рай в сортире

- За что ты меня ударил?

Она держала руку на пылающей щеке и недоуменно хлопала ресницами, ища почти испуганными глазами на его лице признаки ярости или гнева, но не находила ничего такого. Ее приятель сардонически улыбался, вытесняя своей неуместной при сложившихся обстоятельствах улыбкой из ее ума всякое рассудочное понимание происходящего.

- Я больше не хочу тебя, Ника. - И чуть подумав, добавил. - Так-то.

Потом он почесал у виска полусогнутым указательным пальцем.

-   Что на тебя нашло? - Она начала беспечно (как могло показаться со стороны) застегивать на себе те части одежды, что до этого были подвергнуты процедуре обратного характера. - Тебе не нравятся мои ноги?

Она выжидательно посмотрела на него.

На следующий день они поженились.

-   Микаль, - (по настоящему его звали Михаилом, но она предпочитала называть его так), - неужели ты всерьез полагаешь, что это нас сблизит еще сильнее?

-   Не только полагаю, - ласково говорит он, накручивая локон ее волос себе на палец и нежно рассматривая профиль ее лица, - а просто уверен и никто меня не переубедит.

Она медленно думает. Все это так странно. Но она все-таки очень любит его. И потом... всего лишь месяц. Их медовый месяц.

Это был обычный, (видавший виды или просто, не мало повидавший на своем веку...) общественный сортир, из тех не ухоженных общедоступных отхожих мест, которые сложно обратить в источник коммерции и использовать для сбора дани с очень нуждающихся - в этом смысле проще отстроить новый, чем ремонтировать и приводить в надлежащее состояние, что радует глаз и ласкает ноздри, когда погружаешься всем телом в атмосферу облегчительного покоя; в тридцати восьми километрах от городской черты, на оживленной только по выходным дням рыночной площади (надо было бы сказать - площадке), в одном из многочисленных районных центров; сортир, который они арендовали на месяц у администрации рынка. Не очень дорого. Любовь, крепкая и настоящая стоит гораздо больше, несравненно дороже.

Всего-то - месяц.

Администрация, в сурово-сонном лице директора рынка не очень возражала на этот счет, может быть потому, что цель аренды всерьез не оговаривалась. Лишь бы был соблюден порядок. Ну, это, разумеется без возражений.

Чистота отношений в семейной жизни - основа брака. Может быть его главный оплот.

-   Позже ты поймешь, что я был прав.

Она вздыхает. С милым рай и в... Женщины по своей природе вообще способны на такое самовнушение! Просто диву даешься. Например, чего-нибудь напридумать себе эдакого. Или надумать. Такие выдумщицы...

Но тут, конечно, ситуация.

Раскладушку поставили одну, у стеночки, подальше от самых отхожих мест. Туалет, к некоторому облегчению молодой супруги оказался все-таки женский. Как-то почище. Или более знакомо.

В дверь, которая, впрочем, с большой натяжкой оправдывала свое название, был врезан замок.

Часть стены возле семейного ложа пришлось закрыть пленкой, чтобы вделать в нее некое подобие вешалок для одежды. На пленке настояла Ника: стены их временного обиталища оказались несколько подозрительными на предмет стерильности. Не правда, что стены не умеют говорить, а только слушать в особых случаях - их стена была очень даже красноречива, но говорила она первые пять дней (и ночей так же) почему-то голосом Ники; все-таки молодым приходилось спать в очень тесном сближении не только друг с другом, но и с ней. И не смотря на пленочное заграждение, стена наводила на разные мысли, которые с трудом задерживались в голове и находили свои громоподобные пути через аккуратный ротик девушки. Водопад. Что ни слово - нектар или роса, что обильно струится и ниспадает в ущелье, бурля у подножия скал неистовством разгоряченной в склочных и противоречивых чувствах хорошо сдерживаемой стихии.

Раскладной столик. С высохшими крошками хлеба и скрюченными колбасными обертками. Не гаснущая в полумраке голая лампочка, затянутая застарелой паутиной.

Утро.

-  Это не место для человека, - говорит она, сидя впровалку на раскладушке и держа в руке широкий стакан с бесцветной, но придающей смутную надежду жидкостью.

Микаль, что сидит рядом, молча чокается с ней и опрокидывает содержимое своего стакана себе в глотку.

Она не может пить так резво. От нахлынувших впечатлений ее сташнивает прямо на сырой цементный пол и часть практически пустого стола. Отдышавшись, она говорит первое, что приходит на ум.

-   Я люблю тебя, Микаль.

Потом она плачет.

Но в их отношениях все стабильно. Микаль никогда не оставит ее ради другой. Вслух об этом, конечно не говорится.

-  Сколько мы уже здесь, милый? - Взгляд, который скользит не по потолку, а по ощущениям, что были только что пережиты. Они лежат, обнявшись, тесно прижавшись друг к другу обнаженными телами.

-    Мне надо пописать...

Можно сказать, что четыре недели пробежали не заметно.

Табличка с наружной стороны двери, извещающая вероятных посетителей их самоотверженного одиночества, что туалет на ремонте, избавила их от постороннего вмешательства в частную жизнь.

Они развелись через полтора года. Нику все время тянуло на любовь в туалете в их благоустроенной квартире, которую любезно предоставили молодоженам родители Михаила.

Но развелись они по другой причине: просто не сошлись характерами.