Тынс Пынс глава девятая

ДЕВЯТАЯ СЕРИЯ

Они приходят, нет – они приплывают, как бледные змеевидные рыбы: ты стоишь, смотришь на воду, и вдруг видишь одну, другою, а вскоре и весь ручей заполняется рыбой, волны – ее извилистые движения, она собралась на нерест, она будет метать икру в твоей памяти. Это сны.

Душно ли, жарко в комнате, или, наоборот, одеял не хватает, чтоб защититься от холода, все одно: ты идешь по песку босиком. Потом - по камням, неудобным и колким, потом – по траве, что щекочет кожу, и, наконец, по воде, как по льду – по воде, боясь оступиться. Сны не дают тебе отдыхать, сны не дают оставаться на месте. Они гонят тебя то в поисках друга, то в поисках дома, то из дому – от врагов и чудовищ, а после ты узнаешь, где зарыты сокровища, и, конечно, идешь их искать. Среди весенних кустов в землю врос конец радуги, а неподалеку смеется обнаженный любовник: он ждет тебя, он хочет тебя. Алый автомобиль мчится между деревьями, чтобы сбить тебя с ног, а там, куда ты бежишь, тебя поглотит вход в подземелье, темные узкие лабиринты. Крепко зажмуриться и тряхнуть головой, - все, ты свободен. Но это тебе только кажется, потому что тебе не покинуть ночной квартиры: вряд ли ты встанешь, оденешься, соберешься и выбежишь в город. Единственный путь – снова в сны. А там – куда хочешь. Куда только сможешь.

Город смеется, потому что ты спотыкаешься; ведьма и демон появляются у тебя за спиной. В сумерках, вдалеке кто-то крылатый бросается с башни, но это не ангел. Между домами яркими красками вспыхивает, расцветает рассвет. Твои руки покрываются серебром, а с неба глядят внимательные глаза. Ты можешь уйти, но завтра ты снова уснешь, и послезавтра, и через два дня, и почти каждую, каждую ночь. И даже если кто-то любимый и теплый дремлет рядом с тобой, у него – свои собственные путешествия.

…

- Что ты здесь делаешь?

- А ты?

Он улыбнулся, разглядывая заспанную и теплую мордочку Лизы. Конечно, она не совсем человек. Она превращается то ли в кошку, то ли в лису, она колдует, она выдумывает испытания своим знакомым, она все это подстроила, глупая, она не понимает, что этим запутывает сама себя, но, по крайней мере, она знает как отсюда выбраться.

- Понятия не имею, - нервно бросила Лиза.

- Ты обманываешь меня?

- Делать мне больше нечего, - она отползла, прислонилась к стене, и, похоже, надулась.

Андрей ей не верил. Она понадеялась, что в пещере все наконец разглядят духов, о которых она убежденно и увлеченно рассказывала. Замкнутое пространство провоцирует галлюцинации. И она уговорила мальчишку… «Наркотик? – осенило Андрея, - Вот это да…» Он и не подозревал, что у Лизы есть такие возможности. А потом затащили его в лабиринт. Ваня и Валя – крепкие парни, и слушают Лизу во всем.

- Привет, - встал над ним Валентин, протягивая дружелюбную руку.

- Еще этого здесь не хватало, - пробурчал, как всегда недовольный, Иван.

- Молчи, - сказала ему Айон с самым серьезным видом, - Он пришел нас спасти.

Лиза фыркнула. Вот ведь кошка!

- Ты знаешь, как выйти? – по-деловому спросил Валентин.

- Я не помню как лез. Да и потом, я сюда не по доброй воле попал. Потерял сознание, а пришел в себя в темноте.

- Мы тоже не по доброй воле… - задумчиво произнесла Айон.

- Я думаю, все из-за Лизы, - сказал Андрей. – Ей так нравится необычное. Авантюристка.

- Можно подумать, мне очень приятно здесь с вами торчать! – выкрикнула Лиза.

