Плёночка-алёночка Часть 3

В третий раз со слежкой у Сергея совсем другая история получилась. В эль-джуварской берлоге дело было. Берлога эта ему своей красотой приглянулась. Замок шейха какого-то или придворного, Сергей не выяснял. В замке высоченная башня, наподобие минарета, но на самом верху большая круглая комната с громадными панорамными окнами вместо стен. С одной стороны пустыня видна, с другой где-то внизу вдалеке город, а с третьей море, изумрудно-зеленое, там корабли видно, по своим делам идут. Облака еще красивые, нарезные какие-то, не так, как у нас. Даже цвет другой – желто-зеленый. И чайки еще. То просто летают, то планируют медленно, а то пикируют куда-то к воде. Восточные окна, которые на море смотрят, только слегка тонированы, а остальные совсем зеркальные. Да и кондиционер работает, жара никакого. Ну, а низкие мягкие диваны и диванчики, столики, все такое – это уж как полагается. Больше же всего Сергея в этой берлоге восхищал лежащий на полу ковер. Громадный, круглый, точь-в-точь по размеру комнаты, изображены на нем какие-то всадники с зелеными знаменами. Но главное ворс – высокий, но мягкий-мягкий. Босиком по нему ходить – одно удовольствие, ворсинки ступню нежно щекочут, меж пальцев забираются, а как ногу уберешь, выпрямляются сразу.

Да и опасности никакой в этой берлоге, если по лестнице все двери закрыть изнутри. Пока еще кто проберется, так такой шум поднимет, что сто раз уйти можно будет.

К тому времени Лена, которую впервые в комаровской берлоге начал под себя воспитывать, у него вроде как совсем постоянная стала, редко когда без нее развлекался. Доверял ей полностью, единственная девочка была, которую рисковал на ночь с собой укладывать не только не заснувшую, но даже не связанную. Покопался у матери в швейной шкатулке, нашел толстую полую иглу для поднятия петель, сам Алене малые губы проколол, а туда широченные золотые кольца вставил. Нравилось девочку на спину положить, ноги ей раздвинуть, а колечки в разные стороны тянуть, чтобы все у нее внутри раскрыть. Но больше всего в Аленочке смущение нравилось. Уж сколько раз, в каких только видах и положениях ее не выставлял и не осматривал-ощупывал, а все равно каждый раз так стыдилась, будто впервые. Даже просто юбку приподнять или блузку расстегнуть. Самое же страшное для нее было – нагнувшись на коленях ягодицы себе руками развести. Тогда напрягалась вся, глазки смущенно закрывала, носик и щечки морщила, да еще мыкала тихонечко, Сергею это безумно нравилось. Думал много раз, что недаром девочку созвучно его любимой плёночке зовут, оттого и так хорошо с ней.

В берлоге Аленка сейчас была одна с Сергеем. Еще четыре девочки в запасе были – скованные по рукам и ногам, дожидались своей очереди в бомбейском подвале, его Сергей давно уже приспособил под свой зал ожидания. Там и свет был, и кровати, и туалет, даже кондиционер работал. А Лену там незачем было держать, и без того не сбежит никуда, крик не поднимет и вообще ничего плохого не сделает. В этой берлоге она тоже не в первый раз оказалась, но перед тем, как на колени бухнуться и ползти ноги своему хозяину целовать, по сторонам оглянулась. Сергей видит – как она куда-то за маленький диван посмотрела, у нее чуть брови приподнялись. Оглянулся, а там обновка – на столике у стенки на пустыню компьютер появился. Похож на тот, который ему мать когда-то покупала, только экран раза в два побольше. Но это-то ладно, важно, что на верхней грани экрана маленький приборчик стоит, похож на тот, которым шпион за окном комаровской берлоги орудовал. И смотрит этот приборчик прямо на них. Метнулся туда, приборчик с проводком сорвал, на пол его и топтать! На толстом ковре не с первого раза получилось, но хрустнуло в нем что-то, наконец. Потом к Лене рванулся, пощечиной на пол ее свалил, ногу на горло поставил, спрашивает, с каких пор она в его враги записалась, и кто шпионить приказал. А она никак не понимает, в чем провинилась… Но как Сергей крепче нажал, хоть сообразила, в чем дело. Объяснила, что никто за ним не шпионил, что это просто передача изображения через Интернет, например, в скайпе. И что вообще, компьютер выключен, ничего сейчас не могло передаваться. Не очень Сергей понял ее объяснения, но хоть остыл…

