Эгоист

Вы знаете, когда спит женщина?

Нет - я не сумасшедший. Хотя…. Но шёл дождь, и была дорога.

Они для меня неразделимы. В ночь, когда я появился на свет, смыло целый город. Пришла такая гроза, что воздуха не осталось, и люди превратились в рыб. Запоздалые прохожие плыли по тёмным улицам и если бы не корявые вспышки гигантских молний ни за что бы не находили берега домов. Говорят будто богомольная старушка, наша соседка по лестничной клетке, решила, что наступил конец света, и ошиблась не сильно.

Я того вселенского разгула не помню, но несколько раз в год, когда случаются особенно сильные грозы, на месте усидеть не могу. Это своего рода помешательство, но лечиться не хочется. Зачем? Из поколения в поколение люди ищут смысл жизни, а мне он был дан при рождении.

За что такая честь не знаю, и очень боюсь, что в какой-то тягучий и липкий миг стану её недостоин. Услышу, как тщетно ломают ветровое стекло упрямые дождевые капли, посмотрю на выныривающую из черного, ночного молока, чужую дорогу, и ничего кроме усталости не почувствую. Тогда для меня наступит конец. Я, конечно, не застрелюсь, не попытаюсь засунуть голову под разболтанный трамвай, но не сделаю это только потому, что меня уже не будет. А пока я есть и есть мой дождь - еду. Как всегда, не знаю куда и не буду спрашивать об этом, пока расплёскиваются по капоту скоротечные жизни маленьких капелек.

Заканчиваются вторые сутки, и спать не хочется. Потом, когда небо перестанет рыдать, успокоюсь и я – засну на пару дней, прямо в машине, на том месте, где покинет дождь. Сон будет глубоким и быстрым одновременно. Подпрыгивая и проваливаясь, но, не вдаваясь в подробности, повторит он то, что произойдёт сейчас. Покажет то, что я уже предчувствую, очертания чего надвигаются и заставляют вдавливать проклятую железяку в самый пол. Так бывает всегда и так надо. Для этого я живу.

Идёт дождь.

Придорожная шашлычная за его широкой, мокрой спиной почти не видна. Гневно скрипят заблокированные колёса, машина идёт юзом и как только её скошенный клюв указывает на неширокий отворот, бросаю тормоз, опять вдавливаю газ. От возмущения движок на секунду замирает, давится гневом, потом дико вопит и выкидывает к промокшим разбухшим дверям. Именно в них надо войти.   Я знаю, что там семь грязных пластмассовых столов и одна барная стойка, заспанный бармен и густой запах спаленных шашлыков с водкой. Ещё обязательный попрошайка кота и ряд грязных пивных кружек. Но не только это.

Женщина сидит за крайним столом. За соседним два усталых дальнобойщика обречёно двигают челюстями над тарелками со сгоревшим мясом, а она просто сидит. Длинный плащ из хорошей кожи и молочная белизна ног. Шикарные вечерние туфли и тонкие ухоженные пальцы. Правильные черты лица и изящная дамская сумочка, небрежно брошенная на заеденные доски.

Одна прозрачная капелька, сбежав с моего лица, падает на её колени.

- Ты меня намочил, - говорит она. – Я тебя так ждала, а ты приехал и меня намочил.

- Прости, - сказал я. - Дождь.

- Он не при чём. Это всё ты. Я здесь устала, поедем?

- Конечно, - согласился я.

Больше говорить не о чем. Я ехал именно за ней, и она меня ждала. Для нас это правильно и логично? Пора ехать. Нас ждут.

Опять косая мокрая штриховка и серая лента. Нервный клин моих фар и быстрые всполохи встречных. Теперь они и её тоже. Теперь приходиться делиться, и я этому рад. Она сидит справа и ничего не спрашивает. Сигарета в её длинных пальцах живёт своей отдельной короткой жизнью. Маленькая душистая палочка, - она счастлива. Её касаются, мягкие, нежные губы и от каждого прикосновения  глупенькая вспыхивает довольным рубиновым огоньком. Ради таких прикосновений она создана и не знает насколько, они гибельны. В этом мы с ней похожи. Разница лишь в том, что я знать не хочу.

