами, но ведь через черные колготы все равно почти ничего не видно! - бесцеремонно демонстрируя свое понимание всего происходящего сейчас в его душе, прервала она его любование прелестями своей очаровательной ножки. - Ты, кажется, вошел во вкус? Не могу сказать, что мне это неприятно, но у тебя есть возможность поухаживать и за второй моей ногой, которой скучно одной там, в кожаной темнице. Освободи ее, "Рыцарь женской ножки", и ты не пожалеешь о содеянном. Я полагаю, вид второй моей затворницы доставит тебе не меньшее удовольствие, ведь она так же прекрасна, как и первая, - шаловливо лепетала с некоторым придыханием возбужденная вином Майя Михайловна совершенные глупости, казавшиеся в этот момент Николаю вершиной поэтической лирики.

Этот текст она сопроводила ослепительной улыбкой и нетерпеливым посту-киванием указательным пальчиком левой руки по колену еще не разутой ноги.

Впитывая всей кожей дивную музыку ее голоса, Николай трепетал от возбуждения. Лицо его горело. Сердце с такой силой долбило грудь, будто пыталось пробить брешь и выскочить на волю.

Восхищение этой божественной женщиной, так тонко чувствующей все происходящее в нем, было безграничным. Сейчас он отдал бы жизнь за обладание ею. Да что обладание?! За одно только право беспрепятственно целовать ее стопы, полными легкими вдыхая в себя дурманящую смесь запахов ее духов, кожи ее сапог, и ее только что разутых ног, он, не сомневаясь, отдал бы всю прежнюю жизнь, а ведь были и в ней моменты...

Дрожащими руками Николай осторожно нанизал туфельку. Он делал все очень медленно: ему некуда было спешить, напротив, хотелось остановить время, или хотя бы притормозить его, насколько это возможно. Будучи не в состоянии понять, за какую доблесть удостоен внимания такой красивой женщины, он боялся, что все вот-вот пропадет, как мираж, и старался прочувствовать каждое сладкое мгновение. Осторожно, будто обращался с античной амфорой, только что извлеченной с морского дна, он освободил вторую ногу от сапога, мягкими, плавными движениями уже без ее побуждения к этому помассировал пальчики и, надев вторую туфельку, осторожно вернул на прежнее место.

- Ну, наконец-то! - сделала она вид, что ей наскучили все эти игры.

Некоторое время Николай продолжал сидеть на пятках, тупо уставясь на ее уже обутые в туфли ноги.

"Вот так бы сидел всю жизнь и любовался этими ногами!", - подумал он. Вздохнув украдкой, Николай стал медленно подниматься с колен, сожалея о том, что все так быстро кончилось.

- Нет, нет! - будто испуганно, быстро проговорила она. - Оставайся там, еще не все! - капризные нотки избалованной, пресыщенной наслаждениями женщины вернули Николая на прежнее место.

- Я еще не наградила тебя, мой верный рыцарь! - ворковала она, - теперь я разрешаю тебе поцеловать мою руку: и даже каждый пальчик в отдельности! Это - знак моей признательности за приятно проведенный вечер знакомства. - Она бережно, как некую ценность, опустила руку на бедро чуть выше колена и кивком головы пригласила его коснуться губами изящной кисти.

Лишь секунду он пребывал в нерешительности. Но уже в следующее мгновенье, подготовленный как нельзя лучше только что произошедшим, переполняемый страстными чувствами, припал он к ее руке пылающими губами. Не помня себя от возбуждения, сантиметр за сантиметром покрывал он поцелуями пахнущую духами царственную руку.

Сползая с руки на ногу и опускаясь все ниже, он приостановился на колене, чтобы исцеловать его вокруг. Он не видел, с каким безмерным и нескрываемым сладострастием и блаженством Майя Михайловна наблюдала за его действиями. Она могла гордиться своим талантом обольстительницы.

"Как легко совратить таких добропорядочных семьянинов! - с невинной легкостью думала она, торжественно и ревниво наблюдая, насколько тщательно вылизывает он ее ажурные колготки, - его нужно поберечь: некоторое время: не слишком продолжительное, конечно. Сейчас сентиментальные люди вымирают по причине невостребованной их чувственной романтики. Все больше хамы встречаются, коих мы - бабы только и достойны по глупости своей и от скрытой тоски по домостроевским вожжам, которыми прежде муженьки спины своих ненаглядных женушек охаживали: Он мне определенно нравится!".

Каждый раз, когда его губы нежно прикасались к ее теплой ноге, она ощущала волны блаженства, которые распространялись по всему ее истощенному телу. Она не хотела прерывать это неподражаемое удовольствие от того, чтобы видеть и ощущать покорность, вызванную ее женственной красотой и аристократическими манерами. В этот момент она чувствовала себя богиней, а он — рабом, лежащим у ее ног. Это было почти как оргазм.

"Он такой милый и доверчивый! Действительно, это ценная находка! Сколько приятного можно получить от него, даже если просто одна рука на колене может привести его в такой экстаз!" — думала Майя Михайловна с умильным выражением лица. "Просто не спешить, не торопиться. Не быть жадной. Только постепенно, мягко и бережно. У таких людей потом обычно возникают угрызения совести", — уговаривала она саму себя. "Ещё чуть-чуть. Боже, как это приятно!.. Не хочется прерывать такую страстную привязанность! Интересно, насколько далеко он готов зайти? Но всё, всё, вот уже...", — она намеренно ждала момента, когда его поцелуи перейдут с ее туфель на открытые кончики пальцев.