Помню еще, как надоело мне с сонными телками дело иметь. Стараешься-престараешься со всех сил, а она как дохлая лежит, чтоб с ней не делали, дышит только.

Сперва еще для интереса немножко хулиганил – в метро с какой телки посимпатичней юбку с трусами срезал и к себе через пленочку сразу затаскивал. А иногда наоборот – верх, чтоб голые сиськи наружу торчали. Иногда все сразу, совсем-пресовсем заголял, это удобно, если в платье телка была. Для заголения у мамани ножницы взял для снятия гипса, специальные такие, зачем они у ней для уха-горла завалялись, ума не приложу. Эти ножницы чего хочешь разрежут, любой там ремень или еще чего твердое-претвердое, да и саму телку не ранят – там с одной стороны такая круглая штуковина, а не острие.

Попервоначалу просто на улице одежку срезал, но там она в подъезд или еще куда спрятаться может, а в метро интереснее – деваться-то ей некуда. Смешно было, как телка стоит, вся сжавшаяся и руками прикрывается. Да еще пищит, чтоб на нее все-превсе внимание обратили. Ну, все-превсе на нее и озираются, конечно. А она хоть и загораживается ладонями, но полностью сиськи-письки ведь не прикроешь. Иногда в такой момент еще с размаху ей по попке шлепнешь – озирается в испуге. Как остановка, она из вагона вылетает, как ошпаренная, а только куда в таком виде денешься? По платформе мечется, потом к какому столбу прижмется, на пол оседает, себя руками обнимет и вся скукоживается. А иногда скучнее чуток бывает – не решается телка из вагона выскочить, к двери в уголок забьется и там сидит на корточках, голову в колени спрячет и только мычит, как корова, а глаз не поднимает. Тогда, кто входит, все поначалу на нее смотрят, пока какая-нибудь бабка сердобольная не повздыхает и не даст ей какую тряпочку прикрыться.

Это-то все весело было, но никак не мог сообразить, как с живыми, а не спящими телками по-настоящему возиться, чтоб они не суперечили, а не просто в метро хулиганить. Пока не придумал, наконец, – пужать их можно! Ствол у опера взял, несколько пар наручников, нож из охотничьего магазина – они там страшнее-престрашнее, чем у десантников каких. Пристрелялся в тайге, понял, как взводить пушку. Берлоги себе разные подобрал, самой наипервейшей нахабинская была, и к делу приступил. Проще пареной репы оказалось. Подбираешь телку, маячок на нее, потом в берлогу, из нее большую пленку на маячок, руку протягиваешь и телку к себе резко рвешь. А как она у тебя, да у нее шарики за ролики от того, что незнамо где очутилась, до конца допугиваешь.

Помню, как в наипервейший раз такое проделал. В Воронеже телку присмотрел. Черненькая, стрижка коротенькая, мордашка остренькая, симпотная. В курточке утепленной. Плохо, что в джинсах, я их совсем-пресовсем не люблю, юбка мне куда удобнее. Но мордашка завела, ни словом сказать, ни пером описать, потому на ней выбор остановил, к себе в Нахабино выдернул. На пол брякнулась. В потолок стреляю, грохот. И пушку ей под нос, чтоб пороховую гарь почуяла. Глазищи распахнуты, икает от страха, ни жива, ни мертва.

– На колени! – командую. Сразу бухнулась.

– Руки за спину! – послушалась, наручники защелкнул.

