Новости (глава 12, последняя)

Часть 1

Подкатегория: без секса

За нашей спиной заскрипела тяжёлая, требовавшая напора плеча, чтобы открыть её, дверь, и Саша, с разрумянившимся от пива и курева лицом, вывалился, пританцовывая, на лестничную площадку, прямо когда Серёжа массировал мне ладонь, надавливая на какие-то воображаемые, известные только ему точки напряжения двумя пальцами с тыльной и внутренней её стороны. Застав нас за этим странным занятием, Саша заморгал, переводя взгляд с меня на Серёжу.

- Чего случилось? - с какой-то тревогой в голосе спросил он.

- Да Игорь тут...

- Каштан потянул меня за поводок сегодня резко, - соврал я первое, что пришло мне в голову. - И я вот думаю, не вывих ли, а Серёга же спортсмЭн...

- Это Каштан умеет. Его лучше по-другому держать. Я тебе потом покажу, - икнул Саша. - Болит?

- Болит, но терпимо, - притворялся я. - У вас осталось чего поесть ещё?

- И покурить? - с надеждой добавил Серёжа.

Мы задержались ещё на вечеринке, хотя мне, конечно, хотелось вытащить из раздутого кокона пуховиков свою куртку и пуститься с Серёжей наутёк; но, с другой стороны, мне хотелось не торопить события, подумать как следует над тем, что Серёжа рассказал на лестнице и понаблюдать за Сашей, который, как оказалось, пригласил меня на вечеринку по просьбе Серёжи. Вообще Сашина кроткая реакция на появление в жизни его лучшего друга нового лучшего друга заставляла меня подозревать его в большей осведомлённости, чем была ему позволена по нашему с Серёжей соглашению о неразглашении. Впрочем, к тому моменту Саша, со смятым новогодним красно-зелёным конусом на голове, уже до такой степени развеселился, что по выражению расслабленного удовольствия на его лице и блеску блаженства в его глазах нельзя было понять, знает ли он о нашей с Серёжей ссоре и отношениях больше, чем остальные на вечеринке.

То ли из-за того, что я продержался всю эту долгую ссору с Серёжей почти без стимуляторов, если не считать кофеина, то ли из-за перенапряжения от мыслей о том, что, если не помириться на его условиях, то мира не видать вовсе, я почему- то решил наверстать испорченные новогодние каникулы за один вечер и плохо помню, как мы с Серёжей потом спускались вниз по лестнице, и помню лишь, что он смеялся, застёгивая мне куртку, заботливо стараясь не прищемить молнией кожу на подбородке, а я тем временем напевал песню Far East Movement, из которой я знал только одну строчку "Like a G6".

В Сашкином дворе по снежным холмам, скрывавшим газоны, разливался противный мутно-янтарный фонарный свет, и, пока Серёжа прогревал машину, я пытался слепить двух снеговиков, которые должны были быть похожими на нас, но которые рассыпались, стоило мне попытаться уплотнить снег. Кончилось это тем, что у меня здорово покраснели руки, а Серёжа начал ругаться и приказал надеть его сверхтёплые перчатки Коламбия, которые были мне великоваты настолько, что тени моих пальцев в них шевелились, как у Эдварда руки-ножницы.

На обратном пути у меня немного закружилась голова, и в морозной ночи пустого города моё проваливающееся в сладкий хмельной сон зрение привлекали лишь вспышки других фар и блеск разноцветных гирлянд на городской ёлке у театра юного зрителя, который на мгновение разбудил в сердце ощущение новогодней сказки, что могла стать былью, если бы не новые обстоятельства в нашем с Серёжей будущем, о котором, я был уверен, я с тяжестью похмелья в первую очередь вспомню завтра утром.

Серёжа в ту ночь не смог остаться у меня, потому что утром ему с родителями нужно было ехать куда-то в гости, но пообещал приехать, как только освободится; на прощание он поцеловал меня, но не так, как мы целовались раньше, а просто чмокнул меня в губы, предварительно погасив в салоне свет.

Так мы вроде бы вернулись друг к другу, но вернулись уже другие мы: Серёжа и раньше был чуть более эмоционально недоступный, а начиная со второго семестра третьего курса он стал ещё и менее доступный в своём расписании из-за занятий для подготовки к экзамену на знание английского языка, который он должен был сдавать весной или в начале лета в Екатеринбурге. У него было три занятия каждую неделю и одно долгое, полуторачасовое, в субботу утром, в то время, в которое мы обычно плавали вместе в бассейне.

Его отец тоже сразу после новогодних каникул плотно занялся подготовкой к своему возможному попаданию в партийный список на предстоящих госдумовских выборах, и Серёжа вынужден был участвовать в том, что они в семье в телефонных разговорах с горе-шпионской хитростью называли "укладкой", то есть в бесконечном переписывании активов на маму Серёжи, на бабушку Серёжи, на дедушку Серёжи и на самого Серёжу, которое в те времена более аналогового, чем цифрового документооборота, требовало бесконечных визитов в нотариальные палаты, разбросанные по всему городу как на какой-то карте убийств из фильма ужасов про маньяков, в котором не просматривалось никакого умысла, сколько бы детектив его ни искал.

Он почти не ночевал у меня по пятницам, а если и ночевал, то допоздна шуршал черно-белыми распечатками каких-то упражнений, с кисловатым ещё запахом краски из принтера, который он забрал из одного отцовского офиса и зачем-то установил на мой рабочий стол. Провозившись с письменными тестами, он приступал к аудированию в наушниках, а потом устраивался на диване и засыпал под какой-нибудь старый фильм, пока я осторожно, чтобы не разбудить, укрывал его пледом.

Если раньше я не решался поговорить с ним о нашем будущем, потому что меня всё слишком устраивало в настоящем и я боялся его такими разговорами спугнуть, то теперь я понимал, что отведённого нам времени и без того оставалось слишком мало для счастья, и не хотелось портить его ссорами и руганью.

Их, тем не менее, было не избежать. В первый раз мы громко повздорили через пару недель после дня Святого Валентина, когда я обнаружил у него в бардачке смятую открытку, которую я ему подарил, рядом со сдавленной и полой, как тюбик закончившейся зубной пасты, пачкой сигарет, смятыми шуршащими обёртками жвачки и свёрнутыми в хрустящие комки чеками из супермаркета. Я исписал ту открытку так, что строчки в её нижней части выглядели просто утрамбованными и придавленными одна другой, потому что я оставлял слишком широкие расстояния между строк в начале поздравления; я выбрался из ловушки, прилепив небольшой квадратный стикер, чтобы закончить мысль. Когда я нашёл своё послание среди кучи мусора в его бардачке, я разозлился так, что потребовал его остановить машину и принялся неосторожно и безумно дёргать руль и сигналить, пока он отказывался подчиниться, а потом выпрыгнул чуть ли не на перекрёстке, ушёл в какие-то незнакомые дворы, составленные из карточек пятиэтажек с подсыревшей за зиму бурой краской, и шёл долго, пока случайно не вышел на остановку, которую часто видел на маршрутных указателях, но до которой никогда не добирался.

Я взялся помогать ему с непрофильными дисциплинами, которых во времена безальтернативного пятилетнего специалитета на каждом курсе было достаточно, и иногда сам засиживался допоздна и почти до утра, делая его задания за ворчащим компьютером. Ещё одна грандиозная ссора состоялась как раз в конце марта, когда мне показалось, что он относится к этим моим усилиям без благодарности, а скорее как к чему-то, что я просто обязан был делать, чтобы доказать, что я достоин этих наших отношений, и в отместку я испортил доклад, с которым он должен был выступать на психологии, исправив автозаменой существенную часть текста, вставив куда ни попадя словосочетания "дедушка Фрейд", "сосущий рефлекс", "кошмар на улице Юнга" и "комплекс Кармен Электры", среди остального бреда. Саша рассказывал потом, что он подумал, что Серёжа подавился чем-то и задыхается, потому что он покраснел, с трудом читал какие-то никак между собой не связанные слова и сочетания, что-то промычал, полистал доклад, извинился, сказал, что не готов, и ушёл с занятия. Я хохотал, слушая Сашку, пока этот самый доклад не прилетел мне прямо в лицо.