"Ну-ну, мы не договаривались об этом!" — сказала она с обидой в голосе и оттолкнула его свободной ногой. "Я разрешила тебе поцеловать только руку, а ты позволяешь себе такие свободы!.. Это совершенно неприемлемо! Такое поведение недопустимо!" — звучал гнев в ее словах.

"Простите!.. Я не могу!.. Делайте со мной что хотите!.." — каждое ее слово теперь казалось полным значением и важностью.

- С тобой просто опасно оставаться наедине! Ну, хорошо, я подумаю, что можно сделать, - с жеманным великодушием сменила она гнев на милость. - А теперь успокойся. Ляг там на спину и как можно скорее расслабься, примени свой аутотренинг. - Она указала нетерпеливым пальчиком на место под своими ногами.

Он, израненный, неспособный скрыть своего возбуждения, безвольно свалился на вытертый бесчисленными подошвами узорчатый линолеум прямо у ног ее, на место, указанное всемогущим пальцем.

Поверженный и совершенно обмякший после ураганного всплеска чувственных переживаний, он лежал в глубокой прострации, устремив ничего не видящие глаза в потолок и добросовестно старался успокоить тяжелое и прерывистое дыхание.

Майя Михайловна хорошо понимала, что сейчас с ним происходит. Широко раскрыв свои прекрасно-хищные глаза, она, казалось, никак не могла насладиться этим волнующим зрелищем своего торжества.

"Еще не все, нет, сейчас мы закрепим пройденный урок!" - ликующе думала она. Она прекрасно знала, что любой успех обязательно следует завершить каким-то эффектным штрихом, последним мазком гения на только что рожденном шедевре. Наибольшее впечатление произведет именно этот последний штрих. Концовка должна быть на высокой пронзительной ноте, только тогда она надолго запомнится и будет точить и разъедать однажды смущенную душу, требуя, точно наркотик, повторения и все нового увеличения дозы наслаждений. Отравленная душа навсегда утратит покой, и через все условности и препоны будет рваться она за новой усладой, которую, несомненно, может дать только ее отравительница.

Она скинула туфли и поставила одну ногу на его губы, а другую на грудь, протолкнув ее в разрез расстегнутой молнии куртки.

- Вот так, лежи и успокойся, и при этом согрей мои ноги своим теплым дыханием. Следи за своим пульсом, - с этими хитрыми словами она улыбнулась и откинулась на спинку дивана. Предчувствие будущих удовольствий в общении с этим гибким человеком заставляло ее закатить глаза с легким вздохом.

- Так успокоился? Подойди ко мне, садись рядом. Я приглашаю тебя в гости: да, домой ко мне, - произнесла она спустя некоторое время ласково. Она "забыла" снять ноги.

Эти неожиданные слова заставили Николая подергаться всем телом, но он замер не зная что делать.

- Почему же ты не поднимаешься? Ой-ой! - она засмеялась и убрала ноги с него, надевая туфли. - Надень мне обратно туфли и прислушайся спокойно.

Он поднялся и ошарашенно посмотрел на нее: нет, она не шутит. Но тогда ее приглашение может означать только одно?..

Надев ей обратно туфли, он сел на диван чуть в стороне от нее.

- Приезжай ко мне в воскресенье, в полдень. Я думаю, у тебя не будет особо занятого времени?

- Я хотел съездить домой в субботу и воскресенье, - пробормотал он колеблющимся голосом.

- Вот и отлично, поезжай домой в субботу, проведи время с детьми и женой, но только постарайся не переживать из-за близкого общения со мной, чтобы все успеть по своему расписанию. И я также буду занята,- закончила она с акцентом на слове "мой". - Надеюсь, я выразилась понятно: и мое желание? - стальные и уверенные интонации ее красивого голоса пронизывали его до самого сердца, вызывая трепет.

- Я буду у вас, Майя Михайловна! - натужно проговорил он.

- Я в вас не сомневалась, Николай Игоревич, - снова становясь великосветской дамой с изысканными манерами, она протянула ему руку, картинно вывернув кисть под прямым углом к предплечью и чуть отставив мизинец. - Возвращайтесь в палату и отдыхайте. Помните, послезавтра в двенадцать я вас жду у себя.

Он почтительно поцеловал протянутую руку, будто печатью скрепив их новые отношения и договоренности, поднялся и, как в туманной пелене, с большим трудом разглядывая незнакомые предметы, наставленные там и сям в самых неподходящих местах этой комнаты, добрался до двери.

- Подождите, как же вы приедете? Вы же не знаете, где я живу? Я напишу свой адрес и телефон, - остановила она его. Быстро написав что-то, она подала ему листок.

***

Как ни сдерживал себя Николай, у дома Майи Михайловны появился все же раньше времени, и ему пришлось двадцать минут прогуливаться, успокаивая сердцебиение.

Ровно в двенадцать он нажимал кнопку звонка. Там, за заветными дверями не слышалось никакого движения. Выждав минуту, он снова позвонил. Еще через минуту Николай уже давил на кнопку изо всех сил. Отчаянные эти попытки дозвониться были столь же результативными, что и прежние.

Он спустился во двор и позвонил из телефона-автомата. Трубку никто не брал.

"Что же это такое? - недоумевал он, - ведь назначено в полдень?.. Может, случилось что-нибудь?"

