Сон в руку, или Сон о руках

Сон в руку,

или

Сон о руках

В этом городе над медленной ленивой рекой ничего никогда не случалось. Убийства, конечно, бывали, но только по пьяни, не часто. А в трезвом виде ни-ни. За последние двадцать лет не зарегистрировано ни одного изнасилования. Договаривались. Что уж теперь? Разве не люди, не понимаем? Воровства вообще никакого. Что у них воровать? О коррупции слыхом не слыхивали. Если сосед соседу чем когда-то за бабки помог, закон того не запрещает. Так и жили, тихо, мирно, спокойно. Если бы телевизоры повыбрасывать, совсем было бы хорошо.

И тут вдруг такое. Взбесилась местная пацанва. Девок перестали любить. Вместо этого друг друга начали за традиционные ценности чуть не прилюдно хватать. Не все, конечно. Но для того, чтобы за голову схватиться, достаточно и двоих. Оба из хороших семей. Ванька — сын завхоза школьного и жены его, а Петька — школьной уборщицы, отца нет и не было никогда, мать в молодости была ужасно гулящей.

Насмотрелись всякой дряни, гадостей разных наслушались, а может, мерзостей начитались. Вот-вот школу заканчивать, а они ходят, взявшись за руки, на учебу, на одной парте сидят, сколько их не рассаживали, и домой рука в руку — обратно. Живут рядом. Калитка напротив калитки. Дома старые, еще деды-прадеды ставили. Хорошо, что померли. Как бы позор семейный смогли пережить?

Кто только с ними индивидуальную работу не проводил. Директор, не считая классного руководителя. Начальник полиции, не считая детской комнаты, как положено. Родителей вызывали. Они: что можем поделать (Ванькины). А Петькина и вовсе молчит. Только по пьяни рот открывает, по трезвости ей сказать нечего.

А город волнуется. Как так? Не может подобное продолжаться! Какой пример они детям показывают! Надо на Ваньку с Петькой управу найти. В тюрьму их или в Сибирь, пусть лес с китайцами-корейцами, друзьями закадычными нашими, валят. Иные ваще, не стесняясь малых детей, орут на всю улицу: «Кобелям яйца отрезать! На кой они им, если на сучек запрыгивать не желают? »

А Ванька с Петькой тем временем в школу продолжают ходить, ЕГЭ сдавать собираются, в один вуз хотят на один факультет поступать, куда и на какой еще не решили. Что за руки держимся, наше личное дело и никого не касается. А кто с мечом сунется, от меча сами знаете, фильм все смотрели, про псов-рыцарей помните, теперь всеобщее потепление, речка наша, если льдом и покроется, то очень тонким: ступишь — провалишься.

Про псов-рыцарей не все понимают, но к Ваньке-Петьке (плечи — во, кулаки – ого-го) не подступись, а подступишься, пожалеешь. Да и кому в городишке к таким молодцам подступаться? Народишко все больше хлипкий, болезненный, пьяненький, бабами нещадненько битый. Вот, если бы бабы на них ополчились, кто знает, как Ванька с Петькой с ними управились бы. Но те особо против Ваньки-Петьки не возбухают: некогда им с чужими сыновьями возиться — свои из штанов вырастают, того и гляди, за руки взявшись, вслед за ними пойдут, в неведомую даль зашагают. Иные, бездетные и не так уж из себя молодые, только вслед тихо вздыхают, особое внимание на бугрящиеся места в штанах их, взявшихся за руки, обращая.

Так что город ждет не дождется настоящего лета, когда тепло и весело, на солнце сверкая, речушка их потечет, и можно будет в ее водах зеленоватых плескаться и взрослым, и ребятне. А более всего ждет, когда Ванька с Петькой уедут и перестанут общественный порядок, закон не преступая, нарушать нагло и злостно.

Ждите, ждите! А пока потерпите!

Лето выдалось раннее, жаркое, так что берег, прям скажем, не сильно ухоженный, тотчас же телами зимними квелыми забелел, вода у берега забурлила, пацаны соревнование кто туда и обратно быстрей моментально устроили.

Все это шумело, жевало, хрюкало, пукало, потело, сморкалось, воняло зимнею залежалой затхлостью и прочее в этом роде подобное. Но это взгляд стороннего наблюдателя не слишком притягивало, скорей отвлекало.

Под ивой, немного от пляжа главного в стороне, вроде бы здесь, но, с другой стороны, скорей там, вне общего схода, на многокрасочной, как вражеский флаг, подстилке-ряднушке два парня в плавках тоже разноцветных, едва их крупный срам прикрывающих, даже волосы слегка проступают, пристроились чинно. Рядом учебники и тетради. К экзаменам вроде готовятся.

