ОДНА ДУРА, ДВЕ ДУРЫ. Пародия на произведения Алессандры Э. Три или Алиса порно пародия

Одна дура, две дуры… или Как вывести формулу надёжной любви.

Пародия на произведения Алессандры Э. Триалетти.

Варенька поправила чулки. Ни стрелочки, ни складочки…

… бальзак ещё бальзак воннегут чапек понаиздавали однако а ещё говорят кризис издательского дела какая фигня уроды – что же ей подарить блин…

Раз урод, два урод, или Привычка любить. Алессандра Э. Триалети

Сашенька с натужным кряхтением поднял с пола штаны, расправил, разглядывая. Ни стрелочки. Одни складочки. Да огромные пузыри на коленях. И запах… Когда любишь пиво, а туалета в пивнушке нет, штаны приобретают специфический в некотором роде запах.

Облизнул сохнущие после вчерашнего губы. Долго и мучительно собирал языком слюну, наконец, собрал. Тщательно смазал обмётанные простудой губы слюной, густо-густо, чтобы не трескались. На вторую такую процедуру слюны не набрать. Вчера, кажется, с пивом получился перелив. К тому же, Прохорыч решил, что загрузились мало, стал добавлять в пиво водку. Перебрали манешко. С туалетом в пивнушке обычная проблема – закрыт на переучёт, кустов во всей округе не сыскать, а тёмный угол аж за двести метров. Ну и… подвела страховка.

Сашенька ещё раз понюхал штаны, скривился от запаха, как не от своего, бросил одёжку на стул, подошёл к зеркалу. С сомнением взглянул на длинный тонкий волосок, вздыбившийся на середине великолепно глянцевой  до самого горизонта лысины, венчающей изрядно помятую физиономию с огромными отёчными мешками, опускающимися от блёклых глаз мимо красного и шишковатого, как сортовая картошка, носа почти до впалого из-за беззубости рта. Хотел выдернуть волос, задумался на мгновение, и решил оставить всё как есть. Буду ходить лохматым, подумал он.

Отступил назад от зеркала. Повернулся правым боком, затем левым. Втянул живот, глубоко вздохнул. Поднял плечи вверх, отвёл назад, резко опустил вниз. Попробовал сделать шаг в такой позе и обречённо выдохнул. Привычно хлопнул себя по пивному брюшку, выпятившемуся перед генеральной линией фасада на ладонь. Да больше! Безнадёжно махнул рукой, поддёрнул заношенный до потери родимого цвета и изначальной формы трусняк на торчащие странным образом вверх, как у гиббона, плоские ягодицы, выключил в прихожей свет, поковылял на кухню, где во вздрагивающем от беснований компрессора холодильнике позвякивали припасённые для похмельного случая четыре бутылки пива.

Поковылял… Да-а, ноги в последнее время стали подводить. Коленки хрустят и до конца не разгибаются. Пятки по утрам болят – стать нельзя! Говорят, пяточные шпоры. Скалку, говорят, ногами катай! А как её катать, если к пяткам прикоснуться больно! Советчики… тутанутые. У самих, небось, пятки никогда не болели!

А раньше Сашенька спортсменом был. Триалоном занимался!

Сашенька посмотрел на свои кривые, короткие, тощие и от этого безобразно мосластые в коленках и в голеностопах ноги. Да-а… Сколько он порассказывал друзьям про триалон! За любовь ко всему итальянскому и за увлечённые рассказы о триалоне друзья называли его Сашкой Триалетто. А сколько он хвастал о похождениях с женщинами! Друзья секс машиной стали его называть.

Врал всё. Никаким триалоном Сашенька в молодости не занимался. Он даже точно не знает, есть ли такой вид спорта экзотический – триалон! Подозревает, что это название одеколона. Или стирального порошка. И женщин у него за всю жизнь было всего четыре.

Сашенька задумчиво поскрёб пятернёй зачесавшуюся вдруг растительность ниже пупка.

Фантастика - все четыре его женщины родились в начале июня! Но как они его любили! Ой, как они его лю-би-ли! Вот, предложил им отпраздновать наступающие дни рождения сегодня у него. А что? Расстался с ними, можно сказать, без больших скандалов, почти по-доброму… Приятно будет вспомнить золотые денёчки молодости!

Нет, ни одна не знает, что их будет четверо! Каждая думает, что придёт к нему только она!