– Целуй! – ладонь ей к губам подношу. Замешкалась, крепкую пощечину той же рукой схлопотала. Зато потом сразу чмокнула, и несколько раз.

– Целуй! – на ботинок показываю. Тут уж сразу-пресразу послушалась, даже облизала, как приказал.

За пазуху руку запускаю, до сиськи добираюсь. Щупаю, сосок перебираю, на нее в упор смотрю. Сначала чуточку дернулась, но потом застыла, только капелюшечку попискивает. Перепуганная вусмерть, это приятно-преприятно, но плохо, что стыда никакого, не до него телке.

Куртку ей за спину на руки скидываю, через голову свитерок туда же. Следом блузку от горла раздираю, пуговки по всей-превсей берлоге разлетаются. Опосля ножик мой страшный

беру, у ней перед носом им махаю. Она с того пищит тихонечко, а я так медленно-премедленно ейный лифчик посередке разрезаю, где тряпичная розочка. И уж после обеими руками

ей сиськи в свое удовольствие мацаю.

Стал было ей штанцы кромсать, но там сквозь ремень трудно мой здоровенный нож пропустить, а маманины ножницы я к тому времени сломал. Но вот расстегивать, да сдергивать замучаешься, это у меня еще по метро опыт был. Однако ж даже совсем лучше получилось, что не стал сам джинсы срезать.

Еще пощечину дал, с другой стороны. За сосок схватил, оттянул, ножом примеряюсь. И грозно-прегрозно спрашиваю:

– Будешь, сука, слушаться? – головой со всех сил кивает, потом выдавливает:

– Бу-у-уду, – шепчет. И добавляет, – то-о-олько не надо ре-е-езать, пожа-а-алуйста…

– Имя?

– И-ира.

– Ирка-дырка, значит? Щас в тебе дырок наделаю! – это я страшно-престрашно сказал, она в ответ только попискивает. Еще пуще икать стала с перепугу.

Сзади захожу, для пребольшей жути затрещину ей отвешиваю. Наручники отстегиваю, на диван сажусь, пушку беру и командую:

– Встать! Раздеться!

Что на ней сверху было на руки накинуто, само-пресамо свалилось, как с колен поднималась. Но вот сиськи тотчас руками закрыла. В нос этой дуре непонятливой целюсь, затвором щелкаю:

– Ну?!

Подействовало. Сапожки скинула, штанцы тоже, колготки стянула. В телесных трусах осталась. Еще на них пятно темное – похоже, струйку подпустила. А руками разлапистыми вовсе не знает, что делать – то к сиськам дернет, то зассанные трусы прикрывать. Сиськи, кстати, тоже не так, чтоб уж очень прелестные-препрелестные – маленькие совсем, только кружки там темные. Да еще тютельку висючие, соски почти что вовсе вниз смотрят, хоть телке лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. На меня эта дурында умоляюще смотрит, может, мол, отстану и не потребую, чтоб она с последней тряпкой расставалась.

– Ну?!

Глаза закрыла, носом шмыгнула, от меня отвернулась, большие пальцы под резинку запустила и одним-преодним движением к полу спустила. Почти что по стойке «смирно» стоит, мокрые трусы в ногах валяются, пяткой нарочно пятно от меня прикрыла. Думает, небось, что не заметил, как оскандалилась. Но только ко мне-то задницей стоит, а не передницей.

– Встань передо мной, как лист перед травой, – говорю. – Ко мне передом, к окну задом. И грабли свои за башку забери, а то сызнова наручники нацеплю.

Как так объяснил понятно-препонятно, помогло сразу. Черный треугольник ее рассмотрел, потрогал, за волосья там дернул – они у ней погуще, где щель начинается. Глубже рукой не стал, противно было, как я на ее трусы глянул. Но вокруг ее крутанул, чтоб всюду посмотреть. По попе раза три ладонью врезать, правда, пришлось, чтоб порезвее слушалась. И наново ее на колени поставил, только еще нагнул, а сам позади устроился. Как внутри этой Ирки угнездился, то понравилось шибко – в такой позе со спящими телками особо-то не пошерудишь, они ж на четвереньках не держатся ни в какую. А тут еще снизу на самый канальчик поддавливает отлично-преотлично, через ейное мясо там по косточке гуляю. И бока с задницей руками приятно сжимать со всей силы. С того быстро в девку отстрелялся. На диван сызнова уселся, спрашиваю:

– Понравилось?