Нас удерживали вместе моя безусловная привязанность, которую мне страшно было ставить под сомнение и которая толкала меня на посильную помощь Серёже несмотря на то, что это означало приближать наш разъезд, а ещё сила Серёжиной привычки и новое поведение в сексе, в котором мы стали как будто бы больше позволять себя из-за того, что знали, что скоро расстанемся; наше сексуальное возбуждение удивительным образом усиливалось, пока слабела наша эмоциональная связь. Иногда по ночам мы строили какие-то воздушные замки, в башнях которых я за два года изучал английский язык на необходимом уровне и либо участвовал в программе обмена, либо уезжал к нему по программе Work and Travel. Вроде бы мы договорились до понимания того, что планы - это одно, а жизнь - совсем другое, и что, может быть, не будет вообще никакого партийного списка, в который сможет пролезть его отец, и что, когда всё будет готово к переводу в Америку, он ещё раз с ним поговорит и, может быть, донесёт до него другую позицию.

Часть 2

Помню, что я тогда старался не читать и не смотреть новости, потому что было ощущение, что я вижу в них только отражение каких-то тревог, овладевших моим сознанием, хотя, понятное дело, что землетрясения в Новой Зеландии, Японии и Арабская весна никак не были связаны ни со мной, ни с Серёжей, ни с тем настроением, которое хозяйничало в моем сердце из-за всего происходящего.

Весна пришла в тот год с календарной точностью; в предшествующую равноденствию неделю ночи были студёными, с казавшимся застывшим в двадцатиградусном морозе воздухе, с утоптанным за месяцы снегом, который слоями прилип к дорожкам и тропинкам, что вели от и до остановки, и смешными, как будто нарисованными узорами на тех редких окнах, которые избежали пластиковой переделки и сохранили двойные рамы. А в первую неделю апреля термометр за окном показывал уже плюс десять, а в середине месяца - плюс двадцать, что добавляло впечатлений, свидетельствовавших, пускай косвенно, о ненормальности происходящего.

Когда я в субботу утром в первый раз той весной вышел из бассейна, где мы раньше купались, один, с мокрыми волосами и без шапки, меня обдало мягким тёплым ветром с реки, и я помню, как зажмурился от непривычного сияния чистого неба и вдруг замер, будто под тяжестью озарения: тогда я в первый раз прочувствовал какую-то тяжесть от нашего союза и подумал, что я откусил кусок больше, чем мог проглотить. В тот день я много думал о том, что мы с ним были слишком классово разные, не клишированно взаимодополняемые, как принц и нищий, или как Джулия Робертс и Ричард Гир в "Красотке", а людьми из очень разных семей с очень неравными возможностями, почти не пересекающимися интересами и неспособностью это неравенство быстро устранить.

Тогда, когда весь календарь для меня уже успел превратиться в какой-то таймер, отсчитывающий дни до его отлёта, вообще было трудно поверить, что мы потянулись друг к другу, но когда я вспоминал, как он увлёк меня прошлым летом, я понимал, что эта искра его привлекательности для меня так и осталась негасимой и имела надо мной всю ту же власть. Не буду врать и скажу ещё, что тот факт, что он не спешил со мной расстаться, хотя мог, был последним убежищем для какой-то надежды на то, что мы сможем ещё как-то из всего этого вырулить.

Его мама воспринимала грядущий переезд в столицу как долгожданное вознаграждение за все трудности и испытания, которые она видела в жизни, и радовалась этому искренне и наивно, проводя много времени в столице в поисках квартиры, а потом и в хлопотах, связанных с ремонтом. Серёжин папа тоже много времени стал проводить в разъездах, и я стал чаще бывать у Серёжи дома, где иногда засыпал, буквально вцепившись ему в предплечье и едва касаясь губами его плеча, и к началу лета наши вещи оказались разбросаны по двум квартирам в каком-то произвольном порядке. Иногда мы ругались и у него дома, и я уходил к супермаркету, куда вызывал такси и возвращался к себе домой.

Когда я в конце весны бежал по набережной, я остановился из- за любезной прохожей, которая показала мне, что у меня развязался шнурок; тогда же зазвонил телефон, и взволнованный Серёжа из Екатеринбурга рассказал, что вроде бы сдал экзамен, а я поздравил его, положил трубку и быстро-быстро побежал вперёд, наивно надеясь на то, что поставленное перед задачей сохранять темп пробежки тело сумеет взять контроль над дыханием и не допустит слез, но меня не хватило и на пятьдесят метров, и я разрыдался, глядя, как солнце садится в парк, где мы веселились прошлым летом.

Плакал я от ненависти к собственному бессилию, от того, что не мог позволить себе умолять его не уезжать никуда, а закончить университет со мной, а потом уже уехать строить новую жизнь в Москве, от того, что у меня будто бы у одного сердце болело за наши отношения, и что несмотря на то, что разрыв был неизбежен, мне не хватало смелости уйти, а только и оставалось, как мечтать о том, что он просто завалит сессию, которую, по согласованию с деканатом, Серёжа должен был сдавать досрочно.

После того, как он вернулся из Екатеринбурга, он досрочно закрыл сессию и на короткий отрезок времени стал очень похож на себя из прошлого лета: напористого, озорного, лёгкого на подъем, увлечённого мной и нами. Я всё надеялся, что он сможет как-то возразить отцу, но когда дело дошло до его "окончательного" разговора с папой, он никак не изменил позицию, и мы здорово тогда поругались и больше уже почти не общались до того вечера, когда мы сели в машину поздно, после того, как на парковке погасли фонари, и устремились в ночь.

***

Ночью после игры я почти добежал до номера, словно боялся за время пути растерять тепло его объятия и забыть его новых запах, вокруг которого я крутился, как любопытная пчела вокруг нового цветка, весь день, но распробовать который удалось только, когда он сцепил руки в замок у меня за спиной. Если я пах так, как Серёжа меня помнил, то его новый запах удивлял простотой и твёрдостью общего бодряще-свежего звучания, в котором я не мог догадаться о какой-то отдельной ноте. На скамейке перед главным входом было накурено, и краснолицые, с кожей, как у бойцовских собак, мужчины севшим голосом спорили о том, что пошло не так в сегодняшней игре. Решив не дожидаться лифта в лобби, где по глазам бил ярчайший светодиодный свет электрических лампочек нового типа, я взбежал по лестнице, закрылся в номере и, не раздеваясь, грохнулся на постель.

То, что он захотел обнять меня, не просто похлопать по плечу, а именно подержать так, как он держал меня тогда, заставило меня хвататься за голову и часто-часто дышать. Никакого двусмысленного толкования собственной реакции быть не могло, потому что мышечная память взяла своё, и я всё ещё отвечал стояком на его прикосновения. Поэтому той ночью не было ни слез, ни мелодрамы, а были попискивания оповещений телефона на тумбочке, в которых Серёжа сообщал, что дошёл до квартиры, что Майка и Лео ещё нет, а потом писал, как он волновался за ребят, беспокоился, что они могут угодить в неприятности, ведь они в первый раз были в России. Я радостно, как танцор, покружился в душе перед зеркалом, отбросив все сомнения в Серёжиных намерениях и найдя в себе силы поверить в пусть мимолётное, но зато знакомое счастье, и выпил перед сном полграфина воды, чтобы хоть как-то сбалансировать количество выпитого за игру пива.

Сквозь прямоугольную прорезь в кривом потолке моего мансардного номера не было видно звёзд, зато можно было видеть, как чернота ночи наползала на облёкший бетонный силуэт старой московской девятиэтажки, последние огни в которой давно погасли гасли.

Проснувшись на свежей прохладной простыне, которая пахла ещё лимонным кондиционером, и под хрустящим, как высохшая на солнце газета, одеялом, я провисел пару секунд в редком состоянии когнитивной невесомости, когда я не сразу смог понять, кто я, где я и как я тут вообще оказался, прежде чем метеором провалиться обратно в своё тело и разум. Вчерашний долгий день протянулся от геометрически безупречных переулков Советских улиц Смольнинского района до широченно-торжественных столичных улиц, закончился в простом дворе со спортивным городком и лавочками, который казался декорациями из нашей региональной молодости, где мы с Серёжей выясняли отношения, сидя на бордюре. Я вспомнил весь день, который освежился в памяти шелестом переворачиваемых в толстой книге страниц или монтажной склейкой ярких кадров, а потом превратился в его лицо. Я понял, что мы с ним снова в одном городе, и несмотря на угрюмые и неприветливые цифры на телефонных часах, я вскочил с постели, набросив на себя джинсы и футболку, прополоскал раствором рот и вышел в коридор, чтобы спуститься на первый этаж, где мне накануне привиделся кофейный автомат.