С Майей Михайловной ничего не случилось. Проснувшись в десять, она потянулась за книжкой и, раскрыв на месте закладки, с увлечением стала читать.

Царица Астис отдыхала в уютной комнате, спрятанной от посторонних глаз. Ее тело тесно облегало легкое платье из серебром затканного льняного газа, оставляя обнаженными руки и ноги до половины икры. Сквозь прозрачную материю проступала розовая кожа, ясно видны были стройные линии и изгибы ее подтянутого тела, которое не потеряло своей гибкости, красоты и свежести, несмотря на ее тридцать лет. Волосы царицы были окрашены в синий цвет и свободно падали на плечи и спину, украшенные ароматическими шариками на концах. Лицо было румяным и белоснежным, а большие глаза, аккуратно подведенные тушью, сияли во мраке словно у хищной кошки. Золотой уреус украшал ее шею и опускался между полуголых грудей.

Майя Михайловна расслабилась на подушке и закрыла глаза, представляя себя в роли царицы Астис.

"Интересно, что это за "уреус", может быть, это какой-то медальон?" - подумала она лениво.

Она еще раз приблизила книгу к себе.

"С тех пор, как Соломон отвернулся от царицы Астис, уставший от ее необузданной чувственности, она с полным погружением восточной страсти и яростной женской ревности предавалась секретным оргиям извращенных желаний, которые были частью высшего культа служения Изиде. Она всегда была окружена жрецами-кастратами, и даже сейчас один из них ласково обмахивал ее голову павлиньим пером, а другие сидели на полу, безумно наслаждаясь взглядом на царицу. Их ноздри широко раскрывались и трепетали от запаха ее тела. Дрожащими пальцами они старались незаметно прикоснуться к подолу ее легкого одеяния. Их чрезмерная, никогда неудовлетворенная страсть расширяла их воображение до предела. Их изобретательность в наслаждении Кибеллой и Ашерой превышала все границы возможного".

... Медленно колыхалось в жарком воздухе опахало. В безмолвном восторге созерцали жрецы свою ужасную повелительницу. Но она точно забыла об их присутствии".

Медленно перечитывала Майя Михайловна эти поэтические строки, вбирая и растворяя в себе бравурную музыку не обузданных никакими условностями страстей.

Некоторое время она лежала на спине с закрытыми глазами, будучи не в силах расстаться со сладостными картинами, написанными ее пылким воображением.

"Скоро примчится и мой милый "жрец", - подумала она, сладострастно улы-баясь, - и я буду купаться в наслаждениях, доступных только царицам. С Соломонами у нас, конечно, напряженка, но нам они как-то и ни к чему. Уж как-нибудь обойдемся! Мы сами себе и Соломон, и Астис. Нам не хватает только толпы оскопленных жрецов, но за одного не оскопленного ручаться можно".

Она легко соскочила с постели, набросила на себя пестренький халатик, наскоро затолкала подушку, простыню, одеяло в тумбу и с книгой направилась в ванную. Выкрутив краны, она блаженно растянулась в ванне и снова открыла книгу на том же месте.

"Ага, вот и мой "рыцарь на час", - подумала она с улыбкой, услышав звонок в дверь. Она отложила книгу и стала представлять его дальнейшие действия. - По-дождет немного... Теперь опять позвонит... Ну, звони!.. Ага, теперь опять станет ждать... Позвони еще!.. Так, так, настойчивей!.. У тебя же есть мой телефон, пора воспользоваться им!.. Ну, наконец, догадался... - отметила она про себя, не считая, однако, нужным поднимать трубку. - Пожалуй, пора открывать, - решила она, услыхав очередной трезвон дверного звонка.

Спешно протеревшись и надев халат, она подбежала к дверям, сразу завязывая пояс. Не успев заглянуть в глазок, она решительно распахнула дверь.

- О, это вы! А сколько времени? - на ее лице отразилось удивление.

- Двадцать минут первого. - Он засиял при виде нее, одновременно смущаясь от своего решения уйти от этих дверей.

- Боже мой, я все перепутала! - возбужденным тоном она начала разговор, не давая ему опомниться. - Я думала, что пригласила вас на два часа и только что села в ванну, чтобы отдохнуть перед вашим приходом. Только начала читать такую интересную книгу "Суламифь" Куприна. Ничего не успела сделать для вашего приезда! - она показывала пальцем на свои ноги с детской непосредственностью и была готова расплакаться от разочарования.

Он нервно перевел взгляд с ее лица на обнаженные ноги и замер на месте, не способный оторваться от этой совершенной, строго очерченной красоты.

"Удивительно! - подумал он. - Какая прекрасная женщина!" Николай медленно опустился на колени и положил розы на ее стопы.

Майя Михайловна продолжала говорить, как будто не замечая, что он уже целует ее пальчики.

- Всегда я все забываю! Николай Игоревич! Дорогой, где вы? Это неприемлемо! Я совсем не готова! Мне так стыдно! Но мы быстро исправим все вместе, вы мне поможете, верно, дорогой Николай Игоревич?

- Да, конечно, не переживайте так! - польщенный и сконфуженный вконец такой бурной встречей, он с сожалением поднялся, оставив розы там, где положил.

- Цветы, цветы, давайте же их сюда! Я поняла ваше желание: устлать ими мой путь, и мне это очень приятно! Вы мне нравитесь вашей готовностью делать мне только приятное! Вы так галантны!

Николай собрал розы и протянул ей.

- Здравствуйте! - наконец проговорил он, не зная, куда спрятать глаза.