А она морду в руки утыкнула и ревмя ревет, как белуга какая. Ейный же ремень из штанцов вытянул и что есть мочи по заду хлестанул:

– Как спрашиваю, отвечать надо! Понравилось?

– Да, – шепчет сквозь всхлипы. Так подумал, что врет напропалую, потому ей уточняю, чтоб ко мне ползла, руки целовала и благодарила, раз понравилось.

Подползти подползла, руки тоже чмокала, а вот никакой душевной благодарности, окромя «спасибо» так и не дождался. Пришлось еще ремнем врезать. И по спине, и по заднице. Но все одно, хоть опять в рев кинулась, не поняла, бестолочь, чего хочу. Однако, что интересно, тогда вот как раз почуял, что как врезаю ей, то опять желание появляется. Особливо, как приказал ей меня в том самом месте вылизать. Думал, откажется или укусит, наготове ножик взял. Однако же ничего такого, без какого-никакого такого прекословия лизать стала, даже посасывать. Долго, конечно, не выдержал, на стол ее устроил пузом вверх, как сестричек Лизу с Викой любил выкладывать, рядышком встал и в Иркином нутре пристроился. Тоже очень неплохо – она на меня своими плачущими глазищами смотрит, да похрюкивает, как ей сиськи особо сильно ухвачу или ляжку ущипну. Да и видно у ней внизу все хорошо, как я туда втыкиваюсь и обратно, чай день, а не ночь. Тоже наиприятнейше действует. Хоть и лежит, как бревно спящее, только хнычет тихонечко, но я тоже не особливо долго в ней ковырялся. Чуть подольше, чем попервоначалу, но опять-таки отстрелял. На этот раз еще в ней задержался, чтоб получшей прочувствовать. Потом на диван отвалился.

Отдыхиваюсь, а эта Ирка-дырка как скулила, так и скулит. Даже ноги ей лень сдвинуть, промеж их моя биологическая жидкость на стол вытекает. Как чуток отдохнул, к ней подошел, лупцевать стал по пузу и сиськам, чтоб замолчала. Так она вместо чтоб заткнуться, еще нарочно громкий рев устроила, да все руками норовит от ремешка прикрыться или на бок уклониться. Хотел было чего покруче с ней сотворить, а не просто багровые полосы, но от порки опять захотелось – очень заметный подъем с затвердением у меня наметился. На пол ее выставил, велел ноги раздвинуть, а руками в диван упереться. Как сзади пристроился, опять-таки ту же косточку канальчиком своим почуял. Здорово-прездорово! Торопиться не стал, долго телку хайдакал. Хнык она прекратила, даже мне показалось, что чуток подмахивать стала. А может, и почудилось, но под конец постанывать точно стала. А как стрелять стал, совсем замукала и «э-э-э» заговорила.

Отвалился, присел, ей велел передо мной со всех сторон покрасоваться. Ну, точно тигра какая полосатая получилась. Ладно, думаю, хватит с тебя, моя ненаглядная. Большую пленочку на Воронеж сделал, в аккурат квартала за два от того места, где ее сцапал, заснеженный скверик еще там небольшой с обелиском каким-то. Да вытолкнул телку туда, пусть меня в своем Воронеже ищет. А вслед еще куртку ее коротенькую кинул, да сапоги – чтоб не простудилась моя Ирка-дырка на морозце. Через пленочку-аленочку еще глянул, как она ноги в сапожки всунула, куртку сразу нацепила, а та ей чуть ниже пупа. Одной рукой свой черный треугольник прикрыла, другой – голую задницу, и в ближайшую подворотню ломанула. Смешно-пресмешно получилось!