Когда шли к машине, я понял, что под плащом у Женщины ничего нет. Только белая прохладная кожа и плавные изгибы тела. Я не спросил почему, и почему она была на обочине, почему ждала именно меня. Сегодня мой дождь, а услышав ответ можно потерять всё, что он хотел дать. Определённость резка и губительна. Её точные рамки обрезают самое главное, а терять не хочу. Не могу отпустить даже эту ночь, что растворяется в первом свете утра и очень жаль, что ей моё «не могу» до лампочки….

Вместе с утром пришёл город. Может быть знакомый, но этого я помнить тоже не желаю. Сегодня третий день дождя и как каждый предыдущий он неповторим. В нём всё ново и незнакомо.

- Я хочу есть, - говорит женщина.

- Хорошо, - отвечаю я, - но завтракать мы будем в лучшем ресторане, а там придётся снять плащ.

Она задумывается.

- Ты меня стесняешься.

- Вовсе нет. Но у людей много предрассудков.

- Ты прав, - соглашается она. – Так что же будем делать?

- Выход есть, - говорю я….

Нам слегка удивляются, но достаточное количество зелёных бумажек делают своё дело и уже через пятнадцать минут в магазине, в дополнение к сторожу, возникает заспанный менеджер. Половина его лица улыбается дежурной улыбкой, а другая, ещё не проснувшаяся, никак не может понять -  где находиться. Менеджер её старательно прячет и полупридушенные матюки почти не слышны.

Человек борется со своим лицом – это комично и жалостливо. Вне зависимости от исхода он всё равно проиграет, и чтобы как-то компенсировать проигрыш я предлагаю:

- Загадайте желание.

- Какое?

- Любое.

- Вы, что волшебник? - спрашивает он и обводит глазами торговый зал.

Плечики, тремпеля, плечики. Ряды блузочек, кофточек, юбочек. Нагромождение витрин, витриночек и ценников. Все они ещё спят. Безвольно поникшие рукава и опавшие кружавчики – последний предутренний сон в белой пене. Только за ближайшей ширмочкой колдует моя женщина и несколько разбуженных платьицев, прислушивается к её кокетливому бурчанию.

- А чтоб шефа кондрашка хватила, - неожиданно выпаливает менеджер и просыпается.

- Хорошо, - говорю я и протягиваю ему неначатую пачку зелёных и сотенных. – Не знаю кто ваш шеф, но, судя по заведению, этого должно хватить.

- На что? - понимает он и отшатывается.

- Чтобы кондрашка хватила…. Или, во всяком случае, её эквивалент.

- Уберите, уберите, - машет менеджер руками, и мне кажется, что ещё чуть-чуть и он убежит на склад, зароется в огромную гору залежавшихся нарядов.

- Никогда не просите того, что в действительности не хотите, - говорю я и, отщипнув от пачки червертушку, протягиваю ему. – А это всё равно возьмите. За тот сон, что вы не увидели. Сны, конечно, стоят гораздо больше, но в следующий раз думайте, что попросить….

- Милый, я тебе нравлюсь?

Я оборачиваюсь и понимаю, что пропустил нечто важное.

Одевать женщину это искусство и наслаждение. Раздеваться она должна сама, а вот одевать…. Тщательно подбирать платье, застёгивать высокую молнию - немножко дополнять то совершенство, что тебе доверили……этому нужно долго учиться, но, постигнув, можно получить больше чем удовольствие.

В этот раз женщина оделась сама. Безупречно подчеркнула высоким лифом красивую грудь, правильно усмирила узкой юбкой полноватые бёдра, точно отмерила её длину, и я немного огорчаюсь. Всё это она сделала без моего участия.

- Я уже люблю тебя милая. Пошли, - говорю я и подаю женщине руку.

Дождь на улице подрос ещё немного.

Наверно он хочет компенсировать моё огорчение и я останавливаюсь в двух шагах от машины. Стараюсь лучше почувствовать эти влажные руки и узнать, что скажет женщина.

Она не говорит ни слова. Не пугается за своё новое платье, за потёкшую туш и не просит побыстрей спрятать ей от дождя. Она знает, что важно….

