Лицом к стене глава 7

ГЛАВА 7.

Весной умер мой отец, бабка Саша умерла еще тогда, когда я служил в армии; однажды матери позвонили соседи отца по коммуналке и сказали, что ее бывший муж умер. Вышел утром на кухню, поддернул тренировочные штаны, схватился за сердце, повалился на пол, и его не стало. Надо было хоронить, денег на похороны он, конечно, после себя не оставил. Последние полгода он стоял на бирже труда, и поэтому никакой трудовой коллектив, которых он сменил за свою жизнь с десяток, помочь в организации похорон не мог. Мать бранилась и говорила, что если бы отец был поумнее, то приватизировал бы свою комнату; а теперь она должна будет отойти треклятому государству.

Я мало что знаю о родном отце. Он любил ездить за город, собирать грибы, ягоды, умел сам закатать банку варенья, принес нам одну такую на день рождения сына. Пришел пьяненький, посидел и ушел. Он не так уж много значил в моей жизни. И все-таки что-то значил.

Посоветовавшись с матерью, мы решили похоронить отца по-человечески. У матери были кое-какие деньги на книжке, но после начала реформ все ее сбережения обесценились, превратились в голые цифирки. Впрочем, двухкомнатную квартиру, в которой она теперь жила одна, можно было поменять на однокомнатную с доплатой. Войдя в наши обстоятельства, какое-то агентство по недвижимости ссудило нас деньгами, целой тысячей долларов, на которые мы похоронили отца, даже простой памятник в виде плиты ему поставили, а оставшиеся деньги в валюте разделили; зарплаты матери уже не хватало на проживание, нам, после рождения Юры, тоже требовались деньги. У Юры обнаружилась аллергия, и нужно было покупать дорогие лекарства.

На похороны отца приезжал из П* дед.

Ему уже было далеко за семьдесят, он постарел, но по-прежнему держался бодро, не сутулился; он остановился у матери и каждое утро все так же, как и прежде, делал зарядку по своей системе и писал какие-то записи в толстую тетрадь. Говорил, что это его воспоминания и некоторые размышления, которые он, если удастся, опубликует, а если не удастся – оставит в память о себе нам, своим потомкам. Он привез с собой меда, перед отъездом приехал к нам посмотреть на Юру, упорно тренировавшегося последние дни переворачиваться со спины на живот, удовлетворенно ухмыльнулся, потряс над ним погремушкой, порасспрашивал нас, как дела, поразглядывал квартиру, в которой еще не был; но я заметил, что в нем бьется, пульсирует какая-то мысль, которая всецело занимает его и не дает ему покоя. Еще во время похорон отца мне почудилось в нем это неотступное биение скрытой мысли.

-Не понимаю! – вдруг воскликнул он, впав на несколько минут в глубокую задумчивость и глядя куда-то в пространство, словно забыв про меня.

Мы сидели с ним вдвоем на кухне, пили чай с его привезенным медом. Полина пошла на прогулку с Юрой.

Дед явно разговаривал сам с собой, ко мне не обращаясь, и, может быть, меня и не замечая, но я все-таки переспросил его, чего он не понимает.

Он посмотрел на меня тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей и твердо ответил:

-Не понимаю, почему народ не восстает?!!! Страну грабят, разворовывают, люди нищают, жулики обогащаются, и все молчат…

-Вовсе не молчат, - возразил я. – Теперь свобода слова, каждый говорит, что хочет…

-Ну да! – иронично-горько перебил дед. – Теперь все ругают коммунистов, вот и вся свобода слова. По телевизору сплошная промывка мозгов! Коммунисты, мол, во всем виноваты! Всех собак повесили на Сталина! Я не оправдываю Сталина, между прочим… Ну а эти-то что? Лжереформаторы?! Устроили шоковую терапию да прихватизацию. Сбережения народа вмиг пустили коню под хвост! Народное хозяйство разрушается! Ради чего? Что за общество строят эти дерьмократы? Понимаешь? Говорят, что как на Западе? Так это смешно! Историю надо знать, чтобы понять, что это невозможно! Историю, социологию, а не одни азы экономики! Ну ладно я! Пусть! Старик, война, разруха за плечами, мизерная пенсия теперь, пусть, не пропаду, буду с участка кормиться, мед, как ни стыдно, на рынок понесу. Твой дядька, врач, такую зарплату приносит, что тошно смотреть. В его руках жизни людей, а тут… позор!!! Твою мать, проработавшую всю жизнь на одном предприятии, вот-вот уволят, ты это знаешь? Ну а ты что? Учитель, это благородно, ничего не могу сказать, так ведь зачем детям теперь физика, если их с детства к одному бизнесу приучают? Я вот у вас насмотрелся на малышню, которая машины моет: с тряпками по улицам бегают, а им за партами сидеть надо! А другие милостыню просят, по метро бродят. Разве такое возможно было при коммунизме? Все сейчас эти семьдесят лет, когда страна коммунизм строила, проклинают, но тогда у людей, у страны была определенная цель, мы были в авангарде истории, а какая цель теперь? Обогащайся и все дозволено?!

-Неужели, дед, ты серьезно верил в коммунизм? – осторожно спросил я.

Дед посмотрел на меня, насупившись, пожевал губами.

-Верил. Да мы и жили при коммунизме. При реальном только, а не мифическом. Я ведь сейчас не идеологию защищаю, а реальные достижения! Пойми! Идеология – это одно, она правдивой быть не может. Дело – другое… Ведь что такое коммунизм? Это общество, отменившее частную собственность. На средства производства, заметь! Средства производства, принадлежащие народу, - вот основа коммунистического общества. Добились мы этого? Добились! Отсутствие эксплуатация человека человеком, право на труд, право на бесплатное образование и медицинское обслуживание, относительно высокий уровень жизни для всех, - ведь все это было! Это реально было! Это были реальные блага, доступные каждому!

-Так же как были лагеря для тех, кто не пришелся ко двору этому обществу!

Я думал, что это возражение смутит его, но дед не смутился.

-Да, и лагеря тоже были! – воскликнул дед. – Жертвы были, чего ты хочешь?! Впервые в мире мы стали строить небывалое общество, может, и могли бы избежать ненужных жертв, - не избежали. История - старуха жестокая… Так ведь и в истории капитализма крови и жертв хватало… Страна была во вражеском кольце... Ошибки были, жертвы были… Что же теперь? Из-за этого зачеркнуть все? Все похерить и вместо коммунизма строить капитализм! При том, что это невозможно, пойми, невозможно, если только не повторять эволюцию дикого капитализма Запада! И все равно на том пути нас погибель ждет. И ведь понятно, что нужно это не народу, а верхушке, наглой и развращенной, которой стало тесно в рамках коммунистического общества, бесконтрольности и комфорта им захотелось для власти - как на Западе, им богатств захотелось! Ну так получилось, теперь десять процентов населения стали «новыми русскими», а восемьдесят влачат нищенское существование! То, о чем грезил Гитлер, осуществили сами, своими руками. Стыд, позор! Ну а уж спецслужбы Запада в стороне не остались! Почитай план Даллеса сорок пятого года, все как по писаному осуществилось: ценности заменили антиценностями, развратили, разложили народ изнутри, взяли голыми руками! А все началось с того, что идеологическую войну мы проиграли. Они нас красивыми картинками взяли. По телевизору – одна реклама: шампуней, колготок, прокладок, шмоток, МММ эта – ну, просто страна дураков! Не понимаю только я, почему народ все это безропотно переносит? Ну, хорошо, оглупили всех этими мыльными операми, из телевизора одни помои через мозги идут, но ведь большинство людей выросли при коммунизме, ваше поколение еще росло при коммунизме! Вам страна дала образование, вам не надо было с тряпкой за машинами бегать, вы росли так, как ни одно в поколение в мире не росло – без забот и тревог - и вдруг, в один миг, все просто ополчились на советскую власть, на родину, которая их вырастила! Как такое произошло?! Неужели у людей так мозги разжижели? В рекламу верят, так и в то, что хуже их страны на свете не было, тоже поверили. Забыли все хорошее, что было. А ведь были великие достижения: ГОЭЛРО, невиданные стройки были, победа в войне была, в космос первыми вышли, научные достижения какие были! Человеку дали возможность стать творцом, а не в поте лица думать только о хлебе насущном! Каждому человеку! А мы все это похерили и в хвост отсталых стран пристроились! Советский Союз был единый, все народы жили братской семьей. А теперь все развалили. Каждая республика захотела самостийности. Думают, так они легче на мировой рынок войдут. Как же! Армяне с азербайджанцами уже который год воюют? Это только начало! Вон, скоро у нас на Кавказе тоже полыхнет! По всей стране заполыхает! Детишки автоматы прежде книг начнут в руки брать. И это то, к чему народ устремился?! Да не вырождение ли это? Страна нищает, дичает! Дядя Валера с тетей Зоей разводиться собирается, ты знаешь?! – вдруг неожиданно спросил он раздраженным фальцетом.

-Нет, - покачал я головой.

