Ночка

Даня сидел на камне, скрестив ноги по-лягушечьи. Коктебельская ночь обволакивала его лиловой тьмой, непроницаемой, как чернила. Море молчало: бухта недаром прозывалась Тихой.

Он приехал в Коктебель с компанией, но в первый же день оторвался от коллектива, возжелавшего беспробудно тусить в кафешках: его тянуло не к курортным соблазнам, а к тишине и к морю. Он уходил из города, просиживал нагишом целые дни, прятался в тени скал, слушал море, плавал и мазался глиной.

И сейчас он был обмазан ею с ног до головы. Липкая прохладная масса казалась ему густой тьмой, облепившей голое тело. Глина считалась целебной — ей здесь все мазались, толком не зная, от чего она лечит.

Ночь была влажной, беззвездной; только справа, за мысом, светились огни Коктебеля, показывающие Дане, куда ему возвращаться, и в небе плыло мутное свечение — намек на луну, облепленную, как и Даня, густой мглой.

... В тишине послышался плеск. Напрягать глаза было бесполезно, и Даня только слушал. Когда плеск переменился, показывая, что пловец стал на ноги, Даня негромко сказал в темноту:

— Осторожно, здесь скользкие камни.

Пловец-невидимка взвизгнул — совсем рядом, у Дани под носом — и отозвался:

— Напугали вы меня!..

Голос был женским и странным — гортанным, переливчато-густым, как лиловая мгла.

— Извините, я не хотел вас напугать.

— А чего же... — невидимая пловчиха запнулась, удерживая, видимо, равновесие на камнях, — а чего же вы хотели?

Даня чуть было не пустился в оправдания — хотел, дескать, как лучше, — но вовремя почуял, что момент требует иных речей:

— Я... я хотел уберечь вас от злых камней. Потому и сижу здесь.

— Да? Вы, значит, все время сидите здесь? Вы — добрый дух этого берега?

— Можно и так сказать.

Море фосфоресцировало — кроме призрачных искр, не было видно ни зги. Тьма будто перевернулась вверх тормашками: вверху черная мгла, внизу море — опрокинутое звездное небо. Гортанный голос раздавался ниоткуда — где-то совсем рядом, у самого Даниного лица.

— А я думала, что никого не встречу здесь... Ааааай! — Даня дернулся: невидимая рука вдруг коснулась его причинного места, щедро намазанного глиной, — Что это?!..

Прикосновение застало Даню врасплох, и он на миг онемел. Потом сказал:

— Это... это я. Не бойтесь.

— Вы?! — ужас в голосе усилился. Даня, поняв, какую картину могла себе вообразить невидимка, поспешно разъяснил:

— Я. Просто обмазался глиной. Голубой глиной.

— Гли-и-ной? — неуверенно протянул голос, — Ну!... Предупреждать же надо. Знаете, что я подумала?!

— Что потрогали настоящего водяного? За хвост?

— Что-то в этом роде... А зачем вы намазались глиной?

— Она лечебная. Так говорят... А вообще это просто очень прикольно и приятно.

Они сидели, наверно, лицом к лицу — Даня на камне, а невидимка в воде — слышали дыхание друг друга, и Дане даже казалось, что он видит перед собой темный силуэт. Кто перед ним? Женщина? Девушка? Какие у нее волосы, какое лицо, какой взгляд? Густой голос говорил, казалось, о зрелом, о женском, но Дане слышалось в нем озорство юности.

— А... это тоже вы? Ай!... — незнакомка тронула Данино колено, выбираясь из воды.

— И это я. Осторожно: я очень грязный. Поэтому и не даю вам ручку.

— Ну, уже и я, кажется, приняла грязевые ванны... Фффух, выбралась! Ну? — Даня ощутил, как невидимка пристально смотрит в его сторону. — Со свиданьицем, дух берега! Можно вас так называть?

— Отчего нет? А я вас буду называть — Ночка. Не против?

