Октябрь семнадцатого

"Пошли к Макшеевой," - повернувшись к Гершковичу, сказал Илюха. "Пошли," - согласно кивнул тот.

"Ты как - с нами?" - теперь они оба смотрели на Петю, шедшего слева, по краю тротуара.

"Да," - очень быстро, на высокой ноте ответил он, и хотел молодецки хмыкнуть ("еще бы!"), но пропустил момент и только спросил неуверенно: "А-а - деньги?"

Илюха выпустил насмешливое "Кха!", позвенел тяжелыми монетами в кармане: "А это по-твоему что?" - "Серебро везде берут," - с сознанием собственной опытности спокойно произнес Гершкович.

Петя, не до конца уверенный, куда именно его ведут, сомневаясь, думал: "Это, наверное, там _вот_что_ будет. Они-то с Гершковичем, поди, часто там бывают," - сам же он ходил в заведения всего трижды; - "... к Макшеевой - наверняка заведение. А вдруг там дорого?" Он незаметно, сквозь ткань ощупал в кармане свою долю серебра, которое они втроем нашли в глиняной копилке-сове, непонятно как уцелевшей в разгромленной лавке Куприянова.

Они, трое гимназистов-шестиклассников, подошли к железной двери посередине желтой, без единого окна, боковой стены двухэтажного дома. Гершкович гулко постучал; Петя заметил на лицах товарищей отблеск одолевавшего его самого смущения. Дверь плавно раскрылась, из темной глубины на них бессмысленно-ясно взглянула горничная и без слов провела их по голому тесному коридору в небольшую залу. Вероятно, еще недавно здесь была лавка: вывернутым глаголем располагались темные деревянные прилавки за ними поднимались по стенам пыльные полки, Илюха приглаживал у покрытого белесой стеклянной плесенью зеркального шкапа навежеталенные волосы, гимназическую фуражку держа за козырек.

Вошла высокая дама, как будто недовольная чем-то, и, не поздоровавшись, строгим тоном спросила, знают ли они, куда пришли и что здесь такое? От такого приема смущение гостей превратилось почти в стыд, они молча смотрели в пол, лишь Гершкович пробормотал что-то, - Петя уже не мог разобрать ни его слов, ни ответов дамы; но вот Илюха достал из кармана горсточку серебра и, не разжимая пальцев, показал Макшеевой.

"Ну ладно," - глядя поверх их голов, сказала она, - "но у меня сегодня только маленькие, так что смотрите."

"Маленькие," - пронеслось у Пети, - "наверное, самые никудышные." Ему стало немного досадно. "Зато похуже - значит, подешевле обойдется, больше денег останется," - рассудил он, вешая форменную шинель на изогнутый рог вешалки, между шинелями Гершковича и Илюхи.

Макшеева вышла и очень скоро вернулась, и за ней, как утята за уткой, шли три мальчика восьми-девяти лет, коротко остриженные, одетые почему-то почти в такую же гимназическую форму, какая была на посетителях. Петя в недоумении отдал несколько монет, Макшеева удалилась; он не совсем разобрался во всем этом, он ожидал чего-то еще, чего-то другого, но товарищи его уже, выбрав себе по мальчику, зашли с ними за высокий прилавок, и он понял, что ему нужно сделать то же.

За прилавком оказались комковатые желтые матрацы; все еще недоумевающий Петя осторожно склонился над круглоголовым бледным мальчиком, мелкими движениями расстегивающим свою курточку:

"Но... ты уверен, что это нужно?" - в его тоне была бережная забота о малыше, - "может быть, тебе это..."

"Мы родителям помогаем," - без выражения проговорил мальчик, опускаясь на колени, и Петя подумал, что если его истертые двугривенные помогут прокормиться бедной, должно быть, семье, то тогда, наверное, все правильно, - и он больше не испытывал стеснения, когда мальчик расстегнул его брюки, добрался и стал старательно насасывать; быстро пьянея, Петя тоже опустился на матрац, отклонился назад, держа мальчика за худенькие плечи, и провалился во что-то потное, горячее, огненное.

Открыв глаза и с головокружительной быстротой протрезвев, Петя увидел, как мальчик, помогая себе движениями подбородка, прилежно глотает, почуствовал, что нога у него подвернулась неудобно, распрямил, услышал томные стоны лежащего навзнич по соседству Гершковича (своего мальчика он держал над животом) и натужные, с голосом, выдохи Илюхи, скрытого за углом прилавка.

Петя, держась за прилавок, привстал, давая мальчику стянуть с себя штаны, потом и остальную одежду; большая витрина напротив была расчерчена перекрещивающимися неровными досками на косые клетки, и в зале было темновато.

Мальчик тем временем вынул откуда-то большую подушку и склянку мази, и деловито начал пристраиваться на этой подушке, выпячивая голую попку; Петя опустился за ним, придвинулся, и, водя между маленькими половинками своим быстро твердеющим тупоносым, представлял себе, что для такой узенькой дырочки лучше бы подошло упругое, влажное, гибкое, с заостренно-трепещущим кончиком, жало.