Эмми Нагая

Этюд в тонах 

П и к а с с о

в день его

рождения

Эмми взглянула на себя в зеркало, пустила воду и смыла улыбку.

Улыбка, шла к ней, но была ей больше ни к чему. Улыбка вполне годилась как доказательство тайной теоремы в некоторых беззаботных умах, но улыбка Эмми, хоть и не требовала больших затрат, все же истощала батарейку  существования.

А этот ресурс восполнялся не без труда и каждый раз не до краёв.

Такова формула Написавшего.

Эмми заодно смыла и губу. Нижнюю, что показывала оттенок настроения Эмми в сторону недомолвок, и верхнюю, которая своим точным фигурным изгибом протягивала руку помощи тем, кто тонул в море её чар, подавала как милостыню надежду на неисповедимость Эмминых чувств.

Открылся чистый, сияющий овал щек, лба, подбородка и почти музыкальный переход в шею, а с шеи  - к груди; отзеркалился, перекатился слева направо и Эмми пригляделась к маленькому правому ушку, завитку раковины, который точно и пружинисто подводил к линии затылка так, что  многие взгляды погибли в его, не до конца  разгаданной линии, и осторожно вынула из мочки искусно огранённую каплю невинной крови эльфа.

После того как оба камешка, в обрамлении серебряных вопросительных знаков, переместились на подзеркальный столик, Эмми сняла и оба ушка. Размяла в руках и смыла с ладоней розоватую пенку.

Сбросив с плечей шелковый хитон, стерла обе ключицы. И перешла к змейке грудино-сосцевидного мускула, который зазвенев фа-минором, соскользнул в горловую щель. Туда уже нырнули нос, глаза, разделенная пробором модная стрижка - косое каре.

Две спелые груди выпрыгнули из бледно-палевого диплодиона и, затрепетав, будто на сильном ветру,   разбежались по половой плитке, жалуясь  и одновременно хохоча.

Бедра долго не поддавались ладоням. Они звенели, отталкивали руки Эмми, жались друг к другу, покрываясь мелкими пупырышками. Вновь раскрывались, бились форелями, издавая характерный чарльз стон и молили, заклинали ягодицы заступиться за них.

За ними с волнением наблюдал живот и спина Эмми.   Живот судорожно  втягивался, и тогда спина выгибалась  морским парусом, полным порывов мистраля, или прерывисто забирая воздух, раздувался, доходя до границ совершенства, когда в пупке бриллиантом заблистала скупая слеза пота.

А спина напротив, являя собой подобие выбеленной волной пироги, исполненная неизъяснимой прелести, прогибалась, подготавливая тонкий стебель позвоночника к падению в Эммин двояко выпуклый зад.

Подрагивали похожие на кегли икры, нехотя разлучаясь с резвыми, готовыми сорваться и побежать ступнями и с отзывчивыми коллегами этажом выше - коленями, что ниспадали, шурша и постукивая, катились во тьму осеннего сада.

Только Эммино безучастное лоно дремало в тени кустиков жимолости.

Вечно юное, всегда расположенное к нечаянному веселью лоно, не в силах было приоткрыть глаз, будто сон его был запечатан тем мёдом, что по капле собрали медоносные пчёлы Гарнье, раздвигая секретные Эммины уста в оттененную звёздными рифмами улыбку.

Последним растворилось в оксиде серебра отражение затаённой Эмминой ухмылки.

Держите вора! Вот он, чеширских котов похититель!

Эпигонство, нелицензия, пинтересанство!

Кривда ваша!

Все, что от Эмми нам надо, так это её ни с чем не сравнимый серебристый смех.

Её Искусственный, с привкусом металла, Интеллект, синтез её учёных речей и безопасных шуток, полных модуляций её игривого разума; гаремная готовность в каждый миг вступить в любую связь и не разрывать её до той поры,

как искра короткого замыкания

не разлучит вас.

Нас

Was ist das?