На обратном пути я услышал, как мой телефон, который я в отпуске забыл поставить на беззвучный, верещал на весь этаж и, разбрызгивая кофе на пол, зашёл в номер, чтобы ответить на Серёжин звонок.

- Спишь? - с издевательской невыспавшейся усмешкой в голосе спросил он.

- Нет.

- Пиздишь как дышишь.

- Я правда не сплю. Я уже кофе купил. Могу сфотать.

- Стоп. Ты ушёл куда-то из отеля что ли?

- Нет.

- А где кофе взял?

- Тут автомат на первом. Тебе чего надо?

- Пустишь в гости?

- Какие гости?

- Ну мы с Сашкой за тобой приехали уже.

- Блядь. Во сколько вы встали? - простонал я. - Ну мне помыться ещё надо. Ладно, поднимайтесь. Пятый этаж.

Не найдя ничего сдобного к кофе, я высыпал в кружку весь маленький пакет сахара, который нашёл на столе, из-за чего на нефтяной поверхности напитка загуляла тихая рябь, и ушёл в ванную за халатом, чтобы не показываться Серёже полуголым. Пока я ждал их, я отбирал в фотопотоке снимки, которые можно отправить родителям в качестве фотоотчёта об отдыхе на футболе, и спросил у Влады, как там попугаи.

Когда Серёжа и Саша приближались, эхо их тяжёлых, слонопотамских шагов обогнало их на лестнице, и чем выше, тем громче стучал по невыспавшимся ушам их залихватский смех. Я понял, что из отеля надо было выбираться как можно быстрее, пока с нами не начали разборку соседи снизу.

Часть 3

Серёжа ввалился в номер, и я не заметил, как он открыл дверь: она как будто сама распахнулась от одного его вида. Присвистнув, он осмотрелся, неодобрительно покачав головой при виде распахнутого на полу чемодана.

- Сука, ты что, живёшь так? - спросил он, запрыгнув на кровать.

- А чего ты ругаешься на него сразу? - спросил Саша, который аккуратно закрыл за собой дверь и протянул мне руку. - Доброе утро.

- Он не ругается, - зевнул я, поздоровавшись. - Это мем такой. Damn, bitch, you live like this?

- Что за мем ещё?

- Там Гуфи в гости к девушке пришёл, - попытался объяснить я, чувствуя себя так глупо, как чувствовал себя всякий раз, объясняя мем.

- Понятно. Херня какая-то, - выругался Саша и указал пальцем на мой кофе. - Не пей эту гадость. Поедем завтракать сейчас.

- Вы больные, конечно, - пожаловался я. - В такую рань тут даже коммунальщики спят.

- Ты иди умывайся давай, - скомандовал Серёжа, одарив меня ленивым пинком с кровати. - А то в парк не успеем.

Я повиновался и бросился под ледяной водопад, который больно жалил и будто осколками стекла отскакивал от кафельной плитки в душевой, зачем-то два раза почистил зубы и измазал лицо какими-то сыворотками, которые мне дарила Влада и на которые я предусмотрительно наклеивал стикеры с порядковым номером, чтобы не забыть, в каком порядке они используются. Серёжа и Саша как какие-то восьмиклассники слушали в номеру музыку с телефона и играли в тупую игру, где нужно было отгадать последнее слово в строке и как можно громче его прокричать. Выбравшись из душа, я всё-таки притянул Серёжин взгляд, который забыл, что играет с Сашей в игру, и замолчал, как рыба, выброшенная на берег, уставившись на меня, пока Саша зажимал большим пальцем динамик, из которого визжал трек. Я быстро спрятался от его взгляда в джинсы и белую футболку, но я чувствовал его на себе, когда мы выходили из номера, как будто отправляясь на какую-то миссию в GTA 5, когда мы спускались по лестнице, ударяясь об стены, и когда пронеслись мимо осуждающего взгляда администраторши за стойкой. Его взгляд растаял в моих глазах, только когда я обернулся на парковке, и мы таращились друг на друга, пока Саша не догнал нас.

- Чего встали?

- Я машину забыл, - признался я.

- Пить надо меньше, - гыгыкнул Саша.

Пока мы летели куда-то на завтрак в сторону правительственного квартала, я заметил, что ошибся с оценкой коммунальщиков. Уже не спали люди, подметавшие улицы, опустошавшие урны с мусором и вытиравшие стеклянные панели транспортных остановок; не спали тяжёлые жуки-машины, которые с оранжевыми баками на спине ползали по улицам и разливали мыльный раствор по седовато- синему асфальту. Бодрствовали Моховая с исполинским булыжником библиотеки, прикрывающимся фиговым листком из высаженных в ряд деревьев, копошились люди и на врубелево-зеленом повороте на Воздвиженку, где в правом зеркале мелькнул похожий на Гостиный Двор Манеж. Саша увёл машину на Запад, не доезжая до Охотного Ряда, и кирпичи Кремлёвской стены и Исторического музея тоже отразились в зеркале заднего вида.

Когда Серёжа разглядел плакатного шрифта вывеску, красовавшуюся слева от ультратонкой, как модный галстук, пластиковой двери, он замер и выдохнул, устремив взор в небо.

- Ты прикалываешься! - почти обвинил он Сашку.

- Что? - невинно пожал плечами тот.

- Блядь. Из всех мест в самом большом городе страны мы приехали завтракать сюда?

- Тебе понравится, - пообещал Саша и пропустил Серёжу вперёд.

- Ладно. Я-то не успел тут побывать, - объяснил мне Серёжа. - Я же уехал до того, как эта кофейня у нас открылась. Но все меня ей так заебали, что я обязан попробовать тут кофе, конечно.

В небольшом зале с кирпичной стеной, полосатым зеброй-паркетом и стилизованным под уорхоловскую Мэрилин портретом старого губернатора нашего региона мы были теми неприлично перво-ранними гостями, которые обивали порог ещё до того, как сотрудники успели прогреть кофе-машину. Я попросил какой-то сэндвич с ветчиной, загрустивший в холодильнике со вчерашнего вечера и продававшийся с хорошей скидкой, и уселся ждать кофе, пока Саша отошёл в уборную.

Мы остались наедине в первый раз после того, как несколько часов назад попрощались; несмотря на тяжёлые синие пятна под глазами, приметы почти бессонной ночи, его взгляд казался бодрым и сосредоточенным на мне настолько, что мне хотелось заулыбаться и отвернуться.

- Ну что, Игорь? Как спалось? - поинтересовался он.

- Разве это сон вообще?

Он ухмыльнулся и проверил телефон, пока я засматривался на то, как бариста с осторожностью раскладывала свежую выпечку из подсобки по плетёным корзинам прилавка.

- Игорь, - он вдруг выпрямил спину и опустил руки себе на колени, как будто отвечал на семинаре. - Я, это... Я накричал на тебя вчера, вроде бы. Не надо было под...

- Серёга? - я закачал головой и заулыбался. На душе стало хорошо от мыслей о том, что он сегодня тоже думал про наш разговор, казавшийся сейчас эмоционально неуклюжим. - Расслабься, а?

- Я просто когда домой пришёл, у меня виски пульсировали и руки дрожали, как после спортзала. Я даж...

- Может, это старческое? - решил отшутиться я. - Голова не закружилась, когда шнурки завязывал?

Серёжина рука дёрнулась так быстро, что у меня не было шанса успеть среагировать, и я быстро завалился ему на колени, не в силах встать.

- А чего ты таким дерзким стал? - спросил он и начал считать мои ребра.

- Щекотно! Серёга, я сейчас закричу, правда!

Он выпустил меня и не успел поставить щелбан.

- Я просто не был уверен, что лишнего не наговорил, - добавил он.

- Какого лишнего, блядь? - ухмыльнулся я. - Мы семь лет молчали.

- И правда.

Саша вернулся из уборной, вытирая мокрые ладони об джинсы.

- Ну что? Пиндосы дрыхнут? - спросил он.

- Они пришли незадолго до моего будильника. Майк was totally wasted, что говорится. Лео так долго пытался открыть дверь, что я испугался, что он сломает ключ, и встал, чтобы открыть её сам, - доложил Серёжа.

