SS-модерн Часть 1

Глава 1. Девочки штурмбанфюрера

Макс проснулся в великолепном настроении. Дождь, прошедший под утро, как обычно в этих широтах Атлантики, добавил морскому воздуху свежести, а яркие лучи солнца, врывавшиеся через огромные окна летней спальни, обещали сегодня хороший солнечный день.

Кристина уже не спала и, как только Макс открыл глаза, он сразу же увидел глаза этой 19-летней самочки, готовой броситься тотчас же исполнять любые желания своего хозяина. На самом деле, эту тёлку звали Сара, её отец, якобы француз из Прованса, а вот мать, та точно была чистокровной еврейкой! Девчонка сдуру поделилась своим сокровенным с подружкой, Линдой Хойер – настоящей арийкой, которая тут же донесла штурмбанфюреру Штиглицу, то бишь, ему, Максу, который её периодически трахал, как и многих других самок на этом острове. Узнав секрет Кристины Дюбуа, Макс сразу же охладил пыл Линды, которая ему уже порядком поднадоела, сказав, что ей тоже не поздоровится, когда всплывет факт её близких отношений с еврейкой, да гауптштурмфюреру Шренке это категорически не понравится со всеми вытекающими отсюда последствиями.

У Сары не оказалось никакого выбора – по Закону, евреям, скрывшим своё происхождение, полагалась смертная казнь через распятие, так что девка могла лишь рассчитывать на лёгкую смерть по милости Штиглица. Пока Сара, глотая слёзы, писала покаяние, Макс велел Линде написать для бывшей подруги предсмертное письмо для «образца». Затем, когда Сара послушно его переписала, Макс всучил девкам веревку и запер их в одном из помещений жилого корпуса. Сара должна была встать на колени и удавиться, затягивая веревку, прикрепленную к трубе водяного отопления. Понаблюдав, еле сдерживая смех, в потайной глазок за нелепыми попытками одной девушки удавиться и глупыми советами, как лучше это сделать, другой сучки, Макс, изображая крайнее недовольство, вмешался. А для того, чтобы наглядно продемонстрировать Саре её ошибки, попросил Линду послужить «моделью», чтобы глупая еврейка могла увидеть, как надо избавлять от своего присутствия окружающих. Идиотка Линда только что не с улыбкой встала на колени и накинула на свою шею петлю, не забыв её, как следует, затянуть. Макс тут же сказал, что первой ошибкой девушек были не связанные руки удавленницы, и сам лично стянул запястья Линды шарфиком. Разумеется, её мотания головой в тщетных попытках изобразить «как надо» тоже не привели к искомому результату, тогда Макс сказал про вторую ошибку и попросил Сару тянуть свободный конец веревки. Линда уже вовсю хрипела, а её глаза и язык, казалось, хотели покинуть череп хозяйки, но Макс продолжал требовать от Сары, чтобы она всё тянула и тянула веревку…

Отвесив Саре пару затрещин, дабы привести самочку в чувство, Макс промахал перед её лицом бумажкой, написанной собственноручно Линдой, в которой та признавалась в еврейских корнях и просила подружку (никаких имен – ай да Макс, ай да сукин сын!) помочь ей умереть.

Скандал был не нужен никому, и заседание штаба исправительно-воспитательной школы для девушек «Нойхалле» приняло решение приговорить Кристину Дюбуа за осуществленное убийство к лишению всех прав и бессрочному рабству. Предложение об её казни было отвергнуто, в том числе, и при активном противодействии штурмбанфюрера Штиглица (разве может заслуживать смерти девушка-арийка за то, что удавила недочеловека?)

А, поскольку происшедшее не должно было выйти за стены школы, то Кристина должна была стать личной собственность Штиглица, а не рейхсрабыней.

Аукцион также было решено не устраивать, предоставив осужденной право выбора. Надо ли говорить, кого выбрала Сара своим Господином, написав заявление о согласии с добровольным рабством. В тот же день её публично клеймили калёным железом и отдали до скончания жизни в полное распоряжение штурмбанфюрера Макса Штиглица. А школа обогатилась на энную сумму, переведенную на её счет Штиглицем. Не остались в обиде и ещё некоторые члены совета, которые также получили определенные прибавки на своих лицевых счетах, правда, уже из другого источника…

Как хорошо, подумал Максим Исаев, что Великий Гейдрих послушался братьев Штрассеров и заключил с россами союз, обрушив всю мощь Вермахта и Красной армии на англосаксов и франков.

Назначение кадрового разведчика в одно из исправительно-воспитательных подразделений на небольшом островке в Западной Атлантике вызвало в своё время недоумение у сослуживцев. Они же не знали, что таким образом его шеф – Юстас (поднявший для этого назначения все связи центра) «консервирует» ценного кадра. В самом деле, Рейх и Красная Империя образовали единую Европу, и какой смысл был отправлять своих людей в страны третьего мира или, даже, в ту же Америку?

А Исаев был весьма доволен возможностью расслабиться и пожить для себя в месте с замечательным климатом и в окружении такого количества молоденьких тёлочек, которых Макс имел возможность беспрепятственно пороть и пытать, то есть воспитывать, конечно, не забывая употреблять девиц по их прямому назначению…

Исправительно-воспитательная школа «Нойхалле» помещалась на маленьком островке, который практически весь был занят крепостью, построенной ещё кельтами, а затем любовно реконструировавшейся по очереди то франками, то англосаксами. Сюда на «перевоспитание» привозили юных леди из семей подданных Рейха, в отношении лояльности которых имелись сомнения, а также совершивших мелкие правонарушения. По окончании обучения к 17 годам каждой воспитанницы, совет «Нойхалле» принимал решение по каждой кандидатуре. Разброс решений был широк – от ликвидации до выдачи паспорта гражданки и использования бывшей воспитанницы с пользой для Рейха и Фюрера. Впрочем, ничто не запрещало ликвидировать трудновоспитуемую сучку и задолго до завершения обучения, более того, существовал негласный процент «ликвидаций», занижение которого грозило неприятностями не проявлявшему должной бдительности начальству! Штиглиц со своим послужным списком и связями в Берлине пользовался в «Нойхалле» непререкаемым авторитетом, тем более, что по слухам его сослали сюда, дабы оградить от притязаний на него жены ну очень влиятельного бонзы.

Сегодня у Штиглица-Исаева было преотличное настроение в связи с тем, что в «Нойхалле» прибыла новая партия воспитанниц, да не просто воспитанниц, а девок из расформированной школы «Вальдхоф», где, якобы, был раскрыт заговор против Рейха и Фюрера, разумеется. Выявленных заговорщиц, конечно, казнили, а всех остальных разбросали по другим исправительно-воспитательным школам, прежде всего, для выявления возможных сочувствующих. В отличие от других начальников мадченкоманд, Макс не поленился прийти на службу в погожий воскресный денёк и полистать личные дела этих сучек, что позволило ему добиться распределения в своё подразделение самых симпатичных тёлочек.

В «Нойхалле» каждой мадченкоманде присваивалось наименование дикой кошки, так, например, мадченкоманда гауптштурмфюрера Шренке гордо именовалась «Бесстрашные рыси» и на всех спортивных соревнованиях и построениях в спортивной форме её девчонки дефилировали в ярко-оранжевых майках и трусах. Девочки самого Штиглица носили название «Львицы Фюрера» и к желтым майкам добавляли белые трусы. Пополнить ряды «Львиц» надлежало дюжине тёлок от 12 до 15 лет, и Штиглиц с удовольствием представил, как очаровательно будут выглядеть в белых трусиках вновь прибывшие тёлочки.

Собственно говоря, особой конкуренции за девок у Штиглица и не предвиделось. Той же Шренке, которую Макс по-товарищески трахал, было абсолютно плевать на внешность воспитанниц, поскольку Хелен имела нормальную ориентацию и спала исключительно с самцами своего вида, напрочь игнорируя самок. То же самое можно было бы сказать и про других начальниц мадченкоманд. Мужчины же, по большей части, были любителями пива и шнапса...

Не спеша, потягивая кофе, уже одетый в мундир, Макс любовно наблюдал за суетой своих женщин. Нет, он не был женат! К чему эти брачные узы, сопливые отпрыски, законные отношения и столь же законные претензии, когда ты можешь наслаждаться обилием готовых угодить тебе самок, как какой-нибудь турецкий султан.

Искрена Сейтариди – высокая 19-летняя жгучая статная брюнетка с неестественно бледной, как у вампирши кожей и пронзительно-чёрными глазами, как раз досталась Штиглицу в качестве презента от Южного союзника Рейха – Турции. С ума сойти, Россы объединились с турками, примкнувшими к Великому Рейху, и давят исконных друзей и союзников – сербов, греков, македонцев. А турки постоянно пускают кровь своим единоверцам на Востоке, Германия же и вовсе поставила «раком» всю Европу!

Старый турецкий генерал, руководивший карательной операцией в греческой провинции Эдесса, из-за дурацкой сентиментальности пощадил 13-летнюю деревенскую девчонку, вместо того, чтобы отправить её на вседеревенский костёр, спас ей жизнь, а потом не знал, как от неё избавиться – от этой юной злобной волчицы, компрометировавший его одним своим существованием. Штиглиц выручил старого вояку, у которого дома росли сразу три девки, что и предопределило малодушие сего «полководца», забравшего дочь рыбачки из Монтенегро и греческого пастуха к себе. О правах Штиглица на эту самочку свидетельствовал его вензель, вытатуированный на левой ягодице и правом плече девушки. Ласка и строгость, внимание и терпение превратили Искрену в верную рабыню. Он долго ждал, пока вся в слезах девчонка сама не приползла к нему на альков с мольбой взять её (почему Господин не хочет меня? Разве я не красива? Разве не достойна я удовлетворить своего Повелителя?).

Машу Степанову – широкобедрую, с крупной русоволосой косой, большим ртом на круглом лице, совсем не портившим милое лицо женщины, и большими светло-зелеными глазами под пушистыми и длинными ресницами, Исаев-Штиглиц нанял в услужение в Липецке, где был по служебным делам. Формально Мария была вольной пташкой, но на деле её статус мало чем отличался от других женщин штурмбанфюрера.

Четвертая его самка была постарше остальных. Лейтенанту ВМС США Джоанн Тэйлор недавно исполнилось 28 лет, но эта невысокая, ладно сложенная с осветленными волосами женщина отнюдь не утратила своей привлекательности. В ней всё было небольшим по размеру – от сисечек до ротика, но это только добавляло привлекательности Джоанн, и Штиглиц не раз получал предложения продать её или, хотя бы, дать на ночь. Никто не знал, что Джоанн прекрасно владеет немецким, равно как и русским, а потому не догадывался, что женщина прекрасно понимает все похабные и похотливые разговоры о ней. Обладая сильным характером и большой выдержкой, Джоанн и вида не показывала своего отношения к этому, но самому Штиглицу она раз и навсегда сказала, что если он хоть раз подложит её под какого-нибудь «похотливого швайна», она сначала перекусит тому горло, а затем наложит на себя руки. Но, Макс был страшным собственником и не имел никакого желания терять самку, которая так умело вела его домашнее хозяйство и была столь великолепна в постели.

Лейтенант-медик Джоанн Тэйлор попала в плен после высадки союзных войск в Новой Англии, пережила транспортировку на страшный остров Уайтер, куда помещали для допросов всех офицеров. Согласно директиве Фюрера, весь командный состав противника за редким исключением подлежал уничтожению, и лейтенант Тэйлор уже ждала своей очереди для казни. Никого не интересовало, что она была сугубо гражданским человеком, мобилизованным всего-то 4 месяца тому назад, за время которых не сделала ни одного выстрела по врагу и даже не брала в руки оружия.

На Уайтере не тратили средства на патроны, а просто топили приговоренных. Раз в сутки, во время самого высокого прилива приговоренных, запертых в клетке посреди небольшого проливчика, заливало водой. Затем клетку открывали, и отливная волна уносила трупы в океан, а во время отлива клетка заполнялась следующей партией.

Штиглиц тогда ещё служил в РСХА и искал совсем другого человека. Проходя мимо находящихся за колючей проволокой офицеров, подготовленных для отправки в клетку, встретился взглядом с невысокой светловолосой девушкой с весьма миловидным лицом. Своей властью он велел доставить леди к нему на допрос. Джоанн приняла душ, привела себя в порядок, «почистила пёрышки», и когда вышла к Штиглицу в одеянии Евы, он решил «допрашивать» женщину именно в таком виде. Джоанн позволила ему сделать всё, что он хотел, а когда Макс спросил её, хочет ли она жить, та недоумённо спросила, что неужели этого и так не видно? С помощью начальника тюрьмы на Уайтере Макс поменял документы Джоанн, и она стала Элисон Претти, вольнонаемной кухаркой, а затем и личной собственностью штурмбанфюрера Штиглица…

Глава 2. Телесный осмотр

Унтершарфюрер Гауге, четко чеканя шаг, подошла к Штиглицу и отрапортовала, что все вновь прибывшие воспитанницы построены. У Юты Гауге было прозвище «большое вымя» и каждый раз, когда она приближалась к Штиглицу с докладом, он с удовлетворением наблюдал, как прыгают её сиськи. Она была замужем за каким-то полячишкой-фольксдейчем из обслуги и весьма страдала по этому поводу. К тому же, у Юты были и глубоко скрытые «розовые» наклонности, о которых знал, пожалуй, только Штиглиц. Макс принципиально не трахал своих непосредственных подчиненных офицеров и сержантов-женщин, не желая иметь лишние неприятности, но Гауге была тем самым исключением, которое подтверждает правило. Юта была влюблена в Штиглица и плохо скрывала это от окружающих, а Макс был нарочито строг и даже жесток со своей подчиненной. Вообще-то, пороть и наказывать телесно, офицеров в вермахте было не принято, но здесь была не армейская часть, а подразделение СД, к тому же истинный ариец может и должен воспитывать и учить самку, даже если та носит погоны офицера СС. Нетрудно догадаться, что чаще всего наказанию специальным ремнем или пластиковым прутом подвергались именно столь выдающиеся округлости унтершарфюрера Гауге. Сегодня для её вымени был несчастливый день, потому что как только Штиглиц увидел построившихся в одну шеренгу девушек, он сразу недовольно насупил брови, а Юта Гауге враз побледнела.

– Унтершарфюрер, разве так готовятся к встрече начальника вновь прибывшие воспитанницы? Или Вы не знаете, как это должно происходить? – послышался за спиной Штиглица насмешливый голос гауптштурмфюрера Шренке.