-Да, дожили; на молодой теперь жениться хочет! Встретил в больнице практикантку. Я его из дома выгнал. Все к черту идет! Никакой ответственности в человеке не осталось! Страна распалась, коллективы трудовые распадаются, семьи распадаются, - такое впечатление, что мы в какую-то центрифугу попали, каждый хочет своим умом жить, атомизация какая-то идет. Каждый думает, что другие ему обуза. Пиршество индивидуализма! Где та основа, на которой люди могут объединиться? Нет ее теперь! Вместо идеалов и духовных устремлений одна тяга к ублажению брюха, к потворству похотям. Тяга к примитивности и безответственности - вместо усложнения и дисциплины. Раньше страна была одной армией, потому и победили мы в войне; а теперь вдруг оказалось, что в армии – одни предатели. Армия предателей, ей-богу! Тьфу!!!

Дед говорил так убежденно, что я подумал, что он в чем-то прав. Действительно, социальная несправедливость происходящего была очевидна. Но, может быть, это неизбежная расплата за резкую смену курса государственного корабля?

-Такое впечатление, - продолжил дед, - что никому нет дела до того, что происходит в стране. Любовь к Родине стала пустым звуком...

-Может быть, - предположил я, - любовь к Родине – это любовь к своим ближним? Что такое Родина? Не абстракция ли? Любить можно и нужно только тех, кто рядом с тобой? Достоевский сказал, что любить дальних легче всего, а вот любить ближних куда труднее…

-Не знаю, что ты имеешь в виду, - отмахнулся раздраженно дед. – Я одно вижу: Родина в опасности, как когда-то в сорок первом, но никто и в ус не дует. Если бы мы тогда рассуждали, как ты сейчас… А, ладно!

Он замолчал. Я давно хотел спросить его… И сейчас решился.

-Скажи, ты очень любил бабушку? Ну, свою жену? Я ведь не знал ее…

-Зачем тебе это? – насупил брови дед.

-Просто. Интересно.

-Это очень личное, - сказал дед изменившимся тоном. – Не понимаю я этой моды трепать языком об интимных чувствах. Все это выставление напоказ… Все эти слова… Об этом надо стихами - или молчать… Просто не могу об этом говорить, ладно? – немного мягче сказал он.

-Не хочешь – не говори, - пожал я плечами.

И мы об этом с ним действительно никогда не говорили.

Я заметил странное: чем более я сосредотачивался мыслями на Боге и прочих отвлеченных вещах, тем более сладострастным становился мой секс с Полиной. Я научился понимать, что грешен, но чем острее я понимал, что грешу, тем острее переживал я наслаждение греха. Такой вот парадокс. Когда не было ощущения греха, я часто утомлялся от секса, но, воспринимая секс как грех, я сразу же чувствовал в душе смятение, возбуждение и страстное влечение к сексу и греху.

Бывало, совершая половой акт с Полиной, я молился и просил прощение у Бога, что грешу сейчас, глядя на изменившееся под влиянием наслаждения лицо Полины; и тотчас любовь к Полине переполняла меня, я молился Богу, чтобы забыть свое наслаждение и всецело сосредотачивался на ее наслаждении. Тогда, бывало, я доводил ее до исступления, а сам все никак не мог кончить.

-Милый, давай теперь ты, - говорила она, обессиленная, и, уложив меня на спину, пыталась вывести меня из себя своими ласками; но я весь отдавался сокрушенным мыслям и чувствовал себя отдельно от возбужденного, похотливо-разъяренного члена своего тела.

Иной раз мы так и засыпали, а посреди ночи я просыпался, набрасывался на Полину и, со спящей, находил облегчение своему наслаждению. Она, полупроснувшись, тут же засыпала опять, а я вновь обращался к Богу, прося его простить мои вольные и сладостные грехи.

Но постепенно мысли о Боге, порожденные страданиями нашего сына в больнице, стали отступать. Заботы жизни брали свое. Денег катастрофически не хватало. На работе стали закручивать гайки, а платили мало. Осенью девяносто третьего года люди, думающие так же, как и дед, или, во всяком случае, говорившие то же, что и он, восстали, но их расстреляли из танков; я смотрел на это по телевизору с некоторым сочувствием к ним, но и с равнодушием в то же время. Я не знал, кто прав, а кто виноват, - и те, и другие прикрывались благими целями, но очевидно было, что борьба идет не за благие цели, а за власть, которая дает доступ к богатству и благам. Мое рвение к разрешению мировоззренческих вопросов постепенно остыло, зато в постели мы с Полиной достигали все новых высот. Иногда я думал, что ничего, в сущности, в этом мире неизвестно, и великая мечта может обернуться комнаткой с тараканами. Может, материалисты правы, и нет ничего, кроме того, что доступно нашим телам? Здесь и сейчас? Недалеко от нашего дома открылся маленький видеосалон, где крутили эротические фильмы; уложив Юру, мы ходили туда поздно вечером, и в тесной тишине, прижавшись друг к другу, смотрели, как на экране все новые и новые мужчины и женщины дарили друг другу наслаждение, выставляя напоказ свои обнаженные половые органы, на которые, глотая слюну, смотрели набившиеся в зал люди. Вот она - свобода! В обнаженной голой похоти была шокирующая красота. Смотреть в темноте на маленький экран, в котором происходили бесчисленные совокупления, изнурительно возбуждало. Мы с Полиной жали в темноте друг другу руки. Потом, вернувшись домой, мы, на ходу раздеваясь, предавались сексу, представляя себя на месте тех трахающихся мужчин и женщин. Как будто нас тоже снимали за занятием сексом. Поначалу в этом салоне бывали пары, но потом стали ходить, в основном, одни мужчины, и Полина смущалась среди них; мы перестали туда ходить. Но все больше изобретательности привносили в наш секс. Жизнь была тяжелой, и секс казался единственной отдушиной в унылой рутине дней.

В декабре девяносто третьего меня чуть не сбила машина. Случилось это так. Я оказался по делам в центре и переходил по мосту на другой берег Фонтанки. Машин поблизости, казалось, не было, и я, крутанув наспех головой, бросился прямиком через мост. Раздался внезапный и резкий визг тормозов, сердце оборвалось, я не успел обернуться, как толчок бампера бросил меня в слякотную грязь.

Когда я открыл глаза, то поразился тому, как изменился мир, на который я смотрел теперь с новой точки зрения, с самого низа. Где-то под куполом неба, высоко-высоко горел одинокий фонарь, дрожью борясь с чернотой космоса. Он рос на длинной ножке столба, отсюда, снизу, казавшейся еще длиннее, но почему-то очень тонкой, еле заметной. В очках моих плавали звезды от упавших и растаявших на стекле снежинок. Чье-то знакомое лицо склонилось надо мной.

Я поморгал глазами и увидел, что это Денис. Его светловолосая голова была непокрыта, в руках он держал мою зимнюю шапку с мохнатыми ушами, свалившуюся от удара, белокурая прядь волос прилипла к его выпуклому лбу.

-Просыпайся, просыпайся, - почему-то бормотал он, трогая меня за плечо.

Увидев, что я очнулся, он улыбнулся своей всегдашней улыбкой.

-Ф-фу! Старичок, откуда ты взялся? – с легким упреком спросил он.

Опираясь на его руку, я встал. В стоявшей рядом невысокой женщине в меховом полушубке я узнал Машу.

-Привет, - сказала она, улыбнувшись мне, меняя только что испуганное выражение лица на приветливое. – Ты как?

Огромная иномарка освещала своими яркими фарами нас троих, больше на мосту никого и ничего не было.

-Ты словно с неба свалился, - говорил Денис, - я только повернулся Машке сказать, что надо в одно место заехать, и вдруг – выскакиваешь! И прямо под колеса, не оглядываясь. Классика господина Влачагина! Ты в своем стиле… Ты-то как меня не заметил? У меня ведь фары включены были! Хорошо, что я медленно ехал…

Я и сам не понимал, как случилось, что я не заметил машины Дениса. Перебегая мост, я огляделся, но не увидел кругом никаких фар. Или расплывшиеся в стеклах моих очков снежинки, искрясь, замаскировали фары? А может, это был эффект слепого пятна, которое, говорят, присутствует в кругозоре каждого человека?

-Нигде не болит? – спросила Маша.

Я подвигал туловищем, руками и ногами. Немного болела только правая коленка. Я встал, отряхиваясь. Маша сбегала в машину и принесла оттуда щетку. Я очистил себя от грязи и снега.

-Поехали с нами, - вдруг решил Денис. – Ты куда-нибудь торопишься?

-Да нет, у меня были в центре дела…

-Мы могли бы потом отвезти тебя домой, - решил Денис, посмотрев на Машу; она кивнула. – Едем? Заскочим сейчас в один ночной клуб. Решайся, а то мы торопимся.

-Поехали, - согласился я вдруг.

Я забрался в просторный, уютный салон, на заднее сиденье, Маша уселась рядом с Денисом. В панели приборов впереди уютно светились красные огоньки, играла мягкая музыка. Вообще, здесь было мягко, уютно, не то что в холодном мире вокруг.

Мы быстро понеслись вдоль набережной.

-Нам надо встретиться с одним человеком, - сказал Денис, слегка поворачивая голову в мою сторону, но не отрывая взгляда от дороги. - В ночном клубе *.

Он сказал название, которое я тут же забыл.

-Заодно посидим, выпьем немного пива, расскажешь, как у тебя дела, жизнь. Я слышал, у вас с Полиной сын родился?

-Да. Юра, - сказал я.

