Повесть о настоящем архичеловеке 1. Питер. Из книги Эротические повести

Так уж сложилась планида матроса 2-й статьи Федора Демьяновича Красного, что пришлось ему из Питера в дальнюю Буржскую губернию домой собираться. Вернее, это при супостате Николашке Кровавом он матросом 2-й статьи был, да отважно на Империалистической тянул воинскую лямку на «Стремительном», который за поломкой моторного отсека уже который год у пирса намертво пришвартованным стоял. Нынче-то уж никаким он был не матросом, а самым что ни на есть вторзамкомчеколитром, что в переводе на старорежимный язык означало второго заместителя командира чрезвычайного комитета Литейного района.

Ясно дело, непросто деревенскому парню, хоть и отслужившему три года, чуть не в самую архинаиглавнейшую боевую организацию новой власти попасть. Да отличился хорошо Федор Демьянович, особливо как от сгнившей на корню старой власти избавляться начали. Самым первым на флотилии матрос Красной новое учуял, а как учуял, то самолично каперанга Крумана на штык поднял, бабе его, тут же приключившейся, кортиком реквизированным пузо, на сносях бывшее, распорол, а мамзелю ихнюю за косы прихватил и в наметившуюся рядом караулку на охальство поволок. Спервоначалу совместно с треском одежки визг оттель пошел, а опослед такое рычание с хрипами, что хоть всех святых выноси. Однако, понятно, как поволок мамзелю, так через полчаса и вытащил бездыханную, да с зенками выпученными, а из одежки на ней один полуспущенный чулок остался.

Тут надо сказать, у Федора Демьяновича одна особенность организма была, за которую его ни в один из старорежимных борделей Питера не пускали. С того дело пошло, что в самый наипервейший раз молофья из обрубка его вылетела, как он у себя в селе Ошмалья с пацанами кошку соседскую вешал. Петлю малолетки без навыка никакого плохо сделали, потому кошка оная токмо дергалась и вопила по-дурному, а подыхать ну никаким таким макаром не хотела. Хоть пора ей уж было, потому как мамани ихние уж на всю улицу чад своих домой зазывали, а кошка чуть не громче мамань мявала. Федя тогда висящую животину собственноручно душить стал, а как она опосля задергалась, то и он совместно с нею. Такую приятственность при том получил, что зарычал не хуже видмедя какого, да портки семенем собственным опаскудил.

Еще архиважно то было, что орган мужской его был длины такой малой, что впору его было токмо часовщику какому через лупу разглядывать, а никак иначе. Потому, в бане, ежели не один, то все бочком-тишком сполоснуться пытался, а как в года входить стал, то бабское естество только по самому входу пощекотать мог, отчего насмешек от ихнего полу претерпел немало. Да и когда пацаненком был, тоже доставалось. Особо попова дочка Танька Ташкова вредностью отличалась, хоть и вдвое младше Феди была. Подружек подговорит, они его в круг возьмут, и давай хором: У Федюньки Красныша

Хер такой, как у мыша.

Он от них вырывается, убегает, а ему вслед: А у Федьки-проходимца

Вместо хера треть мизинца.

Или: У Федюхи крокодил

Все хозяйство откусил.

Оттого с пацанства от женского роду-племени шарахаться начал. А как Федора на Империалистическую забрили, стал он в Питере шлюх придушивать таким же манером, как ту кошку. Хоть большей частью не до самого скоропостижного конца, но всяко бывало. Как последом за Федором Демьяновичем из одного борделя труп пучеглазый вытащили, а вслед за тем – из иного, то мордовороты заведений, как залихватские усики Красного завидят, сразу бросались бока ему мять. Уже дело было на матроса заведено, в участок таскали не по одному разу, и коли не наступившее в городе двоевластие и заступничество Ревбалтсовета, не миновать бы Федору Демьяновичу каторги.