Из той истории с Линдой Хойер, Штиглиц как всегда извлёк максимальную выгоду. Тогда, поставленная перед фактом нахождения в своём подразделении еврейки, Шренке сразу же предприняла разумные действия, дабы смягчить результаты служебного расследования, встав для этого на колени перед Максом, и принялась деловито расстегивать его ширинку. Однако, когда Хелен уже облизывала густую сперму со своих губ, Штиглиц заявил ей, что минетом тут не обойтись, и он, как старший товарищ, просто обязан выпороть проштрафившуюся коллегу. Шренке с честью и достоинством выдержала порку, а затем беспрекословно приняла в себя вновь укрепившийся в своём мнении член штурмбанфюрера. После тех событий отношения Штиглица со Шренке стали куда более доверительными, и он периодически пользовался естеством своего боевого товарища. Вливая очередную порцию спермы во влагалище Хелен, Макс искренне думал, что приносит неоценимую пользу Рейху и самой Шренке, поскольку та была дамой незамужней. Пикантность в отношениях с Гауге и Шренке заключалась ещё и в том, что обе самки были родом из славного города Кёльна, в своё время состояли в одной организации гейдрихюгенда и были подругами. Сама Шренке не имела права наказывать кого-либо из офицеров, но вот посодействовать… Девушки стояли, как положено – ножки на ширине плеч, руки сзади сомкнуты в локтях, но в «Нойхалле» полагалось, чтобы воспитанницы встречали нахбарнфюрера в одних трусах, а эти самки стояли в панталончиках и нижних рубашках. Гауге, приказав им раздеваться, не проконтролировала обнажение самок и поспешила с рапортом нахбарнфюреру, за что и должна была поплатиться.

– Унтершарфюрер, Вам надлежит сегодня в 14:30 прибыть в помещение № 401, – приказал ей Штиглиц и с удовлетворением увидел, как сквозь бюстгальтер и форменную блузку проступили напрягшиеся соски Гауге.

– Да, унтершарфюрер, Ваш проступок заслуживает сурового наказания, – улыбаясь одними губами, добавила Шренке, подразумевая, что сегодня груди её подруги надлежит не выпороть кожаным ремнем-лопаткой, а высечь пластиковым шпицрутеном.

Тем временем, Юта Гауге принялась рьяно исправлять свою оплошность и по удивленным и смущенным взглядам девушек, Макс сделал вывод, что в «Вальдхофе» подобное не практиковали. Прошла пара минут, и вот уже раскрасневшиеся девчонки стояли перед ним в одних трусиках, как положено, отведя и сложив в локтях руки за спиной, оттопыривая вперед свои упругие грудки. По трусам тоже сразу видно, что в «Вальдхофе» царила вольница, потому-то там и возникало ненужное брожение! Проходя вдоль шеренги девушек, построенных по росту, Штиглиц тренировал свою память:

Первой стояла высокая девушка со стрижкой каре каштановых волос, маленьким чуть вздернутым носиком и близко посаженными темно-синими глазами – 16-летняя Маргарет ван дер Мейде, 181 см, 69 кг, мать словачка, отец голландец, имеет высокий интеллект и способности к точным наукам. В порочащих связях не замечена, по данным последнего медосмотра–девственница(!!!). Отбывает наказание за участие в демонстрации протеста. Хороша сучка! Черные гипюровые трусики с высокими бедрами как нельзя лучше подходят к её фигуре, а остренькие сисечки так и просят, чтобы их ущипнули.

Блондинка с правильными чертами лица – Оса Линдмарк, 179 см, 70 кг, шведка, бесперспективна для Рейха, поскольку тупа (зато красива!), но уравновешенна и лояльна. Определена в «Вальдхофе» как сирота-бродяжка. Женщина. Скромная округлая грудь, под стать скромным белым трусам, но внешность обманчива. По анкете на бабе клейма ставить некуда – и в рот она брала, и в жопу пробовала – проверим.

Стефани Пирелли – 16 лет, кареглазая с золотистыми, шикарными волосами и прекрасной фигуркой, 176 см, 63 кг, итальянка из Неаполя. Своенравна, вспыльчива, с обострённым чувством собственного достоинства. Приговорена за националистические выступления. Увы, не целка. Трусики – одно название, полупрозрачный треугольник телесного цвета на веревочках, а сиськи весьма необычной формы – вытянуты как бутылочки, а каковы на ощупь?

Гюзель Фейяз – весьма аппетитная 17-летняя турчанка с классной фигуркой (175/59) и стоячими сиськами. Бешеный темперамент, агрессивна и заносчива. Была замужем и чуть не оторвала мужу – престарелому турецкому паше – яйца, за что и поплатилась. Для Турции 15 лет – взрослая самка, а для Рейха – девочка. Обязательно обломается, а если нет, в феврале, как исполнится 18, пойдет в расход, а черные штанишки-боксеры придется снять, но и так видно, что вся манда заросла.

Викки Шонесси – валлийка, 170/58, пепельноволосая с прямым носом и тонковатыми губками на треугольной мордашке, но все равно очень недурна собой. Сиськи небольшие и не впечатляют, а вот обритый наголо лобок для целки… розовые трусишки как раз в тему, обтягивают так, что хорошо видна половая щель… обязательно познакомимся поближе!

Глэдис Бест – англичанка, 167/50, 15 лет, участвовала в местной самообороне (а кто не участвовал?), несколько угловатая, худенькая девчонка, да и сиськи плосковаты, сосок совсем маленький, но держится уверенно, тёмно-синие плавки тоже скрывают целку.

Хелен Нильсен – 165/67, 16 лет, полукровка, отец – датчанин, мать – немка из Шлезвиг-Гольштейна, отправлена в ИВШ из-за отца, фюрер, видишь ли, ему не угодил. Самочка-то, несмотря на склонность к полноте, весьма аппетитна, дойки тоже на уровне – четвёрочка как минимум, но тоже не целка, хотя трусики весьма скромные и белый цвет – цвет невинности.

Какой взгляд, какая экспрессия, сколько ненависти в глазах! Екатерина Ружичка – 18 лет, 164/60, дочка чешского дворянчика, из Праги – столичная штучка, сестра-славянка, какие красивые зеленые глаза и какие обалденные сиськи, так и стоят торчком, а вот насчет девственности… почему прочерк? Сама, ладно, не ответила на вопрос анкеты, но что, эту стервь не осматривали? Исправим этот пробел! Держится уверенно, даже нагло, ну а красные стринги говорят о том, что сучка агрессивна. Протестовала против немецкой оккупации, русских тоже ненавидит! Обломаем!

Почему встала не по росту? Франсуаза Орийак, имя свидетельствует за неё, парижанка, 175/69, крупная самка, черные как смоль кудряшки и большие васильковые глаза с таким же крупным ртом с ярко-алыми губами и тоже белокожая, как Искрена. Интеллектуалка, IQ зашкаливает, писала в какой-то подрывной газетёнке. Черные трусы-боксеры слишком уж целомудренные для француженки, да и целка в 17 лет для девки из Парижа? Не долго ей осталось в девственницах гулять!

Ольга Станич, ещё одна славянка, католичка-хорватка, чёрт её дери, 164/64, фигура не ахти, талии нет, а вот дойки крупные, ишь, как соски вздернуты кверху, жопа крупная, 16 лет, не девственна, но в рот не брала и в жопу не давала, если верить анкете. Ничего, всё у тебя, сучка, ещё впереди! А эти апельсинового цвета кружевные штанишки явно бельгийские и стоят весьма дорого. Кто там у неё папочка? А, ресторатор, кажется, который утаивал доходы… Дочку потому и направили в «Вальдхоф», что папа не делился, но теперь она в «Нойхалле»! Курортный сезон завершён.

А эта юная особа, княжна Голицина, собственной персоной. Так и есть, сбежавшая от советской власти семейка делегировала в «Нойхалле» русскую американку, 13-летнюю Анну-Марию. А сисечки то уже и сейчас ничего. Ну, не надо так краснеть, девочка, знаю, что целка, знаю, что скромница, анкету вообще не заполнила, трусишки в цветочек совсем детские, хотя гормоны-то уже заиграли! Ничего, подрастешь... немного, зачем педофилию разводить!

А эта пигалица, надо полагать, с родины конквистадоров и корриды, 10-летняя Алисия Гонсалес. Родители бунтовщики, обрекли ребёнка на содержание в таком заведении как наше. У этой нет ничего, что же с ней делать?

Закончив свой неспешный осмотр, Штиглиц всё также молча подошёл к накрытому белой простынёй передвижному гинекологическому креслу. По одной девушки подходили к креслу, ещё более смущаясь, стягивали трусики и усаживались, раскидывая в стороны ноги. Гауге раздвигала пальцами в перчатках половые губки девушек и демонстрировала их естество.

С удовлетворением Макс отметил, что у Бест, Орийак, Голицыной и у Ружички не просто целки, а целки плотные, и девкам будет очень больно, когда их им начнут ломать.

После всех медицинских процедур, взятия анализов и полного осмотра этой партии самок, которые проходили уже без участия нахбарнфюрера, Штиглиц появился вновь уже перед обедом. От стыда и ярости в глазах девок почти ничего не осталось, они просто устали и тупо смотрели на своего начальника.

Штиглиц был краток. Он сказал, что сейчас все вновь прибывшие находятся на карантине, в течение которого они будут подвергнуты проверке на лояльность, после которой и будет принято решение, что с ними делать. Командование «Нойхалле» не уверено, что в «Вальдхофе» расследование преступной деятельности было проведено качественно и полно. Увидев настороженность во взглядах, Штиглиц продолжил:

– Если вы думаете, что из вас будут с помощью пыток вытягивать какие-то сведения, то вы глубоко заблуждаетесь. Каждая из присутствующих будет подвергнута воздействию 1-2 степеней, независимо от возраста, своего происхождения и характеристик. После этого всем вам будет дана возможность рассказать правду про себя и других самок. К концу карантина четверых выявленных бунтовщиц предадут справедливому суду, ещё четверых продадут в рабство и только действительно лояльные леди получат шанс проявить себя в «Нойхалле». Никакого либерализма я не потерплю, за малейшую провинность – порка или иное телесное наказание. Сегодня вы показали, насколько вас распустили в «Вальдхофе», но мы это исправим. Никакой вальяжности и недовольства я не потерплю!

– Унтершарфюрер Гауге. Обрить, как положено, пизду каждой самке (как покраснели-то, сучки! А Ружичка так и пылает огнём!), за исключением Гонсалес, и приготовить к 18:00 всех девок к порке, включая Гонсалес и Голицыну.

Глава 3. Порка

В точно установленное время Штиглиц вошел в помещение № 401, которое располагалось на самом верху угловой башни, в восточном крыле замка. Никаких других помещений под застекленным квадратом не было, и номер помещения был чистой данью армейским порядкам. Все «львицы фюрера» прекрасно знали, для чего предназначено помещение № 401 и одно упоминание о нём вызывало дрожь у бесстрашных «кошек». В отличие от других нахбарнфюреров, Штиглиц предпочитал проводить экзекуции не в подвале, а под небом Атлантики. Шренке не была ему непосредственно подчинена, но так как она была младше по званию, он поручил провести экзекуцию Гауге именно ей. По тому, как двигается Юта, стараясь не колыхать свои дойки, Макс мог сделать вывод, что Шренке не приняла во внимание ни офицерское звание Гауге, ни то, что они были подругами. Но Штиглиц потребовал, чтобы Гауге разделась до пояса. Пунцовая от стыда, Юта, тем не менее, сняла блузку и, немного повозившись с застежкой бюстгальтера, вывалила на всеобщее обозрение свои буфера, испещренные лиловыми полосками, со вспухшими сосками. Ласково потрепав дойки Гауге, Штиглиц велел ей отправляться в лазарет и основательно подлечить молочные железы, а также объявил ей выходной на сутки. Когда Гауге буквально вылетела из помещения, Штиглиц прошелся вдоль шеренги обнажённых девок и назначил на завтра командовать Франсуазу Орийак, добавив, что итоги командования он подведет вместе с унтершарфюрером Гауге завтра, здесь же, в это же время.

– А теперь юные сильфиды, мы непосредственно займёмся вашим воспитанием. Все вы будете пороты, и все по-разному. Но, не переживайте, обещаю, что у вас будет возможность оценить все те инструменты, с которыми сегодня и в последующие дня познакомятся ваши подружки. Ну-с, кто будет первой?

После небольшой паузы, вперед вышла Рита ван дер Мейде.

– Мне следовало бы избавить Вас от экзекуции, раз Вы, моя дорогая, вызвались быть поротой первой, но я не буду этого делать, дабы не подавать никому беспочвенных надежд на будущее. Идите к станку… Шренке, приготовьте девушку к наказанию.

Станок представлял собой тяжелый морёного дуба прямоугольный брус, поставленный вертикально в металлическую опалубку. В сторону окна, примерно на две трети от низа бруса торчал прямоугольный клин. В сам брус и клин были вбиты массивные железные ушки. Снизу через такие же ушки была продета металлическая штанга.

Взяв Риту сзади за шею, Шренке нагнула её над станком и, быстро прихватив шею ошейником, закрепила карабин за ушко клина, затем притянула такими же ремнями руки девушки к брусу и широко расставленные ноги к штанге. Ван дер Мейде оказалась полностью обездвиженной в такой постыдной позе. Штиглиц нежно провел пальцем по вывернутым наружу половым губкам, которые были всего-то пару часов назад обриты наголо, и аккуратно вставил пальчик чуть глубже в вагину. Рита ойкнула и дёрнулась, но Штиглиц не собирался лишать голландку невинности подобным образом и, убрав палец, направился в узкой керамической фляге, так хорошо знакомой его воспитанницам. Дежурная «львица» по подразделению должна была следить, чтобы в двух сосудах всегда были свежевымоченные ивовые прутья, которые в одном из них замачивались с солью. Но сегодня Макс вынул розгу из другой фляги. От звука рассекаемого розгой воздуха у девушки пошли мурашки по бедрам и ягодицам, и Штиглиц не стал томить мадмуазель ван дер Мейде, с силой опустив розгу на её напрягшуюся в ожидании задницу. Ван дер Мейде пронзительно закричала и продолжала кричать во время всей порки.

Ольга Станич была подвешена за руки, и уже Шренке от души, что называется, лупила истую католичку длинной полоской кожи на короткой отполированной от частого применения ручке. И если у Риты иссечёнными оказались только ягодицы и ляжки, пусть и жуткими на вид, багровыми и вздувшимися рубцами, то у Ольги всё тело, включая молочные железы и промежность, стали красными. Как будто девушка побывала в парной.

Для Викки Шонесси вновь понадобились розги, и напрасно девушка в тайне радовалась, что для сечения её просто уложили на длинную скамью. Она так кричала, потому что розги, которыми Штиглиц безжалостно стегал её спину, ягодицы и ноги выше колен были взяты из сосуда с солью.

Прекрасную турчанку уложили спиной на мат и подняли, растянув циркулем вверх ноги. Шренке высекла бёдра и промежность девушки тонким бичом из прорезиненной веревки, да так, что эта горделивая сучка рыдала как маленький ребёнок.