- А говорят ещё, что русские бухают, куда бы ни приехали.

- Ты себя, блядь, вспомни в Хургаде в десятом классе, - пристыдил его Серёжа, - когда греки чуть полицию не вызвали, потому что ты был уверен, что их номер это на самом деле твой номер.

- Кто прошлое помянет! - заржал Саша.

- Вообще их четверо должно было приехать, и они по задумке тут сами должны были толпой гулять... но Стив had to cancel, а Грегори жена одного не отпустила, а с ней он не захотел лететь.

- А ты чего без Маши?

- А она вообще сюда почти не ездит, - пожал плечами Серёжа. - Давным-давно приезжала зубы сделать в Ярославль, по-моему, а так она с мамой в основном в Турции видится. Да и она меня не зовёт отдыхать, когда с подружками ездит куда-нибудь.

- А жениться скоро будете? - не унимался Саша.

- Без тебя не женимся, ты не переживай.

Я помню, что воспринял новости про Машу сдержанно и уравновешенно, потому что, во-первых, что-то слышал про них ещё на старших курсах университета, а, во-вторых, потому что ни за что бы не поверил, что Серёжа семь лет провёл в клубе воздержания. Серёжа же почему-то покосился на меня.

- Ну что? Какой план? - спросил Саша, проверив время на телефоне.

- Разгоняемся до 180 и топим машину в Москве-реке после вчерашнего поражения? - предложил Серёжа.

- Вчерашний матч забыли и сегодня не обсуждаем. Это первое предупреждение.

- Тю, какие мы нежные все, - передразнил Серёжа Сашу. - Дайте позавтракать, и в путь. Петя с женой приедут в Царицыно сами на электричке.

Дымящимся стаканам из горячего картона, одноразовым целлюлозным тарелкам, крошившейся выпечке и сэндвичам, завёрнутым в шелестящую коричневую бумагу, было мало места за нашим столиком, и мы двигались осторожно, чтобы ничего не разлить и не опрокинуть; как будто бы ради соблюдения этой техники безопасности Серёжа прижался ко мне крепко-крепко, хотя по бокам от нас хватало места, и зачем-то подсовывал мне салфетки, сахар, палочку для помешивания сахара и показывал, обводя большим пальцем свои губы, где у меня на лице остались крошки.

Часть 4

- Как вообще дома дела? - поинтересовался Серёжа. - А то всё футбол и футбол.

- Да хуёво, как, - вздохнул Саша. - Зимой вот опять мэра поменяли. Директор Горгаза стала мэром. Не помню фамилию её.

- Она нам лекцию как-то читала, - я вспомнил её лицо с крупными щеками и причёску, объёмную и блестящую, как в рекламе шампуня. - А старый что?

- Да вроде бы на отдых. А осенью ушёл губернатор, который тоже газпромовский был.

- Блядь, у нас там как будто не регион, а филиал Газпрома, - пожаловался Серёжа.

- Ага. Ну, а что сказать? Все проекты, которые должны были закончиться к 300-летию, сорваны. Все разворовано к хуям. Метро украли. Аэропорт новый украли. Новый университетский корпус построен вроде бы, но его не могут ввести в эксплуатацию, поэтому тоже, считай, украли.

- Это который у метромоста? - спросил я.

- Ага. Ну и всё прочее. Естественно, никому ничего за это не было. Из города уезжают с такой скоростью, что можно подумать, что люди спасаются от чего-то, - развёл руками Саша. - Я как-то зимой посмотрел ради интереса соцсети, прям вот по алфавитному списку из класса и из группы. Из класса у меня 9 человек из 28 уже уехали, а из группы 12 из 23. Ебануться просто.

- Нас же больше 30 было? - нахмурился Серёжа.

- Я имел в виду из тех, кто доучился и сдал госы. Да возьмите хотя бы вот этот столик. Два из трёх упиздовали! Ну и чего молчите? Где оправдания?

- В пизде, - не удержался Серёжа. - Мы же не специально. Оно само так получилось.

- Понятно. Сам собой перелетел через Атлантику. А ты? - Сашка почему-то был на таком взводе, что указал на меня пальцем.

- А чего я? Я не по сложным соображениям уехал, - соврал я. - Просто к пятому курсу просто стало ясно, что это скорее вопрос комфорта, рынка труда, аренды, дешёвых перелётов в отпуск и доступа к врачам. Ну и не знаю... Нет такого, что у меня четыре поколения из семьи прожили бы там, и это не очень естественное место для жизни, что ли.

- В смысле неестественное? - возмутился Саша.

- Ну там же почти никто не жил до Революции. Тысяч сто от силы. Если бы не Советский Союз, то он бы остался маленькой крепостью. А когда Союза не стало, потерялись источники занятости, начало трясти рынок труда, ну вот люди и стали разъезжаться в более удобные для работы и жизни города. Это никакими стройками не исправить, мне кажется, что бы там в генплане города ни рисовали, особенно если дальше художеств там ничего не продвигается.

- Может, не будем о грустном? - предложил Серёжа, пытаясь закрыть свой кофе крышкой.

- А папа у тебя что думает?

- Про что?

- Ну про город. Он собирается там жить?

- А то у него, блядь, есть выбор сейчас, - с как будто злорадной ухмылкой ответил Серёжа. - Он отдыхать может только в Индонезии, Эмиратах, Китае, Черногории, Марокко и Непале, по- моему, а это так себе страны для переезда. А в России... Ну он достаточно богат, чтобы жить с комфортом где угодно. Это мама всё в Москве хочет остаться, потому что там выставки и спектакли с известными актёрами.

Покрутившись в уплотнившемся утреннем городском движении, мы вырвались из центра и вынырнули из-под низкого железнодорожного моста с ржавыми пятнами, похожими на те, что остаются иногда на вещах после крема от загара, и покатились на юг по Варшавскому шоссе, где полный высоток город вдруг просел до привычной этажности, и неожиданно распахнулся синий горизонт. Мы полетели, редко попадая в ловушки светофоров, по восьмиполосной асфальтовой глади, окружённой зеленеющим бархатом искусственных насаждений, пустотами мануфактурных промзон, полетели под навесами высоковольтных лиан электропередач, железнодорожных мостов и пластиковых тоннелей пешеходных переходов, которые были похожи на игровые трубки с площадок для малышни.

В районе Варшавской станции метро пейзаж по правую руку стал привычно пятиэтажным, таким, что я с трудом отличил бы его от фотографий города, где мы с Серёжей выросли. Только перед самым поворотом на Царицыно выросли кучные жилмассивы, которым в нашем родном городе попросту не нашлось бы ни места, ни жильцов.

Пока мы ехали, Серёга то и дело поворачивался ко мне и следил за тем, чтобы я не засыпал, каким бы убаюкивающим ни был резиновый шум колёс и автострадный гул, похожий на рокоты морского прибоя, а я демонстрировал ему средний палец, который он безуспешно пытался схватить, швырялся в меня скомканными салфетками и показывал какие-то мемы с телефона, вместо того, чтобы просто пересылать их мне в сообщениях.

Вот только я не смог бы уснуть, даже если потерял бы целую ночь сна, ведь каждый раз, когда мы сталкивались с ним взглядом в зеркале заднего вида, моё сердцебиение убыстрялось против моей воли, а Серёжа улыбался, когда видел, как я смущался. Я только и мог, что держать руку на спинке пассажирского сиденья, в сантиметрах от его плеча, и понимать, что после вчерашнего разговора на парковке ресторана и после прогулки ночью по пути в мой отель, Серёжа окончательно перестал быть просто драгоценным для сердца воспоминанием, а снова стал объёмным и плотным характером, которому, как оказалось, тоже было не все равно, который злился и ругался, но в конце концов дорожил моим объятием в беззвёздной ночи.

Мы пробирались к Лесным воротам по узкой дороге, походившей на тоннель из-за почти сросшихся над нашими головами кронами деревьев, заняли предпоследнее, несмотря на ранний час, парковочное место, и зашагали в парк. Из-за дымчато-жемчужных облаков, расклеенных по небу, то и дело прорывалась ослепительная игра солнечного света, такая яркая, какой бывает она только летом, и когда я жмурил глаза и чувствовал его плечо своим плечом, у меня кружилась голова из-за того, что мне чудилось, будто мы просто перескочили из одного лета в другое, сохранив прежний уровень близости. Захотелось снова предупредить его о том, что у него развязался шнурок, а когда он наклонился бы вниз посмотреть - щёлкнуть его по носу, и, надрывая дыхание почти истеричным смехом, бежать, бежать и бежать от него, подпрыгивая, а потом вообще взлететь высоко, выше многоэтажной цветистой зелени, приветствовавшей гостей Царицыно возле пропускного пункта из красного кирпича.