Но это дела уже давно минувшие были, а за подвиг такой – искоренение полное всей семьи кровопийцы-каперанга – ему от большевистской ячейки флотилии приглашение вышло: в их ряды влиться. Шуткуют, что раз ты Красной, то самое среди нас место. Самое – не самое, а тут как раз Кронштадт приключился. Не захотелось Федору Демьяновичу свою буйную двадцатишестилетнюю головку под пули подставлять, потому он в самый раз в запое сказался, тем паче неразбериха по всему Балтфлоту в те дни была. Зато как наймитов Антанты к ногтю прижали, и т. Троцкий приказал на них патронов не тратить, то дело для Красного нашлось. Все почти, кто воевал с предателями революции, в отказчики пошли – мол, не будем губить своих связанных безоружных товарищей, хоть и бывших. А Федор Демьянович славно поработал и штыком, и кортиком все тем же, и топориком пожарным, и багром. Да не просто выкорчевывал врагов революции одним ударом, а по-всякому руку набивал. То глаза сначала выковырнет, то локоть отсечет, то штыком спервоначалу в самое мужское место – это чтобы неповадно было врагам революции, и урок для всех буржуйских недобитков отменный был.

Все от души делал, поелику приятственность была, хоть и помене, чем с задушенным бабским полом. Однако не зря старался – усердие замечено было т. Пруцисом, комчеколитром. Он к себе на Литейный и забрал т. Красного, и должность как раз по призванию дал – революционные приговоры в исполнение приводить. От души тогда Федор Демьянович потешился, особливо, как повысили его, и стал он самым главным и единственным в расстрельной команде.

Дело так было. Первый-то денек он свои кронштадтские ухарства повторял. Но понятно, что не совсем так же. Наймиты-то матросские в одежке были, в бушлатах, а на Литейном враги революции как один голяком. Поелику, как они в подвал спускались за получением высшей меры социальной защиты, то должны были по приказу все лишнее с себя скинуть, дабы предстать пред очи отмененного революцией Господа в том же виде, как на свет из утробы материнской появились. И еще, конечно, для того, чтоб одежка зря не пропадала, а она временами очень неплохой была. А самое наиглавнейшее – чтоб всякие недореквизированные революцией ценности с собой на тот свет не утащили.

На мужиков без никакого такого интереса пялиться, на старух всяких противно, будь она хоть самая наипервейшая графиня придворная, а вот контрреволюционных мамзелей Федор Демьянович особо привечал. Первым днем, как за тяжкую работу взялся, не токмо душил, но и холодным оружием на них упражнялся – помнил приказ т. Троцкого. Но пред тем, как окончательно заклеймить буржуазную гниду, кортиком революционную звезду на ней вырезал, животы с требухой вспарывал, груди взрезал. А клеймил уж потом – кортиком в женское место на всю глубину, куда б в естестве стручком своим ни в жисть не подобрался.

Тут ведь как оно было. Конвой к нему в подвал группу из 5-7 буржуйских выродков приводил, руки сзади связаны, чтоб ничего супротив не могли. Дальше уж забота Федора Демьяновича и еще солдатика одного – Ивана. Так на Империалистической контуженного и газом потравленного, что всю морду лица перекосило. Не токмо не слышал почти ничего, но и с соображалкой плохо было, токмо спиртяшку хорошо заглатывал. Они вдвоем впересменку веревки с супостатов снимали, чтоб те сами заголиться могли, а потом в расстрельный угол штыками подталкивали. До Федора Демьяновича вражеское семя Иван просто отстреливал и не боле. А как т. Красной эту контру уже по-своему изничтожать стал, тогда худо Ивану стало. Какой ни есть пьяный, а от чувств не раз блевать ходил и потом у перзамкомчеколитра т. Синюхи перевестись просился, хоть на самую что ни на есть передовую линию борьбы с буржуйским капиталом.

С того Иван выполнять свою должность спустя рукава стал – как новую группу пригонят, а у Федора Демьяновича глаза огнем разгорятся, так Иван нырк в каптерку и давай огненным зельем накачиваться. Потому на второй день т. Красной сам мамзелей раздевать приноровился. Общупать революционным обыском скрозь одежку куда занятнее оказалось, чем потом в ихнем грязном исподнем ковыряться. А супротивиться какая если начнет, то уж и вовсе без церемоний – хоть кулаком в рыло или под дых, хоть кортиком тем же глаз щекотнуть.