Глэдис Бест была бита самим Штиглицем. Эта нескладная худенькая англичанка была поставлена в коленно-локтевой позе на стол, и Макс крепко и весомо прикладывался к её маленькой попке широкой деревянной лопаткой, пока та не приобрела цвет так любимой Исаевым спелой садовой малины. Изначально не понравившаяся особо девушка произвела трогательное впечатление, когда она, всхлипывая после весьма жестокой порки, встала по стойке смирно, преданно глядя заплаканными глазами на Штиглица.

Франсуазу Орийак он также решил подвергнуть экзекуции собственноручно. Девушка, сильно смущаясь, заняла тот же станок, что и ван дер Мейде. Плеть из большого пучка прорезиненных с обшитыми на концах жесткой кожей веревок нещадно секла француженку в самых нежных местах, и когда девушка встала в строй, всё её тело было покрыто багровыми ссадинами, в том числе и очаровательные сисечки и нежная вульва.

Для порки Пирелли и Линдмарк были использованы две вертикально стоящие друг против друга металлические штанги. Стефани была распята «андреевским крестом» головой вверх и Шренке весьма жестоко высекла её виниловым прутом не столько по ягодицам, сколько по ляжкам, лобку и низу живота. Ещё ни одна из наказываемых девчонок не кричала так пронзительно, как эта красивая итальянка, и Штиглицу даже показалось, что они со Шренке перестарались. Однако оглядев девку после экзекуции, Макс убедился, что Хелен высекла Пирелли не более сурово, чем он сам Риту ван дер Мейде.

Осу Линдмарк пороли широким тканевым ремнём-плёткой, сделанным из наплечных ремней парашютного рюкзака. Шренке лупила шведку прямо по половым губам и коже внутренней поверхности бёдер. Штиглиц остался недоволен той болью, которая выпала на долю Линдмарк, промежность которой хотя и сильно покраснела, но Оса даже не расплакалась.

Бросив взгляд на двух оставшихся девушек, Штиглиц ткнул пальцем в трясущуюся от страха Нильсен. В её больших серых глазах уже были слёзы, губки были поджаты, а соски до неприличия напряглись от ужаса. Поставленная в коленно-локтевую позу на четыре опоры, к которым конечности Хелен прикрепили ремнями, девушка беспрестанно вертела своей головкой, ожидая, какой «инструмент» выберут для её экзекуции. Но она, как и другие девушки опешили, когда другая Хелен – Шренке сняла покрывало с напольной вазы, в которой стояли жесткие и длинные стебли, усыпанные кожистыми ворсистыми темно-зелеными листьями с красными прожилками местной крапивы, правильное название которой Макс всё никак не мог упомнить. Поросячий визг Нильсен, пожалуй, мог соперничать с криками Пирелли, когда Шренке аккуратно, почти ласково и нежно прикладывалась кистевыми ударами пучком крапивы к большим белым ягодицам датчанки. Впрочем, тонкая нежная коже попки Хелен очень скоро вся покраснела и покрылась мелкими с просяное зёрнышко волдырями, равно как и такие же крупные белые дойки и голенькая вульва этой аппетитной самочки.

Макс искоса посмотрел на Ружичку и с удовлетворением убедился, что дерзости во взгляде чешки заметно поубавилось. Она, конечно же, прекрасно понимала, что сейчас её очередь, а не двух малышек, ей было страшно и ох как не хотелось быть поротой.

– Ну что, Екатерина, ты одна у нас осталась не поротой. Честно говоря, я подустал, да и фрау Шренке нуждается в отдыхе. Может, отложим твою порку на другой раз?

Сделав паузу, во время которой Штиглиц смотрел не столько на Ружичку, сколько на реакцию её подруг, он с притворным вздохом продолжил:

– Все же придется тебя тоже подвергнуть экзекуции. Или все же просмотр порок других девушек был достаточно убедителен для того, чтобы ты сделала правильные выводы как надо себя вести? Не слышу!

Заставляя Ружичку дать ответ, Макс ставил перед ней непростой выбор – спасти от порки плоть и противопоставить себя всем остальным или принять наказание, которого можно было бы избежать. Но, видимо, чешка не поверила, что её оставят без порки и потому она, кротко потупив взор, произнесла:

– Выпорите меня, герр штурмбанфюрер, как и всех остальных.

– Ну, что же, если бы ты сказала нет, то, слово офицера Рейха, твои округлости сегодня не получили бы причитающейся им порции горячительного. Ничего не поделаешь, подойди ко мне и встань на колени.

Поставив Ружичку на колени, спиной к стоящим в одну шеренгу девушкам, Штиглиц сам начал медленно расстегивать портупею… С зажатой между ног Макса головой, обращенная попой к подругам Ружичка недолго строила из себя Орлеанскую деву и громко вскрикивала после того, как широкий ремень оставлял на её попе такие же широкие полосы красного цвета, как и те трусы, которые были на чешке.

Ещё утром Штиглиц дал распоряжение Гауге предоставить возможность девкам носить такое бельё, какое они сочтут нужным, не заставляя их надевать трусы установленных фасонов и колеров. «Львицы» вообще пользовались в этом вопросе либерализмом своего нахбарнфюрера и могли пользоваться любым бельём, если только оно не было нарочито сексуальным. А «Бесстрашным рысям», например, нахбарнфюрер Шренке позволяла надевать исключительно форменные хлопчатобумажные трусы черного или белого цветов и, как исключение – рыжие штанишки. Но воспитанницы других подразделений вообще носили камуфлированные трусы и трусы цвета «хаки», только по особым случаям надевая обыкновенные штанишки белого цвета.

Потная и зареванная Ружичка, когда встала с колен, ещё не догадывалась, что порка не окончена. Пришлось ей вновь становиться на колени, отводя локти за спину, и с ужасом ожидать ударов виниловым прутом по крупным стоячим сиськам. Хелен, издеваясь, с каждым разом увеличивала количество ударов вдвое, пока, наконец, хлестнув, как и раньше, сразу по обеим дойкам Ружички в одиннадцатый раз, следующим, двенадцатым ударом только со свистом прошила воздух в миллиметрах от уже кровоточащих сосочков чешки.

Оставались ещё две девчонки, и Штиглиц поручил всё той же Ружичке, ещё не успевшей после собственной порки оклематься и растереть высеченные сиськи, выпороть обычным ремнем Голицыну, а Франсуазе Орийак наказать короткой плеткой-треххвосткой Алисию Гонсалес.

Макс с большим удовлетворением отметил, что и Екатерина и Франсуаза как следует обработали ягодички девчонок. Попа Анечки, как про себя Штиглиц называл Анну-Марию, стала вся пунцовой, а на булочках Гонсалес вздулись ссадины от хвостов плётки.

Распустив девчонок, Штиглиц почувствовал насущную необходимость облегчить яйца и зажал Шренке в углу, где был развешен весь арсенал приспособлений для порки. Хелен попробовала было, сопротивляться: «Нет, Макс, я не хочу, ну, не сегодня, не сейчас…», но вынуждена была уступить. Гауптштурмфюрер, поправив сбившуюся прическу и откинув назад волосы, присела и, тяжело вздыхая, принялась расстёгивать ширинку Штиглица. Он не долго заставил Шренке находится в столь неудобной позе, и его «мальчик» поспешил наполнить рот женщины большой порцией спермы, так что Хелен пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем член Макса удовлетворённо обмяк. Пока Шренке тщательно вытирала обвафлённые губы от спермы Штиглица платком, он неудачно пошутил, что, теперь Хелен может пропустить ужин и, увидев укоризненный взгляд гауптштурмфюрера, примирительно пригласил её провести этот вечер, а подразумевалось, что и ночь, с ним.

Глава 4. Допрос

На следующее утро, подвергнув девушек телесному осмотру после вчерашней порки, Штиглиц объявил, что до следующего вторника их не будут подвергать поркам, что, конечно, не означает отсутствия других наказаний. Он также объявил, что во вторник их всех будут допрашивать, но от того, как новые воспитанницы зарекомендуют себя за эти дни, будет напрямую зависеть степень воздействия на них во время дознания.

Сегодня Максу больше ничего не хотелось. Хелен этой ночью сполна взяла реванш за вынужденный отсос. Вчера вечером Штиглицу пришлось отойти от проверенной схемы-принципа во взаимоотношениях с самками: «Одна тёлка – одна палка». Шренке мало того, что раскрутила его на две, так ещё утром, выгнувшись как кошка в самой непристойной позе, выворотив свою пизду, элементарно раскрутила его на «слабо», и Максу пришлось перед службой ещё разок отпялить эту шлюшку.

Несколько дней отдыха от телесных наказаний девушки не сидели, сложа руки. С утра в сапогах, надетых на длинные чулки, юные леди вышагивали на плацу. А если учесть, что помимо сапог, чулок и, естественно пояса для них, к облачению были добавлены только фуражки и галстуки, надетые на голое тело, стоит ли говорить, что было весьма много желающих среди персонала «Нойхалле» посмотреть на строевую подготовку новых воспитанниц. Девушки также бегали, плавали, соревнуясь между собой, заучивали наизусть положения внутреннего устава «Нойхалле», писали сочинения на тему «Как я люблю фюрера» и занимались тому подобной ерундой. В качестве наказаний Гауге вовсю использовала электроразрядники, либо сама касаясь самых нежных местечек девушек, давала разряд, либо заставляла делать это подруг, но самой иезуитским способом наказания был разрядник, приводимый в действие самой наказываемой, когда та должна была определенное количество раз нажать на рычаг. Бесстрастный счетчик высвечивал количество нажатий, а сила удара зависела от случая и везения наказываемой.

Другим, куда менее болезненными, но гораздо более неприятными были наказания с помощью «золотого дождя». Наказанная девушка лишалась возможности на определенное время посещать туалет и ужасно мучалась под страхом пытки, не имея возможность справить естественную надобность. Но особое удовольствие Гауге получала, заставляя девушек мочиться друг другу в рот в разных позах и ставя им публично клизмы. Не забывала их мучительница и про горох, заставляла лишний раз нагишом заниматься уборкой плаца на виду у всей школы.

Штиглица девушки все эти дни почти не видели, он был занят совсем другим делом, и они не знали, кто будет их допрашивать, то есть пытать во вторник – эта мерзкая Гауге, циничная Шренке, а может, все-таки, сам герр штурмбанфюрер? И все девушки очень боялись этого дня, ожидая самого ужасного…

После завтрака во вторник, прошедшего в гнетущей тишине, Гауге построила всех девушек в одних трусиках, как положено, и отрапортовала Штиглицу, что все воспитанницы готовы дать правдивые показания.

Внимательно оглядев девушек и с удовлетворением отметив, что ни одна воспитанница не надела вульгарное бельё, а на той же Ружичке были уже невинно-белые трусики, да и дерзости в глазах последней, равно как у всех остальных, видно не было, Штиглиц кратко объяснил цель сегодняшнего допроса:

– Если кто-то из вас думает, что, рассказывая всякую чушь, можно будет избавить себя от пытки (Штиглиц намеренно не стал смягчать терминологию), то глубоко заблуждается. Все, подчеркиваю, все познакомятся с методами телесного воздействия и нас, в конечном итоге, мало интересует, а точнее, совсем не интересует противоправная деятельность в «Вальдхофе» глупых сучек… По окончании процедуры каждой из вас будет задан один, только один вопрос, на который нужно будет, не раздумывая, дать правильный ответ. Правильный – значит правдивый. Нас также не устроит односложный ответ: «Да, нет, не знаю» или отсутствие ответа. В этом случае при следующих допросах к воспитаннице, не идущей на сотрудничество, будет применяться более высокая степень воздействия, проще говоря, пытки второй степени, а не первой как в этот раз. Может возникнуть вопрос, а зачем вообще вы будете испытывать боль? Отвечаю: для того, чтобы ни у одной из присутствующих не возникла даже мысль попытаться нас обмануть! Помните, что только безусловным сотрудничеством вы можете получить ещё один шанс стать полезными Рейху и Фюреру. Тех же, кто не будет зачислен воспитанницами «Нойхалле», ждет в лучшем случае продажа в рабство, а в худшем ликвидация.

Через минут десять Штиглиц уже входил в одно из помещений блока № 6, специально предусмотренное для проведения допросов. Его там уже ждала унтершарфюрер Эрика Гевер, которая недавно была переведена в «Нойхалле» из какого-то медвежьего угла не то в Словакии, но то в Польше. Девушке было 24 года, она имела весьма неплохую фигурку, нетипичное для немки миловидное личико и весьма твёрдый, истинно нордический характер. Штиглиц, на правах местного сердцееда несколько раз пытался покорить мадмуазель Гевер, но неизменно получал корректный, но весьма жесткий отпор. Он сам настоял, чтобы именно Эрика проводила экзекуции его подопечных. Отказаться девушка не могла, так как занимала соответствующую должность и до перевода на острова служила в пусть захолустном, но все же отделении гестапо.

Эрика выглядела весьма аппетитно, одев на прозрачные, телесного цвета колготки такие же эластичные шорты и топик, соблазнительно обтягивавший её небольшие сисечки. Свои пушистые светло-русые волосы Эрика заплела в косу и сложила на затылке.

– Прекрасно выглядишь, Эрика?

– Я знаю, герр штурмбанфюрер, кому именно я обязана этим заданием.

– Разве работа по выявлению врагов Рейха и Фюрера не почетна? К тому же Вы, как никто, имеете богатый опыт сотрудницы гестапо, – не преминул уколоть унтершарфюрера Штиглиц.

– Хайль Гейдрих, я справлюсь, не сомневайтесь. Вы, наверное, давно отошли от дел, герр штурмбанфюрер, и слабо представляете себе деятельность сотрудников гестапо. Я, например, занималась организационными вопросами, а уровень безопасности в районе нашей дислокации позволял нам обходится без подобных эксцессов, – Эрика неопределенным жестом указала на приготовленные пыточные станки и инструменты.

– И всё же, уверен, Вы справитесь, унтершарфюрер Гевер.

– Не сомневайтесь! А если завтра вдруг выяснится, что Вы, например, штурмбанфюрер, двойной агент (при этих словах у Штиглица по коже прошел холодок), я, если потребуется, без малейших колебаний, раздавлю Ваши яйца.

– К сожалению, я не могу Вам ответить: «поберегите свои», но я запомню Вашу преданность Рейху и Фюреру, можете не сомневаться, а сейчас, пожалуй, приступим к делу.

Штиглиц не стал отступать от списка, по которому пороли девушек, и первой вошла к комнату к Гевер была Маргарита ван дер Мейде.