-А мы с Машкой на прошлой неделе расписались, - хохотнул Денис.

-Правда? Поздравляю!

-Спасибо, - обернула улыбающийся профиль из-за пушистого воротника Маша.

В ночной клуб пускали по билетам, но Денис показал какую-то карточку, и нас пропустили так.

-Это наших знакомых клуб, - пояснила Маша.

Мы разделись в гардеробе и, спустившись по небольшой лестнице, словно окунулись в какой-то другой мир. Из темноты ночи и полупустого города мы нырнули в искусственную темноту, манящую, блестящую, в которой по стенам, по потолку, по фигурам людей струился и рассеивался пятнами искусственный свет. Было много молодых, красивых, движущихся длинноногих девушек, в платьях, подчеркивающих изгибы их изящных фигур. Даже Маша, всегда некрасивая, здесь казалась значительной, выше самой себя, при желании можно было убедить себя в том, что и она красавица. Держала она себя уверенно, с достоинством, видно было, что она здесь не в первый раз. Лицо ее в переменчивом свете трепетно светилось. Гремела и изливалась музыка.

К нам подошла девушка с как будто приклеенной к алым губам улыбкой, провела вглубь зала и усадила за столик у самой стенки. Денис о чем-то попросил ее, она, пригнувшись ухом к его губам, выслушала его просьбу, кивнула и ушла. Маша закурила. Я обратил внимание на блестящее золотое кольцо на ее пальце и на золотой браслет на тонком запястье руки.

-Ты все куришь? – спросил я, не зная, о чем еще спросить.

-Иногда.

-Опаздывает, - сказал Денис, озабоченно поглядев на часы.

Вдруг музыка прервалась, откуда-то раздался высокий женский визг; затем громкий и грубый властный мужской голос закричал:

-Всем оставаться на своих местах! Проверка документов! Проверка документов!

Послышался шум какой-то возни, танцующие стали быстро расходиться, некоторые женщины визжали, кто-то неподалеку грязно выругался матом, в центр зала ворвались несколько человек в камуфляже, с автоматами, один из них, самый высокий, без автомата, громовым, уже знакомым властным голосом прокричал:

-Всем оставаться на своих местах!

Какой-то высокий худой парень в белой рубашке вдруг попытался пробежать мимо людей в камуфляже в сторону выхода, но один из них подставил ему подножку, парень грохнулся на пол, тут же ему на спину вскочил пантерой один из омоновцев, заломал руки.

-Я же предупреждал! – закричал голос. – Женщинам оставаться на своих местах. Мужчинам – лицом к стене! Лицом к стене! Живо!

Вспыхнул свет.

-Какая досада! – пробормотал Денис, жмурясь и взглянув еще раз на часы. Потом он посмотрел на меня: - Вот незадача! – нахмурился он. – Я про паспорт тебя не спросил. Если ты без паспорта, тебя могут замести.

-У меня есть паспорт, - сказал я, ощупывая карман пиджака.

К счастью, я как раз ездил в центр получать деньги на одном месте, где работал по совместительству, поэтому паспорт у меня был с собой.

-Удачно! – расплылся в улыбке Денис и, подавая мне пример, встал, подошел к стене и, сцепив руки за головой, прислонился к ней лбом.

Другие мужчины поступали также. Некоторых, не желающих подчиняться, омоновцы заваливали на пол и обыскивали. Все происходило так, словно я видел кадры из какого-то боевика. Я даже подумал, что люди кругом старательно подражают актерам из таких фильмов.

Стараясь не рассмеяться, я повторил движения Дениса – встал к стене, сцепив на затылке руки. Маша осталась сидеть за столом.

Омоновцы ходили по залу и проверяли содержимое сумочек у женщин, обыскивали мужчин.

Я стоял и от нечего делать рассматривал стену перед собой. Стена тянулась вправо и влево, вверх и вниз, ничем не отличаясь от самой себя ни в какую сторону. Потом рассматривать стену мне надоело. Время тянулось томительно долго, как эта стена. Посетителей в ночном клубе было много. Денис стоял рядом и молчал. Вдруг за спиной раздались возгласы брани, два грубых мужских голоса и истерический женский сплелись в одну плеть и принялись хлестать ею по ушам остальных. Я чуть повернул голову и увидел, что одну из девушек волокут к выходу, чуть не заламывая длинную, белую, голую руку, на которой висит сумочка, из сумочки падают какие-то вещи, помада, зеркало, шприц, презервативы, бумажки… Идущий следом омоновец подбирал все это и запихивал обратно в сумочку.

Я поправил очки и отвернулся обратно к стене, и продолжил ее созерцание. Стена как стена. Густо покрытая краской. Вот трещинка бежит. Сколько таких, как я, уже созерцали ее? Стена была безучастна к тем, кто созерцал ее когда-либо.

Омоновцы подошли к нам. Сначала посмотрели документы Маши, попросили ее высыпать содержимое сумочки на стол. Маша подчинилась, мы услышали, как посыпались на стол мелкие предметы; кажется, они не нашли ничего предосудительного, подошли к нам с Денисом. Тяжелый ботинок ударил меня по щиколотке. Коленка стукнулась о стенку, я чуть не взвыл от боли. До сих пор коленка только ныла, тут я почувствовал, что она, должно быть, стала распухать.

-Ноги шире! – заорал сзади какой-то взвинченный, злой голос.

И снова удар ботинка по щиколотке. Морщась, чуть не плача от боли, я расставил ноги шире. Коленка пылала. Ловкие руки быстро обыскали меня – от носков до шеи. Я не видел того, кто делал это, но мне казалось, что я, закрыв глаза и оторвав взгляд от стены, могу представить всю картину со стороны, так, как будто смотрю кино.

-Документы? – уже снисходительней спросил голос.

Я достал из внутреннего кармана паспорт, показал, паспорт внимательно посмотрели и вернули.

-Можете садиться, - уже относительно вежливо сказал голос.

Я спрятал паспорт, обернулся, но лица говорившего не успел рассмотреть – он двинулся дальше, я увидел только широкую камуфляжную спину.

Дениса тоже, обыскав, отпустили, мы вернулись за столик. Я потер нывшую коленку. Вскоре омоновцы, завершив свою акцию, покинули помещение, уводя с собой несколько людей. Заиграла музыка, потух яркий свет. Побежали по стенам круглые разбегающиеся пятна. Все вернулось на круги своя.

-Бывают и здесь неприятные моменты, - прокомментировал происшедшее Денис. – Побыстрее забудь, расслабься и получай удовольствие.

Девушка с приклеенной яркой улыбкой принесла нам три бокала пива – два длинных для нас с Денисом, маленький – для Маши. Бокалы приятно охлаждали подушечки пальцев. Мне захотелось закатать брючину и приложить холодный потный бокал к горящей коленке.

Денис еще раз посмотрел на часы, вздохнул и, обернувшись ко мне, спросил:

-Чем же ты занимаешься? Мы ведь сколько не виделись уже? Со дня твоей свадьбы?

На нашей с Полиной свадьбе Денис был моим свидетелем, но потом мы как-то прекратили общение с ним.

Я почувствовал разочарование от того, что Денис разговаривал со мной так, как мог бы разговаривать с любым другим старым приятелем. Помня наши несколько необычные отношения, интеллектуальные споры, я ожидал и сейчас чего-то необычного, какого-то интересного поворота разговора. Но Денис расспрашивал меня о бытовой стороне жизни, я терпеливо отвечал.

-Значит, идет борьба за выживание? – подвел, наконец, итог своим расспросам Денис. – Что же, многие сейчас живут именно так…

И он снова посмотрел на часы.

-Ну а ты - чем занимаешься? – спросил и я, переводя взгляд с Дениса на Машу и обратно. – По-прежнему фототоварами?

-Ну нет! Теперь – другое дело.

-Какое же?

-Я продаю мир!

-Мир?!

-Да, да! Мир! – и Денис обвел руками вокруг себя, словно демонстрируя мне тот мир, который он продает.

Глаза его весело и самоуверенно смотрели на меня.

-Ага! Вот и он! – радостно воскликнул Денис, поймав кого-то взглядом за моей спиной.

К нам подбирался молодой крупноносый человек в светлом костюме, улыбаясь и кивая головой в сторону Дениса.

-Дэн, извини, задег’жался в до’оге. Машунька, пг’иветик!

Он пожал руку Денису, поцеловал в запястье ручку Маши.

-Только что здесь обыск был, так что опоздал ты очень кстати, - сказала она, улыбаясь крупноносому.

-Да что ты гово’гишь?! – радостно осклабился он.

Денис представил нас друг другу. Приятель Дениса уселся за наш столик, и между ним и Денисом  начался оживленный разговор. Маша взяла мою руку и предложила потанцевать. Мы замешались в толпу танцующих. На ногах у меня были тяжелые зимние ботинки, колено не переставало ныть, я чувствовал себя не слишком уютно, Машино тело под моими руками тоже было напряжено.

-Что он хотел сказать? – спросил я у Маши. – Как это продает мир?

-Мы занимаемся туризмом, - улыбнувшись, пояснила Маша. – Международным. Теперь, когда открыли границы, железный занавес упал, все так и рвутся посмотреть зарубежные страны. Оказывается, весь наш народ только и мечтал о том, чтобы вырваться отсюда. Мы организовали туристическую компанию, отправляем людей по всему свету. Европа, Африка, Америка…

-Индия, Китай! – подхватил я, вспомнив детский стишок.