Только пришли, едва подстилку под ивою кинули, раздеваются — остановился пляж, перестал суетиться, только животы баб и мужиков жирно колышутся от нетерпения. Что еще Ванька с Петькой учудить порешили, какую еще провокацию, кроме рук, заготовили голые эти вражины?

Глядит на них в оба весь пляж, некоторые даже очки нацепили, будто парней в самом соку голых не видели. А на тех — малая тряпочка на чреслах солидных, а все остальное — пожалуйста, в пределах шаговой доступности, только близок локоть, да не укусишь. Это как раз всего и обидней. Как бабам, так и — не называя имен — некоторым мужикам. И тем, и другим по возрасту надо бы в этот, пусть очень летний, но все же будний день на рабочем месте пребывать-находиться, но больно тепло, по-летнему жарко.

Нет на них Андропова Юрия Владимировича. Да и кто его помнит? Тем более знаменитые облавы, как после Леонида Ильича тот воцарился и порушенный порядок стал восстанавливать. В кино, в парикмахерских, в магазинах хватали людей: почему не на работе?

Не помнят. Забыли. После смерти его родились. Его бы сюда, вмиг порядок навел бы, никто, за руки взявшись, по городу при нем бы не шастал. Даже муж с женой поостереглись бы. И нечего на него наговаривать, мол-де, еврей.

Параллельно этим глубоким мыслям и воспоминаниям ностальгическим пляж юные тела пожирает. А они, значит, тела на глазах у всех страстную любовь начинают: тискаются, гладят друг друга, ласкают, особенно места выпирающие, понятно, целуются, ну, и все прочее, что большой настоящей любви в качестве прелюдии полагается. Сдерживают себя, горячую кровь остужают, не торопятся, каждый миг счастья смакуют, влечение притормаживают, половой акт продлевают со все большим трудом. Вот-вот с кожей плавочки сдернут, в буйство впадая, единясь и в плоть единую совокупляясь всем, чем природа их для этой цели святой наградила.

Ах, вы сволочи, недоноски! Любовь, мерзавцы, затеяли! И когда! Где!

Вот-вот холодная кровь рыбья-рабья согреется, взыграет и закипит. Ринутся бабы и мужики, юнцы и девицы, мальчики, девочки — весь честной народ, весь город с крестами на шеях, ринется, окружит пацанов, гудя и улюлюкая, станет к ним приближаться.

Те встанут, учуяв вовсе неладное, спиной к спине, попочка к попочке встанут — от толпы защищаться. А та все ближе, ряды, вожделея, тесно смыкая. Первые самые смелые руки, самые наглые к юной смазливости потянулись: не погладить, но поцарапать, а то и впиться: губы корежить, нос свернуть, выдрать глаза. Потянулись руки — сжались мальчишки, себя руками, друг друга спинами и попами защищая. А руки тянутся — плавочки со славных срамных мест посрывать, пощупать, поласкать, с корнем вырвать, чтобы повадно им не было, кастрировать, чтобы друг к другу их не тянуло, чтобы больше никогда по улицам нашим святым, взявшись за руки, сволочи не ходили.

Долго ли, коротко побоище длилось — все когда-то кончается. Расступилась толпа, и увидели: в крови юная единая плоть покореженная валяется на песке изувеченная. Учебники-тетради разорванные валяются в красных пятнах рыжеющих вокруг разодранных тел. Ива ветви свои еще ниже спустила, к самой земле, слегка мертвый разор прикрывая.

У всех глаза вытаращены, огромные, словно тарелки. Вот что по трезвости натворили. Такого раньше и по пьяни никогда не бывало.

А Юрия Владимировича вспоминавший от ветерка довольно холодного вдруг очнулся, встрепенулся, через минуту, очухавшись, огляделся.

Сидит он на лавочке возле дома. Лето. Но холодно. Будто зима не кончалась, и весны не было никакой. Какой тут пляж. Какие пацаны, друг с другом рука в руку идущие. Да только посмели б подумать, без всякого Андропова бы их разорвали. Никакой директор школы, да и сам начальник милиции-полиции вместе с прокурором ни хрена сделать бы не смогли.

Не в штанах традиционные ценности, но в умах и сердцах подрастающего поколения, строящего…

Тут дед задумался: строящего чего?

Задумался.

Ветерок стих.

И снова сладко дед задремал: пляж летний совершенно голый приснился.