Похождения развратной маникюрши. сердце эсфири. Развратная сестренка

-

- Только у Вас так получается, Эсфирь Амаяковна! –

- Все с годами приходит, Леночка, с годами…Мне сейчас 65, а в профессии этой – с семи лет. Вот и посчитайте мой стаж! –

- С семи ?! А как же школа-институт? –

- Не было ничего. Такое время было…тяжелое…Голод. Если б не маникюр – вся бы семья вымерла. Дело это всегда нужное. Без всего человек обойтись может, а без маникюра… Ну вот, готово.-

- Ой, Эсфирь Амаяковна, а мы педикюр сегодня не успеем? –

- Извините, Леночка, не могу. Дочка просила с внуком посидеть – в театр идут. –

- А на что?-

- Да я не знаю. Спектакль какой-то. Вы завтра с утра приходите, Вам тут идти рядом…-

*****

Вскоре она уже спускалась в метро. Три остановки до Пушкинской, десять минут вниз по Тверской.

На входе в клуб ее ждал невысокий брюнет в строгом костюме.

- Bari eriko, tekin. –

- Barev tses, Акоп-джан, barev  tses. Inch ka chka?-

- Ha…vochinch. Kamats-kamats…-

- Hosek ruseren, paron Акоп. Problem chka.- улыбнулась она, отметив, с каким трудом тот подбирает армянские слова.

- Liava, mairik. Вы, пожалуйста, в раздевалку пройдите, а я ребят подготовлю.

В комнате с зеркалами и ложем посредине сидели три тарзана. При появлении распорядителя они приподнялись с кресел.

- Добрый вечер, Акоп Меликсетович. – Хором.

- Добрый, добрый…Эсфирь Амаяковна приехала.-

Все трое помрачнели. Блондин, капризно морщась, сказал: -

- Если я ее сегодня трахну – больше никого в жизни не смогу!-

- Это, Сева, не проблема…- едко улыбнулся Акоп. – Ты не сможешь – тебя будут. Как-нибудь прокормишься. Бесполезный разговор не начинайте… Идет уже. Улыбайтесь! –

Три оскала встретили старуху. Эсфирь – уже голая - привычно улеглась на ложе, раздвинула ноги и закинула руки за голову, предъявляя брезгливым взглядам темные заросли паха и подмышек. Вместо левого соска виднелся шрам – память о недолгом увлечении мазохизмом.

По сигналу директора Сева зарылся губами в ее резко пахнущий мясной пирог, а  его напарник пристроился со стороны головы. Пальцы профессионального атлета мстительно мяли вялые груди Эсфири, член  равнодушно торчал между ее чавкающих губ.

Отработав предварилку, блондин стал штурмовать влагалище, неудобно присев над бледным рыхлым телом, а номер второй встал на колени за его спиной и вяло шевелил членом в старухином анусе.   Они уже знали, что на первой полсотни тычков клиентша отключится, и ее можно будет доработать резиновыми муляжами, вот уже месяц нарочно не мытыми.

Директор тем временем уселся в кресло и принялся с усилием вливать в себя минералку из полуторалитровой бутыли. Рядом, над столиком склонился мулат Виталик. Он старательно поедал содержимое трех только что разогретых консервных банок немалого размера – бобы в томате, лечо, фасоль.

Хорошо разношенное тело Эсфири затряслось в оргазме, и Сева с атлетом поспешно бросили фаллоимитаторы под лежанку. Уже без напоминаний Акопа, они приветливо растянули губы.

Эсфирь лежала молча, прислушивалась к своим ощущениям, а после, приподнявшись на локте, кивнула мулату и откинулась на спину. Тот поспешно бросил в рот горсть слабительных таблеток и запил их оставшейся у директора минералкой. В животе его громко забурлило, парень подскочил сбоку к старухе и обдал ее струей коричневато-желтой жидкости. Переступая на согнутых ногах, он двинулся вдоль тела, покрывая его зловонной жижей.