- Здравствуйте, здравствуйте, пойдемте же скорей, и не будем терять време-ни! - одной рукой она приняла цветы, а другой взяла его под руку и потянула за собой.

Николай пребывал в состоянии совершенного блаженства. Окрыленный радушием приема, он чувствовал себя молодым и здоровым, полным жизненных сил и возможностей. Совершенно сбитый с толку ее жизнерадостной болтовней, он просто не мог заметить никакого подвоха, или неискренности. Да ничего подобного и не было. Она была так же искренна, как и он. Она так же искренне упивалась происходящим, как и он. Просто у них были разные роли в этом сладостном жизненном спектакле. Каждый изо всех сил старался от общения получить свое, только ему предназначенное.

- Вот ваза, кипяченая вода на кухне, возле мойки в двухлитровой банке, принеси скорей! - она одарила его обворожительной улыбкой, - а я пока все приго-товлю.

Когда он вернулся с наполненной вазой, она уже сидела в глубоком кресле, а на полу перед ней лежал маникюрный набор. Он опустил цветы в вазу и в сильном волнении встал перед ней, не зная, что она от него хочет.

- Приходи скорее сюда! - пригласила она, - вот все необходимое для приведения моих ног в порядок, а я пока займусь лицом. Она открыла футляр с румянами и взяла кисточку в руки.

- Ну, начинай!

- У меня может не получиться... - произнес он заикаясь.

- Нет, нет, обязательно получится, не хуже, чем у меня. Ты будешь руководить вдохновением! Я жду!

Николай опустился на колени и сел на пятки. "Что тут делать? - думал он, - все уже прекрасно. "Лучшее - враг хорошего". Боже, какие пальчики!".

Осторожно он коснулся ее ноги. Она подняла ногу и поставила его на бедро.

- Возможно так будет удобнее? - улыбалась она светло.

"Смотри внимательно, неужели ты не видишь то же самое? - молилась она. - Посмотри на эти изящные пальчики и безупречные ногти!.." Глаза Майи Михайловны были на нем всегда.

Но поощрять его было не нужно. Он уже сам, аккуратно водя ногтевым файлом по краю ногтей, впитывал в себя всю "условную", как сказал Поэт, красоту этих удивительных ног. Подправляя лунки ногтей маленькой лопаткой, Николай переключался с одного пальца на другой и затем на всю стопу, поражаясь этому чуду. Больше он не мог сдерживаться и страстно прижимал губами к этим стопам, целуя их.

- Ой, щекотно! - Майа Михайловна отнимала у него ноги со смехом, а он ловил их и продолжал целовать. - Ты съешь весь лак!

Продолжая смеяться, она изловчилась и, оттолкнув его обеими ногами сразу, подобрала их в кресло, усевшись в позу "лотоса".

- Я не могу больше так!.. Я вас люблю! - простонал он, снова подбираясь на коленях к креслу.

- Ну что ты, мой мальчик, можешь, можешь и даже очень можешь, и будешь! Вопреки мучительным и бессильным потугам противиться своей страсти ты будешь безропотно сносить все, что я захочу с тобой сотворить, еще как будешь: с готовностью, со слезами восторга, и будешь страдать и проклинать себя за малодушие, но вновь и вновь будешь покорно, как собачонка, ползти ко мне, чтобы реализовать свою потребность обожать прекрасную женщину, и будешь столько, сколько я захочу. Ты и представить себе не в состоянии, как сладостно пытать мужчину любовью, его же собственной страстью. И пытка эта тем для него невыносимей, чем сильнее его страсть! О, это неописуемое ощущение, не сравнимое ни с каким иным!.. В такие моменты я испытываю двойное блаженство, ведь одновременно чувствую и все, происходящее со мной, и все, что происходит в тебе, ведь ты на меня выплескиваешь море чувств. И ты никуда не денешься. Ты будешь наслаждаться сам, страдая от любви ко мне, и наслаждать меня, исполняя все, что мне придет в голову от тебя потребовать. А когда мне все это наскучит, я оттолкну тебя за ненадобностью. И ты умолять меня будешь, чтобы я позволила тебе хотя бы издали взглянуть на предмет твоего обожания - мои ноги. И я обязательно предоставлю тебе возможность исторгнуть из израненной души напрасные стенанья. Но ты не будешь знать, что попытки умолить меня - тщетны, ты будешь надеяться! О, я с наслаждением и терпеливо выслушаю твои униженные мольбы, взывающие к моему милосердию, потому как по женской своей слабости не смогу отказать себе в удовольствии пережить вместе с тобой твое отчаяние, твою боль и страдания, мною же доставленные, а оттого и безумно сладостные. Мы оба, всяк по-своему будем наслаждаться, но меру всего буду определять я сама. - Медленно, будто пила вкусное вино, с наслаждением цедила она каждое слово вкрадчивым елейным голосом, глядя смеющимися глазами на него в упор.

- Взгляни, пожалуйста, еще раз и признайся, видел ли ты когда-нибудь в жизни столь прекрасные ноги? - она спустила одну ногу с кресла и, перехватив его движение вперед, остановила его рукой. - Что можешь ты возразить такому идеальному совершенству? - продолжала она, медленно проводя рукой в сторону опущенной ноги. - Только обожание. Ты будешь мучиться от тоски по мне и ликовать от счастья при мысли о том, что однажды встретил меня, ласкал и был окружен заботой.