Девушки были проинструктированы, что после того, как дознаватель, то есть, палач, их отпустит, нужно спуститься по лестнице, ведущей прямо из люка вниз и ответить на вопрос…

Оглядев девушку, Гевер взяла её карточку и, не задав ни одного вопроса, велела Рите раздеваться сразу догола. Усадив Маргариту на гинекологическое кресло, Эрика, на лице которой не дрогнул ни один мускул, невзирая на крики ван дер Мейде, зашила ей вход во влагалище, стянув нитками сначала малые, а затем и большие половые губы.

– Всё? – всхлипывая, встала с кресла первая жертва.

– Если хочешь, чтоб тебе сделали ещё что-нибудь вроде вырывания клитора и прижигания сосков, обратись к штурмбанфюреру Штиглицу.

– Вот стерва, – разозлился Штиглиц, – ну ничего, я до тебя доберусь!

Второй вошла Станич, которой Гевер перетянула груди, а затем включила лебедку, и Ольга, крича от боли, повисла на своих округлостях, пока Эрика нагретыми щипцами прижигала половые губы и клитор.

Бедной Викки было сначала суждено надеть на свои сисечки бюстгальтер с шипами, смотрящими внутрь, а затем испытать на своих ягодицах скалку-скорпиона, которой Эрика прошлась по её ягодицам, оставляя мельчайшие ранки-проколы. А когда распятой буквой «Х» Шонесси в ранки втерли специальную субстанцию... Викки кричала так, что бледность покрыла лица девушек, ожидавших своей очереди.

Гюзель была поставлена на специальный станок. Опираясь двумя, согнутыми в локтях руками, на два металлических подлокотника, скользивших по двум вертикальным штангам, девушка могла регулировать высоту своего тела по вертикали. Но, сверху свисали электрические провода под напряжением, а снизу был разведен огонь… Гюзель не смогла сойти вниз самостоятельно, и её забрала вниз Гауге.

Глэдис Бест в прямую кишку ввели небольшой полый внутри зонд, который стал наполняться гелевой массой, раздуваясь в теле жертвы. Вливание, от которой живот англичанки стал таким, будто она была на последнем месяце беременности, показалось Глэдис после этого адской мукой.

Франсуаза Орийак раздевалась спокойно и с достоинством, несмотря на мертвенную бледность лица. На девушке оказалось темно-синее белье, покрытое тонкой кружевной сеткой. Пока Эрика рассматривала француженку, та покорно ждала своей очереди. Неожиданно для Франсуазы, эта бесстрастная женщина-палач встала и вышла, а в комнату спустя минуты три вошёл Штиглиц.

Эрика Гевер действовала строго согласно инструкции и отправилась на 50-минутный перерыв. Макс увлек девушку в соседнюю комнату, откуда они спустились двумя этажами ниже и поднялись на один этаж вверх. Здесь Франсуаза увидела разобранную постель и руки Штиглица, расстегнувшие ей застежку бюстгальтера, не позволили девушке усомниться в том, зачем они сюда пришли.

Франсуазе было не просто больно, а очень больно, но затем, неожиданно для себя, девушка вдруг почувствовала, как нестерпимый жар разливается по всему телу, а грудь призывно ноет. Штиглиц понравился внешне ей сразу, но затем то, что с ней и другими девушками вытворяли, вызвало у неё ненависть к этому эсэсовцу. И вот теперь не она, а какая-то чужая женщина говорит своему палачу и насильнику: «целуй, целую же меня, я тебя хочу», вылизывает ему член, яйца, насаживая на его отросток свой рот...

Но свою порцию боли Франсуаза ещё не получила. Макс, уложив Франсуазу на живот и нежно целуя девушку в затылок, связал ей руки и сам развел в сторону ягодички. Испытанная боль и презрение к самой себе к своему поведению были столь сильны, что когда Франсуаза вышла к уже прошедшим камеру пыток подругам, никто не усомнился, что девушку пытали (вопрос ей так и не задали).

Штиглиц не уложился в 50 минут и в тот момент, когда от разрываемого ануса кричала Орийак, наверху во всё горло уже орала Стефания Пирелли, которая стояла с повешенными на половые губы металлическими грузами над медной пластиной, по которой был пропущен электрический ток. Электроды были помещены и возле сосков девушки, так что она должна была стоять, выпрямив спину. Как только Стефания отклонялась, её било током.

Оса Линдмарк была поставлена на колени и Эрика, не обращая внимания на утробные завывания жертвы и её выпученные глаза, всё продолжала вливать в рот, во вставленную в горло воронку, воду. Кому-нибудь подобная пытка могла показаться гуманной, но только не этой уроженки Скандинавии.

Другой скандинавской самочке, Эрика просто проткнула тонкой спицей обе молочные железы и, плачущая от боли Нильсен, прямо с этим «веретеном» в грудях отправилась вниз.

Оставшаяся в одиночестве Ружичка не ожидала, что её позовут так скоро.

Гевер усадила Екатерину в кресло и принялась не спеша протирать соски и вульву девушке спиртом. Эрика порядком устала, на самом деле сегодняшний день был для девушки поистине ужасен, ведь до сего дня она никому и никогда не делала больно. Эрика вовсе не была уверена, что это Штиглиц настоял на том, чтобы именно она пытала его подопечных, но всё равно, партия девушек, прибывших из «Вальдхофа», была слишком большая и вряд ли ей удалось бы уклониться от подобных процедур. Такова была плата за службу в «Нойхалле». А ещё Эрика подумала, что зря она была столь дерзка с Максом, ведь наверняка придется ликвидировать как минимум половину из прибывших тёлок – «Нойхалле» не резиновая, и кто знает, как будут проводиться казни. Не ровен час, ей могут поручить, например, обезглавить какую-нибудь девчонку, и Гевер была совсем не уверена, что справится со своими нервами. Кажущаяся невозмутимость стоила Эрике слишком дорого, и она решила попытаться примериться с Максом, которому на самом деле симпатизировала. Ей нравились властные, хитрые и жестокие мужчины, с интеллектом и утончённым вкусом, а Штиглиц как нельзя лучше походил на мужчину мечты Гевер.

Ружичка громко и пронзительно кричала, когда Эрика хладнокровно прокалывала ей клитор и соски, вставляя в них маленькие золотые колечки. Гевер была не дура и понимала, что Штиглиц не случайно велел проколоть девушку в столь интимных местах и постаралась сделать всё как можно аккуратнее…

Юная Аня Голицына уже второй час сидела на доске с острой кромкой треугольного сечения. По какой-то нелепице этот страшный станок, терзавший её писечку, ласково именовался «пони». Девочка не сразу заметила, как в комнату вошла невысокая женщина с короткой стрижкой, которая ласковым голосом стала расспрашивать Анну-Марию о том, кто она такая и за что её наказали. Воркуя с девчонкой, Джоанн Тэйлор, а это была она, начала нежными прикосновениями гладить её, затем целовать, шептать на ушко, какая Аня красивая девочка. Освободив Голицыну от сидения на «пони», Тэйлор сказала, что за её своеволие господин Джоанн – Макс Штиглиц обязательно выпорет свою невольницу, и что если Анечка не хочет вернуться на «пони», ей придется быть сговорчивей с «тётей». Анна-Мария была не такой наивной, какой казалась, знала о лесбийской любви и даже пробовала целоваться с подружкой, вовсе не потому, что ощущала себя «розовой», а для того, чтобы научиться целоваться и не выглядеть дурой на будущих свиданках с мальчиками. Однако Джоанн увлекла и заворожила девушку. Не в силах противиться телесно и морально, Аня опустилась вниз и, стрельнув глазами наверх, лизнула оголённые половые губки женщины…

А в другой комнате Искрена уже вовсю стонала от настойчивого язычка Гонсалес. Малышками занималась Шренке, которая посадила Алисию в железную клетку-ящик и поместила её в электрокамин, включила нагрев и, сказала, уходя из комнаты, что сегодня подружкам Алисии на ужин подадут креолку в собственном соку… На крики о помощи в комнату вошла Сейтариди и извлекла девчонку из печки, пообещав заступиться за неё, если Алисия ей понравится. В отличие от Голицыной, Алисия Гонсалес не была столь развращена, но и ей сразу понравилась та игра, в которую ей предложила сыграть Искрена…

Глава 5. Выбор

Штиглиц оказался перед сложным выбором. Он как-то поймал себя на мысли, что вовсе не хочет предавать смерти ни одну самочку, но у него не было выбора. Секретный циркуляр предписывал ликвидировать не менее половины девушек из расформированного «Вальдхофа», а зачислить в состав других исправительно-воспитательных учреждений дозволялось не более 20%. Простая арифметика показывала, что нужно было решить судьбу и тех 30%, которые никак не фигурировали в циркуляре. Пропорция, о которой Штиглиц сказал девушкам, была его собственной и зиждилась на высоком авторитете и положении самого штурмбанфюрера. Между тем, в разных местах замка периодически раздавались душераздирающие крики. Как огня боявшиеся, что их погонят с такого отличного места службы, нахбарнфюреры соревновались друг с другом, кто лучше проведёт дознание и выявит заговорщиков. Уже состоялись три публичные казни. Так, ни одной девушке было не суждено пополнить «Гепардов Зигфрида». Одетых в длинные платья десятерых девушек просто и незатейливо повесили на выставленных в зубцах стены равелина брусках. Ликвидацией еле стоящих на ногах от жестоких пыток и побоев несчастных таким способом, оберштрумбанфюреру Эккарту не удалось снискать лавров, к тому же его «расследование» оказалось столь слабым, что начальник «Нойхалле» при всех швырнул пухлую пачку бумаги в лицо нахбарнфюреру. А когда последний что-то промямлил про оскорбление его как офицера… ему было предложено избавить от своего присутствия «Нойхалле», вермахт и Рейх. Старина Кальтц порекомендовал Эккарту перед тем как повеситься (подразумевалось, что у того не хватит мужества застрелиться) сходить просраться.

Следующие две ликвидации проводились куда как более жестоко, но расследования гауптштрумфюрера Дитерихса и штурмбанфюрера Нойбарта тоже не вызвали одобрения начальства.

Генрих Нойбарт взялся проводить дознание в отношении 9 девушек. Две из них пополнили ряды воспитанниц «Нойхалле», став «Арийскими пантерами», ещё двух тёлок сделали рабынями, одну – высокую стройную брюнетку, к которым штурмбанфюрер питал слабость, Нойбарт взял себе, ещё одна стала рабыней школы. Допросы штурмбанфюрер проводил, подвешивая тёлок на крючьях, и потому все трое приговорённые к смерти имели страшные багровые раны, которые не могли быть скрыты даже пластырями. Несчастные были утоплены таким образом, что командный состав школы мог наблюдать казнь, стоя перед смотровым стеклом, к которому всегда водили гостей «Нойхалле», показывая последним красоты океана. Топили их по очереди. Связанная с грузом на ногах девушка отчаянно дёргались, пытаясь вырваться наверх для глотка воздуха, тем более что поверхность была совсем рядом. Но затем, пустив в легкие воду, тёлочки с раскрытыми от ужаса глазами медленно оседали на дно. Следующая жертва, увидев появившиеся пузыри, начинала кричать, умолять не делать этого, но унтершарфюрер Гауге, которой поручили проводить ликвидацию, подталкивала в спину сидящую на мостках очередную жертву, и всё повторялось вновь. Но, увы, герр Кальтц не оценил задумку Нойбарта и сказал, что такая казнь не несёт в себе воспитательного момента.

А Дитерихс перестарался. Он набрал себе сразу 16 девушек разного возраста, среди которых преобладали девочки не старше 14 лет. Но на ликвидацию были представлены только 4 тёлки, шестерых гауптштурмфюрер записал в свои рабыни, а про то, куда делись ещё 6 девчонок, ни у кого вопросов не возникло. Впрочем, для Макса фон Штиглица не было никакой загадки, он точно знал, что четыре тёлки «самоликвидировались» на допросах, не выдержав жестоких пыток, а ещё двух начальник школы лично приказал удавить, поскольку их вид и повреждения, полученные при дознании, никак, по его мнению, не могли способствовать «исправлению-воспитанию» подопечных «Нойхалле» и разумному устрашению рабынь. Впрочем, Дитерихсу простилось бы всё, проведи он расследование как следует, но даже беглое прочтение материалов дела не оставило надежды на приемлемый доклад наверх. Группенфюрер герр Кальтц решил не присутствовать на казни и появился как раз тогда, когда пытались казнить первую самку. Рослой шведке, которую, как и остальных четверых девушек, Дитерихс задумал колесовать, уже перебили правую руку и левую ногу, отчего она ко времени появления начальника школы утробно стонала, пребывая в полуобморочном состоянии. Рядом с колесом, на котором лежала приговорённая, валялись две её подруги и молоденький ефрейтор из батальона обслуги майора Левенкрантца. Парень был самым молодым из солдат и именно ему выпала сомнительная честь привести приговор в исполнение. Дитерихс учёл, что женщины-эсэссовки все-таки остаются особями слабого пола и не в состоянии перебить ломиком конечности жертвы. Увы, но ефрейтор с горя пополам кое-как перебил бедро девке и шлёпнулся в обморок. Пришлось Дитерихсу брать роль палача на себя. Удар оказался слишком сильным – острые обломки кости разорвали мышцы, брызнул фонтан крови, а шведка так кричала, что стало плохо и нескольким воспитанницам, согнанным на казнь. Кальтц, вне себя от ярости, приказал Дитерихсу пристрелить сучку, а затем голосом, не терпящим возражений, велел расстрелять и остальных девок. Выстрелы в затылок коленопреклоненных самочек были своего актом милосердия для них и наказанием для Левенкрантца и его заместителей, которые были вынуждены собственноручно привести приговор в исполнение.

В тот же день группенфюрер Кальтц вызвал к себе Штиглица и после долгих и пространных словоизлияний с подкупающей арийской прямотой объяснил Штиглицу, чего он хочет от него…

Ольга Станич, которой выпал жребий первой оказаться в комнате № 401 на допросе второй степени тихо плакала в ожидании неизбежного. Готовить Станич к пытке Штиглиц велел Джоанн и Марии Степановой. После обильного промывания кишечника, во время которого хорватка рыдала так, как будто её уже пытают (впрочем, она и в самом деле думала, что эти водные процедуры и есть пытка), Ольгу ввели в зал пыток.

А когда Джоанн сказала девушке, что допрос ей только предстоит, Ольгу аж затрясло мелкой дрожью, она была сломлена окончательно и бесповоротно. Станич без колебаний встала на колени и взяла в рот у Макса, но когда Штиглиц повалил девушку на кровать и велел ей развести ягодицы, Ольга заплакала и стала просить не содомировать её. Услышав слово «содомировать» Штиглиц только презрительно фыркнул и жестко вошел в задний проход Станич. Дикие крики, переходящие в поросячий визг и дёрганья крепкой самки, с трудом сдерживаемые Максом, испортили ему и без того не слишком большое удовольствие от траханья тёлки и укрепили в решении сделать из Ольги пособницу врагов рейха.