Однако на третий день естество т. Красного не сдюжило, тем паче уж Ивана и не видно было. Да и помыслить-то: какую неделю без баб! Разве что когда в ночи случайную шлюху оприходует да задушит, но и то редко – в ночи в городе стреляли, мало кто с них на промысел выходил. А посудил Федор Демьянович просто – мертвяки жаловаться на него не пойдут, а каким таким способом из осужденного врага победившего народа трупак образовался, никого не интересует, потому как архиглавнейшее – это торжество революционной законности.

Еще что способствовало – как на третий день конвой буржуйскую группу в подвал впихнул, среди них такая мамзеля нарисовалась, что спервоначалу у т. Красного челюсть натурально отвисла. Мало что с породистой буржуйской рожей и фигурой пригожа, волосья как золотом и длиннющие, так вдогонку и платье навроде бального – белое, широкое и все в кружеве ручном. Мамзеля к барину жмется, брату или мужу небось, а к ней – старушенция и пацаненок, подумалось опять-таки – маманя и братик младшой. Федор Демьянович тогда мамзелю в сторону отодвинул, а остальных веревкой перехватил и к скобе принайтовил, которая как раз для таких надобностей и была – чтоб никуда остальные не чухнулись, пока с кем одним дела решаются. Да так приспичило, что ни обыском с общупываанием не почтил мамзель, ни тем паче раздеванием, а сразу на пол повалил, с дюжину юбок наверх, панталоны содрал и при всем вражеском народе меж ног щекотать своим корешком-недомерком начал. А руками, понятно, душить. Она дурным голосом воет, мужик тот вопит, что, мол, прав не имеете унижать, старуха шипит, пацаненок ревмя плачет, а Федор Демьянович знай свое. Аж не почуял, что раньше – он опростался, или дергавшаяся мамзеля дух испустила.

Так во вкус вошел, что в тот же день, как трижды еще новых буржуев приводили, в каждой партии себе выбирал, с кем оскоромиться. Хоть пылу-жару такого не было, как спервоначалу.

Оно и пошло с того дня как по-писанному, что почти ни с одной группы контрреволюционного отребья, что в подвале оказывалась, не упускал Федор Демьянович своего. А порой с одного набора и двух мамзелей ухарствовал. Однако и старых привычек не оставил – щупал и самолично раздевал также, да звезды рисовал, да груди кортиком покрамсывал. Всем доволен был. Бабского естества бери – не хочу, и никто в околоток не заявит. Что душа пожелает, можно с буржуйскими тварями производить, как мужеска, так и женского полу. Выпивки – море разливанное, не говоря уж, что кой-чего из золотишка да ценностей в его карманах застревало. Да с командирами отношения сложились – с того, как он один в подвале за нескольких работал и на то никак не жалился.

Потому как обухом по голове Федора Демьяновича приложили, когда его в главные кабинеты ВЧК вызвали. Вроде всего-то в соседний дом, да только к самым наипервейшим чекистам, которые всей страной командовали. И сказали, что в родной его Буржской губернии, как оттель белочехов вышибли, нехватка образовалась архинастоящих, проверенных чекистов. Зато наоборот, контрреволюция из всех щелей прет и старые порядки вернуть норовит. Мол, надо на белый террор ответить красным террором. А заодно прощупать настроения в Буржском ГубЧК насчет симпатии эсерам – ну, тем самым, которые т. Урицкого шлепнули. Поскольку, говорят, ты, т. Красной, теперь наш самый проверенный и доверенный агент, а в ГубЧК то ли выполняют разнарядки по отлову буржуазии и религиозного элемента, а то ли и вовсе нет. Засим вручили Федору Демьяновичу мандат, подписанный самим т. Дзержинским, и проводили в дальнюю путь-дорожку.