Золотой песок. Из книги Кунилингус золотой дождь

… Весь берег укрыт желтым песком, таким желтым и ярким, что уронив какую-нибудь золотую безделушку, шансов найти ее уже не оставалось.   Уверен, что он сам наполовину состоит из золотых крупинок. И только леность шоколадистых аборигенов мешает им сказочно разбогатеть.

От океана к тебе ведет узкая строчка следов, отпечатков твоих маленьких ножек. Эта пунктирная линия связывает тебя с океаном, таким тихим и ласковым сегодня.

Прозрачный вблизи, поодаль он наливается бирюзой, и лишь в самой дали приобретает голубоватый оттенок, сливаясь с прозрачной синевой неба.

Ты искупалась еще утром, когда никто не мог тебя увидеть, кроме меня, разумеется, и теперь, по мере прилива, океан неторопливо поглощает оставленные с утра следы. Явный эротоман, он не спешит, неторопливо, но неотвратимо приближаясь к этим сладостным отросткам твоего загорелого тела, оставившим изучаемые им отпечатки.

Судя по продолжающемуся приливу, процесс ему нравится. Эти игры я уже знаю, поэтому и не ревную: через пару часов он доползет, обессилев, почти до твоих ног, и ты, избалованная его вниманием и разморенная разошедшимся зноем, задумчиво опустишь в прогретую воду палец ноги, как бы оценивая пыл несостоявшегося любовника.

Я вздыхаю, понимая, что это всего лишь притворство и демонстративный показ взаимного безразличия и показной порядочности.

Я точно знаю, что вечером, уже после пышного заката, обрушивающего на зрителя водопад буйных красок, когда обжигающее светило погаснет, наконец, в толще воды, ты будешь отдаваться ему самым бесстыдным образом, подставляя для его ласк самые сокровенные выпуклости и впадинки своего тела…

Ты шлепнешь ступнями по поверхности воды, будто русалка хвостом, и исчезнешь в его водах. И сердце мое привычно замрет и застучит, отсчитывая секунды твоего отсутствия. Ты прекрасно знаешь , что я чувствую и, кажется, тебя это даже забавляет. По крайней мере, мне кажется, что с каждым разом ты исчезаешь все дольше и дольше.

Наконец, когда я уже точно убеждаюсь, что ты утонула  и лихорадочно соображаю, что мне делать, нырять ли вслед со слабой надеждой наткнуться на твое бездыханное тело или бежать за помощью, ты появляешься на поверхности.

Я не могу видеть четко твоего лица, но уверен, что ты слегка оборачиваешься и насмешливо улыбаешься, увидев, как я напряженно выглядываю в отблесках воды твое тело. Тут я обычно завожусь и не выдерживаю: это ненасытная и похотливая масса теплой соленой воды пользуется недозволенными приемами, которые недоступны мне. Она может поглощать тебя всю, облизывая твое тело своей соленой влагою…

Я не такой пловец, как ты, я не могу догнать тебя в воде, увы, дитя степей, поэтому я просто сержусь и машу тебе: мол все, вылазь, пора и честь знать. Ты прекрасно все видишь и понимаешь, но выходя из воды, изласканная этим жидким сладострастным чудовищем, ты изображаешь неподдельное удивление: «Как, разве ты звал меня? Я ничего не видела и не слышала…»

Увидев мое сердитое лицо, ты примирительно касаешься губами моей щеки. Они предательски теплые и я с ужасом понимаю, что ты добилась-таки от плещущегося чудовища всего, что хотела.

Твое тело все покрыто изумрудами капелек морской воды, они отсвечивают отблесками заката, и мне начинает казаться, что это океан подарил тебе это платье. У чудовища явно мужской вкус: все прелести твоего тела вызывающе открыты и отдельные капельки не прикрывают, а наоборот, подчеркивают его достоинства.  

Я подаю тебе полотенце, нет, я накрываю твою спину, всю в бисере его сказочного подарка, но ты, словно почувствовав эту потерю, поводишь плечами, и оно соскальзывает тебе под ноги. Тебе тепло, и ты не хочешь стирать со своего тела это ощущение свежести. При всем желании я не смогу его дать, как бы ни старался: мои старания жарки и изнурительны, как только может быть изнурительна жаркая тропическая ночь. Не в силах прервать начатое, приходится лишь смахивать капли пота, так невовремя капающие со лба… В это время начинаешь вдруг некстати вспоминать о снеге и ласковом мартовском солнышке средней полосы. Здесь же снег и лед можно увидеть лишь в морозильнике, и ты с тоской досасываешь во рту последнюю льдинку, выловив ее со дна стакана с дорогущим соком…

Но это все будет потом…

Сейчас ты, неприступная и желанная, распростерлась на шезлонге, с какой-то лишь тебе доступной кошачьей грацией изогнув свое расслабленное тело и дремлешь…

Или это мне кажется?  

А на самом деле ты, повинуясь вечному инстинкту, заинтересованно рассматриваешь достоинства резвящихся вдалеке мужчин?

Да, так и есть: время от времени твои длинные ресницы подрагивают и приоткрываются, стоит лишь какой-то особи мужского пола приблизиться чуть ближе, чем обычно. Я знаю, это природа, но ничего не могу поделать с собой: эта твоя привычка поглядывать на мужчин до сих пор меня бесит. С возрастом я имел возможность убедиться, что все женщины живут по принципу непрерывного отбора кандидатов на доступ к ее телу. Обладая красивой женщиной, ты становишься рабом своих чувств, и, в бессилии что-либо изменить, лишь терзаешь ее претензиями и подозрениями. Никогда не мог в это поверить, но большинству женщин, похоже, это нравится: быть такой привлекательной для всех, ловить алчущие взгляды со всех сторон и, в тоже время, убеждаться в мучительной преданности и страданиях своего избранника.

Солнечные ожоги этого немилосердного ко мне солнца  - ничто по сравнению с ожогами моего сердца, которыми наградила меня ты…

Но сейчас… У меня нет сил ревновать. И кажется, даже нет сил чувствовать.

Я лежу в тени твоего шезлонга, укрывшись двойной тенью, и в мире нет сил оторвать меня от поверхности, которая так удачно приняла форму выпуклых частей моего тела. Я весь растекся по песку, слился с ним в единое целое…

Ты, кажется, спишь, ты устала от любви, от взглядов, от желаний… И я могу забыться, пока поблизости никого нет…

Ты спишь, и сплю я.   До вечера, когда все вокруг вновь оживет и забурлит, еще далеко.

Спи…

Спи, мое чудо и мое мучение.