Мы высадились так далеко от предполагаемого места встречи с Петей и его семьёй, как только это было возможно, и стали передвигаться по почти сплошному лесу, покрывавшему невысокие холмы, которые, по сообщениям аккуратного указателя, оказались старинными курганами, к которым археологи уже потеряли интерес. Серёжа с Сашей говорили об Испании, где Серёжа останавливался на пару дней по пути в Россию, о Барселонских пляжах, где, судя по рассказам Саши, орудовала какая-то мафия карманников, о Сашином отдыхе в Греции, где они с девушкой поругались из-за того, что нашли кошелёк, за которым никто не объявился, а его девушка говорила, что брать чужой кошелёк - дурная примета.

За горбатым каменным мостом с деревянными перилами люди, смеясь и делясь друг с другом какими-то крошками или семечками, кормили стаю важных белопёрых гусей, покачивавшихся в грязной, почти по-болотному зеленоватой мути верхнего пруда. Из-за того, что горизонт был спрятан за тёмно-зелёной стеной деревьев, было тяжело поверить во вчерашнюю стиснутую в переулках и улицах Москву, с шумными барами, ресторанами, толпами людей в Горьковском парке и рокотом толп болельщиков.

- А ты как, мелюзга? - спросил меня Саша. - Тебе там как живётся? Не мёрзнешь?

- Шутишь, что ли? В Питере сейчас редко бывает холоднее минус десяти, и бывает, что снега зимой почти нет. Кто ж там замёрзнет?

- А чего все жалуются на климат там?

- Там солнца осенью и зимой почти нет, и очень часто идёт такой дождь, который, ну... от которого не помогает зонт, короче. Не так, как у нас, что вот он пошёл и через максимум час-два закончился, а бывает  просто, что целый день влага летит такая, как будто её огромным вентилятором гоняют по городу, - стоило мне вообразить ноябрьскую погоду, как я поёжился от дискомфорта. - А в остальное время там тепло и солнечно.

- Первый раз слышу, - засомневался Саша. - Ну ладно. Поверим тебе.

- А ты сам не собираешься никуда переезжать?

- Нет, - сразу отмахнулся он. - Жениться уже надо, а там... Я таких квартир, как дома, ни в Москве, ни в Питере не куплю никогда сам, а у родителей как-то стрёмно просить. Да и мы отдыхать в основном не в Европу ездим, а из Толмачево в Таиланд или во Вьетнам летаем.

- На кабаре с трансами смотреть? - попытался пошутить Серёжа.

- А чего я там не видел?

Мы повернули от озера вправо и исчезли в высоком лесу, загадочном, если бы даже туда не пробралась вездесущая московская каменная плитка, из-за которой лесные тропинки чем-то напоминали компьютерную симуляцию, а в прохожих можно было заподозрить NPC.

- Ну, рассказывай, - сменил тему Саша. - Где работаешь-то хоть?

Под перекличку звонкоголосых птиц я пересказал им историю с работы, пока по лесу плавали тени, подгоняемые парусами потемневших облаков в небе, за которыми то и дело терялось солнце; я решил не скрывать имён и названий компаний. Я отвлекался только, чтобы попить воды, но на самом деле я исподтишка поглядывал на Серёжу, боясь, что истории моих похождений его разочаруют, ведь он уехал в том числе и затем, чтобы зарабатывать на свою жизнь обычным трудом, не полагаясь ни на отцовское влияние и мутные операции, ни на разборки и нерыночные интриги, о которых поведал ребятам я. Но если его глаза и выдавали какую-то реакцию, то это было что-то, похожее на беспокойство, будто бы он слушал, как я рассказывал не про рабочий процесс, а как пьяным водил машину, перевернулся и упал в реку.

Часть 5

- Если то, что ты говоришь, правда, то осенью они объявят о завершении сделки по покупке своих подрядчиков? - спросил он с выражением лица и напряжением в голосе, которое бывает иногда у зрителей ужастиков в самом конце, когда они ожидают, что поверженный монстр восстанет в последний раз.

- Кто вообще покупает своего подрядчика? - спросил Саша, почесав макушку. - Нахуя?

- Я бы задал вопрос по-другому, - кивнул Серёжа. - Что такого происходит, если владельцы такого подрядчика продают свой бизнес и выходят в кэш? К чему они такому готовятся?

- Они не совсем продают, - напомнил я. - Их как бы вынуждают продать.

- Странно, странно всё это, - разочарованно прошептал он. - Я уже отвык от таких историй. В Америке тоже не без большого бизнеса и всякой грязи там, но они больше про lawsuits... Да там и невозможно представить такого заказчика и таких подрядчиков, как у тебя. Ни у кого такой монополии на этом рынке нет, типа, ну, чтобы ты понимал, у Шеврона и Эксона совместная доля будет меньше, чем у какой-нибудь компании из Пенсильвании.

- Так, финансисты-экономисты, давайте лучше ребят искать, а? - сказал Саша и подался вперёд.  

Когда лес с левой стороны поредел, а каменная дорожка превратилась в простую насыпь, я увидел широкий ухоженный газон перед красно-белым дворцом, похожим и непохожим на то, что я видел в Питере, вот только я никак не мог вспомнить, где именно; возможно, где-то в Царском селе. Строгий и симметричный, с матово-аквамариновой, но почему-то тяжёлой крышей и башнями, дворец пропускал путников во внутренний двор через приоткрытые ворота. Люди сидели на лавочках и играли на газоне, но самая большая толпа двигалась на громкие звуки, доносящиеся от разбитой неподалёку сцены, на которой проходил концерт- фестиваль, посвящённой дню Московской семьи.

В толпе у сцены мы и встретили Петю, который держал за руки жену Катю и дочь Соню, очаровательную девочку трёх лет, которая прыгала под напевы Дмитрия Маликова. Петя изменился меньше, чем Саша и Серёжа, но теперь в его осанке и походке была явно выраженная асимметрия из-за перелома ключицы, того самого, из-за которого он потерял год обучения в университете. Его жена на вид была младше нас на пару лет, хотя из-за мейк-апа была не так просто прикинуть, сколько ей лет. Ребята обнимались так сильно, что я с ужасом смотрел за тем, как они, перекрикивая Дмитрия Маликова, колошматят Петю по тому самому плечу. Мы с ним поздоровались куда более прохладно, и, оставив маэстро наедине со зрителями, мы не без труда заняли место за столиком в местном кафе.

- Какие планы вообще? - спросил Саша после того, как ребята наговорились про университет, про выпускные, про свадьбы и разводы и про все последние сплетни.

- Да вот думаем о переезде, - призналась Катя. - Петя устроился в немецкое предприятие одно, ну как, немецкое, дочернее и...

- Блядь, и вы туда же! - хлопнув ладонью по столу, прошипел Саша. - Как же вы заебали все. Чего вам в России-то не живётся?

- А ты тоже в Америке живёшь что ли? - спросил у меня ошарашенный такой реакцией Петя.

- Я? Нет!

- А ты не уходи от вопроса, - продолжал стучать по столу Саша.

- Да чего от него уходить. Роди ребёнка и поймёшь все, - сказал Саша, погладив Соню по голове.

- Что пойму? - улыбнулся Саша. - Технология не хитрая вроде бы?

- Ну страшно, - признался Петя. - Тебе нужен хотя бы горизонт лет в пятнадцать, чтобы дочь в нормальных условиях выросла, а тебе такой горизонт планирования тут никто не даст.

- Ну подожди. Ну смотри, - не унимался Саша. - Вот ты школу же лет как одиннадцать назад закончил, да?

- Да. В седьмом году.

- А мне тогда тринадцать лет только было... - мечтательно пролепетала Катя.

- Ну вот что тут с седьмого года так изменилось, что за это время детей нельзя было успеть вырастить? - настойчиво требовал у Пети объяснений Саша.

- Ты прикалываешься, что ли?

- Нет. Серьёзный вопрос.

- Ну блядь, Саня. Никто не вернёт тебе твой две тысячи седьмой. Тебе фотки обменников показать что ли? Из седьмого года?