Со второй телкой, которую на испуг брал, совсем коротко получилось, даже имени не успел спросить. Выдернул ее с Новосибирска вроде бы, а может, и путаю. Помню, что волосы коричневые были до плеч, что в платье была, и что не с улицы выдернул, а с концерта какого, как она в перерыве к буфету с сортира возвертывалась. Как пужнул, то никакого-разэдакового стыда вовсе и не испытывала даже. И подол спокойно-преспокойно подняла, и сиськи показала, и раздевалась, будто дома в ванной. А как трусы сняла, гляжу – к ним свнутри прокладка кровавая приклеена. А она эту дрянь пренисколько даже не загораживает и еще так спокойно спрашивает:

– Дальше что?

Обозлился на хамство такое и, как телка была в чем мать родила, в тот же буфет ее скинул. Даже вслед не посмотрел, она там дергалась или не дергалась, как народ на нее упялился. А ведь что упялился, это точняк, к бабке не ходить!

Вспомнил, еще две подружки-блондинки были с Курска. Почему выбрал – уж больно они похожи были на тех сестричек, Вику и Лизу, которых сонными обрабатывал. Сравнить захотелось. И как они голыми выглядят, и как их в их утробу втюркиваться получится – похоже или нет. Решил еще тогда, что сразу с обеими управляться захойдакаешься, потому спервоначалу одну выдернул, а на вторую маячок прицепил. Первую, ее Настей звали, как запужал и наручники нацепил, для начала полапал от души, еще не раздевая – у ней сиськи большие выросли, как у Вики, а вот соски на ощупь вовсе наоборот, маленькие. На ней еще кофточка с таким вырезом была, что лапать удобно-преудобно – руку только к горлу прислонил, а она уже сама к сиськам соскальзывает. Лапаю внаглую и в ейные глаза хочу посмотреть, а она не дается – закрыла их, и всё тут! Пощечину заработала, конечно – велел на меня смотреть без отрыва какого-никакого. Открыла, оттуда слезы, как у белуги и носом еще шмыгает. Особо полились, как ей подол поднял и трусы оттянул туда взглянуть. Еще мыкнула чего-то, но только-претолько посмотрел на нее – заткнулась.

Вижу, присмирела, так отстегнул наручники, самой раздеваться велел. Но не так, чтоб что хочет снимала, а что я скажу. Я-то не торопился, после каждой тряпки ей говорил, чтоб повернулась и себя показала во всей такой ненаглядной красе. А сам с Викой по памяти сравниваю – у той вроде бы сиськи на груди вовсе лежали, а не вниз смотрели. Да и под животом у тутошней волосня погуще. Потом сообразил, что Настя-то передо мной стоит, а Вика завсегда как помню, лежала. Вот потому и сравнивать трудно-претрудно.

Как вовсе заголилась, решил себя толком потешить и к делу приступить только опосля, как и подружка ейная у меня будет. Пока же просто пуфиком телку выставил. Это когда я на диване разваливаюсь, а она передо мной на полу на коленях и руками в пол упирается. Я на нее тогда ноги кладу, а спина чтоб у ней ровная была, чтоб мои ноги не сваливались. Еще длинный рожок для обуви взял, им удобно по заднице лупить – и сильно-пресильно можно, и нагибаться к ней с дивана не надо, ноги как лежали, так и лежат. Она с каждого удара пищит и дергается, но не сильно – хоть дура, а понимает, что если мои ноги с нее упадут, хуже будет. Зато сиськи вниз висят и смешно дергаются, она ж боком ко мне стоит, видны они наиотличнейше. Разулся еще и ногой месить ейные сиськи стал, а потом за ближайший сосок щипать – у меня ж пальцы развитые не токмо на руках, на ногах тоже.