Её поставили на небольшую площадку, приподнятую над полом в полуметре, на колени со связанными сзади руками, затем Эрика Гевер стянула кожаной тесьмой крупные груди девушки и привязала тесьму к кольцу в полу. Ягодицы девушки приподнялись.

Джоанн тоже поняла, что ждет Ольгу, когда увидела толстый стальной крюк с отполированным обоюдоострым лезвием на конце.

Когда Тэйлор, у которой у самой мороз прошёл по коже, объяснила Степановой, что ждёт допрашиваемую, Маша побледнела и попросила Штиглица разрешения не присутствовать при пытке.

– Разумеется, Мария, ты можешь идти домой, сейчас придет унтершарфюрер Гевер, и мы начнём допрос.

– Элисон, подготовь фройляйн Станич, – велел Джоанн штурмбанфюрер.

Пока Тэйлор устанавливала Ольгу на площадке, перетягивала ей молочные железы, пропускала тесьму через кольцо в полу, связывала тесьмой заведённые за спину руки с концом, пропущенным от кольца, Эрика Гевер, как тень появившаяся в дверном проёме молча наблюдала за происходящим.

Несведущему наблюдателю могло показаться, что унтершарфюрер абсолютно спокойна, но от внимания Штиглица – опытного разведчика, не ускользнули ни круги под глазами, ни едва заметные покусывания Эрикой кончиков волос своей косы, ни еле уловимый тремор девичьих пальчиков. Тем не менее, Гевер с устрашающей уверенностью ввела, не обращая внимания на крики Станич, ей в прямую кишку крюк и дала знак Джоанн, чтобы та прикрепила крючки от половых губок девушки к щиколоткам и закрепила вёдерко, которое должно было оттягивать груди пытаемой. Гевер не смогла скрыть своего отвращения, когда увидела, что Ольгу перед пыткой оттрахали в задний проход и одарила уничижительным и полным презрения взглядом Тэйлор, которая довольно нервно пошутила насчёт смазки…

Теперь Макс счёл за благо отправить домой и Джоанн, предоставив возможность допрашивать Ольгу самой Гевер. Можно было бы обойтись и без ведёрка, потому что поставленная в неудобную позу Ольга долго не смогла бы оставаться в таком положении. Стянутые груди не позволяли девушки выпрямиться, как только она делала движение вверх, крюк всё глубже погружался в прямую кишку, а расходящиеся в стороны стопоры не давали ему вернуться назад, разрывая анус при попытке это сделать. Ольга орала не переставая, но ничего интересного она сказать не могла, и Гевер недоумевала, почему столь опытный разведчик не прекратит допрос, ведь очевидно, что девушка не виновна, а пытка нанесет ей тяжелые травмы. А когда Штиглиц велел Эрике вырвать крюк из прямой кишки жертвы... Руки у Гевер дрожали, а вопли несчастной довели Эрику до состояния близкого к истерике. Макс предвидел это и помог Гевер выдернуть окровавленный металл, а затем вызвал Искрену, и та помогла, вернее, сделала за Гевер операцию по рассечению промежности Станич и обработке раны.

На недоуменный вопрос Гевер, Макс ответил, что, по его мнению, вина этой воспитанницы «Вальдхофа» не подлежит сомнению, ведь хорватка сама во всём призналась...

... Группенфюрер орал на служебном совещании как резаный, утверждая, что отдал приказ удавить всех тёлок, а не только изувеченных на допросе. Штиглиц, как и другие присутствующие, сильно сомневался в словах фон Кальтца, но возражений не последовало. В наказание Дитерихсу, Кальтц приказал расстрелять всех отобранных им рабынек, а заодно и мальчишку-ефрейтора, запятнавшего честь арийца.

Уже почти два часа раздетые почти догола девчонки ждали своего расстрела. Кожа девочек, старшей из которых недавно исполнилось 14, а младшей 10 лет, была синюшного цвета и вся покрыта мурашками на несильном, но холодном ветру, дувшему с севера. В отличие от тёлочек, одежду которых составляли только трусики, на ефрейторе Фогеле была одета форма, сорванные с которой знаки отличия не могли согреть парнишу, также мерзнувшего в ожидании 9 граммов свинца у стены равелина. Майор Левенкрантц был мрачнее тучи, ему совсем не хотелось расстреливать этих малышек и своего бывшего солдата. На сей раз он своим волевым решением приказал привести приговор в исполнение старым опытным воинам. Собственно, в батальоне обеспечения служили или безусые юнцы, по большей части не годные по болезни к строевой службе, или старые фолькштурмисты. Солдаты понуро стояли, выстроившись в одну шеренгу, стараясь не смотреть на приговорённых, потому что у многих из них были дочери такого же возраста, и расстреливать девчонок никому не хотелось, равно, как и палить в своего бывшего сослуживца. Однако никому не хотелось становиться мишенью за отказ от выполнения приказа.

Незавидное положение девчонок усугублялось и тем, что волосы всех, кроме одной были скручены и обмотаны вокруг вбитых стену колец, к которым, по обыкновению прикрепляли стянутые в локтях руки. Волосы одной из девчонок оказались коротки, попытка закрепить шею сначала не увенчалась успехом, а руки девчонки, поднятые кверху, быстро затекли и её в итоге, с ошейником пришлось ставить на табурет.

Штиглиц, в отличие от Кальтца, внимательно ознакомился с каждым личным делом и прекрасно знал возраст девчонок, отправленных на расстрел. Знал он и то, что группенфюрер боится, что именно он, Макс Штиглиц будет следующим начальником «Нойхалле». Макс посвятил майора Левенкрантца в свой план, и именно его появления сейчас ждали мрачные вояки батальона обеспечения.

Штиглиц мог позволить себе зайти без доклада к группенфюреру Кальтцу и сейчас битый час трепался с ним, выслушивая словоизлияния последнего, какие все тупицы, как он любит фюрера и как предан рейху. Наконец Максу удалось пригласить начальника школы на прогулку. Группенфюрер, понимая, что за ликвидацию тёлок, пусть из опальной школы, но всё же ариек, без соответствующих оснований ему придётся отвечать, рассчитывал, как утопающий хватается за соломинку, что именно Штиглиц, козней которого он больше всего опасался, спасёт его от увольнения на пенсию. Подозрительность у фон Кальтца была в крови и поэтому он, решил высказать свои пожелания Штиглицу на свежем воздухе, вне стен кабинета, который мог прослушиваться. Максу только это и было нужно, и он повёл начальника прямо к «расстрельной» стене. Увидев девчонку, всю съёжившуюся от холода, стоявшую на табурете, группенфюрер оторопело поинтересовался: «А что, собственно говоря, здесь происходит? ». Тогда Штиглиц и пояснил начальнику школы, что майор Левенкрантц всего лишь собирается привести в исполнение приговор самого Кальтца. Услышав, что он приказал расстрелять малолеток, Карл фон Кальтц принялся лихорадочно расстегивать своими сосискообразными пальцами ворот рубашки. А когда Левенкрантц дал отмашку, группенфюрер что есть силы завопил: «Прекратить! »

Вопреки ожиданиям Штиглица, трусливый Карл фон Кальтц, боявшийся не только потери тёплого местечка, но потери авторитета (он не догадывался, что такового у него и так не было) у подчинённых, всё-таки приказал расстрелять двух самых взрослых девочек. Макс не дал этому потливому хомяку смыться, предложив посмотреть, как будут расстреливать этих анлосаксонских «подстилок». Макс прекрасно знал, что ближняя к ним девочка с уже крупной грудью – фламандка, а вторая повыше и вовсе немка, но Кальтцу было всё равно…

Процедура расстрела была расписана в рейхе с немецкой педантичностью. В данном случае, казнить приговоренных следовало как изменников, а, следовательно, полагалось сделать по ним по три выстрела. Первый – в лобок, область половых органов, второй – в живот и только третий – в грудную клетку. Штиглицу удалось спасти жизнь не только 4 девчонкам, но и непутевому ефрейтору Фогелю, предложив Кальтцу альтернативу. И когда группенфюрер неожиданно предложил парнише либо умереть от пули, либо подвергнуться оскоплению, то, к его удивлению, Фогель согласился стать евнухом…

Не желая конфуза, Левенкрантц сам взял «Манлихер» из рук чуть не плачущего капрала, жертва которого не была помилована, и спросил вполголоса другого солдата, помнит ли тот, как надо стрелять, и что надо ему делать…

Стреляли по очереди и майор с первого выстрела раздробил девке лобковую кость, отчего её трусы сразу стали алыми от крови, а солдат-недотёпа попал прямо над резинкой трусов в живот. Обе тёлки орали в момент попадания, а сейчас натужно стонали, обливаясь кровью. Левенкрантц свирепо посмотрел на солдата и тот, не дожидаясь команды, вскинул винтовку и влепил ещё одну пулю точнёхонько в вершину ещё белого треугольника трусов. Девка истошно завизжала и упала, но резкая боль от зажатых волос привела её в чувство. Тем временем, Левенкрантц хладнокровно попал чуть выше пупка. Оставалось сделать по последнему выстрелу, и майор вновь был точен, положив пулю под левый сосок, а солдат вновь дёрнул при выстреле и попал в шею несчастной. Выругавшись, Левенкрантц пошёл к расстрелянной, а за ним потрусил и его подчинённый. Теперь требовалось отделить голову от тела и оставить её висеть в течение 24 часов для устрашения. Орудуя ножом, майор быстро перерезал шею покойнице и, переступая через лужу крови, подошёл ко второй тёлке. Она была жива и с содроганием смотрела, как её палач стоит с ножом в руке, не решаясь умертвить свою жертву. Девка не могла говорить из-за простреленного горла, и не было ясно, то ли она просит пощады, то ли просит прикончить её поскорее. Солдат принялся буквально перепиливать шею, да ещё не с той стороны, и Левенкрантцу пришлось показать ему, где надо перерезать артерию, чтобы жертва перестала биться. Но горе-палач еще минут десять на глазах у трясущихся уже не только от холода, но и о ужаса девчонок и ефрейтора Фогеля, отделял голову от тела девки.

К этому времени Кальтц уже слинял, прихватив с собой Штиглица. Оставив мысли о возможной прослушке, группенфюрер затащил Макса в свой кабинет, достал бутылку коллекционного виски и долго благодарил Штиглица.

– Ведь Вы нарочно вытащили меня туда, да, шельмец Вы этакий?

– Мне показалось, что Вы, группенфюрер, приняли решение под влиянием обстоятельств, руководствуясь в большей степени эмоциями.

– Нет-нет, скажите прямо, что я допустил ошибку, это так оно и было на самом деле.

– Надеюсь, герр групенфюрер, что теперь Вы не станете считать меня человеком, который спит и видит, как бы «подсидеть» Вас.

– Да что Вы, я…

– Не стоит Карл, – Штиглиц нарочно столь фамильярно обратился к своему начальнику, – я знаю очень много, гораздо больше, чем многие, а вижу ещё больше. Этот случай я хотел бы использовать для того, чтобы Вы перестали опасаться меня. Уверяю, что я никогда не хотел занять Ваше место.

– Всегда хочется верить людям, Макс, в этом Вы правы.

– У Вас ведь, герр группенфюрер, серьезные проблемы…

– Какие, Макс?

– Полноте, Карл, Вы ведь позвали меня именно для того, чтобы попросить помощи, не так ли? Если нет, то, оставим этот разговор и допьём Ваше превосходное виски, болтая о всяких пустяках.

– Да… Вы правы, я попал в довольно затруднительную ситуацию, – немного помедлив, выдавил из себя Кальтц.

– Смелее Карл, я ведь сказал, что друг Вам…

– Вы ведь и так понимаете…

– Но, мне хотелось бы услышать Вашу оценку дела! – с нажимом произнес Штиглиц.

– Эти ублюдки перетопили, перестреляли (Штиглиц еле удержался, чтобы не напомнить, что часом ранее, он сам добавил к этому списку ещё двух тёлочек) столько девок, а результат нулевой! Я прошу Вашей помощи, мне нужны качественные материалы следствия, и сделать их можете только Вы! Просите всё, что хотите, я всё сделаю.

– Мне ничего от Вас не нужно, группенфюрер, я только хочу, чтобы Вы перестали считать меня, скажем так, своим недоброжелателем и поверили, что я Вам не соперник и не конкурент. Это первое. А ещё, я хотел бы получить полный карт-бланш на свои действия.

– Разумеется, Макс, действуйте, как сочтете нужным.

Ещё целых два часа Карл фон Кальтц не отпускал Штиглица, словно желая лишний раз убедиться, что тот и в самом деле вытащит его из того дерьма, в которое тот угодил из-за тупых подчинённых. Штиглиц был абсолютно искренен, когда говорил, что не желает, чтобы у начальника «Нойхалле» появились проблемы. Для него самого самой большой проблемой сейчас была необходимость выбора жертв. Будь на то воля Штиглица, оставил бы в живых всех тёлок, но он прекрасно понимал, что без жертв не обойтись. Комбинация, задуманная Штиглицем, заключалась в компрометации кого-либо из обслуживающего персонала «Нойхалле», и связи подозреваемого с расформированной школой «Вальдхоф». Намеченной дичью была Юта Гауге, которая имела сестру, работавшую в обслуге той самой опальной школы, а унтершарфюрер не далее как в прошлом году заезжала на недельку погостить к сестре. В том, что его подопечные дадут нужные показания под пыткой, если к тому же им помочь, он не сомневался.

Глава 6. План Штиглица

Пирелли попала на тот же станок, на котором пытали Фейяз, только Гевер с самого начала ввела во влагалище итальянке кол с пластиковым наконечником и велела той сесть так, чтобы шарик на конце наконечника-насадки упёрся прямо в шейку матки. Она объяснила ей это тем, что если Стефания этого не сделает, то кол порвет ей стенки матки. Пирелли не били током свисающие провода, но она не могла удерживать свой вес, одновременно балансируя рычагами, и струйка крови, быстро появившаяся промеж ног красноречиво свидетельствовала о том, что шарик проник в тело матки. Сломленная Пирелли послушно дала необходимые показания...