-Да, Индия и Китай тоже, - серьезно кивнула Маша. – Мы стараемся все время открывать новые маршруты. Интересный бизнес.

-Выходит, и в медовый месяц приходиться заниматься делами? – удивился я. – Кажется, могли бы сейчас уехать в свадебное путешествие…

-Работы много, - вздохнула Маша, - просто разрываемся на части. Пока работаем вдвоем, бухгалтера нанимаем со стороны, но, похоже, надо искать новых людей. Кстати, у тебя жена работает?

-Нет, ее инженерный диплом никому сейчас не нужен. Да и стаж у нее почти никакой.

-Я поговорю с Денисом. Может, у нас для нее найдется работа… Нам нужны свои люди.

-Это было бы здорово, - обрадовался я.

Танец закончился. Молодой человек уже исчез, Денис сидел за столиком один и смотрел на нас со своей неизменной улыбкой. Каре-зеленые глаза его поблескивали в полутьме.

Маша тут же стала пересказывать Денису наш разговор. Денис отреагировал с воодушевлением.

-А что? Это идея! Машунька, умница моя! Мы как раз собирались искать двух новых сотрудниц. Вместо одной можем взять твою жену, а вместо второй - тебя. Конечно, хотелось бы двух девушек, но это не принципиально. Опыт не нужен. Мы введем в курс дела. Нужны коммуникабельность и хорошая внешность. Это есть у твоей жены. Для второго сотрудника главное требование – ответственность и, желательно, кой-какой английский. Ты ведь, кажется, в школе пытался серьезно учить английский?

-Было дело.

-Придется учить снова. Ну ничего, мы тебя на курсы отправим. Да и Машка, если что, поможет, она ведь английскую школу закончила.

-Я еще поговорю с Полиной, - уклончиво ответил я.

Предложение было слишком неожиданным, да и неясно было пока, чего оно стоит.

-А! Ты о деньгах! – догадался Денис. – Что же, тут все зависит только от нас: сколько выработаем, то и наше. Но есть сейчас одна тема, на которой можно делать очень приличные деньги: загранпаспорта. Надо только искать людей, которые хотят быстро сделать загранпаспорт. Официально загранпаспорт надо делать два месяца, а мы можем организовать за пару дней. По особому тарифу, конечно. С каждого приведенного тобой клиента – процент. На тебя у меня, если честно, надежды мало. Всех твоих знакомых я и сам знаю! – рассмеялся Денис. – Ну а Полина нам могла бы помочь. Ну и, естественно, приветствуются все желающие отдохнуть за границей. Естественно, интересуют люди состоятельные. Я думаю, - подвел он итог, прищуриваясь и словно что-то сосчитав в уме, - что двести долларов каждому в месяц при хорошей работе – это будет минимум. В сезон: летом, осенью, под Рождество – раза в три больше. Как тебе это?

Я и представить себе не мог, где бы я мог заработать такую сумму! И Полина, конечно, будет счастлива. Но все же что-то внутри меня сопротивлялось этой свалившейся вдруг на голову удаче.

-А с кем это ты сейчас говорил только что? – спросил я, не торопясь отвечать согласием на его предложение.

-Это? Как раз тот нужный человек из ОВИРа, через которого мы делаем паспорта. Хочет через нас отдохнуть в Таиланде. Разумеется, за счет фирмы… Но расходы окупятся, не сомневайся.

-Быстро ты приспособился к новой действительности, - сказал я, потирая горящую ногу.

-Раз уж нам выпало жить в эпоху перемен, надо к ним приспосабливаться, - засмеялся Денис.

Неожиданно на меня нашло что-то. Я прекрасно понимал, что сейчас не время и не место обсуждать с Денисом и Машей вопросы, которые и меня-то уже переставали волновать, но я вдруг заговорил именно о том, о чем в воображении своем не раз уже говорил с Денисом. Я рассказал ему свою теорию Бога как центра реальности, и то, что мы существуем только тогда, когда обращены к нему помыслами, в частности, когда любим. Я вспомнил деда, рассказывая это, и стал говорить что-то о социальной несправедливости, о разложении страны, о нищете, о том, что кругом много людей, которым нужны не большие деньги, а любовь прежде всего. Почему-то стал рассказывать, как я люблю Полину, люблю своего сына. Снова заговорил о Боге, о силе молитвы, о любви.

Я говорил сбивчиво, но Денис и Маша слушали меня внимательно, не перебивая. То, что я проповедовал им в злачной атмосфере ночного клуба, совершенно не подходящей моей проповеди, только подхлестывало мою речь. «Теперь Денис не захочет связываться со мной и брать нас на работу», - с внезапным облегчением и тоской подумал я и замолчал.

-Бог, любовь, - все это слова, - серьезно ответил Денис. – Впрочем, если они что-то значат для тебя, пусть так это и остается. Ты любишь жену, сына, страну, нищих – это хорошо! Только почему бы тебе не любить всю Вселенную? Или это много для тебя? Тогда люби что-нибудь поменьше. Например, вон того толстяка в белой рубашке и с золотой цепью! Да, во-он того! Почему ты не хочешь любить его? У него куча денег, и он хорошо заплатит тебе за любовь. Он ведь чувствует, что его никто не любит. Полюбить его куда сложнее, чем полюбить зловонного нищего. Тут придется поломать свою гордость. Но ты постарайся полюбить именно его. Люби его бескорыстно, и получай за это деньги. Деньги могу получать и я, если тебе это западло. А тебе я буду выплачивать зарплату. Все просто. И Полина сможет купить новое платье, и будет тебе за это благодарна. Ты докажешь ей свою любовь. Она достойна красивых вещей. А что касается христианства, я думаю, что астрологи правы, и христианской цивилизации приходит конец, на смену ей идет другая.

-Какая же?

-Говорят, что даосская…Вместо принципа «Возлюби ближнего своего, и врага своего, и тогда спасешься» будет господствовать принцип «Дружи с дальним и воюй с ближним». И тогда есть шанс стать счастливым победителем. Во всяком случае, астрологи эру Водолея связывают с даосизмом. Все приходит в свое время, и все уходит тогда же. Если хочешь заполучить персик, жертвуй сливой…

-Не знал, что ты интересуешься астрологией.

-Ну, это так, ерунда…

Он улыбнулся мне. Мы помолчали.

-Вижу, что ты почти созрел, - рассмеялся Денис. – Ну что, пора ехать? Держи, моя визитка. Поговори с Полиной и звони. Прямо на работу. Или домой. Мы сейчас снимаем квартиру, вот телефон (он записал его ручкой на визитке). Подъезжайте, увидите, как мы устроились. Лучше в офис. Офис удалось оторвать прямо на Невском. Относительно недорого. Редкая удача. Один человечек помог…

Потом Денис и Маша отвезли меня домой. Полина растирала мне на кухне коленку, пока я рассказывал ей о своей встрече с Денисом.

-Конечно, соглашайся! – тут же сказала она. – Ты сейчас на трех работах работаешь, плюс халтуришь, тебя дома не видно, а половины того, что обещают они, не имеешь! Да и я уже с ума схожу со скуки в четырех стенах. Юрочку придется в садик отдавать, но, если мы такие деньги на самом деле станем зарабатывать, то лучше я маме буду платить, чтобы она бросила работу и нам подсобила.

Мы съездили к Денису и Маше в офис, маленькую комнатку с окнами на Гостиный двор, поговорили об условиях работы, договорились с моей мамой и мамой Полины, что, если нам придется много работать, то Юру они возьмут на себя, и через неделю приступили к новым обязанностям.

Офис Дениса находился на Невском, - это была небольшая комната в историческом здании рубежа веков, почти все помещения которого были разобраны под офисы мелких фирм: здесь было агентство недвижимости, контора, занимавшаяся взаимозачетами, инвестиционно-брокерская фирма, рекламное агентство, издательство, какое-то дизайнерское бюро; целый этаж над нами занимала нотариальная контора. Проходя по длинному узкому коридору на третьем этаже, вы могли увидеть на одной из дверей надпись ИНТУРБЮРО «СОЛНЕЧНЫЙ КРУГ». За этой-то дверью мы и работали. Стены офиса были оклеены яркими картами и плакатами, безоблачно-солнечными, уводящими от унылой слякоти за окном, на маленьком журнальном столике лежала россыпь журналов, глянцевыми веселыми фотографиями приглашающих заглянуть в них. Там же лежали рекламные проспекты экзотических стран. В шкафу на полках ровными аккуратными рядами стояли папки с надписями ЕГИПЕТ, ЮГОСЛАВИЯ, ТАИЛАНД, ЧЕХИЯ/СЛОВАКИЯ, КАНАРЫ, МАЛЬДИВЫ, БРАЗИЛИЯ, ЮАР и др.