- Ну подожди. Доллар долларом, это же не про горизонт.

- Ага, не про горизонт. Ты же понимаешь примерно, что такое импорт для нас, ты же не на всех лекциях спал! От компьютеров и телефонов до фруктов и кроссовок. Оно не пропало всё, понятно, но оно подорожало так, что пиздец, и тебе надо за этим подорожанием гнаться. Про пенсионный возраст, может, слышал?

- Так у тебя дочь что, пенсию сразу получать должна, что ли?  

- Да дело не в этом, а в том, что тут за 15 лет будто бы очень сильно меняются условия игры, а все издержки на тебя вешают. Ещё весь этот ебанариум с верующими и их чувствами, цены просто им нет, и Крымские приключения все эти.

- Так ты не в Крыму живёшь.

- Ладно. Давай я тебя по-простому спрошу, - Петя зачем-то оглянулся, хотя вокальные данные Дмитрия Маликова или его фонограммы вряд ли позволили кому-нибудь за соседними столиками подслушать наш разговор. - Ты веришь, что Путин уйдёт на пенсию?

- Ну когда-нибудь уйдёт, - пожал плечами Саша. - Все мы когда-нибудь уй...

- Я не про когда-нибудь, - перебил его Петя. - Он весной избирался на последний срок по Конституции. Ты в это веришь?

- В Конституцию?

- В то, что он проработает шесть лет президентом и уйдёт из политики.

Петя задал это вопрос тоном ведущего телевизионной викторины, который добрался до последних вопросов, прежде чем разыграть миллион; Саша же, оглядевшись по сторонам и поняв, что ни подсказка зала, ни звонки другу не сработают, почему-то вмиг растерял весь риторический пыл и принялся рассуждать с осторожностью, как будто ему было, что терять в случае неправильного ответа.

- Ну... Может, не прям уйдёт, а как тогда, поработает пару лет где-нибудь, а потом уже уйдёт, хотя... Хуй его знает.

- Вот этот вот "хуй его знает" и есть проблема, - заключил Петя, постучав костяшками пальцев по столу. - Ему тогда уже будет за семьдесят лет.

- Как моему дедушке, - добавила его жена.

- В таком возрасте люди иногда уходят, не предупреждая. А если так случится, то его политические дети начнут большую драку за его наследство. Как всегда в таких случаях, расхлебывать всё это будут простые люди. Хочется Соню как-то от этого уберечь.

Тема будущего России ненадолго задержалась за узким деревянным столиком с разводами не то от кофейных чашек, не то от пивных кружек, мутными и серыми, будто неровные карандашные окружности, потёртые ластиком в альбоме для рисования. Перекусив, ребята подобрели и забыли Кремль с его тайнами, а потом отдались беззаботной болтовне про то, какой удобной стала столица, во сколько обойдётся ипотека, какие концерты зарубежных артистов запланированы на осень и куда лететь на отдых в декабре; к концу разговора они размякли от нахлынувших воспоминаний и договорились до того, что пообещали встретиться на рождественских каникулах в нашем родном городе.

На обратном пути к машине лес спрятал нас от нерешительного дождя, напугавшего публику на газоне, которая приняла первые капли, как это обычно бывает, за предвестников сильного ливня. Но капли остались только каплями, и если бы не подрагивание зелёных листьев то тут, то там, то мы бы вообще не заметили непогоды. По дороге в город лениво поскрипывали дворники, а разреженные капли воды дрожали на боковых стёклах из-за оглушительной музыки, которую Саша включил, потому что нас всех потянуло в сон.

- Высадишь меня с Игорем, ладно? - попросил Серёжа, который оторвался от переписки с проснувшимися наконец-то американцами.

- У отеля его?

- Ага, - кивнул Серёжа.

- А ты куда?

- Никуда. Я у Игоря побуду до обеда, а вечером увидимся на ужине и в караоке, если не струсишь.

- Сука, - выругался Саша с таким отчаянием в голосе, что я испугался, что он сейчас уронит голову на руль. - Так мы правда идём в караоке? Я думал, это шутка.

- Почему?

- Ну а что пиндосы там петь будут?

- Линкин Парк и Корн, что ещё? - пожал плечами Серёжа. - Их и ты с суфлёром споёшь.

- Надо что-то наше спеть. Чтобы они...

- Нойза или Монеточку, - в шутку предложил я.

- Блядь, - поморщился Саша. - Что ты вообще слушаешь?

- Игорь слушает Пендулум обычно, - хихикнув, ответил за меня Серёжа.

Я с вопрошающим любопытством уставился на Серёжу, но тот отвернулся и театрально смотрел в окно, как будто он на экскурсии в двухэтажном автобусе. Никаких препятствий к тому, чтобы в номере были гости, в общем-то, не было, но меня удивляло то, как просто и открыто он изложил свою просьбу Саше.

- А вы когда в последний раз виделись? - спросил вдруг я.

- В позапрошлом... Нет, в прошлом году, получается. В Германии.

- Ага. Саша тогда нализался и чуть в драку не полез, и документы свои потерял.

- Но нашёл же в итоге!

- Tout est bien qui finit bien, - улыбнулся я.

Саша посигналил нам на парковке перед тем, как уехать, и прокричал что-то про "никакого пендулума вечером". Мы возвращались в номер вдвоём, и я чувствовал, как вспотел и как пальцы ног замёрзли, как будто я вышел в летней обуви на улицу холодной осенью, и переживал, что Серёжа заметит моё волнение: для полноты картины не хватало только выронить ключ перед дверью, что я успешно сделал.

Часть 6

Серёжа первым вошёл в номер, где в ванной забыли выключить сахарный из-за блеска плитки свет, а на столе скисал забытый утром кофе из автомата, перешагнул через широко раскрытую пасть чемодана и повалился на кровать, закрыв лицо руками.

- Блядь. Как же я устал, - сказал он.

- Может, я в аптеку сгоняю? Магнезиум тебе куплю. Ну или что там в твоём возр...

Он быстрым движением, которое похоже было на одно фитнесс-упражнение с курса core-тренировок, сел на кровати и вытянул руку, схватив меня за колено так, что я потерял равновесие и провалился вместе с ним на матрац, где он анакондой оплёл меня и принялся ерошить мне волосы под мои судорожные хихиканья.

- Пиздец ты, - с наигранной обидой пожаловался он. - Неисправимый. Мы почти одного возраста!

- Я знаю. Я поэтому не понимаю, зачем вы меня мелюзгой называете.

- Ну потому что ты типа на младшем курсе учился, - пояснил он. - Так. Давай что ли поесть закажем сюда. Не выдумывая. Хочу пиццу простую, и всё. Ну и попить чего-нибудь, только не колы, пожалуйста. Сок какой-нибудь или минералки. И только попробуй пошутить что-нибудь про мезим.

- Я молчу, хотя он для желудка незам... Ладно, ладно, - я потянулся за телефоном. - Ты будешь острую пепперони и четыре сыра?

- Да. А ты с ветчиной и сыром, - тоже вспомнил он, почёсывая мне макушку. - Всё как раньше.

Заказав еду, я слез с кровати, чтобы не искушать себя и чтобы не нарваться на фальстарт, и стал наводить порядок в номере.

- Короче, Игорь. Мне не нравится заварушка, в которую ты попал на работе, - услышал я его недовольный тон, пытаясь засунуть чемодан под кровать. - Увольняйся, пожалуйста, и уйди в нормальное место.

- Это какое? - опешил я, усевшись на стул. - Ты же сам сказал, что у нас на этом рынке монополия.

- Ну куда-нибудь.

- Почему?

- Я не хочу, чтобы ты среди таких людей вертелся, - сказал Серёжа, подложив одну подушку под другую; из-за этого и из-за моего положения на стуле мы напомнили мне очень плохих терапевта и клиента. - Что за пиздец, вообще? Я как подумаю, что случилось бы, если кто узнал, сколько ты документов скопировал И...

- Я бы сказал, что смогу за себя постоять, но я не буду врать.

- Вот именно. Сам ведь всё понимаешь. Куда ты залез? Чего ты лыбишься, довольный?

- Я... просто смешно смотреть, как ты опекунский режим включаешь.

- Я волнуюсь за тебя, - он поднялся с подушек, держась за колени, и уселся на кровати; его зелёные глаза сияли недоверчивым блеском. - Хоть ты уже совсем большой, ты всё равно, ну, типа, мой Игорь ещё.