— Ночка?! В гортанном голосе послышалось удивление — вперемешку с удовольствием от красивого имени. — Вы... что — меня видите?

— Нет. Поэтому так и назвал. Когда вы говорите, мне кажется, что со мной сама ночь говорит.

— Да? — Ночка была явно польщена, — Что ж... Вы не представляете, как недалеки от истины.

— Ну, я редко ошибаюсь. Неужели вы...

— Ну да. Да! Я в самом деле — богиня ночи. Такая же невидимка, как и вы — духи. Что скажете?

— Я? Скажу правду: вы — богиня что надо. У вас замечательные ночи!

— Ну естественно! У нас, богинь — только качественный продукт. Как же иначе? Вот подождите — я еще луну призову сюда!... Вы любите луну?

— Люблю. Как же не любить ее?

— Вот!... — торжествующе подытожила Ночка и присела где-то рядом с Даней.

Минутку они молчали, а затем Ночка сказала:

— Так странно, правда? Общаемся — и не видим друг друга, ничего не знаем друг о друге... И эта ночь, и море...

— Вы любите море?

— Люблю. — Ночка сказала это просто, но от ее гортанного голоса у Дани пробежали мурашки по телу. — Люблю до одурения. До слез. Я бы превратилась в рыбу, или в чайку скорее... Впрочем, я это передрала у Чехова. Нечестно! Вы... что-то мне подсказывает, что вы читали Чехова.

— Правильно подсказывает. Кстати, совсем недавно читал. Только не «Чайку», а «Степь».

— А вот этого я не читала. Видите, какая невежда? Нет, я читать люблю, только не по схеме — сначала то, потом это, клеточка к клеточке... Люблю увидеть книгу, и — знаете — позовет или не позовет? Вот «Чайка» — позвала... Надо же — рассказываю вам все это... небось надоела?

— Нет, не надоели.

— Точно? Слушайте, а вы вообще есть на самом деле?

— Эээ... хороший вопрос! Так прямо вам все и расскажи.

— Нет, ну правда! Голос есть, глина есть, и больше ничего нет...

— Слушайте, а давайте, так сказать, убедимся в реальности друг друга. Нащупаем... где вы?

— Ммммм, — послышался шорох отползающей Ночки, — Дело в том... Понимаете, я... В общем — на мне ничего, кроме вашей глины, нет.

— Подумаешь, на мне тоже — отвечал холодеющий Даня, — совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

— И на мне... А знаете, что я предлагаю? — вдруг сказал Даня, — Давайте плавать! Брызгаться, хулиганить и неприлично себя вести!

— Дава-а-а-айте!!! — восторженно взвизгнула богиня, и оба они вскочили. Входя в воду — столкнулись бедрами; Ночка, ойкнув, чуть не упала, и Даня обхватил ее за талию:

— Всё, попалась! Теперь не выпущу! — и стал мазать ее глиной, собирая ее с волос, — А-а-а! Хорошо, а-а-а, как хорошо!..

Ночка, захлебываясь, визжала, но не вырывалась. Она действительно была голой: Даня ощущал ладонью покатые бедра, волоски на лобке, твердые сосочки на грудях...

— А ты — молодой дух? — спросила, отдышавшись, Ночка, вымазанная Даней по шею.

— Конечно. Каких-то семь веков, как домовенку Кузе...

— Ну, а серьезно?

— Духи серьезными не бывают — отвечал Даня, обхватил ее за бедра — и повалился вместе с ней в воду. Ночка упоенно завизжала...

Они плавали, плюхались, ныряли, брызгались, кувыркались, тискали, мяли друг друга все смелее — Даня кружил Ночку, катал ее, швырял, общупал ее упругое тело со всех сторон... Нагота моментально сблизила их; сознание, что они оба — голые, и вся одежда осталась где-то за пределами их ночи, было как вино или наркотик.

Потом — плыли, уставшие, обратно — молча.