- Актриса, - вывел Андрей.

- А мы ее сейчас скрутим, - сказал Иван, - и пускай раскалывается.

- Я тебе скручу, - пригрозила Лиза.

- Мы все равно сильнее. Правда, Валентин? А если будешь молчать или врать, то тебя ждут страшные пытки.

- Я не позволю к ней прикасаться, - заявила Айон.

- Кто тебя спросит!

- Мы будем ласково, - с улыбкой сказал Лизе Андрей.

- Да пошли вы, - процедила та, поднялась и скрылась в коридоре.

- Не уходи далеко! – выкрикнул Валентин, и обратился к остальным: - Довели человека.

- Сволочи, - сказала Айон. – А если она пропадет?

- Она не пропадет, - возразил Иван. – И мы не сволочи. В таких-то условиях. Удивительно, что мы еще друг друга не поубивали.

- Опять ты о своем! – Айон задумалась. – Кстати, вот интересно: «убить» и «любить» – это одного происхождения слова? Звучат-то похоже.

- Здесь никто никого не любит, - сказал Валентин.

- Почему же. Я всех вас люблю.

- Никто тебе, Андрей, не поверит. Будь у тебя оружие, ты бы первый…

- Это у тебя возрастное, Ваня. Когда ты подрастешь, и поймешь, что значит любить…

- Может, в этом все и дело? – перебила Айон Компотова. – Поскольку мы не любим друг друга, мы не способны объединиться. Нам не хватает общей силы, чтобы прорваться наружу.

- Это теория, - бросил скептически Валентин.

Лиза показалась в проеме.

- Будь я здесь не с вами, - медленно проговорила она, - а с любимым человеком, мы бы выбрались очень быстро.

- Каким образом? – поинтересовался Валентин.

- Самым естественным, - лицо Лизы было как камень.

- Я же говорила! – торжествующе воскликнула Айон.

…

С ней не однажды это случалось, и хотелось сейчас: внезапная близость с незнакомым еще человеком, но узнанным, точно они явились из одной и той же страны, недоступной другим, посмотрели друг другу в лицо, поняли, вспомнили, и решили быть вместе. Головокружение, вседозволенность, вседоступность. Чувство предназначения. Она никогда не признавалась в любви, да и не в любви было дело, точнее, не в том, что создает кругом мужчины и женщины плотный и жаркий кокон;   наоборот, то, что происходило – выталкивало из тела, заставляло летать там, где, может, живет единственное бесконечно счастливое, неразделенное существо. Глубина неба, пронизанность светом. Смех – это звон, который становится глуше и реже, когда превращается в стук мужского или женского сердца. Она закрывала глаза, и то, что приходило ей, уже не объяснялось удерживающей на земле последовательностью, но ощущалось как единственно правильное – Настоящее.

Итак, она закрывала глаза, и теряла границу, не знала, был ли тот, кто прижимается к ней, водит ладонями и губами по ее телу, - был ли он другим независимым от нее человеком, или же реализованной ее мыслью, воплощенным желанием, или - она являлась его инструментом, рождающим эту песню, эту буйную радугу, это тепло. Она видела перед собой заснеженную дорогу, черные ветви берез и фигуру в плаще впереди. Она так хотела ее догнать! Она быстро шла в такт движениям по другую сторону мира, она стеснялась бежать, но отрывалась уже от земли, у нее дух захватывало, и она вдруг понимала: тот, кто впереди – это она сама. Та, кем суждено ей быть за пределами суматошного сновидения, что умудряются называть жизнью.

И тогда слезы наворачивались на глаза, и тогда ей хотелось, как сумасшедшая – хохотать, и все сияло перед ее обновленным взором, и она смотрела в лицо мужчины над нею и не могла оторваться, и обнимала так крепко, точно хотела проникнуть в него, и могла наконец подумать отчетливо: «Я люблю тебя».

Потому что она возвращалась домой.