Только собираюсь вторую подружку к себе выдернуть, выставил маленькую пленочку-аленочку на маячок, а эта подружка в автобусе едет себе. И там народу, как сельди в бочке, никак и не подступишься. Ну, думаю, от бабушки ушла, от дедушки ушла, а от меня уж точняком не уйдешь! Пришлось пока Настю еще постегать, но вот как раз после того и стал себе тёлочий склад подыскивать, пока в тридевятом царстве, в тридесятом государстве под Бомбеем подвал со всеми удобствами не присмотрел. С ним очень удобно оказалось: выдергиваешь одну телку – пужаешь – наручники, наножники – туда, вторую – пужаешь – наручники, наножники – туда, третью… Аж два десятка телок можно сразу складировать. Хоть столько мне ни к чему, конечно.

Как подружку выдернул все-таки, забалдела она, как голую Настю на коленях увидела, даже пужать толком не пришлось ни капелюшечки. Безо всяких-никаких наручников раздевалась. А так вроде больше ничего особо наиинтереснейшего и не было вовсе. Ну, разве что как в одну пихался, другая рядом для ощупа была. Даже не запомнил, как вторую телку звали, у меня таких случаев еще с тысячу было. Может и больше…

Вот что интересно, так то, что через недельку-две набрел на магазинчик один преинтересный, «Интим» называется. Как оттуда всяких вещичек наволок, совсем-пресовсем чудненькая жизнь получилась. Главное же – журналы там прихватил. Там картинки, как всеми этим вещичками пользоваться, телок чем лучше лупить, связывать, что в них засовывать, как их пялить интересно можно, все такое…

Долго ли, коротко ли, но вскорости к моей пленочке-аленочке настоящая Аленочка добавилась. В наипервейший раз в комаровскую берлогу ее выдернул. Там хоть и не сложилось из-за шпиона, но отметил, что послушная, а стыдилась так чудненько-расчудненько, как никто до нее. Но наиглавное самое, что звали, как пленочку. Потому я, как обратно ее отправлять, не забыл маячок прицепить, чтоб не потерять. И как где-то через пару дней в Трухильо новую берлогу присмотрел, первым делом туда именно ее выдернул. Реально впервой с ней толком возиться стал, потому каждую детальку помню. Как меня увидела, сразу-пресразу все поняла, глазищи только округлила, губку внутри прикусила и чуть мыкнула. Но окромя этого мыка молчок, никакого-эдакого прекословия. Опыт-то у меня был уже, сразу понял, что без пугалок получится:

– Юбку подними! – подняла.

– Что мне на твои ляжки зырить?! Трусы не вижу! Выше! – к шее задрала. Вид малёк похабный – на колготках видны сверху на ногах всякие полоски и шов посередке, а через них трусы с кружавчиками просвечивают.

– Боком повернись! Теперь другим! Теперь задницей! – сразу все делает. Даже так чудится, что с радостью себя показывает. Через стыд, а с радостью!

– Колготки к коленям спускай! Медленней! Ниже не надо, хватит! Теперь трусы! Медленней, кому говорю! – по голой заднице плеткой.

– Ко мне повернуться! Ноги шире! – под ее редкой каштановой волосней чуть покопался.

– Задницей ко мне и нагнуться! Ниже! Ноги шире! Руками разведи! Не тут, выше разведи, задняя дырка почти не видна, – это для нее самым-пресамым стыдным было, уж потом понял.

– Ко мне! Ближе! Еще ближе, а то с зада запаха не чую! – тоже ужасно стыдно, аж застонала. Еще за это плеткой схлопотала.

– Юбку долой! Колготки! – на одной ноге запрыгала, трусы, однако, не тронула, коли приказа не было.

– Снять трусы! Наизнанку и мне на обнюх! – слушается, а из глаз слезы. Юбку и колготки как-то спокойно сняла, а на трусах застыла. Хоть чего уж стесняться, как они на колени спущены?

Гляжу, на белых трусах-то изнутри пятнышко маленькое. Свежее-пресвежее совсем. Получается так, что реально нравится дурынде, потекла аж! А она смотрит, как я ее трусы разглядываю-разнюхиваю, чуть под землю от стыдобищи не проваливается…

– Сиську доставай! На колени! Ее мне в руку! – ладонь вперед протягиваю.