Он сказал последние три слова очень тихо, но не потому что был не уверен в том, что это так, а словно из-за того, что боялся, что я отвергну его заботу.

- Спасибо, - промямлил я и встал со стула, чтобы скрыться на время в ванной.

- А чего ты краснеешь сразу? - засмеялся он и попытался взять меня за руку.

- Бля, Серёга, дай поссать.

- Да чего я там не?...

Я захлопнул дверь прямо перед его носом, включил кран с холодной водой и уставился на своё отражение в зеркале. Я пытался себя успокоить, взывал то к какому-то чувству гордости, то к рассудительности, то к осторожности; ведь неясно было, что он хотел этого так, как хотел этого я, да и теперь у него была девушка.

- А ты чего думаешь? - спросил меня Серёжа, когда я вышел из ванной.

- Про увольнение? Я подумаю.

- Нет. Про то, про что ребята говорили.

- Про Россию? И свободу? До конца?

- А если без смехуёчков твоих?

- Без смехуёчков... - я уселся на пол, спиной к стене. - Ну ты как уехал, на следующий г... не, кажется, не на следующий, а в тринадцатом году летом приняли закон о запрете пропаганды лгбт среди несовершеннолетних, и девчонок тех из группы посадили за выступление, и Немцова потом хлопнули... Про Украину вообще молчу, там же настоящие боевые действия шли и до сих пор кое-где идут, как я понимаю. И я не знаю, в какой оторванности от действительности надо жить, чтобы не понимать, что с две тысячи седьмого в стране кое-что изменилось.

- Сашка не тупой, - Серёжа заступился за друга с нежностью в голосе. - Он просто... Видишь, он не просто так жаловался нам на то, что все разъехались, он правда скучает.

- Я понимаю. Но если не про Сашку, а чуть шире... Мне доводилось слышать такое мнение... что все эти метаморфозы Кремля это скорее разговор про средства, а не про цель.

- Это как? - Серёжа улёгся на живот; его руки свисали с кровати и ловили мои ноги.

- Ну что это у вернувшегося президента такая форма общения с сочувствующей ему публикой, которая, судя по всему, не очень понимала, нахуя ему снова быть президентом. Есть люди, которые говорят, что он им так объясняет подорожание импортных товаров и повышение пенсионного возраста. Типа всё это нужно, чтобы у нас гей- парады не заменили Парад Победы и чтобы он Украину не оставил, как Горбачёв - ГДР, и вот за это надо пострадать немножко.

- И кто это так думает? - поинтересовался Серёжа.  

- Да много кто. И так как они верят в такое объяснение, то это значит, что, по их мнению, никакой направленной динамики у нас вообще в стране нет.

- В каком смысле?  

- Ну получается же, что политика президента в домашних делах не преследует никаких целей, кроме как возвращения себе любви и лояльности среди людей, которых отпугнул инфляционный шок 2015-2016 гг. и повышение пенсионного возраста. Это всё, что ему нужно, а вовсе он не планирует выпускать тут переиздание гомофобного рейха. А раз так, то тут можно преспокойно жить: скачал приложение, устроился на работу, главное, под полицейскую дубинку не суйся, и всё будет норм.

- А ты сам-то в это веришь? - фыркнув, спросил Серёжа.

- Нет, - признался я. - Но не потому что я подозреваю, что все эти метаморфозы Кремля - часть какого-то большего замысла, а не просто попытка вернуть любовь народную, а потому что я опасаюсь, что, выпустив такие пропагандистские волны в эфир, вы уже не совсем всё это контролируете, в каком бы большом кабинете и в какой бы высокой башне вы ни сидели. Хвост, условно говоря, может вилять собакой, и к чему все это приведёт - никто не знает. Ну ладно, что мы будем о грустном. Расскажи мне про свою семейную жизнь.

- Сука! - Серёжа захохотал и принялся кататься по кровати. - Как это звучит!

- А как это называть ещё? - безобидно спросил я.

- Игорь, всё вообще не так, как ты подумал.

- А я никак не подумал.

- Да знаю я тебя. Я про неё почти не думал, когда мы с тобой мутили, и не бы...

- Мутили!

- Ой, отвянь, а!

- Мутили!

- Чего ржёшь?

- Слово-то какое вспомнил, пиздец.

- Ладно. Когда мы встречались, я про неё не думал, но и я не то, чтобы забыл её совсем. И в Америку я не к ней летел. Она сама меня нашла.

- И как вам живётся?

- Нормально. Только ей не нравится Техас, она жила во Флориде. Хочет вернуться к тому побережью.

Мы дождались пиццы и провели ещё пару часов в весёлой болтовне, где воспоминания откупоривались легко, со звоном самых лёгких ассоциаций, обменивались сплетнями про тех однокурсников, которых не забыли, шатались по их страницам во Вконтакте, к интерфейсу которого на мобильном устройстве мы явно не привыкли, гуляли в Гугл картах по местам, в которых провели наше лето и взвизгивали от восторга, когда находили какой-то неприметный киоск, где мы покупали выпечку перед тем, как продолжить путь на велосипедах в парк, киоск, переживший и реконструкцию парка, и универсализацию остановок. Я смеялся из-за того, что Серёжин папа так и не смог продать его машину и что она много лет пылится в одном из его гаражей, а потом в Spotify Серёжа добавлял в плейлист песни, которые мы по очереди вспоминали, и мы выбирали, какие из них будем петь вечером в караоке.

Дрожание его голоса в пастельном полумраке комнаты и подглядывающее за нами через прорезь в крыше серо-синее низкое небо стирало любое эмоциональное расстояние между нами, если мы вообще были способны держаться на нем после того, как устроили друг другу такие красочные виртуальные прогулки по городу, в котором выросли. Когда нас обоих потянуло в сон, он даже не дал мне слезть с кровати, чтобы изобразить попытку лечь спать порознь, а завернул меня в одеяло и оставил рядом с ним.

О чем я думал, когда я оказался снова у него в руках через столько лет? О том, как все могло было быть по-другому и о том, как здорово, что хоть что-то всё-таки было. Какая-то боль в сердце, от которой я бегал столько лет, исчезла всего за несколько минут, что я слушал его сердцебиение, пока он не мог надышаться запахом моих волос.

Однако подремать как следует нам не удалось, потому что Серёже стали названивать его друзья, которые, видимо, окончательно пришли в себя после вчерашней попойки и хотели новых развлечений.

Часть 7 (последняя)

Развлечения оказались на высоте, не уступавшей лучшим образцам моих студенческих лет, хотя в то время элементы караоке встречались на почти любых наших вечеринках и не требовали ни дорогого зала с депозитом и скатертью на столе, ни проектора, ни акустического оборудования. К нам присоединились Петя, его жена и несколько её подруг, которых она заманила обещаниями показать им поющих американцев. Я оказался среди приятного агаво- лаймового запаха текилы и пузырьков спрайта, глухого стука телефонов падающих на пол, растекавшихся по скатерти пятен, как в ускоренной перемотке, громких тостов на двух языках, восторгов и аплодисментов из-за жеребьёвки, по которой мы определяли, кому что петь, случайной настолько, что девочки втроём пытались осилить Элис Купера, а парни иногда рычали песни Бритни Спирс.

Мы разъехались на ночь: подружки Кати, Майк и Лео уехали на танцы в тот же клуб, в котором ребятам понравилось отдыхать прошлой ночью, а мы с Серёжей и Сашей до утра танцевали на крыше одного из клубов на Острове, где в круговороте наших движений гасли, как яркие звезды, огни бескрайних московских зданий, сливавшихся в тёмную массу, похожую на космическое море.

Там я понял, чем закончится эта длинная ночь, как понимал это раньше всякий раз, когда чувствовал его напряжённое тепло, стоило ему подкрасться ко мне сзади и аккуратно надавить на плечи. На танцполе мы касались друг друга плечами будто бы несерьёзно, ударялись друг о друга, как будто мы одни прыгали в какой-то слэм секции на концерте, но с каждой минутой хотелось схватить друг друга все сильнее и в какой-то момент мне вообще стало казаться, что кроме него на танцполе никого и не было, и поэтому я не удивился, когда он взял меня за руку в такси и стал разминать мне ладони, как делал это раньше.