Измученный и полностью обессилевший он упал лицом вниз у подножия ее "трона", на котором она сидела, словно Будда.

Медленно она слезла с кресла, минуту задержалась над ним с улыбкой, скрытой от его глаз, а затем перешагнула через него и подошла к шкафу для одежды. Она начала переодеваться прямо здесь, не обращая внимания на присутствие мужчины, который все так же лежал у кресла.

Одевшись, она подошла к Николаю и провела рукой по его волосам.

- Встань, чтобы не простудиться. Я позабочусь о твоем здоровье! - сказала Майя Михайловна шутливым тоном, словно ничего не было между ними только что. - Попьем кофе и прогуляемся по парку. Сегодня хорошая погода, как кажется. Может быть, обедаем где-нибудь на улице. Я приглашаю, ведь ты мой гость и я очень рада тебе. Ну давай успокойся! Я не собираюсь обижать тебя! Тебе же было хорошо со мной? Если нет, то я не стану упрекать тебя! - в течение этого короткого монолога она трижды меняла интонацию и перешла от мягкого просьбы к удивленному вопросу, а затем к холодному безразличию – эти переходы едва заметны.

Пристыженный, он встрепенулся и поднялся: "Неужели я дал повод считать, что о чем-то жалею?" - думал он, стоя в растерянности и не решаясь произнести какие-то слова.

- Николенька, расслабься, люби меня, ласкай меня и ни о чем не думай, я лучше знаю, что нам с тобой надо. Делай, что прописал тебе лечащий врач, и все будет хорошо! - она обворожительно улыбнулась.

Наскоро выпив кофе с бутербродами и клубничным джемом, они выкурили по сигарете и стали собираться на прогулку. Николай с удовольствием смотрел, как Майя Михайловна поправляла прическу, стоя у зеркала. Что-то уютно-домашнее было в ее движениях. Точно так же он часто ожидал Нину, когда они собирались куда-нибудь идти.

***

Удивительно приятно было гулять по Сокольникам с такой красивой женщиной. Прохожие: и мужчины, и женщины - каждый по своим причинам - обращали на нее внимание, чего она, казалось, не замечала, обласкивая слух Николая беззаботным щебетанием. Он не в состоянии был вникать в смысл ее скороговорки и часто на заданные вопросы отвечал невпопад, чем приводил Майю Михайловну в совершенный восторг.

"Как с ней теперь легко! - думал Николай, - как будто мы знакомы с детства. Но почему я сейчас с ней, ведь у меня есть жена? С Ниной тоже было легко, и когда-то здесь же мы гуляли, а я рвал ей розы с такой же вот клумбы, и когда-то я ее любил, иначе ни за что бы не женился. А что осталось от этой любви через пятнадцать лет? Почему я уже не так люблю, как прежде? Совместный долголетний быт, привычка, возраст? - Все эти расхожие объяснения не выдерживают критики. Разве "Мадонной Литой" не восторгаются уже столетия люди всех возрастов? Разве меня перестает волновать Юдифь Джорджоне вот уже лет двадцать пять? Разве к настоящей красоте можно привыкнуть и охладеть, даже если она застыла на тысячелетия? А ведь все это писали люди, хоть и гениальные, но люди: разве могут они сравниться своими творениями с великой Природой, чьи произведения даже разумом постичь невозможно, не то, что повторить, или превзойти? Вот рядом семенит удивительной красоты женщина, и каждую секунду другая, новая. Такая женщина подобна трепетному пламени костра, на который можно с неослабным интересом взирать часами. Как же она может надоесть? Нет, только от женщины зависит восприятие ее мужчиной. Конечно, быть такой женщиной - это талант, огромный труд, но и награда ему - неизбывная любовь - стоит такого труда".

Николай незаметно оказался у дома Майи Михайловны. Он неосознанно посмотрел на часы: уже началось шестое время.

- Вот и прошел еще один день, скоро мне придется вернуться в больницу, - просто так сказал он.

- Но это не самый неудачный день в вашей жизни, согласитесь? - Майя Михайловна лукаво улыбалась.

- Да, не самый худший, - согласился он без энтузиазма, представляя свою больничную койку рядом с пустой стеной, окрашенной грязно-зеленой краской.

- Мне не нравится ваше настроение, пациент! Не думайте о плохом и тогда останется только хорошее! - она подняла его настроение игривым тоном. - Вы знаете, что для успешного лечения вам нужно тепло постели и положительные эмоции? И я готова поспорить, вы предполагаете, что ваш лечащий врач может обеспечить все это!

- Да, я знаю и предполагаю это, - серьезно ответил Николай.

Они вошли в квартиру.

Проходите, проходите. Я уверена, вы еще не видели, как я живу, вы наверное только разглядели дворец! - говорила она с хитрой улыбкой, беря его за руку и влекущая за собой. Но это ваша вина, нужно научиться сдерживать такой темперамент, иначе вы можете сгореть: у вас же даже язвенная болезнь от сильных страстей. Но с другой стороны, именно это очень нравится мне в вас лично! - закончила она со страстью и пошла на кухню.

Действительно, Николай словно первый раз зашел в комнату, хотя он провел там не менее часа.

- Можно ли начать осмотр санузла? - Николай начал приобретать некоторую уверенность, обрадованный ее словами о его темпераменте и поднятый тоном, которым были произнесены эти слова.

