35. Роман. Толтек. Аэромир. Праздник или Читать онлайн бесплатно короткие любовные романы

ТОЛТЕК. АЭРОМИР.

ОДА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ.

ПРАЗДНИК.

35-1.

В груди Василия зарождалось состояние праздника всё чаще.

Он научился добывать вибрацию в себе, нарочно прогнозируя события, что могут его всего втянуть, увлечь, и унести с собой в особенное чувства состояние. А те, что не понравились ему, — он подвергал исследовательскому созерцанию.

Изыски сосредоточений ювелирных, Василия повергали в отстранённость, и он в душевном ропоте своём выслеживал инородный шум вибраций, и находил, и отторгал, как будто чистил «кэш». В нём оставалось лишь смачное, живое.

Разглядывая изнутри обрывки раздражений, из отдаления, со стороны, событие любое он озирал от края и до края, как мини-спектакль, как раскадровку — от и до.

И, о чудо! В нём действо, порождающее боль душевную, вдруг, в одночасье чахло и, выдворенное изнутри наружу, отмирало, словно, строка в стихе безжизненная, что — сухая ветвь.

Спокойствие воцарялось в нём. Давление суеты из плоти уходила так, как сбегает тень, сдёрнутая взлётом Солнечного Диска.

Рассвет земной так быстротечен! Но здесь — над горизонтом кучевым —взлёт солнечного шара кажется другим — всплывает, будто поплавок над пеной, расталкивая облака лучами, подобно световому буруну на водной глади.

Однако, и закат в миру аэритов не менее прекрасен!

Когда земля покрыта тенью гор далёких. Когда кварталов городских иероглифы уж сумраком наполнены,… там — в высоте — над облаками — всё ещё властвует небесно-голубой хрусталь, прозрачный!…

Надтреснут мир на ночь и день вдоль горизонта над Землёй! И между ними алой раной проглядывает правда мироздания. Бередит мужское….

Вы замечали?

Тут же в пене неба играют буруны катящихся валов бесшумных.

И среди волн играют струн лучи, — скользят сквозь завитки пучки аккордов — звучит романс любовный эхом в деке тела.

Василий любил закат. Он наслаждался переливом света, преломлённого, словно, сквозь призму полуседого самоцвета. Не то, — нефрит полупрозрачный, белый, не то, — сапфир или огранённый бриллиант туманный, седые облака ему в глаза вливали тайных знаков текст, мерцали тайнописью, лишь, взгляду искушённому приметной.

35-2.

Очищенную внутренность в нём наполняла свежесть, и праздником он наслаждался. Феерия и лава видений ярких в нём бередила всплески чувств и впечатлений — затрагивала глубины томною дрожью.

И перед взором он легко тогда мог всевозможные предметы и создавать, и удерживать, и материализовывать, и растить. Свой небоскрёб и от глубин, и до небес он видел неотрывно днём и ночью. И образ рос, детали обретал и в мир реальный был готов ворваться!

Да! Да! Любой измысл, заброшенный глазами в явь, он в этом состоянии из миража, вдруг, превратить в предмет реальный в силах был!

Василий взирает сквозь даль на блики образа здания своего, держа пред взором форму неустанно. И видит он, что прорастает Колосс своею головой над облачной долиной, — туда, где Аквидарона град парит, где белизна чистейшая царит, спокойная над алой раной надтреснутых от совокупления миров небес, разверзнутых и над хребтами, и над океаном!

В долине той, — среди летящих капсул, — в выси, играет ещё солнечный оркестр. В расцветших колокольцах из бутонов — в узлах смежения дивных соплетений живых конструкций коконов дворцовых царя аэритов, в этот час ещё иллюминат искусственный не прянул!

И солнце пробивается пока сквозь решето прожилок листовых, рисует рефлексами бесчисленные изгибы биоформ.

Так радостен закат! Так плотны и густы цвета!...

В груди душевный расцветает праздник, подобный тёплым отблескам закатным на облаках в момент, когда на Землю уже теней глубоких синева опала, и белые грудятся на белом оттенки так, будто бы собор Руанский, многоликий, переменяется медленно, картина за картиной, — живёт, как на полотнах француза Клода Моне*.

Василий взирал на угасание всполохов цветных среди порталов в Городе Небесном, где он теперь подолгу оставался. Здесь образы свои он тонко собирал, деталь за деталью совершенствуя фасады.

Ведь, в небесах аэритов время не зачтётся. Он снова возвратиться после в мир людей, в тот точно миг, когда и исчез. Повторы любы. И он в них к совершенству близок, и волен выбирать себе чертоги здесь надолго.

В тиши при солнечном горении ждёт он плод, который зародился в нём и зреет. Не так, как в женщине, но как измысл Зевса. Творение через глаза он в мир готов родить.

Так мирно на душе!...

В растительной капсуле Василий бдит один.

Так хорошо раздумьям придаваться в уединении, вне шумных сборищ…

Здесь он грезит.

Под сводами головы своей он вихрь миров родит.

Он словно Вяйнямёйнен* — стихий заклинатель древний, копит энергию для воплощения дум, за струны держится, готовый грянуть сагу.

35-3.

Но так лишь в материальном может быть.

Здесь главной целью представляется свобода.

И внутри жизни нам одной даны ступени квеста.

(Ах, не забыть бы нам уроки те при перерождениях!)

Освобождение от еды, к примеру, прокладывает путь к свободе от желаний.

А мыслей тишина спасает от рефлексии.

Страх?

Ясность?

Сила?

Старость?

В итоге череды освобождений, однажды, в осознании отбросим тело мы…..

Что ж дальше?

Освобождение от освобождения?

Тишина без противопоставления звуку?

Хлопок одной ладонью?

Ты — во всём?

А в чём же творчество?

Творить без наслаждения?

Без цвета и формы?

Где-то там, может быть, материя существует вне материи?

Или, лишь только, — трансформация чувств нам суждена вне Мира?…

Вопрос его манил.

Василий погружался во вдохновение…..

***