Школа Призраков

— Вороны, воронята, воронки...

Металлический голос доносился из соседнего кабинета, где занимались классы. Неровный, вычурнуто сдавленный, но при этом довольно четкий. Такой, каким обычно пользуются строгие учителя, испортившие нервы за годы работы в этом безумном заведении, собравшим под одной крышей сотни формирующихся умов. Наверное, эта учительница приводит своих учеников в неистовый ужас, даже не замечая свой чисто профессиональный навык.

— Пишите правильно! Вот ты, что пишешь? А-а?! Что ты вякнул? Я ведь проверю, хуже будет! Смотри у меня, гаденыш... И так!..

Казалось, ботинки давили сильнее прежнего. Тупая боль не утихала. Присев на холодную, как всегда не отапливаемую батарею, Призрак выглянул в окно. Там была привычная для этих мест картина: чахлые склонившееся полумесяцем сакуры, которые не цвели уже третий год к ряду, заледенелые кресты, рядами выстроившееся в сугробах точно солдаты, черные мешки, сваленные в груду и глубокая проталина, рассекающая ровную плоть снега зигзагоподобной раной. Все это наводило на старшеклассника знакомые предчувствия, порождающиеся глубоко в истлевшей душе, словно вспышки молнии в облачном небе. Призрак поплыл по своим детским воспоминаниям, захлебываясь ими, поплыл вниз, на самое дно.

Вспышка.

И вот уже он, еще не Призрак, улыбаясь, идет под теплым грибным дождем, смеется, о чем-то безустанно расспрашивает родителей и приближается, с каждым шагом приближается к темным стенам Неизведанной Цитадели. Потеет, тарахтит как трактор, поднимается по крутой мраморной лестнице, воображая из себя альпиниста, взбирается все выше, пока, наконец, не переступает порог Неизвестной Цитадели.

Как позже выяснится — ее называют школой. А дальше прокручивается кино на перемотке: первое сентября и цветы, свет и грамоты, одноклассники и смешки, первая учительница Ванг Лоу и строгие наказы, влюбленность и побои, отъезд родителей в Южную Корею и истерика, социальный эксперимент властей и коммунистические демонстрации под голос вождя, переход в Ночную Смену и еще более жестокие побои, очередная влюбленность и первое изнасилование, депрессия и уроки, страх и боль, окончание, депрессия, и снова эти нескончаемые побои...

— Вороны, воронята, воронки,  — повторил Призрак в тон учительнице. Даже смешно стало от нелепости происходящего. Ухмыльнувшись, он окинул взглядом полуоткрытый кабинет, откуда доносился голос, преодолевая боль в отекших ногах, привстал. Расстегнул молнию на куртке, размотал шерстяной шарф, стянул с головы длинную, похожую на презерватив шапку. Вновь ухмыльнулся.

Отвратительнейшая шапка — прямо как миротворцев-"Фалангуйцев» с переулка Рю. Почему этого раньше никто не заметил? На его голове не по сезону натянута шапка-гондон, а ему никто ничего не сказал! Даже презрительного взгляда не кинул!

Призрак небрежно скинул куртку, просунул шапку с шарфом в рукав, огляделся; рекреации пустовали, неоновые лампы не давали утренней мгле затопить места удаленные от окон. Призраку это не нравилось — хоть он был бесшумный и незаметный для зорких глаз камер, темнота нравилась ему сильнее света. В ней можно раствориться, в ней спокойнее.

Настенные часы, с изображением глубокозадумчивого профиля Маркса на циферблате, сказали, что уже »07:59« и скоро должен был раздаться звонок. Стоило поторопиться.

Призрак подошел к гардеробу, подал куртку бомжеватого 

вида гардеробщице — Старой Йо-йо. Ее так прозвали за нерасторопность.

— Ты?  — хмыкнула гардеробщица, обнажив рот полный золотых зубов.

Выругавшись про себя из за перегара, которым несло от Старой Йо-йо, Призрак кивнул:

— На третий урок, как обычно.

— Ну надо же. Как обычно, видите ли он!  — Гардеробщица принялась изучать куртку на наличие петельки. Такая же профессиональная привычка как у учителей переходить крик.  — И как с такими невежественными социализм строить, ума не приложу!

— Никак нет,  — заверил ее Призрак.

— А почему же нет? Вы же уже как европейцы становитесь! Вот ты, эдакий паразит, скажем, почему сегодня опоздал — не потому ли что прогуливаешь?