Во главе стола сядет он сам. С каждой стороны… Эй, а куда же посадить четвёртую? Ладно, Люську, которая первая его любила, он посадит рядом с собой. Как мать-наставницу.

Да… Люська! Он тогда был сопливым мальцом, ни разу не державшим в руках голую женщину… А Люська… Люська - акула! Люська – гроссмейстер международного класса в этом деле! Ас-перехватчик! На пятнадцать лет старше его… Ему двадцать, а ей примерно тридцать пять… Да и сейчас она, похоже, лет на десять старше его. Привела к себе, накинулась, как бешенная, содрала с него штаны… Он стоя приподнял её… Откуда силы взялись?! В теле она тогда была, килограммов за семьдесят! И стоя насадил её, как на кол, можно сказать… И тут же фонтан из него, не хуже Бахчисарайского. Небось, до самой ангины плеснул. А у неё, у стервы, нюх – как у той собаки, которая наркотики ищет! В момент учуяла, чем собственные гланды запахли! "И это всё?" – говорит. Нет бы помолчать, он бы немного успокоился, и на второй серии отыгрался… А она, стерва: "И это всё?!" Издевательски. У него "это всё" и завяло.

А на второй день, когда она его опять привела… "Я тебя, - говорит, - возбуждать не стану!" А сама перед ним раздевается медленно. И он раздевается. Вперёд неё. Только она его руку взяла и себе на грудь положила, только он запах голого женского тела унюхал… А пистолет-то на боевом взводе, ей в живот направлен! Она его за пистолет к себе и потянула… Он и стрельнул. "И всё?"- говорит противненько. У пистолета дуло и загнулось… Дура!

Нет, потом он приспособился. Перед тем, как к ней идти, дома заранее отстреливался…

Пиво Люська любила.

А потом у него была Элеонора. Это, когда он после Люськи здоровьем окреп. Ему лет двадцать пять тогда уже стукнуло, а ей тридцать. Та вообще чумовая! Он её к себе водил. Приведёт, свет потушит, подол кверху… А она: "Давай пого-ворим о высокой любви!"

Интеллигентка, а портвейн глушила – любого слесаря с форой перепьёт! Засосёт банку и: "Давай поговорим о платонической любви!" Какая любовь, когда пуговицы на штанах того гляди с резьбы сорвутся!

Завалишь её на раскладушку, а у неё лицо задумчивое-задумчивое! И глаза – как стекляшки, мелом замазанные. Ты, можно сказать, на финишную прямую выходишь, а она: "Подожди, - говорит, - я закурю…" И это, когда у тебя на сексуальной марафонской дистанции дыхалка срывается, и пот в три ручья по спине бежит!

Ну, скажешь ей пару ласковых для правильной половой ориентации… А она нехотя так: "Фу, какой у тебя лексикон невоспитанный!" Коленки в разные стороны и руки себе под голову. Отдаюсь, мол, во власть хама. Кукла-куклой!

А я ж человек! Мне ж чувства нужны!

Не выдержал однажды, высказал всё:

- Я тебе не трахальная машина без чувств разных и хоть я не так воспитан как тебе хочется я тоже человек которому нужна живая женщина а не кукла с дыркой и меня такая ничего нехочучая баба бесит бесит говорить я конечно не умею как у вас в интеллигентских кругах говорят зато у меня кое что другое есть поценнее а ваши малохольные интеллигентики только и способны говорить про высокие чувства и насчёт любви ваще только по платоническому то есть в платочек а не в бабу да они на грош не стоят не то что меня моего аппарата не стоят которым ты будто бы так нехотя пользуешься а сама врёшь врёшь всё и бегаешь ко мне как течкующая дворняжка похоть свою нехотя якобы удовлетворять и не хочешь показать такому неучу как я что хочешь меня до зуда в коренных зубах… Дура!

И так её отработал, сорвавшись с тормозов! Насовал, как сапогом в грязь, как сапогом в грязь, с оттяжкой и до упора, до белой пены из всех щелей… Чуть горелой замшей не запахло.   А она, то ли таким образом возбудилась, то ли со страха напряглась, не пропихнёшь, стала… Аж себе мозоль натёр.

Вот тут чувств море было! Рыдала, будто за все предыдущие дни её прорвало! Садистом обозвала. Ушла, переполненная презрением к хаму и в полной задумчивости.