На работу мы приходили к десяти часам, часов в одиннадцать начинались звонки и визиты клиентов, и до конца дня мимо нас проходил поток солидных дам и господ, выражавших желание посетить ту или иную страну мира. Денис был бесподобно артистичен в обращении с ними. Глядя на него, возникало впечатление, что он действительно продает весь мир, никак не меньше. Мне иной раз казалось чудом, что он с первого взгляда определял, кто перед ним, словно по двум-трем чертам собирал психологический портрет собеседника, и тут же соответствующим образом начинал разговор. С надменными толстомордыми дядями он был почтителен и серьезен, но позволял себе слегка солоноватые шутки, и дяди вскоре расплывались на неудобном стуле, трясли, колыхаясь от смеха, двойными и тройными подбородками, шлепали ладонями по коленке, утирали платком пот с багровых лиц и слезы из уголков глаз, и покупали самые дорогие маршруты. С дотошными клиентами, так и ищущими повод, чтобы придраться и найти подвох в его словах, Денис бывал подчеркнуто вежлив и внимателен, терпеливо выслушивал все их занозистые замечания, подробно отвечал на все их каверзные, казавшиеся мне бесконечными вопросы, и, в конце концов, и они уходили, выложив круглую сумму за «именно то, что надо». С роскошными некрасивыми дамами в дорогих шубах и с пальцами, унизанными перстнями и кольцами, покупающими отдых для себя и своих чрезвычайно деловых мужей, он бывал игриво ласков, порою в словах его проскакивали двусмысленности, он не скупился на комплименты, выходил провожать клиенток в коридор, и я видел по лицу Маши, что ей не очень нравятся такие приемы. Но они работали и приносили неплохие деньги. Маша тоже была на работе улыбчива и тонко льстива со всеми клиентами без исключения.

Постепенно Денис стал и Полину привлекать к обслуживанию посетителей. У нее очень мило получалось внимательно выслушивать посетителя; обычно Денис подсовывал ей молодых парней спортивного вида, она внимательно и сочувственно разглядывала их, пока они, спотыкаясь в словах, формулировали свои пожелания, рядом с ней они забывали свои понты, вели себя достаточно пристойно и уходили чуть ли не умиротворенными, купив, естественно, нужный тур.

Маша больше занималась вопросами делопроизводства, она поддерживала контакты с продающими нам туры фирмами, отправляла международные факсы, заключала контракты.

Моей задачей было отвозить куда надо деньги, документы, я ездил в консульства, в авиакомпании, иногда мы работали на прием, и тогда я работал с гостиницами.

Меньше четырехсот долларов в месяц на двоих мы с Полиной и вправду перестали получать. Для нас это поначалу были огромные деньги. А бывало, что у нас выходило и до тысячи на двоих. Дед не прав, думал я, мы работаем честно, никого не грабим и неплохо живем.

Полина стала позволять себе красиво одеваться, у нее было прирожденное чувство вкуса, а с помощью денег она могла теперь позволить себе дорогие и элегантные вещи. Ножки ее теперь были обтянуты дорогой, тонкой кожей модных сапожек, она делала прическу у стильного парикмахера, чуть подкрасила свои пышные волосы, и они приобрели пепельный оттенок; часто, глядя как она разговаривает с очередным клиентом, улыбаясь, я, созерцая ее, не верил, что совсем скоро наступит вечер, мы окажемся с ней вдвоем, я стащу с нее все эти одежды и добьюсь того, чтобы это милое, но недоступное сейчас лицо все исказится от страсти и наслаждения.

Вечера наши теперь бывали обольстительны. Мы купили музыкальный центр, видеомагнитофон и, насмотревшись порнушки, включали затем музыку, зажигали свечи, пили дорогое вино. Танцевали, я раздевал Полину до тонкого, кружевного белья, от нее всегда пахло неуловимо-соблазнительными духами. Раздевался тоже. Мы придумывали всякие забавы: с фруктами, с бананами, с йогуртами, - подражая героям фильма «9 1 недель».

Еще мы подражали порнозвездам, трахаясь часами, рыча, царапаясь, меняя позы, смотрясь друг на друга в зеркала. Мы выбрили наши половые органы, это нас заводило. Иногда снимали друг друга на мгновенную камеру Полароид, и разглядывали проявляющиеся на наших глазах возбуждающие фотки, запечатлевшие нас и наши *** и ****у в мгновения ебли. Меня теперь не удивляло, что моя красавица Полина любит такого урода, как я. Я знал, что мой член способен принести ей столько наслаждения, сколько не могли доставить ее тонкие пальчики. Полина как-то призналась мне, краснея, что лет с четырнадцати у нее была привычка мастурбировать по ночам под одеялом. Она привыкла ласкать пальцами свой клитор, доставляя себе удовольствие, но теперь убедилась, что мой язык подходит для этого куда лучше. Она стонала от наслаждения, когда я ласкал ее клитор язычком. Я тоже признлся, что в юношеские годы мастурбировал, более того, почти всегда представляя себе ее.

-Правда? – растроганно спросила Полина. – Если бы я знала тогда!

Трудно было поверить, что в школьные годы мы могли быть близки с ней, но нас возбуждало представлеть себе, что такое возможно было бы.

Возбужденные такими разговорами, мы, бывало, садились на стулья напротив друг друга и начинали заниматься онанизмом. Полина раздвинув ноги и, глядя на меня подернутыми пеленой глазами, ласкала себя пальцами под волосатым мыском внизу живота. Я заворожено смотрел, как ее палец с крашеным ногтем нырял в расступающуюся слизь ее ****ы.

Я тоже мастурбировал, не в силах оторвать взгляд от этой картины, мы заводились, глядя друг на друга, она прижимала свой пальчик к клитору и вибрировала им все быстрее, нетерпеливей,   изменяясь лицом - пока не кончала, закатывая глаза и содрогаясь всем телом.

Постепенно мы снимали всяческие запреты друг для друга. Мы учились называть вещи своими именами, зная, что это звучит грязно. Так, однажды, мастурбируя вместе с Полиной, я спросил ее, что она делает. Она в эту минуту дрочила свой покрасневший, набухший клитор.

-Что ты делаешь? – задыхаясь, спросил я.

-Мастурбирую, - задыхаясь, ответила Полина, не прекращая движений пальцем.

-Я тоже. Я дрочу.

-Что ты сказал?

-Я дрочу.

В глазах Полины промелькнуло какое-то чувство, как будто между нами проскочила искра или бабочка вспорхнула, теперь она смотрела на меня, не отрываясь.

-Как это возбуждает, - сказала она.

-Да. Это слово…

-Что?

-Это слово "дрочу". Меня возбуждает оно. Спроси меня, что я делаю.

-Что ты делаешь?

-Я дрочу. А ты?

-Я тоже… дрочу…

-Я тоже. Я дрочу свой ***.

-Возбуждает…

-Возбуждает?

-Да! Что ты делаешь?

-Я - дрочу! Я дрочу свой ***!

-Еще!

-Я дрочу свой ***!!! А ты? Что ты делаешь?

-Я дрочу… я дрочу…

-Ну?!

-Я дрочу свою… ****у.

-Боже!

Почти сразу лицо Полины исказилось, судорога оргазма заставила содрогнуться все ее тело, бикфордов шнур внизу моего живота догорел полностью, и взрыв сотряс меня секундой позже тоже. Тяжелые капли спермы плюхнулись прямо на линолеум. Я чувствовал, что все тело мое скрутило во время оргазма, по всему телу бежали огненные струи, я трясся, как будто в припадке. Потом я обессилел. Полина тоже. Я встал, прилипая стопами к липкому полу, поднял тело Полины, она чуть не повисла на мне. Мы еле добрались до постели, свалились в нее и, обняв друг друга, замерли в полусне.

Секс между нами становился все плотнее, все насыщенней. Мы объедались им. Иногда мы отдавали Юру ее или моей маме, и все воскресенье проводили в постели, не вылезая из теплых простыней, подушек и одеял, добираясь разве что до кухни. Мы стали лучше питаться, и наши тела поплотнели. Я получал иной раз неимоверное наслаждение просто водя ладонью по упругой коже Полины: по груди, по животу, по плотным ногам. Дело было не в том, что это тело принадлежит мне, а в том, что я мог трогать его сколько хочу. Это было настоящее счастье. Я касался подушечками пальцев ее гладкой кожи и вспоминал, что когда-то мечтал только дотронуться до нее, и это казалось мне невозможным счастьем, а вот теперь я мог делать это сколько угодно. Я могу трогать кожу ее живота. Ее грудь. Ее ягодицы. Могу раздвинуть ее ноги и ввести палец в ее ****у. Полина - моя жена. Она - рядом. Она лежала, закрыв глаза, и чему-то улыбалась, когда я гладил ее. Мы включали порнушку и смотрели порнофильм с любого места, смотрели на красивые, загорелые тела, не стесняющиеся выставлять свои *** и ****ы, ебущиеся для нас. Мы разглядывали наши хуй и ****у и знали, что мы сейчас будем делать то же самое. Так же бесстыдно будем ****ься.

-Смотри! – говорила Полина, показывая на экран.

На экране сразу два *** забирались в одну ****у, вернее, один хуй забирался в ****у, а другой хуй забирался в растянутую задницу. Анальный секс.

-Как это возможно? – недоумевала Полина.

-Давай попробуем! – уже не в первый раз предлагал я.

-Нет, нет, я боюсь!!! – испуганно вскрикивала она.

Но мне казалось иногда, что она не так этого боится, как показывает это для чего-то.