…

«Вот ведь черт! » – пришла в себя Натали на вершине Воскресенской горы, слева – купол костела, справа – черные башни неработающего собора, вдалеке белел и серебрился старообрядческий храм, а кругом, между тем, смеркалось. Она попыталась восстановить ход событий: Паша ушел, она торопилась за ним, но он шагал широко, а ей, на каблуках, неудобно было бежать, и она стеснялась позвать, к тому же, ей требовалось то ли спросить, то ли сделать что-то совсем нехорошее… Самое главное вылетело у нее из головы, а потом она обнаружила, что потеряла пакет, но она как раз ощутила голод, и, поскольку забыла деньги, вовсе не прочь была выпить йогурт. И вот, пока она озиралась, пробовала позади разглядеть белизну выроненного пакета, Паша успел скрыться с глаз.

Смеркалось, и город развернулся внизу манящими острыми крышами, извивами улиц, целлофановым блеском реки вдалеке, огнями угрюмых деревянных домов. Натали поняла, что пора возвращаться. Домой, в безопасность. Но спускаться по старинной неровной брусчатке она опасалась – еще сломает каблук, а потом как?.. и она отправилась на остановку, которая находилась дальше, но зато на пути к ней не предвиделось препятствий. Широкая пешеходная улица была необычно пуста, даже собаки не лаяли. Натали пожалела о том, что никого нет с ней рядом. А если маньяк? Она знала, что привлекает внимание такого рода мужчин. Неуверенностью и ломкостью в сочетании с короткой юбкой она производила впечатление жертвы. Оставалась еще половина пути, и она горячо надеялась, что никого так и не встретит, но, как назло, из глухого заросшего переулка вывернул молодой человек. Голова его была чисто выбрита, а в руках он держал несколько толстых книжек.

«Нет. Нет», - подумала Натали.

- Простите, девушка, - обратился к ней молодой человек с явным намерением преградить ей путь.

- Спасибо, не надо, - пробормотала Натали, отмахнулась тонкой рукой, неуклюже обошла встречного и ускорила шаг.

- Но я хочу вам помочь! – воскликнул молодой человек. Догонять Натали он все же не стал, и она облегченно вздохнула.

«Это всего лишь кришнаит», - уговаривала она себя, но что-то ей подсказывало: у молодого человека, определенно, была зловещая улыбка.

Наконец послышался шум машин, улица развернулась площадью. Неожиданно зажглись фонари, - Натали вздрогнула. Ей требовалось перейти на другую сторону, но светофор ритмично мигал желтым, уже перейдя на ночной режим, а поток автомобилей все не прекращался. Машинально Натали посмотрела себе на запястье: ну конечно, часы она тоже забыла. Она вцепилась в потертую сумочку, что висела у нее на плече: еще не хватало ее потерять! Улица вдруг опустела, и Натали удалось перебежать к остановке. Людей там не оказалось. Неужели так поздно? Она посмотрела наверх: небо приобрело почти черный цвет, правда, с непонятными разводами. Похоже, что-то творилось со временем: ночь наступила слишком быстро. Или Натали уже не отслеживала происходящего, периодически проваливаясь в небытие?..

Она совсем не хотела сойти с ума, терять контроль над собой. Нужный автобус не шел. Подъезжали другие, готовые доставить на Степановку, или в Академгородок. Потом прекратились и эти. Натали пожалела, что не села ни на один. Ей оставалось лишь добираться домой пешком.