Помял сиську в свое удовольствие, сосок покрутил. Ленка не шелыхается, терпит.

– Совсем раздевайся! – блузку скинула и остановилась, а лифчик на ней еще. Опять стесняется, хоть вовсе-превовсе непонятно чего, коль снизу уж совсем голая, а сверху одна сиська над лифчиком наружу торчит – та, которую наминал.

Рыкнул – сняла, конечно. Потом говорю, чтоб на коленях помордное наказание просила за медлительность. Слезы текут, а говорит:

– Пожалуйста, дайте мне пощечины, – ну, это я, конечно, со всем-превсем удовольствием!..

Это каждый раз с ней так было, потому прямиком перед глазами это раздевание стоит. Разве что когда снизу сначала снимать приказывал, когда сверху. А так все примерно также. И стыдилась каждый-прекаждый раз, как впервой. Будто не я ее во всех местах и дырках уж так рассматривал, что дальше некуда. Больше ни с кем из телок такого не было…

Да, рассматривал… Я ж в том магазине, где всякие-превсякие кнуты и ремни брал, да журнальчики листал, еще такие прозрачные штуки взял, которые в телок всовывать, потом раскрывать, и все-превсе в ихней утробе видно. Особо, ежели туда посветить. Ну, так тоже на Аленке опробовал. Но это не в берлоге, там плохо получалось, а в гваделупской

пыточной. Там кресло такое стоит, в которое телок хорошо усаживать, намертво пристегивать, а ноги им можно тогда раздвигать и наверх класть. К креслу для этого такие штуки

приделаны, где ноги удобно держатся, да их тоже пристегнуть можно, чтоб совсем-пресовсем никуда телка не дрыгнулась, хоть режь ее. И света в пыточной много, куда хочешь можно яркий-преяркий луч направить. Так усаживалась она в это кресло завсегда спокойно, как в нее эту штуку засовываешь – тоже, а как раздвинешь у ней внутри, да свет направишь, да видишь в утробе эту розовую выпуклость с дырочкой посередке и говоришь ей об этом, так опять со стыда мыкает. С того мыка я тоже частенько не выдерживал, эту самую прозрачную штуку выдергивал, и сам в Ленку затыкивался. Сладко-пресладко получалось, как она в кресле привязанная, и все ейные места перед глазами во всяческих подробностях.

Но изнутри Ленку не токмо разглядывал, кстати. В журнальчиках тех же самых видел, как мужики в баб руки в разные нижние места засовывают. И глубоко, чуть не по локоть. Так-то у меня уж не получалось, но немного выходило. Не сразу-пресразу получилось, правда. Как спервоначала насухую попробовал, то никак-преникак не пролезает, а токмо она орет благим матом. Сам сообразил – надо смазать, чтоб легче рука туда просклизывала. Ладонь трубочкой сложишь, засовываешь, она мыкает, но терпит. Опосля пальцами там выпуклость потрогаешь, вокруг пошерудишь, потом пальцем дырочку поковыряешь, ей об этом скажешь, чтоб опять со смущения горела и мыкала. А потом раз – и кулак сожмешь, она в крик. Хоть чего кричит, не пойму, раз через это самое-пресамое место ребеночек может проходить.