Ресторанов, «уже открытых» в такую рань, в этом городе нет, и мы довольствуемся «ещё не закрытым». Он гордо называется клубом, но походит на помесь доперестроечной кафешки с бильярдной. Даже две рулетки и вполне приличный бар положение не спасают. Прошлое, как правило, очень въедливо. Можно облагородить фасад, поменять интерьер, поднять полы и налепить на стены дорогие панели, но избавиться от лет этим нельзя.

Один мой приятель открыл заведение подобное этому в подвальном помещении старого тира. Он переделал там всё и жаловался, на неистребимый запах палёного пороха, на то, что нет-нет да кто-нибудь из посетителей вздрагивает, как от неожиданного выстрела. Заштукатурить прошлое у него не получилось, и в том «клубе» куда входим мы с Женщиной это тоже сделать не смогли.

- Мы сядем вон там, - говорит она и указывает на маленькую полутёмную кабинку.

Стол в ней ещё не остыл от предыдущих посетителей. Он уже чистый с перестеленной скатертью и обновлённой свечёй, но тепло прошлых людей не выветрилось. Это не очень приятно – всё равно, что ложиться в чужую постель, но я не спорю. Быть первым удаётся не часто, и не всегда это интересно.

Официант появляется быстро и удивлённо. Нас он не ждал и уже успел прикорнуть в подсобке. На его правой щеке алеет оттиск ладони и золотой печатки, что красуется на безымянном пальце. Протягивая меню, бедолага, силился сдержать зевоту и у него почти получается.

Женщина выбирает фруктовый салат в белом вине, а я мясо. Я всегда беру именно его и никогда не запоминаю названия того, что ел. Наверно какой-то мой пращур был рождён великим охотником и для меня, как для него, не существует гастрономических ухищрений, лживо-красивеньких названий. Есть только плоть убитого зверя и радость победы, превосходства. Конечно, в отличие предка я знаю, что это неприлично, нецивилизовано, просто фи, но пошло оно всё к чёрту.

Ещё мы берём две бутылки шампанского и нервные блики свечи, ожившей при нашем появлении, перебирают его легкомысленные пузырьки. Пить капельки света, растворённые в лёгком напитке, невыносимо приятно, а ещё приятней смотреть, как это делает Женщина. Шампанское вообще нельзя пить в одиночку или в мужской копании. Это напиток желания, плоти, а однополость делает его газированным компотом.

- Я хочу рассказать тебе о себе. О том, что было, - говорит Женщина.

- Ты думаешь мне это нужно? - спрашиваю я.

- Это нужно мне, - возражает она.

- Тогда говори.

- Но я не знаю, что сказать. Я почти всегда ничего не помню. Очень редко я вспоминаю всё и от этого становиться неприятно.

- Зачем тогда ты опять хочешь вспомнить?

- Я не хочу, но если расскажу именно тебе, то неприятно уже не будет никогда.

- Ты ошибаешься. Я такой как все и ничего не случиться. Я выслушаю, ты выскажешься, но завтра опять всё вернётся. Ты нашла не того слушателя.

- Неправда, неправда, не ври…, - она чуть не плачет. – Я поехала с тобой только за этим. Зачем ты так со мной?

- Прости, я не хотел тебя обидеть, но иллюзии страшная вещь.

- Нет. Мои иллюзии не могут быть для меня страшными. Они мои и значит есть только пока есть я. Как же они могут навредить сами себе? Мы с ними друзья и друг другу помогаем.

- Ну что ж, тогда говори. Я даже поверю всему, что ты скажешь.

- Хорошо я скажу. И даже можешь не верить. Это неважно. Я просто расскажу тебе об одной маленькой девочке, которая долгое время не знала что она девочка. Я не буду говорить о том, была ли она счастлива. Понятие счастья слишком абстрактно и в мире, где жила крошка, места ему не находилось. Там правили разум и логичность. Это был правильный мир. Мир, который самоорганизовался, самодисциплинировался, разложился по полочкам, самоограничился и нашёл место среди себе подобных. Только так он мог выжить и девочка, наверно должна была быть довольна. Благодаря этим «само», она выросла и…. – Женщина, смотрит на тонкий фужер, касается губами его края и продолжает. – Но она не смогла быть благодарной. Появился человек, который презирал этот мир. Он был не самодисциплинированный, не самоорганизованный, не….. Одним словом кругом одни «не». Но он сказал девочке, что она девочка. Он рассказал ей кем она может стать. Конечно, он её обманул. Та, кем она могла стать была ему не нужна, но дурочка поверила. Человек говорил очень красиво. Он добился чего хотел. В один день, в один час и в одну минуту она всё бросила и ушла в его сказку. В глупую и жестокую небыль. Что было дальше догадаться нетрудно….