Через гору, по короткой дороге она идти побоялась. Спускаясь по лестнице, она вообразила, будто город, скрыв от нее людей и машин, словно бы затаил дыхание и ждет, что она станет делать. Она боялась, одновременно отгоняя от себя страх и убеждая в отсутствии реальной опасности. Даже если на нее и нападут, она обязательно выкрутится – не зря ведь ходила на восточные единоборства. «Ого-го! – бодро сказала себе Натали, - Как ударю коленом, а потом сниму туфлю, и каблуком, каблуком! » Но вот незадача, туфли были на ремешках. Она подумала, не найти ли ей кусок кирпича, и принялась рыскать взглядом. Фонари потускнели, горели через один: вероятно, свет убавляли, чтобы не мешать спящим. Натали пожалела, что в свое время не купила газовый баллончик, но в поле ее зрения попала тяжелая чугунная статуя вождя с протянутой рукой. Ей показалось, будто бы статуя только и ждет возможности соскочить с постамента… а там, под чугунный ботинок… баллончик тут не поможет. Разве что почитать «Медный всадник» в качестве заклинания… наверное, она хочет спать: надо же, какая ерунда лезет в голову…

Она не заметила, как свернула с проспекта на более темную и узкую улицу. Впрочем, здесь меньше шансов, что кто-то враждебный ее заметит. Она старалась ступать как можно тише, но каблуки все равно стучали, и в тишине – очень звонко. Порою ей чудилось, будто кто-то идет в такт ее шагам, и замирает, когда она останавливается. И вдруг вдалеке, между стенами черных домов, Натали увидела вспышку желтого то ли пламени, то ли света.

Она снова остановилась, но на этот раз не из страха, а из ощущения, что наблюдает нечто важное. Темная, человеческих очертаний фигура, склонилась над чем-то или над кем-то, и снизу вверх лилась, похожая на луч лазера, узкая полоса света.

…

Лиза вернулась быстро – через другой коридор. Но Валентин, вознамерившийся ее успокоить и поддержать, все не приходил.

- А! Так ему и надо! – зло сказала Лиза.

- Зачем ты так? – укоряюще произнес Андрей.

- Чтоб вы все сдохли, - сказала Айон.

- Вот именно, - подтвердила Лиза.

- Тебе от этого будет легче? – скорбно вопросил Андрей.

- Они прикалываются, - объяснил Иван.

- Ничего подобного. Мы совершенно серьезно.

- Лучше бы подумали, как отсюда выбраться, - Компотов выглядел обиженным.

- Мы сюда попали из-за Паши, - как само собой разумеющееся, сказала Лиза. – Значит, и выбираться нужно через него.

- Но он же умер, - искоса посмотрел на нее Андрей.

Но фантазия Лизы уже разогналась.

- Это смотря где он умер. А в другом месте живет и действует. Может быть, он сейчас рядом с нами, только мы не способны его разглядеть.

- Это что же, переселение душ? – вопрос Компотова остался без ответа.

- А ты можешь показать, где конкретно он находится? – спросил у Лизы Иван.

- Запросто. Вон в том углу, - она кивнула в самый темный, - Стоит и смотрит.

- Висит и смотрит, - уточнила Айон, пристально вглядываясь в густую тень.

- Лично я ничего не вижу, - заявил Андрей.

- Твои проблемы, - бросил Иван, и поднялся. – Сейчас пойду и задушу его. Чтоб неповадно было.

- Не вздумай, - пригрозила Лиза.

- Почему же?

- Он сильнее тебя. Он знает больше тебя. Он знает, что такое смерть.

«Господи, - думала Айон, положив голову на руки, в свою очередь, лежавшие на согнутых коленях, и чуть покачиваясь, - Господи, почему мы такие злые? Почему мы такие… одни в целом свете? Почему мы не можем думать о жизни, вместо того, чтобы все время говорить и думать о смерти?.. »

…

Дома у Лизы в спальне занавесок на окне не было. Солнце мешало смотреть телевизор, луна заставляла проснуться, или наполняла тревогой сны. Но хозяйка ничего не меняла. Зимним ясным вечером, когда Лиза ложилась спать, она видела в небе две колючих звезды, и знала, что это глаза Наблюдателя. Обращенная головой к окну, она запрокидывала лицо, и проверяла, смотрит ли он. Он – смотрел, и ей становилось весело и спокойно.

Когда она была маленькой, она думала, будто мертвые попадают на звезды.

