Проклятые большевики

... Вместе с молодой симпатичной женщиной он прошёл в комнату, посередине которой стояла кровать, рядом два кресла и небольшой журнальный столик, в углу тумбочка.

— Вам положено двадцать пять ударов плетью, — сказала женщина. — Раздевайтесь и ложитесь в кроватку, попочкой вверх, — пояснила она и выразительным жестом показала на кровать. — Я скоро приду.

Он оказался в комнате один. Нехотя разделся. Остался только в беленьких трикотажных кальсонах, плотно облегающих его попочку. Их снять он постеснялся. Лёг в кровать. Через минуту-другую женщина вернулась. В руках она держала плеть и две ленты — красную и зелёную. Она улыбнулась, увидев его в кальсонах, готового к порке. Положила плеть на журнальный столик около кровати. Попросила его вытянуть руки и связала их вместе у запястья зелёной лентой, а затем привязала их к спинке кровати. Красной лентой связала ноги.

"Хорошо, что хоть кальсоны не спустила", — подумал он. А девчонка была действительно красивая. Правильные черты лица, длинные слегка вьющиеся волосы, худенькая, ножки — длинные, светло-серая джинсовая юбка прикрывала их только до колен, туфли из джинсовой ткани, на высоком каблуке, батник в клеточку с закатанными рукавами, красивые руки, длинные холеные пальцы, ногти покрыты нежно-розовым лаком...

Пока он так разглядывал её, она повернулась к нему спиной, нагнулась над журнальным столиком, чтобы взять плеть. "Зад у неё — что надо, сексуальный", — подумал он. С плетью в руке она подошла к нему. Пристально посмотрела, разглядывая его загорелый торс, контрастно выделявшийся на фоне белых кальсон. Пороть она явно не торопилась. Пенис у него вырос до таких размеров, что он уже не мог лежать на кровати. Стыд прожёг его насквозь. Он — почти голый, связанный, беспомощный — лежит перед такой красивой изящной женщиной, и она будет сечь его. Стыдно ужасно...

Она неторопливо подняла плеть, задержала её на несколько мгновений в воздухе, как бы примериваясь к его попочке, и первый робкий удар прошёлся по его ягодицам. Второй — был уже намного крепче. Третий — был совсем ловкий — такой, что он даже вскрикнул от боли. Она продолжала драть его, а он не смел поднять на неё глаза. Ему было больно, но эту боль заглушало чувство стыда — его порола ЖЕНЩИНА.

— ... Шесть, семь, восемь, — считала она вслух. И вдруг остановилась. Положила плеть на кровать рядом с ним. Нагнулась и лёгкими небрежными движениями стала снимать с него кальсоны. Она стянула их до середины бедер, да так и оставила. Стыд какой! Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. А она снова взяла плеть, замахнулась и ... её джинсовая юбка задралась, и он увидел краешек бледно-голубой комбинации. И тут же резкая боль обожгла его голую попочку — как наказание за то, что он увидел нечто недозволенное. Он закричал. А потом повторилось всё сначала: задралась джинсовая юбчонка, он увидел голубенькую комбинацию с кружевами на фоне стройных ножек в телесных чулках, и тут же — резкая боль, которую он ощутил своими голыми ягодицами, его истошный крик. И опять то же самое...

— Двенадцать, тринадцать, — она продолжала бесстрастно считать. Наверно, его крик производил на неё впечатление. Она стала замахиваться сильнее, пороть крепче. Он кричал от боли, но стыд заглушал самую жгучую боль. То, что он был в спущенных кальсонах, голый, видел её голубую комбинацию, — придавало стыду какую-то сексуальную окраску. Его пенис неумолимо наливался кровью. А она все порола и порола.

— …Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать.

Край её юбчонки от резкого движения вспорхнул вверх, словно птица, и он увидел её штанишки нежного небесно-голубого цвета. В глазах у него все поплыло. И прежде, чем он почувствовал удар по ягодицам, он познал огромное наслаждение, классную эйфорию, которая вобрала в себя всё: и стыд от порки, от того, что он лежит голый, в спущенных кальсонах перед молодой красивой женщиной, и краешек голубых штанишек и боль его ягодиц. Нет, это была не порка, это было что-то ужасно сексуальное. Какое-то мгновение он не слышал её счёта. Его пенис неукротимо пульсировал и, как вулкан выбрасывает лаву, извергал потоки спермы на кровать под ним. И только, когда он стал постепенно приходить в себя, он услышал и почувствовал:

— Двадцать два, три, четыре.

Вот, когда было по-настоящему больно. После оргазма стыд уже не заглушал боль, стыда попросту не было. Были только боль и непонятная горечь.

— Двадцать пять.