Из туалета он вышел уже совсем обретшим себя человеком. Теперь он мог внимательно осмотреть комнату. В ней не было ничего особенного. Какая-то иностранная стенка с темной матовой поверхностью у правой от входа стены, журнальный столик около дивана, стоящего впритык к левой стене, почти сплошь увешанной книжными полками. Два кресла по бокам от входа в комнату. Возле одного из них как раз и происходили утренние события.

Единственное, на что можно было обратить внимание, не считая идеального порядка во всем и чистоты, это репродукция врубелевского "Демона", висящая над диваном.

Николай остановился перед "Демоном", пытаясь понять причины, по которым хозяйка квартиры предпочла именно эту репродукцию. Так ничего и не поняв, он отошел от репродукции. Была еще одна комната, ее спальня, куда он войти не посмел, справедливо полагая, что для этого необходимо специальное разрешение. В глубине души он очень рассчитывал на такое приглашение.

В нише стенки стоял телевизор "Рубин", в другой нише - магнитофон. Николай нажал на пуск, и совершенно неожиданно для него зазвучал вальс Шопена № 10 си бемоль минор. В комнату из кухни вошла Майя Михайловна.

- Кажется, ты вполне освоился? Совсем недурно для первого раза! Шопена слушаешь... - произнесла она. - Сейчас мы будем ужинать, ты не возражаешь?

Нет, он совсем не возражал против ужина. Ему, конечно же, было приятней ужинать в ее обществе, нежели в обществе товарищей по палате, хотя он ничего не имел и против них.

- Майя Михайловна...

- Зови меня "Майя": мне нравится мое имя, не обремененное никаким балластом, и еще мне нравится, когда мне говорят "Вы". А тебе я буду говорить "ты". Согласись, в этом есть для нас обоих некоторое удовольствие, ведь ты - мой пациент, а пациенты - мои дети: наивные и доверчивые, - она улыбнулась своей удивительной улыбкой, исключающей всякие возражения, - ты ведь думаешь так же, мой хороший?

- Да, моя госпожа, я с детства думал точно так же!

- Вот это уже другое дело, такой ты мне нравишься больше всего. Понимаешь, тебе не хватает именно этой наивности, ты весь какой-то... запутанный, будто у тебя проблемы на обеих ногах, и ты не знаешь, как поступить. Ты постоянно решаешь проблему: любить или нет, я вижу! Всё время размышляешь... Невозможно жить так. У тебя, кажется, и язва от моральных страданий. Ах да, я уже это говорила. Тебе нужно расслабиться, ведь нельзя быть всегда таким напряженным! Ты же хочешь мне понравиться?

- Очень хочу!

- Тогда не думай ни о чем и никому кроме меня. Пойдем приготовим еду!.. Принеси это в комнату на столик.

- Можно ли мне это? - он сомнительно смотрел на бутылку водки.

- Если я разрешаю, значит можно. Согласно новейшим представлениям диета не играет особой роли в процессе выздоровления.

- Это хорошо, но вдруг я выпью слишком много и окажусь в таком виде в больнице?

- Во-первых, ты не выпьешь слишком много: я буду следить за этим, а во-вторых, сегодня тебе не нужно идти в больницу. Пока ты наслаждался Шопеном, я позвонила на работу и предупредила дежурную медсестру, что ты у меня взял отгул на воскресенье, и заявление у меня есть, только сейчас это до меня дошло. Так что сейчас ты дома и должен себя вести так, как если бы перед тобой была твоя любимая жена.

"Перед этой женщиной нет никаких препятствий! - подумал Николай с радостью. - Она просто потрясающая женщина! Значит, сегодня я свободен, полностью свободен! - Это открытие поразило его. Впервые за много лет он абсолютно свободен и никому не отчитывается! У него появилось желание запеть прямо сейчас, здесь. Он сбрасывал все свои обязательства, точнее, они уже отпали самостоятельно без его вмешательства. Как можно было противиться этому счастливому случаю, который освобождал от всего-всего?!

- Чему ты так загадочно улыбаешься? - она тоже улыбнулась.

- Анекдот вспомнил.

- Ой, расскажи скорей, я страшно люблю анекдоты, надеюсь, он цензурный?

- Разумеется, я нецензурные забываю тут же, после прослушивания. Значит, так. Идет Владимир Ильич по улице и эдак лукаво, как только он один и умеет, улыбается, потирая руки: "Как пг'екг'асно все складывается: Наденьке сказал, что поехал к Аг'манд, Агнессе - что буду у Надюши, а сам в библиотеку и - г'аботать, г'аботать, г'аботать!"

- Ты на что намекаешь? Ни в какую библиотеку я тебя не отпущу. Я тебя на сегодня украла и укрыла. Сегодня ты только мой! И я могу делать с тобой, что пожелаю. Кто ты такой? Где твой паспорт? Ты самовольщик! Слушайся меня и всячески ублажай, иначе я сдам тебя милиции и заявлю, что ты вломился в мою квартиру, и, вместо того, чтобы спать с собственной женой, преследуешь и домогаешься меня. Тебя переведут из больничной палаты в тюремную. Будешь там лечиться и перевоспитываться. Ты будешь меня слушаться?

- Уже слушаюсь и повинуюсь!

Она зажгла свечи и выключила свет. Они сидели на диване за журнальным столиком при свечах и ели какой-то сказочно-вкусный баночный паштет, и какую-то изумительную, кажется, "Молочную", или "Останкинскую" колбасу, закусыва-ли все эти вкусности маринованными помидорами, а запивали водкой "Пшеничной". Они слушали Моцарта, и говорили... говорили... И не было никогда в жизни Николая ничего подобного этой волшебной сказке...