Утром мы лежали вдвоём на одной подушке, касаясь висками; мы были почти без сил, но не могли уснуть; я - потому что боялся проснуться без него, он - потому что столько всего хотел узнать.

- Какого тебе было без меня? Когда я уехал?

- Как у Лимонова.

- Что?

- Весело и страшно, - объяснил я. - Страшно из-за того, что я чувствовал каждый день и даже ночью, пока засыпал, что у меня в сердце спрятана бездна непрожитых эмоций, непролитых слез, не высказанных оскорблений, извинений, просьб, признаний, и что там скопилось такое давление, что оно может причинить мне очень сильную боль, если я все это выпущу на свободу, а я к этой боли был не готов. У меня будто два сердцебиения стало, и всё, на что хватило моей... эмоциональной сообразительности, было как-то держать все это взаперти, что ли.

- А весело почему?

- Потому что я понимал, что долго в таком состоянии пробыть не получится, что рано или поздно мне придётся с этой бездной столкнуться, сразиться, ну и надо было поднимать свой левел и вообще прокачиваться, чтобы, ну, повысить прочность брони, чтобы подготовить себя к противостоянию, к моменту, когда я с этой бездной встречусь, окажусь сильнее и выдохну. То есть такой прокачкой собственного персонажа занимаешься, это весело по-своему. Но.

- Но?

- Но пока я поднимал свой уровень, я отпускал, одну за другой, все эти маленькие детали, все эти вещи, которые у нас были, которые были мне дороги. И типа вот уже, когда я слышу "бассейн", я вспоминаю не тот бассейн с пустыми душевыми, в который мы ходили, в котором ты меня пытался мокрым полотенцем по жопе хлестать, а тот бассейн, который сейчас рядом с моим домом, и Форд для меня это снова просто марка машины, и музыку, которую мы слушали тогда летом, я успел забыть за гигабайтами других треков, которые переслушал с тех пор, и в магазин я другой хожу. И это так тупо.

- Отпускать эти вещи? - спросил Серёжа.

- Нет. Это неизбежно. Даже если ты сам этого делать не будешь, за тебя это время сделает. Тупо, что вот когда уже кажется, что ты готов сразиться с этой бездной, понимаешь, что не с чем уже сражаться, что у тебя в груди снова только одно сердце бьётся, и только иногда ночью, когда не можешь уснуть, слышишь, когда переворачиваешься, как будто скрежет такой в голове. Блядь, Серёжа, какую же хуйню я несу.

- Да почему. Мне интересно.

- А ты как?

- Как что?

- Ну как ты был без меня?

- Сначала на адреналине, наверное. Перелёты, всё новое, и каждый день, ну, если пользоваться твоими аналогиями, каждый день как компьютерная игра с кучей миссий, и у тебя просто нет времени на сайд квесты.

- Охуел? Я типа сайд квест для тебя был?

- Ой блядь, всё, доебался до слов опять. Я имел в виду, что поначалу просто времени не было отвлекаться. Но первые выходные я просидел у компа на твоей странице. Я тебе писал, а ты не отвечал. Ты даже не читал. Почему ты от меня закрылся так быстро и не дал мне с тобой хотя бы поговорить? Я и в тот вечер тоже хотел с тобой поговорить, а ты почти молча до дома доехал.

- Я же сказал вчера. Просто больно было. Я ещё... Я помню первую ночь после того, как ты улетел, когда я себе позволил о тебе подумать, и я не могу описать, что со мной было. Я плакал так, что у меня живот заболел, а когда с дивана слез, чтобы попить, у меня ноги подкашивались. Я тогда здорово испугался этого состояния, знаешь, боль от утраты, с которой ты как бы ничего не можешь сделать, испугался именно того, как сильно меня накрыло. Мне ничего не помогало, ни настройки, ни убеждения самого себя, ни музыка. А поговорить с тобой... Да о чем? Мне тогда любые слова казались бессмысленными, потому что ты на другом конце света, и ничего, что я мог сказать, не могло тебя ко мне вернуть, а я был один с тяжёлыми чувствами.

- А сейчас уже не больно?

- Нет. После того, как я тебя увидел, после того, как мы после игры обнялись, больше не больно.

Серёжа встал попить и принялся поднимать с пола вещи, разыскивая свои трусы.

- Это, - сказал он, присев на край кровати.

- Которое?

- Блядь, Игорь, что ты за человек такой? Дай сказать. Короче. Я тогда здорово ещё загнался, знаешь.

- Типа как лошадь?

- Что?  

- Загнался? Что это за хуйня?

Серёжа зачем-то тяжело вздохнул и заговорил, будто сознаваясь в каком-то преступлении.

- Я просто подумал, что я тебя испортил, что ли.  

- Блядь, - захохотал я. - Серёга, я не молоко.

- Ну ты понял, что я имею в виду. У тебя бабы нормальной ещё не было, и тут я. На тёмную сторону тебя.

- Тоже мне, ситх нашёлся.

- Ну и я подумал, когда я понял, что ты специально меня избегаешь, что, может, оно и к лучшему, чтобы я тебе на глаза не попадался больше, чтобы ты как бы... сам о себе подумал, и как-то решил, какой тебе путь ближе. Что?

- У твоего признания нет желаемого риторического эффекта, прости, - сказал я, улыбнувшись от переполнившей сердце грусти.

- Чего нет?

- Я любил тебя каждый день на той дороге из лета в лето, каждый день, даже когда мы ругались, - признался я. - То, что ты мог всерьёз поверить, что ты меня "испортил" или причинял мне какое-то отклонение этим, это просто пиздец какой-то.

***

Я провожал его на экспресс на площади у Павелецкого, которая тогда показалась мне скорее длинной обвязывающей вокзал ленточкой, чем площадью. От одного края не видно было конца длинного, симметричного здания со стенами будто из крем-брюле и тёмной тяжёлой крышей, напоминавшей пригоревший кондитерский корж. Пробираться с Серёжей сквозь досмотры и толпу, искать потом его зелёные глаза в низком вагонном окне и махать, улыбаясь, заедая комок в горле, было не для меня: я бы не сдержался, а не хотелось разреветься при нем напоследок. Он курил сигарету, поглядывая на меня так, словно в чем-то меня подозревал; облака были медленными и неровно заполняли небо, оставляя яркие, почти апельсиновые закатные просветы.

- Ну что? - спросил я, почти облокотившись на него.

- Когда мне сказали, что ты уехал в Питер, я стал переживать, хотя тоже думал, что забыл тебя, - поделился он.

- Почему? Боялся, что я сорвусь с моста разводного?

- Да просто пока ребята учились с тобой, я хотя бы хоть что-то о тебе знал, иногда тебя на фотках каких-нибудь видел. Не знаю... Типа ты всё равно мой был, и вдруг с тобой что-нибудь случилось бы, а я помочь не могу... А теперь я на тебя смотрю, и... Ты, бывало, в машину не мог сесть, не разлив пиво, а теперь... Теперь ты вот такой. Совсем большой уже. Увяз в каком-то промышленном шпионаже. И всё сам.

- Без попугаев я бы не справился, - отшутился я.

Серёжа с изяществом снежного человека выкинул окурок в специальную тонкую мусорку для сигарет и положил руку на задранную ручку чемодана.

- Игорь, спасибо за то, что приехал. Ты не представляешь, как ты меня зарядил тем, что у тебя всё хорошо. И тем, что... Ночью. Ну ты понял.

- Ага, - я был уверен, что снова покраснел. - И это. Это самое... Серёга, я наговорил тебе всякого. Про бездну, с которой надо было сражаться. Но это не главное. Я... я помню всё лучшее, и, когда я вспоминал нас, знаешь, я как будто смотрел подборку лучших моментов из сериала на YouTube. Как ты дрифтил на парковке у Ленты, как придурок, или как ты забыл закрыть крышку кофемолки, когда решил мне утром кофе сварить, или как ты возил меня за город, чтоб мы на звезды посмотрели. Это все было по-настоящему для меня, и ты никак меня не испортил.

Я растворился в его объятии и чуть не потерял равновесие. Он незаметно поцеловал меня в ухо и прошептал, с тронувшей моё сердце робостью:

- Мы ещё увидимся? Пожалуйста.

Я кивнул и улыбнулся тебе так, как ты улыбался мне, когда в кинозале включался свет и начинались финальные титры.

страницы [1] . . . [5] [6] [7]