— Я не знаю.  — Призрак пожал плечами.

— Как это «не знаешь»? Как это вообще понимать? Учащийся нашего заведения должен давать только четкие, правдивые ответы!

— Я правда не знаю.

— Чтоб вас всех призраков долбанных поотловили,  — чихнула Старая Йо-йо и исчезла в цветастом лесу развешанных курток.

— Во-ронки, во-ро-ня-та!  — чеканил на заднем плане голос, будто желая исполосовать умы детей.  — Что тут непонятного! Объясните, олухи — что-тут-непонятного?!

Через некоторое время появилась Йо-йо, кинула прямоугольный номерок.

Неуклюже поймав его, Призрак посмотрел на номер,  — 59-тый — и положил в пакет с учебниками.

— Если будешь на номерке писать, заработаешь выговор от директора или сансэя,  — пригрозила Старая Йо-йо.  — Вон, Ицюри Воронов, паразит эдакий, уже отхватил за это по полной программе. Самурай долбанный...

Призрак хотел, было спросить, кто такой Воронов, однако вместо этого молча кивнул, подошел к мутно-фиолетовому стенду с расписанием и с первого же раза нашел нужный предмет — он находился в нижнем правом столбце огромной, похожей на небоскреб таблицы, занимающей половину стенда.

«Понедельник, 59 января,  — гласила выведенная тонким водянистым маркером строчка, другая, подчеркнутая красной ручкой, уточняла,  — Девятый класс М».

Взгляд скользнул ниже, и записи привели его к требуемому ответу:

«Кабинет №159, Тантология. Учитель: Воронов И. С. «.

— Воронов?  — изумился Призрак. Но тут же оборвал себя. Какая в принципе разница? Наступит день, когда он полностью станет призраком, настоящим призраком, и тогда, все в этом мире станет безразлично. А пока все по-другому. Старая Йо-йо обратилась к нему и это значит, что он не полностью растворился, не до конца расщепился по атомам, тем странным штукам, о которых говорят на уроках химии и физики. Подумаешь — они повсюду; каждый живой и неживой организм собран из них. Подумаешь — он участник противонаучного эксперимента по расщеплению их, а быть может его жертва.

Беззвучными шагами унылый Призрак двинулся в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. В кабинете номер сто-пятьдесят-девять его ждал Воронов, новый учитель, наверное, весь из себя усатый и седой.

По дороге до кабинета Призрак заглянул в зеркало, висящее в лестничном пролете второго этажа. Убедившись, что в зеркале ничего не изменилось и что у него, действительно нет отражения, он свернул направо, пошел по коридору.

— Ворона, воронята, воронки!... Ворона, воронята, воронки!...  — ослабевали с каждым шагом вопли.

И лишь тупая человеческая боль, столь не свойственная Призраку, все еще не желала утихать, перетекая из стоп 

в голени, из голеней в колени, из колен к животу, из живота в стопы...

Кабинет оказался просторным: высокий потолок, широкие, низкие парты. Ввинченные в потолок лампочки в стиле евроремонта, осыпали щедрыми лучами клетчатый линолеум. Стену украшал красный плакат, на котором вереницей иероглифов красовалась надпись «Вперед — к светлому будущему Коммунизма! ». Возле двух досок, закрепленных друг рядом с другом, располагалась просторная аудитория с овальным учительским столиком, за которым сидел единственный присутствующий в кабинете — грузный мужчина, сосредоточено заполняющий журнал «Девятого М».

Воронов оказался как раз таким, каким его представлял Призрак — типичная внешность строгого учителя. Он не заметил Призрака, но Призрак не стал входить в класс и решил подождать звонка.

Звонок подал свой писклявый голос спустя десять секунд.

Только тогда Призрак зашел в кабинет и, не здороваясь с Вороновым, развалился на самой дальней партой, грязной и исписанной.

Скрипнули дверные петли, и кабинет вбежала шумная толпа. Вскоре все тридцать человек 9 «М» класса были на месте — десять мальчиков, восемнадцать девочек, три чудища, плюс-минус один призрак.

Даже смешно.

Нет, все-таки он не настоящий призрак. С того отдаленного дня, когда испарилось все тело, он начал замечать что иногда на время появляются части тела — то рука мигнет, то полупрозрачная нога пошевелится, то одинокое ухо в воздухе повиснет, то улыбка как у Чиширского кота из запрещенной сказки Льюиса Кэрролла (хотя, скорее даже не улыбка, а бледные губы с опущенными уголками рта или как максимум — легкой, трагической ухмылкой).