- Ты расслабился? - тихо произнесла она, когда все было съедено и выпито.

- Ответил он легкомысленно, словно ничего необычного не происходит.

- Прекрасно, - сказала она с улыбкой.

После всех этих великолепных моментов, когда мысли Николая самостоятельно текли в разные стороны, она нежно взяла его за руку и повела в ванную комнату. Его настроение было полное энтузиазма и радости. Все здесь приводило его в восторг.

- Раздевайся и принимай душ. Я буду смотреть на тебя, - сказала она просто.

И он без стеснения следовал ее указаниям, раздеваясь и вступая под теплые струи воды, которые полностью смывали его сомнения и робкие угрызения совести. Все было очищено и умыто. Николай выходил из ванны чистым, слегка опьяневшим и полным энергии, а перед ним стояла прекрасная женщина, наслаждающаяся видом его молодого и подтянутого тела.

- Теперь я... - слышал он божественные звуки музыки, когда он отдавал ей полотенце. - Но ты должен преклониться передо мной и с любовью смотреть на меня. Сейчас я буду делать стриптиз для тебя, но, конечно же, это будет любительское выступление, поэтому не гарантирую высокого качества.

Боясь, что вся эта нереальная реальность может исчезнуть в любой момент, он быстро опустился на колени и уставился на эту потрясающую женщину, предлагающую ему насладиться удивительным зрелищем.

Совершенно неожиданно для Николая она начала тихонько напевать: "Останься со мной, мой дорогой, без тебя будет грустно":

Под эту своеобразную мелодию она освободилась от платья, которое недавно было на ней в парке. Она огляделась по сторонам и бросила его ему на плечо, словно не найдя другого места.

:"Дай на прощанье обещанье, что не забудешь ты меня":

Плавными движениями рук отстегнула и сняла бюстгальтер, постояла, как бы в нерешительности, и определила его туда же. Затем, с загадочной улыбкой глядя на совершенно обалдевшего Николая, медленно стала снимать колготки.

Николай был уже в полуобморочном состоянии, когда ему на плечи легли ее только что снятые колготки, а затем на голову - ее белые трусики.

..."Скажи-и ты мне, скажи-и ты мне, что любишь меня, что любишь меня!" - заклинал цыганский романс, наполнявший маленькую ванную.

Не смея шевельнуться, он стоял в оцепенении, ощущая щекой прикосновение не успевшей остыть ткани и с жадностью вдыхал смешанные запахи духов и ее тела, исходящие от белья, все то время, пока она плескалась под ласковым душем и напевала эти странные слова, не сводя с него искристых глаз.

- Я люблю вас, Майя! Кабы вы только знали, как я вас люблю! Я никогда так прежде не любил! Неужели вы не понимаете? - совершенно искренне и страстно прошептал он.

- Я это знаю и все понимаю! - оборвала она пение, - так и должно быть, ина-че ты не стоял бы сейчас вот так просто здесь, и я бы тебе не пела! - говорила она тихо и печально, с каким-то чувственным придыханием, и с задумчивой нежностью глядела на него, - знаешь, это удивительно, но тебе каким-то образом удалось до седин сохранить трогательную детскость и искренность души. Поверь мне, я видела много разных людей, и только очень немногим я могла бы сказать то же самое. Похоже, ты всегда веришь в то, о чем говоришь, а говоришь только то, что чувствуешь. Тебе не придется жалеть о том, что пришел ко мне: я это обещаю. Только ты ничего не бойся и не стесняйся: любовь оправдывает все, до самой последней капельки - иначе это не любовь! Ты должен полностью положиться на меня и верить мне. Я просто не могу обмануть твоих ожиданий. А теперь отнеси эту одежду в комнату и брось там, на диване, я утром разберусь. Подожди меня в спальне, я сейчас к тебе приплыву на волнах твоей любви.

В состоянии сильнейшего транса он отнес одежду на указанное место, постоял минуту, в абсолютном бессмыслии глядя на "Демона" и совершенно не понимая тайного смысла его молчаливого здесь висения, а затем, чуть покачиваясь, направился в ее спальню.

Он увидел только широченную кровать, у которой тут же и рухнул на колени, уронив голову на ничем не покрытый паркет. Он не ощущал сейчас ни себя, ни времени, в котором находится.

Она вошла бесшумно, подошла вплотную к нему и остановилась, с противоречивыми чувствами и мыслями глядя на его согбенную спину.