Когда запас иссяк, пришел черед Акопа. Он высвободил из брюк короткий и толстый член, набухший от только что выпитой воды. Бледная струя ударила в лицо Эсфири, смывая с него кал. Старуха блаженно жмурилась. Напоследок она присела над пластиковым тазиком, не обращая внимания на сползавшее по груди и ляжкам дерьмо. Распорядитель нагнулся, умело поставил ей клизму, а вытекшую жидкость разлил из посудины по пяти бокалам. Близился конец ритуала.

Мужчины со звоном чокнулись с гостьей, и принялись пить мутную влагу, тарзаны – с тихим отвращением, Акоп – равнодушно.

Вдруг неподалеку послышался неясный сигнал. Сева проворно опустил полупустой бокал на стол и метнулся к двери.

- Куда?!- рассердился Акоп.

- У меня мобильник звонит…в раздевалке! – обернулся парень.

- Давай назад. Допивай – и ответишь. – приказал армянин.

Сева подчинился. Виталик украдкой взглянул на шефа, тот незаметно кивнул в ответ.

- Эсфирь Амаяковна…-

- Да, Виталик. –

- Ведь все хорошо, да? Надо бы…еще…-

- Мне то же самое в «Аркадии» дешевле сделают.-

- Но…качество… -

- Что – «качество»? Что у них – говно жиже…а, Виталик? –

- Sus mena, sev kamak ! – прикрикнул на него Акоп. – Даже не думайте, уважаемая. Всегда Вам рады. –

*****

Она приняла душ, выпила чаю с директором, а через пол-часа уже шла к своему дому. По пути остановила пробегавшего мальчика лет девяти.

- С продленки идешь? –

Ребенок кивнул.

- Пойдем сюда…поможешь бабушке…- Эсфирь повела его за дом. Было уже темно, их никто не видел.

Она нагнулась, спустила рейтузы и задрала одежду до пояса. Мальчик замер, ничего не понимая. Старуха повернулась к нему задом. – Вот здесь что-то попало…посмотри, маленький. Пятьдесят рублей дам. Да не глазами смотри…Пальчиком туда…Давай! –

Как завороженный, мальчик засунул палец в старушечий анус. Эсфирь выпустила газы, обдав его руку горячей волной.

- Э-э, не здесь…не здесь…Там дырка пониже…побольше которая, сынок…Сто рублей…Э-э, убежал! –

Расправила одежду и пошла к своему подъезду, по дороге прихватив в ларьке пару бутылок недорогой водки. К лифту она не поднялась, а направилась в подвал, открыла обитую жестью дверь. В полутемной прокисшей норе сидел пожилой небритый горбун. При виде старухи с бутылками он разомкнул лиловую щель под носом и радостно заорал: - Че, Яковна, засадить в мохнатую?!! –

*****

Дома Эсфирь включила телевизор, но смотреть было нечего, и она погасила экран. Устроилась в кресле, закутав ноги пледом, и раскрыла наугад знакомую книгу, изданную полвека назад. Читала вслух.

«Народный заседатель Воронцова-Юрьева, замечательная той русской красотой, что еще не перевелась в нашей земле, обратилась к свидетелю, в волнении сжимавшему дубовые перила: - Мастер Затулин, скажите суду, кто подговаривал Вас разрушить домну? –

Пожилой рабочий прокашлялся, а секунду спустя в зале прозвучали мерзкие славянскому слуху имена – инженер Гурфинкель, кладовщик Пинхас, конторщик Шниперсон.

Словно гадючье гнездо, куда вылили ушат колодезной воды, заколыхалась скрюченными фигурами скамья подсудимых. Хриплыми вурдалачьими голосами завопило нерусское племя.

- Смерть гнидам! Смерть! – Над собравшейся толпою рабочих взлетали крепкие мозолистые кулаки.

Поняв, что пощады не будет, главарь вредителей выхватил маленький дамский браунинг, прогремел выстрел. Кровавая роза расцвела на белой рубахе Затулина. Он упал, и уже не видел, как захлестнула волна трудового гнева мерзкую кодлу. Пронеслось перед глазами босоногое детство, увидел Захар первый день, когда привел его отец на завод…» Ну, это уже ***ня началась…-

Она отложила книгу, и тут зазвонил телефон.