В ночной черноте они внимательно наблюдают за теми, кто спит, и создают сновидения.

Она пыталась с ними договориться, чтобы те не насылали кошмаров и сохраняли ей память о том, кто она есть. При свете дня они казались заботливыми и понимающими. Покровителями, защитниками. Но с наступлением темноты они теряли как рассудительность, так и человеческое лицо. Каждый из них становился дырой в звездное и страшное пространство, а оттуда дул ветер, не давал удерживаться на ногах, заставлял спасаться и прятаться. Лиза воображала раскаленные пасти, злые глаза, синеватую неживую кожу; и вот она обнаруживала себя в одиночестве далеко от дома, никого в обозримом пространстве не наблюдалось, но она ощущала: сейчас кто-то коснется ее плеча холодной когтистой рукой, и тогда ей не убежать. Не дожидаясь нападения, Лиза бежала, и действительно – образовывалась погоня: оглядываясь, она замечала темные теневые фигуры, что едва не хватали ее за пятки. Но она всегда успевала спастись – просыпаясь.

Лишь через много лет до нее дошло, что лучше б ей бежать навстречу.

Но почему-то, когда приходили сны, она не могла вспомнить свое намерение, и ее снова преследовали.

…

А что же Паша?

Ему надоело бояться, и он стал привыкать к пустынному городу. Ночь навеяла философское настроение, и Паша снова нашел скамейку – дождаться того, что ему суждено. Человек ничего не решает. Мы не знаем, что будет с нами в следующий момент. С такими мыслями он застыл в неудобной позе, худой, похожий на богомола, а кругом, чуть подсвечиваемые голубоватыми фонарями, шевелились беззвучно листья.

Он не чувствовал себя мертвым. Живым, впрочем, тоже: события влекли его как сухой лист по ветру; - но раньше он думал, что смерть – это исчезновение, и сколько ему не рассказывали про переход в мир иной, он не особенно верил в подобные сказки. Сейчас мир вокруг не выгляден даже «иным» – слишком похож на пашино прошлое. Что, если Паша сейчас порежется, будет ли кровь? Боли, он был уверен, точно не будет. Он и тогда не почувствовал боли – лишь липкость, течение, истекание, странное ощущение ран, все равно что начать жить с постоянно приоткрытой дверью. Открытость двери – не ради ли этого он себя резал? Тело как замкнутое пространство, изношенное, потасканное, обязывающее о нем позаботиться. Теперь оно рассыпается, подобно сброшенному панцирю, истлевает точно старая кожа змеи. Паша не мог вообразить влажного медленного гниения: там где влага, там продолжается жизнь, а он очистил себя от этой необходимости, когда выпустил кровь. И теперь, сухой и жесткий, если он нарушит собственную целостность, то, вероятно, станет дрожащей серебряной плазмой, что развеется днем под воздействием света. И все?

Иссиня-черное, монотонное небо над ним неожиданно исторгло из себя кусок – такой же темный, истыканный звездами, но с отчетливыми границами, словно изломами пространства. Неторопливо кусок принялся принимать форму вроде морской звезды, при этом пятое, верхнее, если смотреть с места Паши, щупальце было заметно короче. Небо дрогнуло еще раз, и вот над Пашей повисло огромное многозвездное тело.

…

Комната давила белым низким потолком, резала пустыми углами, угнетала всей своей узостью, ограниченностью, плюс к тому – безысходно-серый цвет неба, это-то летом! Бледнокожий человек в постели сел, почесался, спустил на пол ноги с желтыми пальцами. То ли он был Валентином, но ему снилось, будто он Миша; то ли, наоборот, Мише только что снилось, что он Валентин; во всяком случае, этот выглядел лысоватым полноватым блондином среднего роста, с лицом отъевшейся лабораторной крыски. Значит, все-таки Миша.