"Вот он, - думала она, смущенная застольной беседой, - измотанный страст-ным желанием раб, готовый исполнить все, что бы я ни пожелала. Он покорно ждет меня, изнемогая от нетерпения вобрать меня всю до капли. Он сейчас с восторгом и по-собачьи предано будет заглядывать мне в глаза, дрожащими губами будет ловить мои руки, жадно вдыхать все запахи, какие бы я сейчас ни источала... Господи, как легко поддаться искушению и проверить это! Какого удовольствия ты меня лишаешь, мой мальчик, сам того не ведая! Какой же ты еще ребенок! Стоп! - Она разом отмела от себя наплыв совершенно неуместной и никому не нужной сентиментальности. - Ведь ты, целуя меня, будешь мысленно каяться перед женой и бичевать себя за минутную слабость, а потом будешь проклинать меня и обвинять во всех грехах, оправдывая свою похотливость! Но почему, почему в таком случае я должна щадить твое чистоплюйство?! Почему я должна бежать от соблазна и лишать себя отвоеванных и принадлежащих мне по праву победителя ласк и сексуальных удовольствий? За тебя не скажу, а у меня только одна жизнь, и я ее живу, как хочу. Кому нужна, скажи на милость, твоя девственность? Разве ты пришел ко мне Шопена слушать? Кого, кроме твоей обветшалой жены, должно интересовать твое допотопное целомудрие?! Вот и проваливай к своей узаконенной! Вместе станете восторгаться твоей стойкостью против змеиискусительницы. Ах, Ваше величество, Вас мучит "двусмысленность Вашего поведения?", "Под сомнением Ваша честь и совесть?". Ах, как исстрадалась столь высоко организованная и легко ранимая душа Вашего Высокопреосвященства! Какая она вся из себя высокодуховная! Ну, разумеется, муж жены Цезаря... и тому подобное, и тому подобное!.. Во всем виновата эта развратница, обманом и колдовством затащившая Вас под свое мерзкое одеяло! Только жена имеет на Вас все права, а нам остается "сидеть там, за печкою". Ах, какая досада! Ах, какая жалость! Да мы этого не перенесем! Да мы тотчас же умрем от отчаяния! Да на кого вы нас покидаете?! Ах, какой Вы весь из себя чистенький и святенький, ну просто плеваться хочется! Не извольте беспокоиться, Ваша Высокосветлость, ничто не может вас замарать: разве мыслимо доплюнуть нам до Солнца?

Ну, уж нет! Ты сейчас валяешься на полу, возле моей постели, не смея даже смять ее, так изволь делать, что я тебе велю! - она вновь обрела уверенность и жестокость, которой чуть было не лишилась, растроганная "Реквиемом" Моцарта, только что звучащим при свечах, и доверительными разговорами с этим мужчиной. Усилием воли она удержала пришедшее вдруг бешеное желание изо всех сил пнуть ногой эту бесформенную массу, распластавшуюся у ее кровати.

Нет, эдак не годиться, - успокоила она сама себя, - зачем же так хулигански грубо? Я уже сегодня буду топтать тебя, но иначе, так, чтобы ты сам этого жаждал и умолял меня об этом. Не-ет, конечно же, как и обещала, я не сделаю ничего, что было бы тебе неприятным, мой верный раб. Ты получишь только то, ради чего полз ко мне!" - лицемерно пообещала она себе, сладострастно улыбаясь и живо пред-ставляя, с каким неописуемым восторгом примет он, совершенно убаюканный ее словами о любви и доверии, все ему уготованное его повелительницей. И уже через полчаса, распаленный до предела пределов давно не удовлетворенным желанием, перенасыщенный любовью к божественно прекрасной и ужасной женщине-деспоту, возлежащей на высоких белоснежных подушках в красном пеньюаре и благоухающей дорогими французскими духами, будет метаться он по постели и, изнемогая от неземной страсти, будет бесконечно долго и униженно умолять ее. А она бесконечно долго и величественно будет отпихивать его ногами и руками и с методичностью метронома, с наслаждением и до устали хлестать его по щекам по-очередно: то правой, то левой рукой, и в такой же очередности подносить к его губам эти руки, с плотоядной улыбкой повторяя: "Целуй... еще целуй... теперь эту! Не так, ты целуешь небрежно, а нужно медленно, с чувством! Не стесняйся... лизни руку... вот так... и ножки: возьми пальчики в рот, пососи их: я научу тебя этому... ласкай меня..." А затем, когда почувствует, что он начинает иссякать, как будто вняв, наконец, его страстным мольбам и, точно, сжалившись над ним, она милостиво позволит ему делать все-все-все там, в ее глубинах, в ее таинственных недрах... языком. И потом, минутами позже, удовлетворив таким образом ее желание и оставаясь неудовлетворенным, стоя, как она ему велит, в ванне перед нею на коленях и обхватив ее стройные ноги, жадными устами в безумном экстазе будет ловить он соленые ароматные струи янтарного ручейка, с резвым журчанием вытекающего из потаенного родничка, обрамленного темными вьющимися кудряшками. А она, словно Гея, щедро разливающая из рога изобилия все блага мира, величавая и недосягаемая, широко расставив ноги и грациозно водя бедрами из стороны в сторону, с торжествующей улыбкой и сияющими от счастья глазами будет направлять бесконечную струю ему на лицо, грудь и плечи. И в таком же демоническом экстазе шептать заклинание: "Пей меня, пей всю до капли, я бесконечна... и я вся твоя... напейся и насладись мною... Ты на вершине блаженства! Ты упиваешься мною, только мною. Я отдаюсь тебе вся до последней капли! Пей же меня всю... всю! Только это и есть обладание мной! Видишь, только я могу дать тебе настоящее наслаждение и счастье, блаженство блаженств?! Только я, твоя повелительница и госпожа, отныне и навсегда, и никто другой! Твоя жизнь принадлежит мне! Я - твоя царица Астис!".

И затем, отравленный сладким ядом, полностью уничтоженный ее изощренными муками, он рухнет без сознания и будет долго-долго лежать перед ней, не в состоянии вернуться к себе из трансцендентного небытия, где только что присутствовал.

И это произойдет прямо сейчас, начиная с этого момента, поскольку таким образом желает она...

- Ну вот и я! Ты ждал меня с нетерпением? - игриво произнесла она, в конце концов обнаруживая свое присутствие.