Кажется всё, ну и порка. "Как теперь вставать с кровати? Я же залил её спермой", — пронеслось у него в голове. И всё же в этой порке было что-то приятное. Таких острых ощущений он не испытывал никогда...

— Хорошо я тебя выдрала? Конечно, можно было тебя покрепче высечь, но мне стало жалко твою бедную попочку. Она у тебя производит впечатление, — говорила молодая женщина – его супруга, развязывая ему руки. — Ну что, теперь будешь слушаться свою жену?

— Да, дорогая, — ответил он, стыдливо потупив взор.

— Ладно, тогда одевайся и сходи в магазин за картошкой, а на обратном пути забери бельё из прачечной...

Когда он ушёл, и за ним закрылась дверь, она присела на краешек дивана. Задумчиво вертела в руках толстую плётку из добротной коричневой кожи. "Конечно, очень хорошо иметь в своём распоряжении хотя бы одного мужика, — думала она. — Но раньше в далёкие времена царизма было легче: ежели что — можно отправить мужика на конюшню для порки. А теперь всё самой приходится. Проклятые большевики, и зачем только они эту революцию выдумали?.."

Дверь в квартиру захлопнулась, и он стал спускаться по лестнице — лифта в доме не было. Каждый шаг на очередную ступеньку вниз вызывал у него боль ягодиц — двадцать пять ударов плетью оказались очень ловкими. Мысленно он был ещё там, в маленькой комнате их двухкомнатной квартиры — на кровати, связанный красной и зеленой лентами, в спущенных кальсонах...

Началось это у них два года назад. Тогда жена, оказавшаяся очень ревнивой, узнала про Томку. Не склонная употреблять крепкие выражения, жена в тот раз матерно выругалась и поставила вопрос ребром: или она, или ебись со своими девочками. Жену он по-своему любил, и легче было отказаться от вечерних развлечений с Томкой, этой лупоглазой худющей блондинкой с длинными ногами. Правда, тут же выяснилось, что у жены есть ещё одно условие — про девочек он должен всё рассказать сам. Он совершенно не понимал, зачем ей это нужно, блажь какая-то, и рассказывать наотрез отказался. Тогда она сказала, что накажет его и за Томку, и за других баб (она выразилась более смачно), которые были или, по крайней мере, могли быть у него. Ремнём! Сначала он подумал, что это шутка. За двадцать восемь лет никто никогда не порол его ремнем, даже родители, когда он был маленьким, не позволяли себе такого. Но она приказала ему снять штаны, и он разделся, почти с удовольствием. "Ну вот, сейчас они будут делать любовь, и всё образуется, она простит его, забудет его измену..." — подумал он и стал ждать, когда жена ляжет в постель рядом с ним, и можно будет её целовать, ласкать её роскошные волосы... Супруга его вышла из комнаты (он подумал, что она тоже раздевается), вскоре вернулась, но... она и не думала с ним спать! На ней было великолепное вечернее платье с глубоким вырезом, туфли на высоком каблуке, на шее ожерелье из крупного жемчуга — одним словом в комнату вошла шикарная дама. От неожиданности он слегка опешил и не заметил у неё в руках плетёный кожаный ремешок. Она без какого-либо вступления (благо, что он лежал на животе, голый), врезала ему ремнем по заду. Он заорал и вскочил с постели. И вот тогда она предложила ему выбирать уже во второй раз: или порка ремнём, или она его не простит и расстанется с ним. Он выбрал порку...

Средство оказалось весьма поучительным, девочек у него больше не было. Но она продолжала, видимо по инерции, воспитывать своего мужа. Позже появилась плеть и другие причины для того, чтобы наказывать, как, например, в этот раз. Ему всегда было очень стыдно, хотя иногда ему нравилось, что у него столь экстравагантная супруга.

Впрочем, он полагал, что раньше мужей никогда не наказывали подобным образом, и его раздражало это нынешнее женское равноправие, которое придумали, вероятно, после революции. Он был уверен, что раньше, при царе например, ни одна жена так не повела бы себя.

... Он открыл дверь подъезда, вышел на улицу, усыпанную жёлтыми осенними листьями, и упругим спортивным шагом пошёл в магазин за картошкой. Мысленно проклиная женское равноправие, революцию и проклятых большевиков, которые всё это придумали.

*   *   *

Вот такую странную историю мне пришлось однажды узнать во время своей медицинской практики. Была ли это нозологическая форма? Или такое гиперролевое поведение находится в пределах нормы, и всё, что по доброй воле делают двое — он и она, муж и жена — нормально и естественно? Кто знает? Богу виднее!

Не завидую я только "проклятым большевикам".

___________________________________________

"Проклятые большевики" присутствуют в сборнике рассказов: Андрей Гусев "ПРЕЗЕНТАЦИЯ", Москва, 1993 год.