Применение орального секса в походно-полевых условиях (Истории первого секса)

Мой муж абсолютно уверен, что я ему не изменяла ни разу. И когда я отвечаю, смеясь, что изменяла раньше и сейчас изменяю, не верит. Между тем, говорю я ему истинную правду. Я ведь никогда не вру.

Не подумайте только, что я «прости господи» какая-нибудь. Нормальная женщина, дети-семья-магазины, дела и заботы. Как все. Со своими достоинствами и недостатками. И то, что я не хочу отказывать мужчинам, которые мне по сердцу — не думаю, что это мой недостаток.

То, что мужчинка хочет тебя, мудрено не заметить. Ромочка, мой нынешний возлюбленный, едва ли не сразу, как жизнь столкнула нас, начал уделять мне повышенное внимание. Несмотря на то, что при нем была его жена, на три года меня помоложе. Ромочкино стремление трудно было не заметить, а заметив, не понять. Я и заметила, и поняла, и разрешила ему дальнейшие ухаживания. Потому что — к чему лукавить — нравились мне и его высокий рост, и блестящий взгляд, и умные, обольщающие разговоры. Умел и до сих пор умеет Ромочка дарить мелкие сладкие комплименты. Впрочем, не только на комплименты он щедрый. Не скупердяй Ромочка и на подарках для меня не экономит. Это мне тоже нравится.

От осады он быстро перешел к атаке. Мы уже целовались, и в лифчике моем его ласковая рука путешествовала не раз. Я чувствовала, что его желание — у самой точки кипения, и уже имея некоторый жизненный опыт, знала, что если сейчас не уступить, выкипит мой дорогой Роман Константинович, разочаруется во мне, и чего доброго, я его упущу. А мне этого очень не хотелось. Чем дальше, тем больше он очаровывал меня.

Несмотря на разные перетрубации современной жизни, в нашем городе сохранился прекрасный художественный музей, и однажды я пригласила Ромочку сходить туда после работы, вечером, на знаменитую приезжую выставку. Ни его жена, ни мой муж интереса к этой выставке не проявили. Мы в то время уже дружили семьями, и наш поход выглядел вполне цивильно. Дружеское общение, так сказать.

В музее я убедилась, что Ромочкино терпение иссякает, что он готов в любом укромном уголке это дружеское общение перевести на качественно иной уровень.

Я и сама хотела того же. При объятиях его горячее тело обжигало меня сквозь одежду. Но, признаюсь, мне приятно было и помучить немного любовника. Я чувствовала себя маленькой девочкой, спокойно ведущей на веревочке огромного черного быка. Веревочка привязана к металлическому кольцу, продетому сквозь бычий нос, оттого-то бык такой смирный... Нет, я все же изрядная стерва!

Целовались мы в тот вечер, где только можно было. И где нельзя было, тоже целовались. Когда мы вышли из музея уже стемнело. И посвежело, хотя и стояло лето. Ромочка набросил на меня свой пиджак, и я почувствовала, что он дрожит. Не от вечерней свежести, конечно.

Мне стало жалко его. И себя тоже. Потому что — я в этом ни капельки не сомневалась — если я не удовлетворю его сегодня, наши отношения потихоньку скатятся к элементарной дружбе, похожей на холодный подслаженный чай.

Музей наш находится в живописном уголке, облюбованном городской «элитой». Длиннющий проспект, пустеющий к ночи, только машины шуршат туда-сюда. С одной стороны — крутой обрыв (музей-то как раз на обрыве красиво и расположился), а с другой — рощица, потихоньку переходящая в парк культуры и отдыха. В рощице за заборами — нехилые коттеджи. Между заборами и асфальтом проспекта — что-то вроде аллейки. Здесь и днем-то немного народу, а вечером, в темноте...

Но отдасться здесь Ромочке по-студенчески, на травке, я в тот вечер не могла. По причине физической... Красный день календаря — не всегда праздник.

Ромочка – умненький, я уже говорила. Попытавшись, целуя, запустить руки мне в трусы, он все понял и явственно повесил нос. Я пожалела его. Веревочка оборвалась, и бык, почувствовав свободу, бросился на бедную, маленькую девочку.

Сказать по правде, вероятность того, что кто-то увидит меня, ставшую на колени перед возлюбленным, и растегивающей ему брюки, была невелика. Впрочем, спустив Ромочкины трусы, и высвободив его член, я вдруг сообразила, что пространство вдоль высокопоставленных заборов наверняка просматривается телекамерами. Сознание того, что вполне возможно я выступаю на мониторах охраны коттеджей в роли порнозвезды, завело меня необычайно.

Минет я делала не в первый раз. Более того, я знала, что эта штучка у меня получается очень хорошо. Как любое дело, которое делаешь с охотой и с удовольствием. А ласкать своими нежными губами нежный мужской член - удовольствие преогромное.

Я сказала, что зажглась от того, что представила себя порнозвездой. Но это была только первая искра, и пожар разгорелся мгновенно. Едва я лизнула нежную кожицу Ромочкиной головки, едва провела несколько раз напряженными своими губами по напряженному его стволу, я забыла обо всем. Теперь сюда могла бы примчаться команда журналистов CNN со своими прожекторами, телекамерами и спутниковой трансляцией по всему миру — черта с два оторвалась бы я от сладкого моего занятия.

И этот запах... Исходящий от Ромочкиного тела мускусный аромат — он тоже свел меня с ума. Лишившись всех тормозов, я целовала его поросший курчавой шерсткой живот, нежно облизывала яички, а потом снова впускала в рот его член, и разрешала стонущему и рычащему Ромочке вонзить его поглубже, боясь только одного — не задохнуться бы.

Сейчас, ощутив, наконец, его запах, его вкус, нежность и злую упругость его тела, я знала, что ни за что не соглашусь теперь расстаться с ним. Я чувствовала, что он вот-вот разрядится и хотела доставить ему в этот момент максимальное блаженство. Такое, чтобы он не забыл меня ни сегодня вечером, ни завтра утром, никогда... Чтобы отныне крутился он вокруг меня восторженным кобельком, желая вновь и вновь получить эту награду...

Быстрым и легким ударом языка я взорвала Ромочку. Мне показалось, он заорал так, что его услышали водители в автомобилях, проносящихся всего в двух метрах от нас. Наслаждение, видимо было так нестерпимо, что он попытался вырваться из моего ласкового и жестокого рта. Только несколько секунд назад он прижимал мою голову, стараясь поглубже вонзиться, а теперь я, сжимая его ягодицы, не давала ему уйти, отсасывала хлынувшее из него горьковатое, горячее, возбуждающе пахнущее... Ромочка стонал, а я не отпускала его, пока ноги его не подогнулись, и он не упал на колени рядом со мной.

Если за нами наблюдали чужие глаза — ох и смешно мы выглядели! Я — с голой грудью из распахнутой блузке, и Ромочка — в спущенных брюках, без трусов, раскошный галстук уехал куда-то на спину. Мы стояли на коленях и обнимались.

— Милый, дорогой... — шептала я ему, растворяясь в его объятиях.

— Милая, дорогая, любимая... — шептал и он мне в ответ, и целовал, целовал...

Впрочем, здесь я ошибаюсь. Любимой он назвал меня гораздо позже. Через год, примерно. Но, как говорится, это уже другая история...