Женщина замолкает, выуживает из салата кусочек ананаса и повертев его на серебряной вилке бросает обратно.

- Да действительно нетрудно, - соглашаюсь я. – То, что небыль глупая и жестокая девочка догадалась не сразу. В первые дни всё было красиво и ярко. Потом чуть более тускло, позже чуть более жестоко и под конец закончилось совсем. Её просто выбросили. Попользовали и, когда гарантийный срок вышел, отправили в утиль. Она обижалась, плакала, просилась обратно, но поняла, что в сказку дороги нет и попыталась вернуться в свой серый, скучный мир. «Пусть там не так празднично, - думала она, - но, по крайней мере, тепло и сухо».

- Да именно так она думала, - кивает женщина.

- Но тот мир её тоже не пустил. Такая она была ему не нужна.

- Не нужна, - Женщина снова выуживает кусочек ананаса. – Очень долго она была не нужна нигде, а потом….

- Потом вспомнила, что она Женщина, - перебиваю я. – И это очень много.

- Нет, это очень мало, - не соглашается она.

- Много, - настаиваю я. – Не заставляй меня в тебе разочаровываться.

- Спасибо, - она улыбается и кладёт в рот янтарный, сладкий кусочек.

- Не за что. Я же обещал, что поверю всему. Правда, твоя сказка неоригинальна и я немного расстроился. Но это ничего. Ты не настаивала на конкретике и я сам могу что-нибудь домыслить.

- Например что, - женщина обижается.

- Скажем так…. Тот мир, в котором ты жила был прекрасен и удивителен. Он был интересен, красочен и увлекателен, а человек которого ты встретила – уродлив, скучен и ворчлив. Он тебя бил и унижал с самого начала, но ты бросила прекрасную сказку и ушла к нему, на обочину. Пусть будет так.

- Нет, так не будет. Ты переставил с ног на голову и думаешь, что это оригинально. Это просто глупо. Так не бывает, и ничего оригинального здесь нет.

- Да, так действительно не бывает. И, наверно, это не оригинально, но на большее у меня не хватает фантазии. Я же говорил, что ты опять встретила серую посредственность.

- Так зачем ты пытаешься сделать то, что не можешь?

- Потому что мне это нравиться. Я же делаю это для себя и никому не навязываю. Ты придумала свою сказку, я свою. Я поверил в твою, а в свою верить не прошу. И знаешь что…. Давай пить шампанское. У нас обоих это получается намного лучше….

- Молодые люди вы ведь старика не прогоните.

Голос не старый, но треснутый. Он принадлежит мужчине, что стоит у порога нашей кабинке. Его широкий пиджак занимает весь проход, а самого человека под этой одеждой немного. Зачем такой балахон - Женщина не понимает.

- Зачем вы это надели, - спрашивает она и мило улыбается.

- Я всегда его сюда одеваю, - отвечает гость и садится за столик. – Это пиджак моего отца и, когда иду играть, всегда его одеваю.

- Он приносит Вам удачу, - понимает женщина.

- Да ни черта он не приносит, - кривится мужчина, - Но это пиджак моего отца.

В то, что у этого субъекта был отец, я не верю. Слишком старым он не выглядит – от силы лет пятьдесят, но родителей у подобного типа не может быть в принципе. Нет он мне не не понравился.

- Я кажется, понял, - говорю я. – Вы делаете это назло.

- Вот именно. Как вы догадались? Вы же не наши. Это для этих я, - мужчина обводит широким жестом абсолютно пустой зал и зло смотрит на двух усталых крупье, - местная достопримечательность. Это они меня как облупленного. А вы откуда знаете?

- Просто догадался. Не знаю почему.