А вот Франсуаза неожиданно стала упорствовать, отрицая знакомство с Гауге, хотя от неё не требовались признания в пособничестве заговорщикам и сочувствии врагам рейха. Эрика проткнула Орийак соски и половые губы, пропустив по электродам ток, а в прямую кишку несколько раз загоняли зонд, отчего у девушки пошла кровь и был разорван анус. Если трахать Пирелли Максу не понравилось – тёлка с нескрываемой ненавистью и отвращением удовлетворяла его похоть и, вдобавок ко всему, у её тела оказался очень специфический острый запах, который буквально подавлял у Штиглица потенцию, то Франсуаза вызывала желание повторить с ней коитус. Но, увы, после того, что Гевер сделала с половыми органами и грудями девушки, француженка потеряла свою привлекательность. Бест, напротив, всё больше нравилась Штиглицу. Изначально определённая в качестве телки для утилизации из-за своей угловатой неважной фигуры, плосковатых сисек и простого лица, девушка сумела заинтересовать нахбарнфюрера. Она не пыталась ни о чём просить, но и не стоила из себя блядь, а просто постаралась качественно удовлетворить Штиглица. Её целка была плотной, и девке было, наверняка, очень больно, но она молча перенесла дефлорацию и весьма подробно и откровенно отвечала на вопрос о своих переживаниях и эрогенных зонах. К тому же, ей достался вопрос о том, каким наказаниям Глэдис подвергалась в детстве, и она просто, без ужимок ответила, что преподобный пресвитер сэр Томас, в семье которого девчонка воспитывалась, три раза в неделю порол её лопаткой или кейном. Не стала Глэдис привередничать и со всей тщательностью вылизала свою подружку Вики Шонесси. Валлийка жутко смущалась, но, в конце концов, настойчивый язычок лучшей подруги сделал своё дело, и Вики обкончалась, после чего Штиглиц ещё тёплую, отымел её куда положено и дал Шонесси в рот – костистая задница уроженки Уэльса не прельстила славянскую натуру штурмбанфюрера...

Глэдис не просто давала показания, от неё Штиглиц получил много полезной информации, а чтобы Бест не выделялась среди других, Гевер проткнула ей сиськи и половые губы, после того как с помощью вакуум-экстрактора подвергла девку пытке, не задавая при этом никаких вопросов. Уже после завершения пытки, когда Гевер с чувством исполненного долга ушла к себе, как ей было приказано, к истерзанной, с заплаканными глазами Глэдис вошли Тэйлор и Сара. Привязав англосаксонку к столу, невольницы Штиглица, сделали ей обрезание, удалив большие и малые половые губы у клитора, полностью обнажив его. Макс уже тогда решил оставить Бест для себя, причём зачислив девушку в своё подразделение.

Ружичку пытали, поставив раком на прямых ногах и подвесив ей на дойки тяжёлый груз, держать который чешка должна была на полусогнутых руках. Тут-то и пригодились колечки в сосках и вульве чешки! Как только руки опускались чуть ниже, чем следовало бы, железное ядро замыкало контакты, и в анус жертвы всаживался толстый дидло. Впрочем, и без того Ружичка оказалась весьма нестойкой. Её тело не имело практически никаких повреждений, и потому Макс трахал эту самку уже после пытки. Если для дефлорации Бест он просто повернул последнюю и велел Глэдис нагнуться, то потную и разгорячённую после пытки Катерину Макс выебал с комфортом, разложив на широченной кровати, и пахла чешка, не в пример макароннице-Пирелли, весьма волнующе. А уж как девка старалась! Да и на вопрос: «хочет ли она жить», Ружичка, преданно по-собачьи заглядывая в глаза, с мольбой в голосе отвечала: «Да, да, очень хочу, герр штурмбанфюрер». Именно её Штиглиц хотел использовать в игре против Гауге. Его глупая подчиненная уже прокололась, и причиной тому была Вики Шонесси.

Шренке как-то вскользь упоминала, точнее, намекнула, про некоторые особенности половых интересов Гауге. Макс тогда же попытался выяснить это подробнее, но Хелен изящно ускользнула от объяснений. За Ютой, несмотря на её тайные желания, не числились «розовые» истории, и Штиглиц на какое-то время не вспоминал о том разговоре со Шренке, но, как известно, разведчики ничего никогда не забывают, и когда пришло время, Макс решил именно отсюда нанести удар по Гауге.

Вики Шонесси зашили половые губы, предварительно запустив ей во влагалище лабораторную крысу. Бедняжка так кричала, что у всех остальных девчонок из «Вальдхофа», да и не только у них, волосы дыбом вставали, и шёл мороз по коже от воплей валлийки. Штиглиц, видя, что Гевер находится на грани нервного срыва, сам вспорол швы и выпустил крысу, предварительно показав Шонесси, что крыса была беззубой. Надо ли говорить, что Вики была готова на всё, лишь бы не повторять пытку с другим, на сей раз зубастым грызуном.

Тогда же Эрика Гевер впервые сломалась... после того, как Штиглиц упомянул о завтрашней кастрации ефрейтора Фогеля.

– За что, ну за что Вы меня так ненавидите, что я Вам сделала?– с надрывом, почти плача выпалила Эрика.

– Вот как? А я думал, что, участвуя в раскрытии заговора и разоблачении врагов рейха, офицер СД должен быть преисполнен чувства собственной значимости и благодарности за доверие.

– Да-да, конечно, но… неужели, герр штурмбанфюрер, Вы и в самом деле верите, что эти девочки – заговорщицы?

– Я что-то не пойму, унтершарфюрер, Вы сомневаетесь в профессионализме высших чинов СД? Вы считаете, что этих сучек из «Вальдхофа» отправили сюда просто так?

– Нет, но я…

– Замолчите, Гевер, Вы и впрямь настоящая гестаповка – недалёкая неврастеничка!

– Я не заслуживаю таких оценок, – вскричала Эрика.

– Ещё как заслуживаете! Так уж и быть, раз уж мы работаем вместе, поясню Вам, Гевер, в чём суть того, что мы делаем. Видите ли, Эрика, – уже более спокойным и примирительным тоном сказал Штиглиц, – среди присланных к нам самок есть нераскрытые враги. Кто они, и сколько их, никто не знает. Но, если для того, чтобы выявить хоть одну затаившуюся змею, нам придется перестрелять всех воспитанниц «Вальдхофа», это будет законно и оправданно, так как нет ничего важнее интересов рейха и фюрера.

– А если нам не удастся выявить…

– Конечно, если Вы будете пускать сопли, и у Вас будут трястись руки, то всё может быть! Но даже и в этом случае, наш нелегкий труд не пропадёт! Заговорщицы подумают, что угроза разоблачения миновала, и обязательно сделают ошибку, это в том случае, если кто-то останется в живых, а если нет… Тотальное уничтожение подозреваемых – стиль работы гестапо, а не СД, но в любом случае для достижения цели безопасности рейха все методы приемлемы.

– Простите меня, герр штурмбанфюрер, я никогда не участвовала в допросах, занимаясь лишь канцелярской работой, – тихо промямлила Гевер.

– Я возражал, чтобы именно Вы проводили завтрашнюю экзекуцию, – жестко продолжил Штиглиц, – но герр группенфюрер считает, что именно Вы должны кастрировать этого недоноска Фогеля.

– Герр штурмбанфюрер, неужели всё-таки я? Умоляю Вас… я не смогу, это ужасно…

– Вы предпочитаете штурмбанфюреров?

– Простите меня, я… я глупая… нет, я полная дура! Что мне делать, ведь если я откажусь, меня могут отдать под трибунал?

– Напишите официальный рапорт на имя группенфюрера Кальтца и на моё имя. Во втором откровенно изложите, что подобные экзекуции ужасно действуют на Вашу психику, что Вам жаль мальчишку, что Вы сочувствуете девчонкам. Не бойтесь, этот рапорт я покажу только Карлу. Я и сам чувствую, что Вас нужно заменить, и уж конечно не доверять Вам завтрашнюю казнь. А ведь предстоит ликвидация подозреваемых…

– Но ведь это может быть использовано против меня?

– Вы проявляете ненужную подозрительность там, где не надо! Впрочем, без этого я ничего для Вас сделать не смогу.

Этот рапорт, равно как и запись разговора Штиглиц решил использовать для сугубо меркантильных целей, принудив в дальнейшем Эрику удовлетворить его похоть. Сейчас же его мысли были заняты Гауге. Застав сидящую в замковой нише Бест, у которой самозабвенно лизала промеж ног Вики, унтершарфюрер жестоко высекла обеих девушек, а затем вызвала к себе Шонесси.

Викки после куниллинга Гауге просто мутило, и она постоянно прикладывала платок, смоченный спиртом, к своему рту и делала глоток шотландского виски, рассказывая Штиглицу, как всё прошло. Макс прекрасно знал, что ориентация у Шонесси вполне традиционная, и оттого выполненное ей задание казалось ещё более весомым и сложным! Как и велел ей Штиглиц, Викки, доведя Гауге до оргазма, поплакалась той, что герр штурмбанфюрер хочет её ликвидировать, и Юта заглотила крючок с наживой, поверив в искренность чувств Шонесси, которая, не переставая полировать начальнице клитор, щебетала о том, какая та интересная женщина и как Викки нравится ласкать её. И пусть унтершарфюрер почаще порет её, негодницу, для пользы самой Шонесси…

Юта пообещала помочь Викки избежать ликвидации, не зная и не догадываясь, что весь разговор пишется на плёнку.

Но когда Шренке предъявила в подвале Гауге приказ о допросе и велела той раздеваться догола, Юте предъявили вовсе не обвинение в пособничестве подозреваемой Шонесси, а её связи с работницей «Вальдхофа» – собственной сестрой. А глупая Викки и не подозревала, какая незавидная участь ей уготована. Ведь свидетельниц не оставляют в живых!

Юта Гауге уже очень долго висела на своих роскошных грудях, которые стали ужасного синюшно-багрового цвета. Эта мерзавка Шренке хорошо знала своё дело, и Юта понимала, что если Штиглиц не придёт ей на выручку, то Юта лишится предмета гордости, потому что её сиськи просто омертвеют от застоя крови.

Его величество случай! Как часто именно он решает судьбы людей, да что там людей, империй, наций, королевских династий.

Штиглиц всегда стремился сделать сразу несколько дел и, надо признать, ему это вполне удавалось! Вот и сейчас он размышлял, одновременно прослушивая записи разговоров жилых помещений. Штиглиц знал, что если в разговорах, которые он и не слушал, думая о своём, промелькнёт что-либо интересное, его мозг разведчика сразу отреагирует. Так и произошло в этот раз, когда он вдруг услышал чуждую речь. Один из голосов принадлежал Ван дер Мейде, а второй… Да, точно, это же Гевер! Но, откуда? О чём говорят две эти самки, что общего у этой голландки и унтершарфюрера СД? Почему разговор не по-немецки?

Пока Хелен занималась личным делом Ван Мейде, сам Штиглиц счёл возможным напомнить Левенкрантцу о своей услуге…

После того расстрела Макс выразил командиру батальона обеспечения своё сожаление, что ему не удалось предотвратить происшедшее, на что Левенкрантц возразил благодарностью за то, что герр штурмбанфюрер и так сделал для батальона и для него лично. Настаивая на том, чтобы не Эрика Гевер оскопляла Фогеля, Штиглиц преследовал сразу множество целей. Он рассчитывал впоследствии получить благодарность от самой Гевер, компромат на неё и, поскольку личность унтершарфюрера теперь многие связывали со Штиглицем, он не хотел, чтобы у солдат батальона экзекуция ассоциировалась с нахбарнфюрером «Львиц Фюрера».

По наущению Штиглица, фон Кальтц поручил кастрировать и оскопить Фогеля унтершарфюреру Мелащенко. Эта украинка с хищными чертами лица, глубоко в душе ненавидевшая и немцев и москалей, восприняла с плохо скрываемой радостью приказ по «Нойхалле», согласно которому именно ей поручалась роль палача.

Несчастного рыдающего Фогеля вывели на помост, сооруженный прямо на плацу школы. Помощницы Мелащенко привязали бывшего ефрейтора стоймя к металлическому шесту за связанные в трех местах руки и в двух – ноги, закрепив шею ошейником. День был тёплый и солнечный, но Фогель весь трясся от ужаса, и у Мелащенко никак не получалось добиться эрекции у приговорённого. Нет, конечно, можно было бы оттяпать яйца с членом и без этого, но Ганна хотела всё сделать так, чтобы это запомнилось. Накануне она встретила того самого штурмбанфюрера Штиглица, которого все уважали и боялись, а многие самки очень хотели оказаться в постели с этим надменным арийцем. Мелащенко он тоже нравился, но свои желания украинка держала в глубине души, опасаясь признаться в них сама себе. Макс сам первый заговорил с девушкой, и Ганна, сама того не желая, расплылась в подобострастной улыбке, а если бы у неё был хвост, то чистейшим образом вымела бы кусок поверхности вокруг себя во время разговора. Штиглиц, конечно же, не случайно встретил Мелащенко, он хотел убедиться, что унтершарфюрер не держит на него зла и не считает его виноватым в том, что ей поручили роль палача. Убедившись в прекрасном настроении украинки, Штиглиц мимоходом посоветовал ей, что нужно сделать, чтобы казнь была запоминающейся, если у этого позора арийской расы не встанет в последний раз его жалкое достоинство.

О, нет, Ганна не собиралась делать публично минет этому ублюдку, для этого она выбрала среди рабынь обслуги статную девушку – Ульяну Демидову. Выбор на длинноволосую, высокую чернобровую красавицу пал не только потому, что девушка была красавицей и русской по национальности, но ещё и потому, что эту рабыньку любили трахать многие офицерики школы. Как-то теперь им будет любить шлюху, при всех сделавшую отсос у бывшего солдатика, этого сопляка?!

Ульяна знала, что если она не выполнит требование унтершарфюрера, то её ждет смертная казнь, и предпочла смерти позор. Полностью обнажённая, с колышущейся в такт шагам во время подъёма по ступенькам на помост грудью, Ульяна подошла к Фогелю и, грациозно откинув назад свою косу чёрных как смоль волос, присела перед Фогелем на корточки. Парниша даже и мечтать не смел о такой самке. В отличие от офицеров СД, прочий обслуживающий персонал, в том числе и офицеры вермахта, не говоря уже о солдатах, не имели возможности трахать рабынек школы. Разумеется, солдаты не вели жизнь монахов, но соблазнить кого-либо Фогелю не удавалось, и он, тщательно скрывая свой позор от сослуживцев, до сих пор оставался девственником. Успокаивал себя этот 19-летний юноша только тем, что ему, сердечнику, секс, как сказала старая грымза – врач фрау Дункель, был категорически противопоказан.

Демидова хорошо, даже слишком хорошо владела техникой минета и, как обычно, постаралась сосать мужской отросток так, чтобы всё закончилось как можно скорее. А сейчас ей нужно было всего лишь поднять член испуганного юнца. Ульяна прекрасно справилась со своей задачей и, как только девушка почувствовала, что член во рту отвердел и уперся в нёбо, она аккуратно вынула его, пощекотав ноготками напоследок яйца парнише. Демидова была на родном языке со всеми идиоматическими выражениями предупреждена, что сделает с ней Мелащенко, если эрекции не наступит или, не дай Бог, Фогель обкончается.

Под ржание многочисленных зрителей, Ганна подошла к Фогелю, удивлённо взиравшему на свою торчащую елду и ласково потрепала того по щеке.