Назавтра приползла. Как побитая собака хвостом виляла и в глазки заглядывала. Выгнал.

Потом Зинка была. Водку любила. За стол без стопарика, как без причастия, не садилась. Сколько мне тогда стукнуло? К сорока где-то. А ей тридцати не исполнилось, точно.

Зинка, она и есть Зинка. Названием всё сказано. А его Сашенькой обозвала – с тех пор имя в кличку превратилось. Навесила, стерва. Ухаживала, кормила, поила, ничего делать не заставляла, тут обижаться нечего. А всё почему? Потому что на ней я вывел формулу любви женской, формулу собачьей бабской преданности! А формула, как говорил старик Ломоносов, такая. Если хочешь, чтоб женщина тебе в глазки заглядывала и кофей в постель подавала, удовлетворяй её утром, в обед, и вечером. И за хорошее обхождение поощряй внеочередными сеансами в выходные. Тогда спокойная жизнь после работы в домашних условиях обеспечена. И ни один самый кобелястый мужик помимо тебя её на грешное дело не уломает.

Дружбан один смотрел, смотрел на мои отношения с Зинкой, и говорит: "Золото, а не баба! Моя, по сравнению с твоей – двуручная пила, скрещённая с электродрелью. И сверло у неё с титановой напайкой! Застолби, говорит, бабу, не будь дураком, оформляй отношения официально на всю оставшуюся жизнь!"

А я за два месяца семейной жизни с Зинкой так вымотался! На лесоповале, рассказывают, легче. Там хоть выходные бывают… Зинка, она какая? Ежели всё по расписанию, она – золото баба. А если один сеанс пропустишь – звереет! Ни болезнью не отговоришься, ни усталостью! Садистка, право слово! Мужики присоветовали: "Ты, - говорят, - под водочку этим делом занимайся, не так муторно будет!" Пробовал и под водочку. Она под водочку вообще бесноватая в постели становится. А у меня от водочки осечка за осечкой. Дура…

Сбежал…

Четвёртая Натаха была. Мне уж за сорок перевалило, а она, двадцатилетняя, из деревни в город удрала. Жизни ей городской захотелось! Жить негде, работа никудышная. Подобрал  её, можно сказать, на улице.

Нет, так то она ничего была. Сексом не доставала, готовила прилично, по дому сама всё – варка, стирка, ремонт какой… Самогон по деревенской привычке гнала.

Так бы и жили мирно. Но не жилось ей спокойно! Полноты в семейной жизни ей не хватало! "Сделай мне, - говорит, - ребёночка!" Дура... Тёлка племенная! А если не делается? От Люськи я тогда полный джентльменский набор подхватил: триппер, трихомон и горсть "минивошек" в растительность. Аж в бровях ползали, сволочи!

Люська помогла, конечно. Дала каких-то таблеток. Течь, вроде, прекратилась. Вошек керосином вытравил. Курить, помнится, рядом с полной ванной са-дился, чтоб под воду нырнуть, если что. Боялся вспыхнуть не хуже того керога-за. Много лет потом обострения случались. С того времени детишки и не делаются. Икнулся Люськин подарочек.

Да нужны они ему, спиногрызы! Крик, вонь, хлопоты!

Сейчас один живёт. Годы идут, здоровье подводить стало. Приступ один раз был, задержка мочи. Скорую пришлось вызывать. Отвезли в урологию. Обследовали когда, определили хронический трихо… Этот… В общем, довесок к трипперу. Неужели после Люськи, двадцать лет уже с лишком?! Аденому ещё признали, не считая, чего по мелочи. Сказали, если будешь пивом злоупотреб-лять, моча опять тормознётся…

В дверь постучали. Сашенька встрепенулся.

- Сашенька, ты дома? – льстиво спросил старушечий голос.

Сашенька сник. "Старуха-соседка достаёт. Долги сейчас начнёт требовать. О-хо-хо! Коммуналка ты моя семейная! С кучей скандальных соседей. И морем старушечьей любви. До самой смерти! Пятьдесят уже… Долго ли осталось?"

- Сашенька, я знаю, ты дома! Ты мне полпачки заварки должен, неделю уже не отдаёшь! – капризно требовала старуха.

"Размечтался о женщинах своей молодости, - криво ухмыльнулся Санечка. - Придут к тебе твои женщины, как же. Особенно, если никого не приглашал… Коммунальными, вон, пользуйся!"