Часто во время секса я смачивал в слюне палец и вводил его в задний проход Полины, когда брал ее сзади. Сначала она возражала, но потом ей все чаще это нравилось. Я чувствовал пальцем через какую-то тонкую перегородку, как движется внутри Полины мой ***. За узкой дырочкой анального отверстия было не меньше места, чем в ****е Полины. Я сгибал там, в этой темной пустоте тела Полины свой палец в разные стороны. Мне все чаще хотелось попробовать ввести туда свой хуй. Там, должно быть, очень туго.

Иногда я забирался туда языком, слабая горечь пощипывала кончик моего языка. Полина, бывало, разойдясь от оргазмов, тоже вылизывала своим язычком мой волосатый анус. Мне это нравилось.

Иногда ко мне приходили мысли, что наши игры с телами друг друга – мерзость в глазах Господа. Но в то же время мы чувствовали себя такими живыми, играя в эти игры! Я гнал прочь эти мысли. В конце концов, я не могу знать, есть вообще Бог или его нет. Если я ради него откажусь от тех радостей, которые мы с Полиной дарили друг другу, не обману ли я самого себя? Эпоха моих религиозных чувств осталась где-то далеко позади.

После интенсивного секса на несколько дней в теле и голове воцарялась легкость, почти невесомость, и удивительное равнодушие к пестроте мира. Было даже как-то грустно, что вот он, огромный, необъятный мир кипит, плещет вокруг тебя, а тебе, в сущности, на него наплевать. Даже к Полине я охладевал на некоторое время. Кончив, я словно опять погружался в стихию тоскливого одиночества, в которой провел все свое детство. Мир кругом казался огромной движущейся декорацией, а я – лишь уставший и пресыщенный зритель в нем. Но потом сами по себе силы мои восстанавливались, чувство жизни обострялось, Полина снова начинала казаться желанной и обольстительной, я видел ее вновь словно в том свете, в котором впервые увидел ее, я чувствовал, что люблю ее, мой *** наполнялся кровью при случайном прикосновении к ней даже на работе. Я, бывало, прижимался к ее попке своим напряженным членом через ткань моих брюк, ее юбки и капрона под ней, а она, я чувствовал, замирала, словно сосредотачиваясь на этом ощущении, взмахивала накрашенными ресницами и мне лукаво улыбалась. Мы оглядывались на Дениса и Машу, которые, похоже, не замечали наших маневров: Маша разговаривала по телефону, а Денис задумчиво глядел в экран монитора.

Но вот в офисе появлялся новый клиент и, оставив меня, с обворожительной улыбкой Полина, оглаживая на бедрах юбку, спешила ему навстречу.

Помимо месячных циклов, связанных с Полиной, о которых я уже говорил, и другие циклы обратили на себя мое внимание: циклы моего собственного желания. В крайней нижней точке их я бывал опустошен и равнодушен, а в крайней верхней наполнен энергией и возбудим. Стоило мне не притрагиваться к Полине дней пять, и я чувствовал себя сгустком энергии, которому все подвластно. Но после изнурительного секса, особенно когда я кончал за сутки пять-шесть раз, я казался себе прозрачным, почти несуществующим, отражающим, пропускающим через себя мир, словно сделанным из стекла. Еще я заметил, что интенсивность нашего секса зависит от циклов луны. Когда луна была полной, желание так и переполняло нас, мы тянулись друг к другу, мы сходили с ума, непрестанно думая о сексе. И секс бывал бурным, изматывающим, опустошающим. Когда же приходил черед новолунию, мы становились спокойными, даже немного сонными, но по мере прибывания луны напряжение между нашими телами снова возрастало. Мы были волнами природы, а не отдельными телами. Как свет, тело - это и частица, и волна… Так мы и жили, качаясь на всех этих волнах несущих нас вперед циклов.

Как-то раз в одно из полнолуний я, трахая Полину сзади, поставив ее на колени перед собою, вогнал сразу два пальца в ее задний проход. Она только стонала, извиваясь и дрожа всем телом. Кажется, она кончила уже раз пять. Я же, хоть и возбужденный, контролировал себя и постепенно расширял уже двумя пальцами к тому времени немного расслабившийся анальный вход.

Наконец мне показалось, что вход достаточно расширен, я вытащил из ****ы Полины свой ***, тускло поблескивающий извлеченной влагой, прижал твердую головку к дырочке ее ануса, нажал низом живота, растягивая в стороны ее белоснежные ягодицы; головка туго уперлась в поддающуюся плоть, - и вдруг проскочила внутрь.

Полина застонала, но чего в ее стоне было больше - боли или наслаждения, я сказать не мог.

Ощущение было новым и совершенно необычным. Словно детская ручка сжала мой ***. Продвижение внутрь еще усилило это чувство. Каждая мышца, каждая венка моего хуя была охвачена почти болезненным сжатием.

Я стал осторожно двигать членом, вводить и выводить его, постепенно расширяя дырочку. Полина молчала, тяжело дыша, ладонями растягивая ягодицы.

-Не больно? – спросил я.

-Нет, только чуть-чуть…

-Тебе нравится?

-Да, нравится…

Она посмотрела на меня глазами, затуманенными наслаждением.

Наши голоса прерывались. Все внимание мы сосредоточили на экстатическом, почти болезненном, извращенном наслаждении. Постепенно движения стали даваться мне легче. Полина так и стояла на коленях, тесно прижавшись щекой к подушке, - волосы ее были рассыпаны по наволочке, - выпятив свой задок, растягивая его руками.

Я вгонял свой *** до упора, вытаскивал его обратно, потом вгонял снова. Он весь теперь был опутан густой слизью. Волосатый мешочек яиц стукался о набухшие кровью губки дышащей Полининой ****ы. Из-под натянувшейся тонкой кожи перед моими глазами проступали очертания твердого копчика. Спина Полины выгнулась, она постанывала. Каждое движение дарило болезненное наслаждение, в самом конце моего проникновения в Полину головка моего хуя царапалась о что-то острое. Последние несколько движений я сделал уже едва сдерживаясь; Полина мычала в подушку, мне показалось, что в мой хуй вонзился штопор, так скрутила его судорога оргазма. Содрогаясь, где-то там внутри тела Полины я излил свою влагу и повалился ей на спину. Она тоже дрожала подо мною, кончив.

Потом мой слабеющий член стало сдавливать, я вытащил его из Полины, на кончике его я заметил немного говна. Полина тоже это заметила.

-Запачкался? – почему-то смущенно спросила она.

Я поцеловал ее и пошел смывать кусочки говна с увядшей головки в ванную. Я был переполнен любовью к Полине. Я вспомнил, как читал в какой-то книге высказывание средневекового монаха о том, сколь мерзки внутренности прекраснейшей из женщин. Если сделать невидимыми ее одежды, ее кожу, то взору откроются бездны нечистот, зловонная выгребная яма. Так писал тот мудак. Только что я был там, в этой бездне нечистот, но это вовсе не поколебало моей любви к Полине. Я даже любил ее больше, чем когда-либо. За то, что она была моя - вся. Я знал, что моя любовь к ней была в душе, а физическая сторона этой любви могла быть сколь угодно грязной, это ничего не значило, а, напротив, возбуждало только сильнее. Возносило на неведомые раньше высоты. Я вдруг вспомнил, как мечтал перед родами, чтобы Полина умерла. В эту минуту меня вдруг охватила острая жалость к ней; ведь рано или поздно она все равно умрет, может быть в муках, рано или поздно она встанет лицом к лицу со смертью, окажется наедине с ней. Умрет, потому что умирают все. И она, она неизбежно умрет! И меня, возможно, не будет рядом. Тление и разложение, ждущие своего часа, рано или поздно захватят ее тело снаружи. Их приход неотвратим. Она умрет – что может быть ужаснее этого? Что ждет ее там? Я стоял в ванне, словно оглушенный. Впервые я понял, что это неизбежно, ощутил это почти физически. Но что же я? Ведь сейчас она - жива! Я вернулся в комнату, к Полине, которая, закрыв глаза, как умершая, лежала на постели, раскинув руки и ноги. Я опустился перед ней на колени, прислушиваясь к ее дыханию. Ее глаза открылись, она посмотрела на меня, улыбаясь. Я лег рядом, мы обнялись, прижавшись друг к другу как детеныши животных, и натянув на себя одеяло, почти одновременно заснули.

Денис с Машей купили новую квартиру на Петроградской стороне, бывшую коммунальную, расселили жильцов, сделали евроремонт и в июне девяносто пятого въехали туда. Нас они пригласили на новоселье.

Огромная квартира, ее обстановка потрясли нас с Полиной. Мы и не задумывались, сколько денег зарабатывают Денис с Машей. Мы получали свой процент, но какую прибыль приносила фирма в целом, мы и не думали подсчитывать. А ведь Денис с Машей были ее единоличными владельцами и, за вычетом расходов на налоги, проверяющие организации и бандитов, вся прибыль шла им в карман. Теперь было ясно, что зарабатывали они неплохо. Но у нас с Полиной не было зависти по отношению к ним. Если бы не они, мы бы сейчас влачили нищенское существование.

-За вас, ребята! – предложила Полина, когда Денис разлил шампанское в узкие высокие бокалы.