- Нет, вы знаете. Такие как вы всё знают. Только….

Мужчина виновато хмурится.

- Простите. Я не хотел….   Честное слово не хотел портить вам вечер. Или утро. Да какая разница. Я смотрел на вас и думал: «Как хорошо, что они приехали в наш город». Глупо, да? Но вы мне понравились. Я хотел с вами поговорить, посидеть…. Только я сегодня опять выиграл.

Мужчина горестно вздыхает, почти всхлипывает и достаёт из глубины своего необъятного пиджака бутылку «Бордо» семьдесят восьмого года.

- Давайте выпьем.

- С удовольствием, - соглашаюсь я и хочу позвать официанта с чистыми бокалами.

- Нет, - обрывает мужчина мой жест. – Давайте выпьем так, из горла. Помните, как сопливыми мальчишками в подворотне «Агдам». Боже, какой он был замечательный!

- Давайте, но только потом Вы обязательно расскажете, почему ваши выигрыши Вас так огорчают.

- Идёт, - соглашается мужчина и профессиональным хлопком по дну бутылки выбивает пробку.

Мы выпиваем, и он говорит.

Всё дело в том, будь оно не ладно, что мне катастрофически везёт. Понимаете, во всём. Я никогда не был чем-то особенным. Просто пацан, обыкновенных родителей. В четырнадцать начал курить, в пятнадцать заниматься боксом, в шестнадцать…. Всё как все. Учился, женился – обычный совковый инженер. А потом совок закончился и я стал зарабатывать деньги. Нет не так. Я не пытался их зарабатывать – они сами ко мне липли. Человек не может совсем ничего не делать. Но я делаю самую малость, а получаю максимум. Всё, что случается обязательно приносит мне деньги. Институт в котором работаю благополучно сдыхает –открываю ЧП. Ничем особенным в нём не занимаюсь, а через два года СП. Работаю ещё меньше и в результате банк. Что бы в стране не происходило – путчи, дефолты, какая угодно мутота – я непременно на этом зарабатываю. Я так больше не могу. Я разогнал всю охрану, хожу во все злачные места, лезу в любые авантюры и зарабатываю, зарабатываю, зарабатываю. Этот кошмар меня доконает.

- Но почему? - не понимает Женщина.

- Я боюсь, я смертельно боюсь, - говорит мужчина и пускает бутылку по второму кругу.

- Чего? - опять не понимает женщина. Из горла она в этот раз не пьёт. Одним большим глотком освобождает от шампанского фужер и наливает в него вино.

Дождь на улице кажется утихает.

- Деточка, разве ты не понимаешь? – мужчина удивляется. – Ну ладно, давайте расскажу вам одну местную легенду. Здесь недалеко, сразу за окружной, на холмах стоит старый замок. Точнее то, что он него осталось. Так обваливающаяся башня и груда камней. А когда-то это было да! Собственно весь город с этого замка начался, а принадлежал он графу - фавориту короля.

Говорят, что не было в те времена более удачливого и красивого человека. Он родился в старой дворянской семье и с колыбели был обречён на успех. В год граф стал генералом, в четыре сел на коня, а в пятнадцать был представлен ко двору. В своём замке он практически не жил, но слыл среди местных, чем - то вроде живой легенды. «Наш граф обедал у короля», «наш граф покорил герцогиню такую-то, да виконтесу такую-то», «наш граф выиграл сражения там-то, да наголову разбил того-то». Его любили все – редкий и уникальный случай. В его жизни не было ни одной неудачи. Среди недели он соблазнял красавиц, а по выходным отправлялся на войну.

В тридцать этот счастливец женился на самой красивой женщине страны, а в тридцать три неожиданно приехал в своё родовое гнездо. Его сопровождали две телеги с непонятными бочонками. Один из них немного прохудился, и на дорогу сыпался странный серый порошок. Порох в те времена только-только изобрели и крестьяне долго гадали, что это за причуда хозяина, что за странный песок, который потребовался ему в таком количестве.

А ночью прогремел чудовищный взрыв.