А ведь раньше призрак был оптимистом!

Счастливейшим человеком.

Но это хрупкое счастье полетело вниз по параболе. Так стремительно, так незаметно, что он начал путаться, словно насекомое в сетях паука, метаться из стороны в сторону, словно оказавшись в безвыходном лабиринте.

Призрак посмотрел на уродливое, шумящее-смеющееся существо, его родной класс, «часть плоти от себя» как сказано в уставе. Существо по имени класс. Оно не затихало не на секунду, вокруг завис живой клубок, сплетенный из радости, злости, безразличия, самодовольства, симпатий и антипатий, похоти... Такие яркие нити всех цветов радуги.

И только у него одного не было нитей. Кроме одной — серой и почти незаметной. Нити пустоты.

Это начиналось постепенно...

Вспышка.

И вот он, еще живой, сам того не замечая, соприкасается с этим адом при жизни. Язык будто завязает в трясине, атрофируется, здоровяк Аширо с его бандой больше не бьют, становится радостно, даже учителя уже не так оживленно пытают, на уроках кара-тэ, чаще обходят стороной опуская палку прямо перед ударом... радостно, да, но с друзьями происходит подобное, тоже самое, они начинают сторониться, перестают обращать внимание, и тогда в душе порождается космос, руки становятся прозрачней, слабее, они исчезают, исчезают вслед за ногами, за туловищем, а ближе к концу лета исчезает и голова, сотовый телефон по праву принадлежащий каждому ученику точно издевается, молчит гробовой тишиной, не звонит, запевая мелодию из модного прошлом году аниме, icq в нем не работает, почта пуста, «ни одного письма», «извините, эта функция невыполнима», «хотите отправить сообщение: убей меня!  — пользователю 

Ashiro? », «хотите, отправить сообщение: я хочу, чтоб ты мной овладела!  — пользователю Ovami the best? »,

«игнор», «игнор», вытащите из этой бездны, или «ни одного письма», или никак, но нет, прошу, помогите, спасите от этого, «извините, эта функция невыполнима», они сошли с ума, Призрак сошел с сума, мир сошел с ума, первооснова потеряла свою веру, и тогда в душе порождается космос, его пустота, его холод, его безразличие, его пустота, пустота, пустота, уже не радостно, уже не хочется говорить, не хочется задерживаться на учебе, не хочется увлекаться чем-то, не хочется кого-то изнасиловать, любительницу содома, миссис Овамо, помучить, помучить как она мучила, порвать плоть, желание говорит о своей подавленности, приглушенности, о своем нежелании порвать эту теплую плоть, не желании использовать свои бонусы, своих честно заработанных пленных, свои чувства, свою сперму, свою ненависть, но не хочется, приглушенно, гниющее, не хочется, не хочется дальше так жить, хочется убежать далеко-далеко, спрятаться, приглушить

собственный страх, стать никому неприметным червячком, живущим где-то глубоко-глубоко под землей, жрущим отходы чужих жизни, жрущим чужие отходы, еще горячие фекалии девственниц, понос пленных детишек, кровавое говно миссис Овамо, отказывающимся от насилия над другими, от насилия над тобой, от насилия над собой, от проклятого самонасилия, от вождя, от коммунизма, от фашизма, от Северной Кореи, и тогда в душе порождается космос, космос от проклятого себя, от своей прокаженной души, замерзшей в этом вселенском холоде, испортившим нос этим второсортным наркотиком, хибомом, трупной вонью, которая повсюду, везде, в нас, в зажравшейся приглаженности, в стремлении питаться этим говном, этой вселенной, этим холлом, этой сжирающей пустотой, пустотой, пустотой, пустотой...

Раздался звонок, зазывающий в тесные стены кабинетов.

Призрака передернуло. Воспоминания порождали в нем черный огонь, болезненно выжигающий ошметки души.

Даже смешно...

— И так дети,  — сказал Воронов, встав из за стола. Голос у него был твердый, но тихий.  — Меня зовут Ицюри Воронов Ли Сакко. Но можете называть меня просто Воронов. Сегодня у нас,  — слово «нас» он выделил особенно твердо,  — первый урок нового предмета, включенного Министерством Образования Кореи в программу и одобренного вождем. Урок называния Танатология.

Отличница Имари первой подняла руку.

— Да,  — кивнул Воронов,  — спрашивай.