– Ну, малыш, не бойся, тебе не будет очень больно, зато потом ты сможешь стать девочкой.

Фраза потонула во взрыве гогота зрителей, причём смеялись не только офицеры СД, но и бывшие сослуживцы бывшего ефрейтора. Однако затем над плацем опустилась тишина, потому что Мелащенко, жестко ухватив яйца, принялась надрезать мошонку. Фогель вначале застонал, а затем перешёл на крик, по мере того, как специальный нож резал его плоть. Движения Мелащенко были неторопливы и уверенны и, надрезав в последнюю очередь складку кожи, крепившую мошонку к стволу члена, она быстро отделила яйца Фогеля, не обращая внимания на кровь и вопли несчастного. Помощница ткнула ваткой с нашатырём в лицо Фогеля, но тот и не думал терять сознание, продолжая вопить и дёргаться, обильно поливая помост кровью. Вторая помощница Мелащенко пребывала в прострации, стоя с пластиковым мешочком в руке, в который Ганна положила отрезанные яйца Фогеля, а первая суетилась с нашатырём, скрывая дрожь в руках. Ульяна Демидова напротив, совершенно спокойно смотрела на казнь. Ей ничуть не было жаль этого самца, она была бы не против, чтобы всем (о, нет, кроме Штиглица!) самцам этой тюрьмы оттяпали их потные мошонки! Мелащенко жестом показала на резак и Ульяна не только подала его палачихе, но помогла уложить на доску уже сдувшуюся колбаску Фогеля. Без лишних слов, Ульяна потянула что есть силы член парниши на себя, и Мелащенко резким движением опустила лезвие резака вниз.

Дикий визг, пусть и сразу же оборвавшийся, заставил умолкнуть и вздрогнуть даже самого черствого солдафона, а Мелащенко, торжествующе показавшая всем, что еще мгновение назад было половым членом, вызвала только ненависть и презрение к себе самой.

Но, Штиглиц, как и Левенкрантц не присутствовали на казни. Уроженец Гогланда не заставил себя просить и сразу же перевёл плёнку. Сомнений не осталось, Маргарита Ван Мейде просила, умоляла офицера СД помочь ей бежать, а та обещала это сделать(!). Штиглицу не пришлось ломать голову, как подтвердить принадлежность второго женского голос, Левенкрантц сразу сказал, что это голос Эрики Гевер!

Шренке тоже не присутствовала на экзекуции, потому что, подвесив за дойки Гауге, работала в архиве. Она совсем забыла о подруге, но Штиглиц, услышав об Эрике, мгновенно сориентировался и, наскоро поблагодарив майора, побежал в камеру пыток.

Бедная Юта аж расплакалась, увидев того, кого ждала как избавителя. Штиглиц не обманул ожиданий унтершарфюрера и, немного повозившись с врезавшимися в тело молочных желёз путами, освободил оба вымени Гауге. Пообещав во всём разобраться, Макс спрятал свою подчинённую в потайной комнате и срочно вызвал к ней Тэйлор.

Когда Джоанн сказала Максу, что юная Голицина уже два часа ожидает пытки на станке, а Гонсалес просто вся извелась от ужаса, ожидая в специальной комнате своей очереди, тот громко рассмеялся и, увидев недоумение рабыни, пояснил, что пытки теперь понадобятся другим.

Макс не вошёл, он просто влетел в комнату, где в кресле, подобном гинекологическому, была распята Анна-Мария. Её ожидали прижигания клитора, половых губ и сосков, также сечение нежной пиздёнки и иглы в упругие сисечки. Весь набор пытательных инструментов лежал на специальном столике, вызывая ступор у девчонки. Макс, разумеется, не собирался отправлять девчонку на эшафот и даже делать из девчонки рабыню, имея на Голицину серьёзные планы, но и оставлять тёлочку не допрошенной было нельзя. Вчера! Но не сегодня! Макс взял из шкафчика мазь с афродизиаком и начал втирать её в промежность девушки, нежно массируя ей область клитора. Девчонка уже давно была девушкой, и от умелых пальцев Штиглица стала медленно, но верно возбуждаться. Прошло минут двадцать с начала сеанса, и Анечка уже вовсю стонала от сильного возбуждения.

– Ты ведь хочешь, хочешь, чтобы я сделал это?!

– А-а, я не зна-аю… я боюсь, а-а…

– Ты ведь желаешь стать женщиной?!

– Да-а…

– Скажи, чтобы я вошёл в тебя!

– Да, герр штурмбанфюрер…

– Скажи: «выеби меня! »!

– Ой, я не-е могу-у-у… пожалуйста… не заставляйте меня… а-а-а…

– Говори, иначе я продолжу эту сладкую муку, а она ведь сладкая, да, но хочется ещё слаще, не так ли, моя кошечка?

– Да-а… нет я не… а-ах, да-да выеби меня, выеби, я хочу, я больше не могу!!!

Макс, чей мальчик в штанах так и рвался наружу, лихорадочно расстегнул ширинку и, аккуратно раздвинув половые губки, втолкнул внутрь лона девочки свою залупу. Анна-Мария вскрикнула, и по внутренней поверхности бёдра потянулась алая струйка. Однако боль скоро прошла, и девчонка вновь застонала от удовольствия. А когда юная сучка кончала, Штиглицу показалось, что не выдержат ремни кресла от конвульсий столь бурно оргазмирующей самочки. Анна-Мария не сопротивлялась, когда освободивший её Штиглиц велел девке сладко пососать его палочку. Он не успел сказать, чтобы тёлка всё проглотила, но Голицина и так сделала всё как надо без напоминания…

Анна-Мария не заметила широко раскрытых глаз Алисии, когда голышом с охапкой одежды в руках, шатаясь, с полузакрытыми глазами вышла из комнаты пыток.

Но Алисии не повезло, вызванная Искренна Сейтариди, не обращая внимания на слёзы и крики девочки, проткнула той сосочки и половые губки (всего-то!), после чего продезинфицировала ранки и отпустила рыдающую тёлочку в жилой отсек.

Штиглиц предоставил Гевер все возможности подготовить побег ван Мейде, с которой, как он выяснил, она дружила в детстве, отстранив Эрику от дальнейших пыток. Унтершарфюрер с нескрываемой благодарностью приняла отеческую заботу Штиглица и, отправляясь в свою комнату, думала, что была не справедлива к Штиглицу, дурочка.

План Гевер-ван Мейде был столь же прост, сколь эффективен и безнадёжен одновременно. Рита должна была под покровом ночи сбежать, оставив записку, что не хочет жить и поэтому собирается утопиться. Переждав поиски на острове, в потайной пещерке (глупышка Гевер наивно полагала, что только ей одной известно это потайное местечко!), затем она должна была в крошечной резиновой лодочке поплыть через океан, полагаясь на удачу и провидение к берегам Нидерландов.

Даже если бы ван Мейде не обнаружили, что теоретически могло произойти, то шансов достигнуть берегов родной Голландии у неё не было никаких! Лучшее, что могла сделать Рита – утонуть, потому что выловленная кораблём рейха или его союзников (а какие судна или корабли могли бороздить сейчас Атлантику?) ван Мейде сразу же угодила бы в лапы гестапо и начала бы давать признательные показания. Что последовало бы за этим? Штиглиц, рассказывая Гевер об их глупом плане, не умолчал ни о своих мрачных перспективах, ни, тем более о том, что ожидало Эрику Гевер. Он лишь не стал говорить, что теперь и положение унтершарфюрера, мягко говоря, неважное! Но Эрика и сама всё понимала.

С Ритой они были дружны со школьной скамьи. Ниймеген для ван Мейден был родным городом, а отец Эрики работал здесь представителем немецкой текстильной компании. Она не могла отказать Маргарите!

Максу было очень жаль Риту, её он желал, может быть, в большей степени, чем какую-либо ещё девушку… Но, таким образом ван Мейде давала жизнь Пирелли. В сущности, итальянка была очень красива… Штиглиц просто вызвал её к себе и когда трясущаяся от страха девушка аккуратно присела на краешек стула (у неё до сих пор болело влагалище и шейка матки), Макс обыденным тоном, как будто рассказывает что-то скучное, поведал Стефании весь расклад, в котором ей отводилась роль заговорщицы, и по которому Пирелли ждала казнь путем посадки на кол.

Девушка разрыдалась и начала умолять Штиглица оставить ей жизнь, а штурмбанфюрер напомнил Стефани, как плохо она его удовлетворяла. Пирелли умоляла дать ей шанс, и Макс позволил итальяночке исправиться, с удовольствием убедившись, что все неприятные ощущения, ранее им испытанные во время секса с этой тёлкой, не более чем стечение обстоятельств. Нет, смертельно напуганная Стефани не кончила и даже не была возбуждена, но как она старалась! Надо ли говорить, что Пирелли подписала всё что нужно и прекрасно отрепетировала роль, от которой зависела её жизнь.

А вот Франсуаза сломалась, когда её уложили на стол гильотины. Француженка плакала крупными слезами и тихонько причитала, что она не ожидала, что всё будет вот так и сегодня, сейчас. Штиглиц подошёл вплотную к прелестной головке девушке, уже закреплённой для обезглавливания и, нежно придерживая её за подбородок, объяснил, что публичной казни не будет, потому что синяки и кровоподтеки от пыток вызовут ненужную жалость к заговорщице. Бедная Орийак, быстро всхлипывала через каждое слово, словно боясь опоздать. Она лепетала, что верна Рейху и Фюреру, и что не заслуживает казни. Макс тут же напомнил Франсуазе её поведение и показания на допросе. Штиглиц не удовлетворился обещаниями рыдающей леди дать «правильные показания»...

В тот же день Штиглиц получил ещё одно доказательство предательства Гевер, потому что Франсуаза сумела вызвать на откровенность доверчивую ван Мейде.

Обеих скандинавок пытала Хелен. Она, руководствуясь инструкциями Штиглица, не стала «портить станки» и выбрала пытку коромыслом. Помещённая в бассейн Нильсен, всплывая, ослабляла петлю на шее Линдмарк, а, погружаясь в воду, одновременно удавливала шведку, поднимая её тело плечом коромысла. Затем датчанку поменяли местами со шведкой, и пытка продолжилась. Посиневшие от холода и нахлебавшиеся воды, обе тёлки были готовы на всё и тоже дали нужные показания.

Фейяз пытали с помощью усеянной шипами цепи, пропущенной по промежности. Пыточный станок для турчанки представлял собой два деревянных столба, один из которых имел выступающий клин. Именно к этому столбу через кольца закрепили конечности девушки, а клин заставил её выгнуться тазом ко второму столбу, сквозь отверстие в котором была пропущена цепь, на которую и усадили Гюзель. Балансир на другой стороне столба превращал цепь в «живое существо», двигая её вперед и назад вдоль промежности Фейяз, раздирая её в кровь. Турчанка выдержала очень недолго и во всём созналась. При этом она рассказала и письменно подтвердила, что Гауге ставила под сомнение наличие заговора, а Гевер искусственно облегчала мучения жертв, и все без исключения, в том числе и малышка Гонсалес – заговорщицы…

Штиглиц перемонтировал плёнку, перезаписал показания Фейяз и с чувством выполненного долга добавил эти материалы в свой сейф.

Глава 7. Кровавая развязка

Унтешарфюрера Гевер судили сам фон Кальтц, оберштурмбанфюрер Эккарт, симпатизировавший Гевер, и сам Штиглиц – как старшие по воинскому званию в «Нойхалле».

Гевер вела себя образцово-показательно. Давая необходимые показания, она и не думала возмущаться, когда ей предъявляли обвинения, не соответствующие истине. Эрика понимала, что приговор может быть только один, и то, что трибунал должен собрать как можно больше улик.

Заминка с приговором заключалась только в количестве ударов и орудий наказания. Согласно военному уложению, женщине, запятнавшей честь мундира, полагалась порка, независимо от строгости приговора. Начальник школы настаивал на сотне ударов шпицрутеном, оберштурмбанфюрер Эккарт «милостиво» просил дать ей только 70, добавив ещё 50 веревочной плетью. Но суд принял сторону Штиглица, согласившись с 20 ударами шпицрутеном и 30 – плетью.

После вынесения приговора, женщине, приговорённой к смертной казни полагалось полностью обнажиться. Приговор было решено привести в исполнение немедленно. Фон Кальтц как председательствующий суда должен был отдать соответствующее распоряжение, но замялся. В качестве палача была вызвана штурмбанфюрер Кёниге, нахбарнфюрер «Леопардовых Валькирий», которая и приказала Гевер немедленно обнажиться. Эрика густо покраснела и принялась негнущимися пальцами расстёгивать блузку. Замочек на юбке никак не хотел расстегивать молнию, и девушке пришлось стягивать юбку через верх. Она прекрасно видела голодный взгляд Эккарта, масляный Кальтца и невозмутимый Штиглица. Колготки упали в ту же кучу одежды, а вот с бюстгальтером вновь вышла заминка. Дрожащими руками Эрика никак не могла расстегнуть застежку. Кёниге пришлось помочь девушке и она, ворча, что если бы Гевер не использовала эти блядские франконские штучки, то с немецким бельём, какое и подобает носить настоящей арийке, не было бы никаких хлопот. Гевер машинально сделала движение руками вверх и тут же опустила их, взявшись за резинку трусов. Стараясь не смотреть на мужчин, Эрика быстро потянула трусы вниз, одновременно стараясь сразу же освободить от них ноги. Но её трусики зацепились за каблучок и Гевер, смешно прыгая на одной ноге, вся пунцовая не только от стыда, но и досады на самое себя, наконец-то отбросила трусики и, выпрямившись, приняла положенную стойку с расставленными на ширину плеч ногами и убранными за спину руками.

Полминуты, во время которой офицеры беззастенчиво разглядывали её, показались Гевер вечностью. Она только пару дней назад выбрила лобок и половые губки, оставив небольшую дорожку. Во время гигиенической процедуры она поймала себя на мысли, что думает о Штиглице, о том, как его пальчик будет гладить эти самые губы. И вот… Нет, у неё не было обиды или ненависти к штурмбанфюреру, он поступил как настоящий ариец и офицер СД, а она – как последняя дура, и теперь ей придется умереть вместе с Марго. Ах, если бы она сразу открылась Штиглицу… Да, наверное, ей пришлось бы расплатиться с ним тем, чем обычно расплачиваются девушки, тем более, что в своё время Макс весьма активно склонял её к сексу. Горячая волна прошлась от вдруг напрягшихся сосков до самого низа живота, и Гевер с ужасом поняла, что возбуждается. Но, тут фон Кальтц сообразил, что столь обозначенный интерес к телу бывшего унтершарфюрера может отрицательно сказаться на его авторитете и дал отмашку Кёниге.