А в другую Аленкину дырку, в заднюю, никак рукой не получалось, сколько не пробовал. Зато со многими другими телками в обе дырки на отлично получалось, иногда даже сразу двумя руками, а почему так, не знаю. Но вот с Ленкой зато впервинку эту третью телочью дырку сам оприходовал. Спервоначала тоже в кресле, как ей ноги совсем-пресовсем к голове задрал – это в журнальчике разглядел, а потом уж и на диванах-кроватях приходилось. Да и с другими телками тоже, конечно. Но вот что характерно – эта дырка хоть и поуже, и обжимает получше, а все ж таки нет такого удовольствия, как основную оприходовать. И как туда отстреливаешься, тоже не так здорово-прездорово. Да и смазываться спервоначалу надо, и пачкаешься там порой. Правда, тогда телка сама тебя и вылизывает опосля…

Но вот окромя кресла, пыточной не особо пользовался, она ж не чтоб с телками играть, а для серьезных дел, это я спервоначалу видел, как тут местные бандиты местных людишек взаправду растягивают, да колют-ломают-отрезают. А я кровищу не люблю…Ну, разве что по серьезному тут шпиона пришлось допрашивать. И потом еще этого дохляка в океан выкидывать. Тьфу, даже думать не хочу!..

Ой, а как Ленка свой пузырь опорожняла, вообще смехота-пресмехота одна. У меня все телки вообще это только под моим присмотром делали. Но обычно, как в них отстрелялся, то им уж до лампочки чего хочешь передо мной проделывать. А вот Аленочка моя каждый раз стеснялась, как в первый раз. Особливо две вещи – как слышно, что струйка журчит, и как туалетной бумагой промакивалась. Стеснялась, но сама мне говорила, когда ей в уборную хочется, выходит, с собой звала на ее пись-пись глянуть. Ну, а что она сама вместо уборной у меня была, это уж само собой. Как мне по маленькому захочется, ее на колени выставляю, она его аккуратненько берет, и в рот. Только маленькими порциями приходилось, чтоб она глотать успевала. И по усам, выходит, текло, и в рот ей попадало…

Вспомнилось чего-то еще, как классно с Аленкой было с другими телками заниматься. К примеру, одну на стол спиной положишь, сам стоишь и в ее утробе ковыряешься, а Ленка на коленях за твоей спиной. Яички поглаживает, самый корень тоже, попку мне раздвинет и там язычком работает. А третья телка рядышком со мной стоит для всяких там ощупов и поцелуев. Я с такого вообще сам не свой становился!

Да, самое-пресамое отличное, когда сразу три телки. Не только биологическую жидкость в них стрелять, но и кататься, к примеру, на них здорово-прездорово. Помню, как в эль-джуварской берлоге двух телок на колени рядышком выставил, им соседние руки-ноги одна к другой пристегнул, а на спины им подушку большую – в этой берлоге таких подушек видимо-невидимо. На подушку уселся по-турецки, Аленка с плеткой сзади их по голым задницам хлещет, чтоб они живей меня по кругу возили.

Но и попадало Алене тоже частенько, ни разу не было, чтоб без какого такого. Что пресамое интересное, приспособил, чтоб не только от меня. Помню, к примеру, на диване отдыхиваюсь, Аленка передо мной пуфиком стоит. Одетая, но под юбкой голяк голяком, там уж в нее моя биологическая жидкость отстрелена. А чуть в сторонке еще две новые телки, я их только с бомбейского подвала выдернул, им пушку показываю и объясняю, как меня слушаться надо. Ленка же к ним задом на карачках стоит, я ей юбку на спину закинул и чуток по заднице поколачиваю. Не сильно, просто, чтоб новым телкам понятней было. Так эта дура непонятливая вся так извертелась, чтоб юбку оправить, что чуть мои ноги с себя не скинула – мол, стыдно ей, ежели посторонние там у ней чего меж ног увидят. Как, к примеру, колечки на губах болтаются. Ну, за наглость такую поднял ее и приказал, чтоб одна новенькая, Аней вроде бы ее звали, Ленке пощечину со всей-превсей силы дала. Та спервоначалу не послушалась было, пару раз слабо ударила, но быстро поняла, что не стоит со мной шутить. А в тот же день и наоборот – эта самая Аня позу, в которой выставил, сама сменила. Тут уж понятно, приказал, чтоб моя Ленка ее по мордасам…

Ох, припекать стало, жарища тут все ж таки! И океан теплый совсем-пресовсем, не освежает… Пойду-ка в бар под тент пивка попью…