— А что мы будем проходить?  — Имари поправила свои темные, собранные в тугую косу волосы и заинтересованно посмотрела на учителя.  — Да, и что такое Танатология? Это какое-то русское слово?

Тот улыбнулся, и высоко задрав голову, закинул руки за спину. Принял эдакую позу командора.

— Танатос это не русское слово, не беспокойся. В переводе оно означает «смерть». Ее-то мы и будем проходить.

— Что-что проходить?  — изумилась Имари.

Со второго ряда послышались тревожные шепотки.

— Смерть,  — повторил Воронов, медленными шагами приближаясь к девочке.  — Великую и непостижимую науку, которая существовала во все времена всех столетий, но, конечно же, в несколько иных, примитивных формах.  — Он положил руку на парту, пристально посмотрел на Имари.  — Можно избежать с физическими экспериментами, можно укрыться от правописания, математики, литературы, комуноведенья, но вам никогда не избежать встречи с бессмертным Танатосом!  — 

Пальцы забарабанили по парте, поползи к Имари. Когда рука Воронова обхватила ее руку, она дернулась.

Теперь шепотки охватили весь второй ряд.

— Молчать!  — гаркнул учитель и вновь попытался потрогать, на этот раз за талию.

— Хватит,  — смутилась отличница.  — Мне не нравится...

— Эй, учитель!  — не поднимая руки, крикнул здоровяк Аширо.  — А что мы будем делать на ваших уроках?  — Видимо это была попытка отвлечь учителя от небезразличной ему Имари.

Воронов беглым взглядом окинул класс.

— А кто сказал, что мы должны что-то делать!  — ответил за всех толстяк Ямо.

— Учитель долбаеб!  — лаконично добавил Аширо.

— Да, добаеб!  — поддержали голоса.

— Черт ушибленный!

— Мудак!

— Хуила!

Будто по команде полетели бумажки, обслюнявленные куски резинки и обоюдные пули презрительного смеха. Воронов приклонил голову, безуспешно уклоняясь от бумажно-резиночного дождя. Протестующее подняв руку, пробурчал:

— Кончайте! То, что мы будем делать, вам понравится, уж поверьте. Чтобы понять о чем я, вспомните миссис Овамо. И все станет на свои места.

— Посмотрим, посмотрим,  — натянуто улыбнулась Имари.

— А кто такая миссис Овамо?  — подала голос симпатичная, пухленькая девочка, сидящая на соседней парте.

— Они что — не знают?  — удивился Воронов, оценивая фигуру пухленькой (грудь у нее была сформировавшейся: подтянутой, большой, приковывающей взор, возбуждающей). Ее звали Грау.

— Они новенькие,  — не задумываясь, сдал Аширо. Все заступничество из него почему-то выветрилось.  — Из Японии приехали.

Учитель усмехнулся.

— Подружки?

...  — Ага.

— Отличны?

— Ну, не совсем,  — попыталась сопротивляться Грау.

— Да, да!  — присоединилась Имари.  — Верно, она говорит, верно!

— Ничего подобного!  — кинул в их сторону слюнявую бумажку Ямо.

— Отличницы! Отличницы!  — тут же забушевал класс.

— Я... я...  — замялась Имари.  — У нее так вообще целых две четверки за четверть. У меня одна... в прошлом году была.

— Отличницы, Япония,  — широко улыбнулся учитель,  — чтож, сойдет. Как тебя зовут?

— И-имари...

— Так вот Имари, я тут подумал и решил — мы начнем с тебя.

Сказав это, Воронов схватил ее за плечо и резким движением вытолкнул с парты. Протащив за волосы по полу, он приволок девочку к учительскому столику, победоносно наступил на руку; послышался костный хруст, японка застонала.

Класс с замиранием сердца наблюдал за происходящим. Даже говоруны Ямо и Аширо смиренно молчали.

Воронов со всего размаха пнул Имари по голове. Та сжалась в клубок и, утопая в своих густых распущенных волосах, плакала. Учитель добавил еще раз — топчащим ударом.

— Остановитесь!  — не выдержала Грау, выскочила из за парты.  — Что вы творите!

— Остановиться?  — учитель медленно зашагал в ее сторону.

— Да... Остановитесь! Это же...  — Грау поджала свои пухленькие губы, опустила глаза.

— Неправильно? Ненормально? Тогда скажи мне девочка что такое «норма»! Где ты вычитала это жалкое определение! В Японских учебниках обществознания, услышала в ковайном аниме?!