Мы сидели в большой комнате, метров тридцати, на стенах висело несколько картин и больших фотографий в рамках, мебели было немного: несколько кресел, музыкальный центр с огромными, как шкафы, колонками, стол, вокруг которого мы сидели. Над столом опускался абажур, льющий мягкий свет; углы комнаты тонули в полутьме, в комнате плавала негромкая музыка.

Полина была в новом, недавно купленном платье, струящемся по ее телу, между ключиц ее блестел небольшой стреловидный кулон, длинные серебряные серьги в ушах слегка покачивались, когда она поворачивала голову в одну сторону или другую. Она сидела между Денисом и Машей, опершись локтями о стол. В неярком свете ее лицо было особенно красиво. Подведенные глаза время от времени останавливались на мне и зрачки ее расширялись, словно хотели втянуть меня в себя. А когда она смотрела на Дениса, я любовался сбоку блеском белков ее огромных глаз. Она замечала мой взгляд, оборачивалась ко мне и улыбалась кончиками своих пухлых губ. Мне хотелось поцеловать их, я знал, что она тоже хочет этого.

Маша сегодня была задумчива и молчалива, но без грусти, а умиротворенно. На ней был легкий брючный костюм, она забралась с ногами на плетеный стул, так что видны были ее узкие ступни ног в капроне, протягивая руку над столом, она то и дело поднимала за тонкую ножку бокал, пригубливала красное вино и ставила бокал на место. В полутьме в ней было что-то соблазнительно-загадочное, из-за задумчивости она казалась – недоступной и чуть отдаленной.

Из полуотворенного окна, из-за надувавшихся и опадающих штор, тянуло ночной свежестью.

-Давно мы с тобой не беседовали на отвлеченные темы, - вдруг обратился ко мне Денис, а затем повернулся к Полине: - Ты знаешь, как мы познакомились?

-Нет, об этом он мне не рассказывал, - покачала головой Полина и, посмотрев на меня с улыбкой, приготовилась внимательно слушать Дениса.

-Ну, сдали вместе один экзамен. Как сейчас помню, математику. А потом завели разговор о природе времени, - слегка улыбаясь, глядя куда-то в пространство, продолжил Денис. – Оказалось, что мы оба сходимся в одном: время – абсолютная субстанция. Все предрешено. Никакой свободы воли не существует…

-Я и сейчас думаю, что все решает Судьба, - задумчиво заметила из своего кресла Маша.

-Я уже не думаю так, - перебил я. – Я думаю теперь, что свобода воли существует…

-А я полагаю, что мне это неизвестно, - сказал Денис. – Я стал скромнее в своих воззрениях. Я вообще думаю, что нам ничего не известно. И в то же время известно все. Такая вот даолектика.

-Я понимаю, что ты хочешь сказать, - перебил его я.

-В самом деле?

-Конечно! Мы разделены на две части: одна вожделеет, другая наблюдает…

-Вот это мне и кажется спорным, - перебил Денис. – Мир разделен на две и на тысячи частей только в нашем воображении. И все же он разделен там. Разделенный на тысячи частей, он не менее реален, чем сам по себе, единый и не думающий разделяться. Наши мысли – те же самые травы, которыми шевелит ветер. Иногда они мусор, запутавшийся в этих травах. Иногда они сам ветер. А вместе с ними и мы. И ни одно из этих состояний не лучше и не хуже другого. В мусоре даже больше смысла.

-Не понимаю, - нахмурил я брови.

-И не надо, - тут же весело улыбнулся Денис. – Давайте сейчас пить.

Он разлил по бокалам вино, «За что будем пить? » – спросила Полина.

-За счастье жить! – серьезно ответил Денис. Мы чокнулись. – Не знаю, как вы, а я счастлив тем, что живу. Маленькое отклонение папиного сперматозоида от своей траектории – и меня, такого хорошего, сейчас не было бы с вами. (Полина фыркнула. Денис улыбнулся). Вероятность рождения каждого из нас была ничтожна мала, и все же мы родились. Меня это устраивает. Будет ли что-то со мной после смерти – я не знаю. Полагаю, что нет, но отдаю себе отчет, что верю в свое небытие после смерти только потому, что был рожден и воспитан в… скажем так, в соответствующих условиях. Родись я семьсот лет назад в Индии –я бы верил в реинкарнацию. Родись я тысячу лет назад где-нибудь в Европе –я бы верил в Страшный Суд и возможность вечной жизни. А так я не знаю, во что мне верить, и это-то прекрасно! Меня все устраивает так как есть! На что мне вечная жизнь? На что мне вера? Вот сейчас я счастлив! Когда держу в руках этот бокал, когда пью это вино, - и Денис пригубил вино, потом посмотрел на молчаливую, но внимательно слушающую его Машу. – Когда хочу поцеловать Машу, - прибавил он, наклоняясь и целуя ее в губы.

Маша ответила на его поцелуй и благодарно улыбнулась, глядя в лицо Дениса. В лице ее проступила нежная краска.

-А вы верите в жизнь за пределами смерти? – спросила Маша у нас с Полиной, освобождаясь от объятий Дениса.

-Не знаю, - ответила Полина. – Но иногда мне кажется, что в прошлой жизни я была каким-то зверьком. Наверное, домашним, - добавила она и усмехнулась, сморщив носик.

Я не ответил на вопрос Маши. Внезапно я подумал, что все это болтовня, не имеющая никакого отношения к важности тех вопросов, которые мы обсуждаем.

-Я думаю, что важнее всего понять, что мы никогда не сумеем узнать точный ответ на эти вопросы, - сказал вдруг Денис вполне серьезным тоном, без всегдашней своей улыбки. - Можно довериться какому-нибудь вероучению, одному или другому. Все равно в глубине души мы будем знать, что нам ничего не известно о «самых важных вопросах», как любит говорить Павел. И если мы начнем честно на них отвечать, то среди наших знакомых обязательно найдется маленький Платон или… Савл, который создаст из наших вольных раздумий новое вероучение. Поэтому лучше признаться перед самим собой, что ничего нового нам сказать на этот счет, да и на любой другой, не удастся. Что же тогда остается, спросите вы? Что единственно наше, в чем мы можем быть абсолютно уверены? Только то, что подсказывает нам тело. У нас только и есть, что наши тела. Ну, и некоторый неопровержимый опыт, накопленный человечеством. Так называемая наука. Все остальное – искусство, умение из пустоты содержания создавать видимость формы. Но благодаря прогрессу, мы скоро заблудимся в лабиринте форм, преумножаемых влюбившимся в виртуальность человечеством. В Лету канет все… Недавно прочитал книгу о демографическом равновесии, которое наступит где-то в середине следующего века. Рост человечества остановится где-то на цифре тринадцать миллиардов, - он говорил это таким тоном, как будто смеялся над тем, что ему довелось прочитать, но я, хорошо зная его, угадывал, что внутри этой насмешливости он был вполне серьезен. - Но знания и виртуальный мир воображения людей будут расти и расти. Я думаю, что почти неизбежно человек уступит место роботам, сложным компьютерным существам, которые начнут эволюционировать и развиваться на новом витке эволюции самоорганизующейся материи. В одной оперативной памяти такого робота будет содержаться больше информации, чем в мозгах всего человечества сейчас! И всего через какую-нибудь тысячу лет все на земле переменится, и от людей останутся одни воспоминания, так называемая историческая эпоха развития планеты… Чем не вера? Может быть, это только мои фантазии. Неважно. У каждого свои фантазии, свои представления об этом мире. Своя вера. И эти представления по мере роста разнообразия культурных форм на земле расходятся все дальше и дальше. Но, как я прочитал недавно в одной забавной статье, претендующей на научность, если на одном полюсе структуры возрастает разнообразие, на другом полюсе обязательно должна появиться компенсирующая сила. Люди, с одной стороны, становятся настолько непохожи друг на друга, благодаря массе мелких случайностей и разнообразию культурных влияний они настолько по-разному воспитаны видеть мир, что пытаться найти общий язык им почти бесполезно. Тот самый плюрализм, который провозгласил в стране развитого социализма Горбачев, на самом деле значил лишь то, что у людей, чьи предки когда-то жили в одной деревне, стало хватать общих тем лишь на полчаса разговора. А потом они натыкаются на столь радикальные противоречия в своих позициях, что им ничего не остается, как убедить себя, что собеседник – пустое место, в лучшем случае! а в худшем – замаскировавшийся дурак или подлец. Впрочем, люди давно поубивали бы друг друга, если бы не было трех великих компенсирующих сил, связывающих их вместе. Вот тут внимание! Потому что за эти три силы я и хочу поднять свой тост! Эти силы: деньги, секс и привычка. Выпьем же за то, чтобы все эти три силы связывали нас как можно дольше! – и Денис, улыбаясь, стал разливать вино по бокалам.

Я смотрел на него с удивлением. Только что мне казалось, что он говорит серьезно, и вдруг все обернулось банальной шуткой.

-Ты серьезно или пошутил насчет трех сил? – спросил я его.

-Я был серьезен, - смеялся Денис. Смеялся!

-А любовь? – спросил я, и посмотрел на Полину.

Она улыбнулась мне.

-Любовь держится как раз на этих трех китах, - безапелляционно заявил Денис, но тут же поднял бокал: - За любовь!