- Barev, mairik-djan…-

- Barev, arevik. Inch liav bana kases?-

- Vochinch…-

- Amusin ka?-

- Chka…- И, предупреждая вопрос матери, добавила: - Es che gidem…-

- Arvamol! Ur genats? Arpats gish!-

- Inch anel, mairik? Серобчик хочет с тобой поговорить…Пока. –

- Серобчик, barev! Что в школе было?-

- Яша сказал – «У кого не получилось родиться евреем – рождается армянином»…-

- Серобчик, tsavo tanem, скажи завтра этому жиденку – «А твою маму обезьяна ебла» Эй, не повторяй сейчас! Маме не говори – наш секрет будет… Язык учишь? Был в нашей школе? –

- За стихи – пятерка!-

- Расскажи!-

- Siryum em kez, hayots lezu.

- Mairikis pes anush es du.

- Keznov em es hprtanum.

- Kardum, grum, urakhanum!-

- Ай, tsavo tanem, motsak-djan! Молодец! А “Menk kich enk sacain mes haien asum” уже учили, нет? А-а, в третьей четверти…-

- Пока, бабушка…А Яше я скажу…-

- Давай, маленький. –

- Он сказал еще… твой папа тоже был еврей.-

- Это его не касается! Давай, спать ложись.-

*****

Зевая, Эсфирь посмотрела на часы. Можно спать ложиться. Раздевшись догола, она разобрала постель и стала готовиться ко сну. Зашла в малую комнату. С порога слышался металлический шелест, тихое потрескивание и слабые взвизги. Зажгла свет, и подошла к проволочному колесу, нажала кнопку на столе. Верчение прекратилось.

Открыв дверцу, она извлекла из цилиндра странного зверька размером с крысу, похожего на горностая. Он испуганно заверещал, старуха придавила ему пальцем горло, и крыса притихла.

Уже давно знакомый дантист по просьбе Эсфири вырвал зверьку когти и зубы, а долгие месяцы непрерывной беготни – по прутьям был пропущен слабый ток -  снабдили зверька чудовищно развитой мускулаторой, желваками ходившей под  выбритой наголо шкурой.

Прошла на кухню, и продольными движениями натерла длинному голое тельце растительным маслом. В постели она засунула мутанта в свою вместительную вагину – мордой вперед. Приподняв над простыней тяжелый зад, старуха натянула рейтузы из прочного каучука – теперь пленник не выберется. Из маленькой дырочки между ног торчала коктейльная соломинка, снабжавшая его воздухом.

Наверное, она перестаралась, успокаивая зверька – тот не двигался. Старуха встала с кровати, мотая отвисшей грудью. Разбежавшись, ударилась задом  о посудный шкаф. От удара и звона бьющихся тарелок, горностай очнулся и стал метаться в своей тесной темнице. Старуха улеглась, накрылась одеялом и выключила свет.

*****

Лишь в последние два дня он понял, что тыкаться куда попало – бесполезно. Нужно обратить усилия на одну точку, и тогда…Заточившее его тело чуть колыхалось в привычном ритме сна. Зверек напряг свою сильную шею и уперся носом в склизкую упругую мышцу. Первый час результат был незаметен, но чуть позже его мордочка прорвала стенку влагалища, и пленник протиснулся куда-то вверх. Живот старухи не был защищен мускулами, и даже его беззубая пасть смогла пробиться сквозь жир и требуху. Однако, вырваться не удалось – путь преградил верхний край рейтузов.

Он попятился и двинулся выше, туда, где что-то пульсировало, орошая все вокруг солоноватой жидкостью. Вялое изношенное сердце сопротивлялось недолго, дернулось и затихло.

Но он слишком отдалился от спасительной соломинки, воздух в легких давно уже кончился, зверек не замечал этого в своем порыве.

Они умерли почти одновременно.