— Любой человек вам скажет, что это глупо!  — простонала лежащая на полу Имари.

— Эй!  — окликнул Воронов одного из мальчишек.  — Ты находишь в моих действиях что-либо неправильное?

Мальчишка лишь покачал головой.

Тогда Воронин достал из кармана пистолет — непонятно как он туда помещался?  — и нацелился на Грау.

Девочка вздрогнула.

— Только не убивайте.

— А ты сначала сделай, мне минет,  — лицо Воронина 

озарила улыбка.

— Что?..

— На колени тебе говорят!  — ударил он наотмашь.

Грау припала к ногам агрессора. При этом ее пышные груди чуть всколыхнулись, форма пошла по швам, а из под приподнявшейся юбки, показались белые трусики.

— Хочешь жить — делай минет!  — Дуло уперлось в висок перепуганной 18-летней девочки.

Та, посмотрела на возбужденную промежность учителя, неуверенно потянулась к ширинке. Подняв остекленевшие глаза, посмотрела умоляющим взглядом на класс, затем на извращенца.

— Вы уверены?

На заднем плане послышались всхлипы Имари.

— Делай, кому говорят!  — рявкнул Воронов.

Грау расстегнула ширинку, стянула трусы — оттуда показался набухший, поразительно большой член.

— Соси!

— Может все...  — неуверенно начала Грау, но член уткнулся ей в щеку, не дав договорить.

— Соси!  — повторил Воронов и сделал резкий толчок, так что у отличницы перехватило дыхание.

— Гхх, гхх,  — попыталась освободить рот она.

Но учитель плотно прислонил к себе Грау. Смачно харкнул на пол, обернулся в сторону класса.  — Можете подбадривать, ребятки! Живее! Живее!

И в тот же миг, как по команде, молчание сменилось яростными возгласами:

— Давай!

— Убей!

— Выеби пожестче!!...

Крики постепенно наполняли кабинет. Существо класса бесилось, ревело, брюзжало слюной.

Вспышка.

Воронов трахает Грау в ротик, Воронов загрязняет ее ротовую полость, Воронов бьет девочку кулаками, кусает за ухо, кончает ей на лицо. Существо с ним. Существо кричит. Имари все еще пытается образумить...

Вспышка.

Мускулистый орк — Сейлор — под дулом пистолета раздвигает Грау ноги, зубами стягивает с нее трусы, начинает вылизывать сморщившиеся половые губы, периодически целуя ботинки учителя. Существо с ним. Существо кричит. Имари все еще пытается образумить...

Вспышка.

Девочка Юки с голубыми волосами, миловидными косичками, совершая энергичные толчки, запихивает однокласснику циркуль в зад. Одноклассник постанывает, не сопротивляется. Существо с ней. Существо кричит. Имари все еще пытается образумить...

Вспышка.

Юки, развратно развалившись на парте, трется лобком о спину Аширо. Аширо, тем временем, как бык производитель просовывает член Диме настолько, что у того сочится кровь из задницы и в третий раз кончает в кровавое месиво разорванного анала.

— Я ненавижу судейство!!  — вопит Дима, замахиваясь плеткой, падает на колени, с новой силой хлещет истерзанную Грау. Хлесткий удар. Удар! Удар! И вот уже в Димин ротик тянется чей-то вонючий, натертый вазелином член.

— Великолепно...  — шепчет Воронов, доставая набор ножичков. Дети погружаются в бездну кровавой оргии. Существо с ними. Существо кричит. Имари все еще пытается образумить...

Вспышка.

Имари засовывают работающее сверло в задницу... Тело обессилено падает в гору мелко-нашинкованного человеческого мяса... Дима бьет молотком по зубам учителю... Миссис Овамо засовывает в разбитую голову Яро работающий вибратор. Существо хрипит, оно почти издохло.

Вспышка.

Призрак смотрит в зеркало. Призрак бежит из здания. Он больше не таков, у него есть отражение. Отражение! Он живой! Он человек! Северная Корея у его ног!!

«Прощайте миссис Овамо. Я хочу быть хорошим, хорошим, хорошим, хорошим, хорошим, хорошим, хорошим мальчиком. Я устал, миссис, устал, устал как Фридрих Ницше, как Геер Мазох... »

Мир во всем мире.

Здание рушится, разваливается на глыбы — Фридрих Ницше спит в гробу, Мазох поет серенады Венере, такой счастливый, молодой.

Но больше не будет плеток!

Хентай окончен!