Я только что хотел возмутиться, но вместо этого рассмеялся и выпил со всеми. Слова лгут, вспомнил я любимую присказку Дениса, все это спор о словах, о поверхностных словах, истина глубже. Вино было хорошее, дорогое, настоящее французское, сейчас не помню марку, но тогда Денис с важным видом рассказал нам целую историю про это вино, показывал нам какие-то цифры на наклейке, говорил что-то про урожай… Звучала музыка. Легкий июньский ветерок надувал в приоткрытое окно светлую штору как парус корабля, и мы уносились на этом корабле-призраке все дальше и дальше. Уже немного пьяные, мы были влюблены в этот вечер, в этот плывущий кругом мир, в молодость наших тел. Мы сидели вчетвером, и наши тела были нашими телами, принадлежали нам сегодня как никогда.

-И все же вы не поняли, до чего я был серьезен, когда говорил о трех силах, - сказал Денис, мне даже показалось, что в глазах у него блеснули слезы. – Подумайте только, что рано или поздно все это кончится. Все! Весь этот мир пройдет для нас. Что останется? Говорят, что что-то… Но откуда они знают? Этих тел не будет. Не будет ничего! Как нам быть, зная это? Зная и то, что мы почти недоступны друг для друга. Даже когда мы с Машей занимаемся сексом, делаем любовь друг с другом – мы все равно бесконечно далеки друг от друга. Сколько раз я мечтал о том, чтобы ее оргазм стал моим! (Полина смущенно и громко вздохнула). Но я не могу этого. Я могу пережить только свой оргазм. В лучшем случае, мы можем сделать это вместе, но все равно порознь, отдельно. В моем утверждении о трех силах куда больше отчаяния, чем может показаться! Надо дойти до самого края отчаяния, и только вернувшись оттуда, начинаешь понимать, как прекрасен этот мир, говоря словами пошлейшей-препошлейшей песни из нашего прошого. Я, кстати, прочитал все-таки твой любимый роман – «Преступление и наказание», - обратился ко мне Денис. Его мысли как-то прыгали с одного на другое. - Я вот что про него думаю. Раскольников этот несчастен не оттого, что старушку и сестру ее убил. Он несчастен и мучается оттого, что не он своей идеей владеет, а идея владеет им. Он ее раб. Идея требует от него убийства, а натура его сопротивляется. Он так до конца романа с идеей своей управиться не может. Да и кончается-то роман как? Вместо прежней идеи он находит себе новую, и ей теперь готов подчиниться, и для него вроде как свет надежды воссиял; ну это уж тип такой, что без идеи никак. Он и мучается оттого, что знает: после старой идеи его обязательно новая поработит. Он без идеи жить не может. А, между прочим, большинство народу в настоящей жизни живет вовсе без всякой идеи. И даже не самые глупые живут без идей. Любая идея – это костыль в сознании. Привыкаешь к ней, и без костыля уже никуда. А ведь все очень просто. Вместо идей теперь – деньги, секс, привычка. Вот и все. Грустно? Нет, прекрасно! А вся эта поэзия, которая у каждого в душе томиться – недоступна. Ты ее вечно будешь в себе носить – и никогда не найдешь любезного друга, который ее сумел бы понять. Но самое главное – что и не надо этого!

-Почему не найдешь? – перебила его Маша.

-Потому что, - вдруг отрезал Денис и замолчал.

«Words, don’t come easy to me, this is the only way for me to say “I love you”, words, don’t come easy…» - лилась музыка. Полумрак вокруг нас и свет из-под абажура. Я задумался, а потом заметил, что задумчивость проступила и на лице Полины, моей Полины, которую я когда-то выбрал в детстве и которой я был верен всю жизнь. Но нет! Не это важно, тем более, что, возможно, это ложь. Ее лицо передо мной, смотрящие на меня сияющие глаза, можно протянуть руку, коснуться ее. Вот она, так близко! Ее тело совсем рядом. Я могу насладиться этим телом в любой миг. Хоть сейчас. Нет, нет, не сейчас, конечно же, но немного погодя. Хотя почему и нет? Вот она. А если она вдруг умрет, никогда больше не смогу я дотронуться до нее живой. Но сейчас она жива. Сейчас, в эту секунду. Есть только этот миг. И мы все в нем. Как в качающемся корабле. И Машино чуть печальное лицо. Ведь и Машу я знаю так давно, и тоже люблю. Бедная, счастливая Маша, так любящая Дениса. Мне захотелось коснуться и ее тоже, взять ее тонкую руку, прижать к своим губам. Совсем недавно мне казалось, что мы счастливые, преуспевающие люди, а тут мне вдруг стало грустно. Как мы все одиноки, заброшены! Как быстро все пройдет! Но не это важно, перебил сам себя я, вот сейчас мы счастливы и, значит, должны быть счастливы. Мы не обременены болезнями, невзгодами, долгами, скучной службой; хотя, если бы и были обременены, все же были бы счастливы. То, что мы есть, уже все по сравнению с тем ничто, которое было бы, если бы нас не было. И тут же все мои слова показались мне жалкими и ничтожными, это тоже были обломки идей, обломки костылей, на которые я пытался опереться. Я отбросил их прочь, и в груди у меня поднялась теплая волна, словно я был не человеком, а наполненным кровью, дрожащим, готовым излиться членом, все мое тело было этим членом, знаю, что сравнение пошлое, ну и пусть, наплевать, я чувствовал себя членом, я весь дрожал от какого-то небывалого возбуждения. То ли необычно искренне прозвучавшие слова Дениса, то ли вино, то ли нежная музыка незаметно опьянили нас всех.

Заиграла другая мелодия, Денис, улыбаясь, протянул руку Маше и увлек ее танцевать. Маша обвила своими руками его шею и прижалась к его груди головой. Денис целовал ее в волосы. Я тоже встал и протянул руку Полине. Мы вышли на середину комнаты, Полина скинула туфли, и мы стали танцевать рядом с Денисом и Машей. Упругое тело Полины под платьем было так близко, доступно, она прижалась ко мне, я был опьянен этим, словно я впервые держал ее в своих объятиях; я вдруг почувствовал нестерпимое желание овладеть ею прямо сейчас, почему нельзя? Желание идет прихотливыми путями; оно вдруг приходит и уходит; я представил себе удивление Дениса и Маши, если бы мы сейчас с Полиной опустились прямо на пол и стали заниматься любовью прямо на их глазах. Разве мы не можем, если мы так любим друг друга? Сегодняшний день необычен, можно все… Мысли как-то двоились и путались во мне. Я почувствовал во время танца с Полиной, что мы пьяны. Мы целовались, а Денис с Машей, танцуя, целовались тоже, у нас на глазах.

Мы еще выпили вина, и еще танцевали; иногда Денис танцевал с Полиной, а я с Машей; один раз Маша положила мне голову на плечо; я уткнулся лицом в ее волосы, она подняла голову и рассмеялась. Мы допили вино, Полина вдруг спохватилась, что пора ехать. Было уже поздно, часы показывали второй час ночи, а нам надо было еще перебираться на другой берег Невы.

-Оставайтесь спать у нас, - предложила Маша.

-А что? Это идея! Места у нас предостаточно, - поддержал ее Денис. – Положим вас в соседней комнате, выспитесь, с утра поедете домой.

-Белье найдется, - кивнула Маша.

Мы переглянулись с Полиной. Юра ночевал в эту ночь у ее матери, мы никуда не торопились.

Мы согласились, Полина и Маша, повязав передники, отправились на кухню мыть грязную посуду, которой, впрочем, было совсем немного, мы с Денисом вышли на небольшой балкончик. Их новая квартира была на последнем этаже – перед нами расстилались скопища крыш. На западе тянулась светлая полоска неба. Балкончик выходил в квадратный двор, посреди которого росли старые тополя, вытянувшие свои верхушки до самых крыш. Внизу, в чуть трепещущей путанице ветвей, зачем-то ржаво светился желтый электрический фонарь. В плоском круге света во дворе беспокойно пошевеливались пятнистые замысловатые тени. А прямо перед нами, в темно-синем небе, над темными скопищами крыш, окруженная светящимся нимбом, висела полная яркая луна. Мне трудно описать ее, но словно я видел когда-то эту картину, ее очарование охватило меня, проникло в самое сердце.

-Красиво, - сказал я.

Денис промолчал, и вдруг толкнул меня кулаком в плечо.

Я посмотрел на него; он опустил голову и смотрел вниз, туда, где в сплетении ветвей мерцал ржавый блеск фонаря. «Пьян он, что ли? » – подумал я, но я и сам был пьян, а потому не обиделся.

-Я о луне, а ты…

Денис опять толкнул меня в плечо, уже больнее.

-Ты что меня бьешь?

-Забудь о словах.

Мы замолчали. Да, конечно, слова суть ложь. Что же тогда не ложь?

Денис вдруг продекламировал:

-Набери ветвей, заплети, завей, вырастет шатер; расплети – опять будет пустовать лишь ночной простор.

-Это тоже слова, - возразил я.

Денис, слегка улыбнувшись, согласно кивнул.

Я подумал, что…

Сзади нас послышались голоса Полины и Маши.

Внизу, в гулкой пустой тишине хлопнула дверь парадной и раздались пьяные голоса. Несколько мужчин и женщин, ругаясь матом, пересекли двор и скрылись под аркой двора, унося за собой веселую вереницу похабных слов.