Штиглиц позаботился, чтобы на пути в камеру обнажённой Эрике не попадались зеваки, но, тем не менее, Гевер чувствовала себя паршиво, как будто с неё живьём сняли кожу и поместили в витрину анатомического театра. Нет, она не прикрывалась, но вышагивание босиком по холодной брусчатке замка отняло последние душевные и физические силы девушки, и когда дверь камеры закрылась, Эрика в бессилии рухнула на койку и разрыдалась.

Карл фон Кальтц пребывал в радужном настроении, этот душка фон Штиглиц сделал всё как надо! Оставалась только ещё одна неприятная процедура.

Эрика с замиранием сердца вслушивалась в каждый шаг у своей камеры. Разжалованная и лишенная всех прав, теперь она могла быть трахнутой любым офицером СД «Нойхалле», да и не только ими, но и солдатами батальона. Тем не менее, звук лязганья ключа в замочной скважине оказался неожиданным и заставил Эрику вздрогнуть. Это был Штиглиц. Пожалуй, это был единственный человек, встреча с которым не была неприятной. Макс, не извиняясь, объяснил ей свою позицию и сказал, что сделал всё, чтобы спасти Эрику (он, разумеется, лгал!). Гевер спросила, как её казнят – расстреляют или повесят, на что Штиглиц ответил, что девушка будет распята.

– Это ведь больно, – чуть не плача произнесла Эрика.

– Нет, тебе не будет больно, лапочка, тебя не будут прибивать гвоздями, а только привяжут.

– Тогда… тогда я буду умирать очень долго?

– Нет, после казни всех остальных тебя снимут с креста.

– Но, зачем?

– Ты будешь умерщвлена перед офицерами! Тебя удавят шнуром. Может показаться, что это слишком жестоко?

– Нет-нет, герр штурмбанфюрер!

– Но, поверь, девочка, я добился самой легкой казни для тебя.

– Спасибо, но зачем Вы это для меня делаете.

– Я симпатизировал тебе и как женщине и как офицеру, и мне крайне неприятно, что именно моё расследование обернулось для тебя смертным приговором.

– Простите мою холодность к Вам, герр штурмбанфюрер, если бы я знала вас лучше, всё могло сложиться по-другому.

Штиглиц повернулся, чтобы уйти, он не собирался именно сейчас трахать Эрику, тем более что его ждали сразу обе скандинавки, которым умница Бест намекнула, что от их старания может зависеть не только судьба двух глупышек, но и их жизнь.

– Постойте, герр штурмбанфюрер, неужели Вы так и уйдете, не воспользовавшись своим правом.

Теперь, если бы Штиглиц вот так просто взял и ушёл, Эрика восприняла это как страшное оскорбление!

– О чём это ты?

Вместо ответа, Эрика протянула руки к ширинке брюк Макса.

– Мне бы не хотелось насиловать тебя...

– Нет, это не насилие, я сама хочу хоть немного отплатить Вам за всё то, что Вы для меня сделали.

При этих словах у Штиглица мороз по коже прошел, он представил, как ровные и красивые белые зубы Гевер слегка сдавливают плоть его члена… Эрика не дала ему возможности уйти, и вот уже член штурмбанфюрера ощутил горячую влагу рта девушки. Увы, но сосала эта немка плохо, видимо практики у неё не было, а потому Штиглиц предпочёл повалить самку на койку и войти в её лоно. Нежно покусывая непропорционально большой сосок Эрики, Макс выпустил в неё порцию спермы, не задумываясь о последствиях – залететь Гевер всё равно бы не успела!

День казни выдался у Макса весьма напряжённым. Изнасиловав плачущую Маргариту, он ещё раз навестил Эрику Гевер и всласть оттрахал тёлку, а потом в жесткой борьбе одолел Файяз, которая бешено сопротивлялась, не желая отдаваться Штиглицу. Вот уж кому бы Макс не дал в рот свой член, так это этой бешеной сучке, расцарапавшей ему всю спину. Тем более удивительным был бурный оргазм турчанки, по которому Штиглиц догадался, что муж Гюзель именно так получал доступ к телу жены, и однажды именно это привело его к расслабленности, что стоило глупому турку потери самого дорого, что у него было…

На эшафот девушек вывели в одних трусиках. Если ван Мейде и Шонесси знали, что их ведут на казнь, то Станич до последнего момента рассчитывала, что её не будет в списке приговорённых, хотя её анус, подготовленный для посадки на кол, говорил об обратном. Что касается Файяз, то она не без оснований считала себя красавицей и была просто в шоке, когда ей зачитали приговор и приказали обнажиться для казни.

На Маргарите был надет фривольный «треугольник» с верёвочками винного цвета, на Гюзель черные плавки с обшитым красной материей вырезом на месте входа во влагалище, на Шонесси были серебристые узенькие трусики, а на Ольге ярко-желтые штанишки с обшитым сзади отверстием, не оставлявшим сомнений в том, как должны казнить девушку. Эрика, в отличие от других имела право выбора и вначале хотела выйти в длинных штанишках. Но передумала (пусть напоследок посмотрят, какую красивую девушку казнят и возжелают меня!) и надела такой же «лоскут», как и ван Мейде, только белого цвета. Впрочем, если бы она надела трусы другого фасона, то их пришлось бы снимать, а так фон Кальтц велел палачу пороть Эрику, не снимая с девушки этого куска ткани, который, впрочем, на попке являл собой такую же веревочку, как и на бёдрах.

Эрику растянули промеж двух металлических штанг в виде буквы «Х», спиной к центральному балкону и лицом в сторону остального плебса. Штурмфюрер Маршалл, которой поручили порку Эрики, тихонько сказала на ушко Гевер несколько ободряющих слов и после этого, несколько раз просвистев пластиковой палкой, ударила Эрику поперёк ягодиц. Гевер ожидала, что удар будет куда как сильнее, но Лотта, сделав страшные глаза, прошипела ей сбоку: «Кричи, громко кричи, иначе мне придется бить тебя сильнее». Для непосвященной публики могло показаться, что Лотта Маршалл лупит приговорённую изо всех сил, но Фон Кальтц недовольно пробурчал, что этот штурмфюрер сама заслуживает хорошей порки за такое исполнение приговора. А вот плетью работала уже штурмфюрер Ангерер, не пытавшаяся как-то смягчить удар. Герда Ангерер секла жертву так, как учили, не забывая обжечь и сисечки и постегать промеж ног. Затем Эрику повалили на помост и обе эсэсовки достаточно плотно привязали Гевер к Т-образной перекладине, которую солдаты из батальона обслуги подняли и установили в специальное отверстие боком и к начальству и к остальной публике.

Всем остальным девушкам повезло куда меньше. Нет, их не секли, но когда ван Мейде уложили на крест, и Ангерер взялась за молоток и достала из ящика палача гвозди и длинный, с торчащими в стороны стальными перьями, seddulum, Рита в ужасе запричитала, что не хочет так умирать. Но Ангерер, не обращая внимания на стенания приговоренной, приставила страшный штырь к запястью и ударила по нему молотком. Вопль от дикой боли гулко отразился от стен внутреннего плац-двора замка, но Герда продолжала вбивать гвоздь в дерево перекладины. Вся процедура казни была расписана до мелочей и практически все нижние чины должны были принять в ней участие. Это называлось «воспитанием арийского духа», а малодушие, не говоря уже об отказе, жесточайшим образом каралось. Давший слабину рисковал в лучшем случае попасть на фронт, что могло считаться за благо. Пример Фогеля показывал, что можно было и не отделаться отправкой на фронт!

Прибить Маргариту должна была именно Ангерер, и Герда сделала это, не обращая внимания на ужасные крики жертвы. Seddulum – металлический штырь, усеянный зубьями, который вставлялся в паз перпендикулярно вертикальной перекладине креста, оказался последним штрихом казни. Надо ли говорить, что каждый крест изготовлялся под конкретную жертву и seddulum точнёхонько вставал в то место, которого распятая могла не касаться своей вульвой, только если вытягивалась в струнку и напряла мышцы. Рита выдержала после подъёма и закрепления креста минуты три, а затем, на потеху публики, опустила свою промежность на зубья, окропив их своей алой кровью и сразу же взмыв вверх с отчаянным воплем.

Но зрители уже переключили своё внимание на Станич, с которой Маршалл грубо сдёрнула её цыплячьего цвета трусы, сразу же накинув их на сам кол. Ольга взвыла от боли в распираемой толстенным наконечником кола прямой кишке и плача оказалась поднятой вместе с колом. Затем Лотта, не скрывая брезгливости, вернула назад трусы. Никто не знал, зачем так делать, но так было написано в инструкции по проведению казней и экзекуций. Станич решила, что ей суждено умирать долго и мучительно, но она ошибалась… Но сначала Шонесси подвесили вверх ногами и широко развели бёдра. Викки была проинструктирована Штиглицем, что ей нужно будет орать как оглашенной. Унтершарфюрер Шенлёбе вставила во влагалище Шонесси воронку и подсоединила шланг. Когда Шонесси увидела, что от железного бака идёт пар, валлийка поняла, что её обманули, но было уже поздно. Ещё секунда, и она завизжала так, как только может визжать женщина, которой ошпарили кипятком влагалище...

Фейяз установили ногами на две платформы, закрепленные как педали на двух штырях. Пока Гюзель стояла абсолютно ровно, металлический кол, остриё которого Фейяз впустила в шейку матки, был недвижим. Но, стоило девушки качнуться в ту или иную сторону, как замыкались контакты, сельсин срабатывал, и кол начинал медленно, но неумолимо выдвигаться, вонзаясь в нежную плоть турчанки. Не прошло и пяти минут, как под Гюзель уже была лужа крови, и штурмфюрер Зигер, последняя из назначенных для проведения казни, остановила двигатель.

Ольга, увидев, как Маршалл подходит к ней с жуткого вида щипцами, громко заплакала и стала умолять не мучить её больше. Лотта раздвинула половые губы сидящей на колу девушке, раздался щелчок, вопль, и штурмфюрер застыла в ожидании того, как остальные сделают тоже самое со своими приговорёнными.

Ван Мейде жалобно кричала, пока Ангерер вырезала её клитор. А Шонесси напротив только тихо промычала, находясь в полуобморочном состоянии.

Эрика Гевер с ужасом думала, что сейчас настанет её черед, но после того, как Зигер вырезала клитор у Фейяз, Лотта Маршал вновь подошла к Ольге. Один за другим она отделила соски девушки, а затем, уложив дойки Станич на доску, дважды рубанула по ним тесаком. Затем точно такие же раны появились у очнувшихся от боли Шонесси и Гюзель. Труднее всего пришлось Ангерер. Рита была распята на довольно высоком кресте и поэтому для того, чтобы обезгрудить её, Герде пришлось использовать лестницу.

Заключительным актом казни явилось вспарывание с помощью мачете с крюком на конце животов казнённых. Ангерер была первой и, только спустившись с лестницы, вонзила острый конец крюка чуть повыше лобка ван Мейде и резким движением вверх вскрыла Маргарите живот, едва успев отскочить от выпущенных наружу кишок. Маршалл и Шенлёбе почти синхронно выпустили кишки Шонесси и Станич, а Фейяз к этому времени была уже мертва, но Зигер всё равно вспорола турчанке живот, дабы зрители могли увидеть, как высоко кол прошил тело несчастной. Движок вновь зажужжал, и кол медленно выполз под аплодисменты из глотки Фейяз. Истерзанные полутрупы Шонесси и Станич, снятой с кола, подтащили к кресту голландки, и до затуманенного сознания Риты дошло понимание того, зачем с двух сторон её перекладины два крюка.

На крюки подвесили с одной стороны за руки Станич, а с другой стороны за ноги вниз головой Шонесси. Ангерер и Маршал с двух сторон подожгли крест, и ещё живым ван Мейде и Станич пришлось умирать, поджариваясь в огне. Извивающиеся тела жертв вновь вызвали гул одобрения у зрителей, а сожжение Фейяз было уже никому не интересно. Запахло палёной плотью, и все стали быстренько расходиться. Солдаты из обслуги через минут пять затушили пламя и быстро упаковали трупы в мешки.

Эрика Гевер наблюдала за этой кровавой вакханалией, боясь даже шелохнуться затёкшими конечностями. Но о ней вовсе не забыли. Когда трупы были унесены, Лотта Маршалл и Грета Шенлёбе сняли с перекладины Эрику и препроводили её обратно в камеру.

За Эрикой пришли через неделю. Штиглиц, заходивший к ней каждый день, словно желавший насытиться телом девушки на всю оставшуюся жизнь, сегодня преодолел сопротивление Гевер и содомировал её. Когда Макс ушёл, молча одевшись, Эрика поняла, что её часы сочтены. Вялый, пахнущий мочой отросток фон Кальтца, грубость и торопливость Эккарта, слюнявость Дитерихса не вывели девушку из состояния прострации и только Нойбарт, второй раз за сегодняшний день изнасиловавший задний проход Гевер, вызвал ответную реакцию. Очередное лязганье дверей и Эрика, готовая вцепиться следующему насильнику в глотку, увидела перед собой Грету Шенлёбе и Хелен Шренке. Последняя сильно нервничала из-за Гауге, которой повезло, и её сиськи не омертвели. Но Юта пообещала Шренке страшно отомстить, так что та в панике умоляла Штиглица о заступничестве. Эрика должна была умереть тихо, и если бы она начала что-либо говорить невпопад, у Хелен наготове был шприц с сильным наркотиком, который ей дал Штиглиц. Но Эрика была кроткой как овечка. Она приняла душ, одела бельё и короткое белое платье, а на шею ей накинули широкую резинку, полую внутри через которую был протянут длинный толстый шёлковый шнур. Эрика думала, что её удавят прямо сейчас, но её привели в зал, где был собран весь командный состав «Нойхалле». Привязанная стоя к стремянке, Эрика довольно долго боролась за свою жизнь, пока Эккарт никак не мог удавить её. Белое платье задралось, зацепившись за ступеньку стремянки, обнажив трусы и полоску тела над резинкой трусов. Сами трусики глубоко запали в половую щель пока Гевер билась в конвульсиях и Кальтц, который уже множество раз видел Эрику голой, не преминул заметить Штиглицу: «Ах, какой упругий лобок у этой сучки! ». Наконец, тело Гевер перестало биться, язык вывалился изо рта, глаза закатились, а тонус мышц исчез вместе с хрипами из сдавливаемого горла казненной. Всё было кончено.

Эпилог

В крыле замка, где жил Штиглиц, вовсю кипела работа. Приказом по «Нойхалле» за блестяще проведённое расследование штурмбанфюрер Максимилиан Штиглиц получил в вечное пользование четырех рабынь – Нильсен, Пирелли, Орийак и Ружичку. А ряды «Львиц Фюрера» в тот же день пополнили кадеты Голицина, Гонсалес, Бест и Линдмарк.