За одну секунду замка не стало, и возвышалась над дымящимися развалинами лишь одна покорёженная башня. Торчала она, как старый гнилой зуб больной старухи и на самом краю, держась за горячие камни,   стоял граф. Он был по-прежнему красив, удачлив и плакал. Внизу начал распространяться пожар и, посмотрев на его острые языки, граф бросился в пламя.

Вот так то девочка, а ты говоришь «чего».

Мужчина перевернул опустевшую бутылку горлышком вниз, посмотрел на задумчивую каплю, задержавшуюся на краешке стекла и достал из бездонного пиджака новую «тару». Опять «Бордо» и опять того же года.

Мы снова пьём «вкруговую» и женщина говорит:

- И всё-таки я не понимаю.

- А ты, - спрашивает мужчина у меня.

- Наверно.

- Не ври. Ты понимаешь, - сердито говорит он и встаёт из-за стола.

С нами мужчина не прощается и когда идёт к выходу его безразмерный, ужасный пиджак укоризненно раскачивается из стороны в сторону. На столе остаётся полупустая бутылка дорого вина, и я с грустью думаю о том, что никогда больше не смогу пить эту марку из бокалов.

Дождь на улице почти закончился.

- Поехали, - говорю я женщине. – Нам надо успеть.

- Куда? И почему успеть? - спрашивает она.

Я не отвечаю.

Мужчина не обманул. Башня действительно похожа на гнилой зуб. Земля вокруг неё превратилась в серую больную десну, а хмурое небо обдаёт несвежим, старческим дыханием. Камни затянул налёт тёмно-зелёного мха и лишь на самой верхушке, на той площадке откуда, наверное, спрыгнул граф, их поверхность отполирована до зеркального блеска. «Зуб» ещё живёт, ещё что-то перемалывает своей рабочей частью. Вот только что? Сейчас узнаем.

Женщина подходит к самому краю и смотрит вниз.

- Отсюда он бросился?

- Да. Ты разве не чувствуешь?

- Что?

- Его тоску и страх.

Она пожимает плечами.

- Не знаю. Нет. Я его не понимаю.

Я обнимаю её сзади. Разворачиваю к себе. Прижимаю к холодным камням и рывком задираю юбку. Вхожу.

- Что ты чувствуешь?

- Тебя. Во мне. Хорошо. Я ждала этого.

- Нет, что ты чувствуешь?

- Не говори…. Я не могу говорить…. Не спрашивай…. Я давно этого ждала. Не надо много говорить…. Не надо сейчас говорить.

- Что ты чувствуешь?!!!

- Ну хватит! Камни холодные! Поехали в гостиницу. Не обижайся, ладно.

Дождь закончился.

Опять серая лента шоссе, но светло и нет дождя. В этот раз он ушёл слишком быстро и невовремя. Иногда это с ним происходит. Наверное я, что-то делаю не так и он хочет мне об этом сказать.

Я его не понимаю.

В машине по-прежнему кто-то есть, но направо смотреть не хочется. Оттуда ползёт синий сигаретный дым и доносится голос. Что он говорит - не разобрать. Кажется там живут испуг и маленькая надежда,   извинения и обещания. Большая ошибка.

Свой шанс я опять упустил, и Женщина уснула до следующего дождя. Но совсем она не ушла и значит, есть надежда, которую нельзя потерять. Без которой я стану тем кем есть на самом деле – старым, усталым, злым и эгоистичным удачником. Этого я ещё не хочу.

Сейчас мы приедем в гостиницу, и я скажу спутнице что-нибудь ободряющее, улыбнусь, отправлю в душ, а потом, воспользовавшись моментом, уйду. Я оставлю ей на столике немного денег, оплачу номер за неделю вперёд и поеду в ту сторону куда ушёл дождь.

Удивительно, но самое главное для меня - ни разу не посмотреть ей в глаза. Тогда Женщина, что уснула не уйдёт окончательно. Она останется спать в этой гостинице и не будет никакой «плечевой», что подобрал в придорожном гадюшнике богатый дядя, не появится на месте грустного банкира опустившийся бомж, изливающий остатки души первым встреченным в третьеразрядной забегаловке, и не состоится неудачный секс на загаженных развалинах кирпичного завода среди физиологических следов человеческой жизнедеятельности. Всё останется так как я хочу и так как мне это надо.

А. Швед.