Миша представил как тоненькая обнаженная девушка лет восемнадцати проскользнула мимо в ванную и включила воду. Зашумело в ушах. Он, стаскивая синие сатиновые трусы, прошлепал следом и повернул краны. Тугая струя ударила Мише в ладонь, горячие капли заставили вздрогнуть живот. Миша ущипнул большим и средним пальцем нежную воображаемую плоть, и, посмеиваясь, ощутил себя грязным животным. Невозможно, чтоб ее не было, - думал он, стоя под душем, - но если она существует, то – как?

Фантазия неслась неудержимо. Девушка жила здесь, одновременно с Мишей. Как и он она любила в теплое время года расхаживать без одежды. В тесной квартирке они то и дело сталкивались, и когда она маленькой грудью тыкалась Мише в торс, он замирал. Твердые от прохлады соски и шелковистость боков. Маленькая моя, - шевелились беззвучно губы, - что ты со мною делаешь? Она недоумевала, неспособная объяснить возникающие ощущения; потом отмахивалась от слишком тяжелой для ее юной головки мыслей, и выскальзывала из мишиных потных ладоней. Он тоже переключался, готовил, смотрел газеты – страницы с объявлениями о работе. Его то и дело откуда-нибудь выгоняли, и приходилось экономить. Вечерами он отправлялся в гости, где ему давали поужинать, или, по крайней мере, поили чаем. Но о девушках тридцатишестилетнему и с пустыми карманами Мише лучше бы было забыть. Не получалось. Все эти формы под юбками, брюками, блузками… ох.

В это лето ходили в обтяжку, в сиреневом, красили волосы в рыжий цвет. Он открывал окно, усаживался на подоконник на корточки, курил и смотрел вниз. Они его не замечали – конечно, кто будет задирать голову на восьмой этаж? Был бы первый, они бы могли попросить у него зажигалку, остановиться, поболтать. Потом зайти под предлогом попить вместе пива. Вон та парочка, например. Одинаковые как сестры. Он бы запутался в именах и застежках, а они теребили его тут и там, приводя в исступление. Но он бы сдерживался, контролировал ситуацию, стараясь достать их до визга, до воя, до натуральной истерики. Двух одновременно, Миша, а? Не слабо? Сигарета летела вниз, его по-прежнему не замечали.

Она подходила к окну, в основном отмечая, как отражается солнечный свет от темных окон противоположной девятиэтажки, и разглядывая в проходе между домами широченный овраг, переходящий в земляные улочки с избушками.

Миша, дышащий дымом – больной дракон, - норовил опять ее ухватить, приобнять, уволочь на лишенную ножек кушетку. Видел, что лапает воздух, - она пропадала. Чуял слабый, немужской запах душистых трав. Учиться ушла, студенточка. Хотя, какая летом учеба? Значит, на пляж. Валяется, поддается солнцу. Он зажимал ногами подушку. Не мог писать. Пробовал рисовать – тоже не шло. Ничего не мог. Машинально жевал сухое печенье. Почесывался. Тихо злился.

Вот и вся жизнь.

Ему опять захотелось курить, и он снова забрался на подоконник. Так странно, что другие заводят детей. Вон, у его бывшей, Ленки, тоже десятилетняя дочка. Не мишина. Другие, солидные, в шерстяных костюмах, на иномарках. Миша покачнулся с пяток на носки и обратно. Колобок, колобок, я тебя съем. Он не заметил, как она подошла. Хихикнула и нежными ладошками уперлась в спину. И надавила изо всех сил. Колобок-колобок. Он успел сообразить, что перекувырнулся в воздухе. Удивительное ощущение.

Шлеп.

Тяжелый такой шлеп.

Девушки с искаженными белыми лицами окружили Мишу, не решаясь подойти близко. Он лежал в искореженной позе, внизу растекалось липкое. И эти дурацкие сатиновые трусы. Он стоял, ощущая себя неожиданно легким, и глядел на себя самого. Валентин или Миша? Миша или же Валентин? Смерть – это страшная необходимость видеть непрерывные сны.