Февральский Актеон (Моя первая секс учительница) Часть первая

Гуляя по набережной неподалёку от Дома художника на Крымском валу, я видел раздевающихся в плавучем ресторане кореянок. Они видимо забыли задернуть шторку в одной из кают на нижней палубе. Стоя на подтаявшем снегу забрызганной грязью набережной, я немел, чувствуя, какая сладкая боль пронизывает мои суставы.

Бесполезно и глупо повторялись один за другим серые февральские дни. Повторялись глупо , и , уж совершенно точным было то, что они бессмысленно чередовались. Всякий раз , предаваясь мечтам о других , более счастливых мирах, я был почти гоов поверить в то, что на этой земле оказался совершенно случайно. Каждое уторо я просыпался в одном и том же месте и, понимал проснувшись, что я снова сплю. Настолько неинтересна была явь обретенная с пробуждением. Я бы смело добавил - не только у меня одного.

И вдруг - раздевающиеся в одном из окошек плавучего ресторана-парохода молоденькие кореяночки. СНЯВШИЕ с себя, некоторые НЕ СОВСЕМ СНЯВШИЕ с себя... Всё это в широко незашторенную занавеску, всё это в серую февральскую предвечернюю тусклую мою прогулку.

Я, кажется до сих пор не могу утратить того оцепенения охватившего меня в тот миг, когда я видел это. Я, кажется до сих пор стою там на набережной у барьера, разделявшего меня и тот чудный мир обнаженных тел там в проёме между двух занавесок.

Что делали они там на этом пароходе эти восточно-вьетнамско-японские овеянные военными легендами красавицы? Они просто колыхали белыми крыпными грудями в такт мерно покачивающемуся на грязной речной воде пароходу.

Барьер набережной и каких-нибудь восемь метров воды разделял... разрывал меня надвое. Прикованный к этому зрелищу - я не мог понять, что делать дальше. Вид женских грудей, случайно подсмотренных в дни предвесеннего февральского мрака сводил меня с ума настолько , что казалось, я мог бы простоять не шевелясь здесь многие часы, многие годы, всю свою уродливо устроенную жизнь. То-есть , я остался бы там навечно (!) окаменевшей частью гранитного барьера, упреком самому себе, укором вообще всем, кто рожден был удачливым, красивым и любимым. Лишь глаза мои никогда не стали бы другими. Медленно умирая, отмерзая сустав за суставом, я не изменил бы своему посту, зная, что умру окончательно лишь тогда , когда закроются мои глаза. Умру и окаменею. Минут годы, пароход, состарившись, потонет, проржавев до дыр, в окошке за зелеными шторками давно уже не будет света, а я останусь на своем месте каменным сфинксом, вросшим в гранитную набережную, вперившись в то место, где в вечереющем февральском воздухе было окно, в котором я видел обнаженные девичьи груди, что колыхаясь опалили меня, подавляя и умерщвляя всё во мне. Видеть, и не иметь возможности прикоснуться - это и есть трагедия и радость моей жизни. Это был тот самый тяжелый недуг, поразивший меня ещё в детстве, когда однажды, купаясь в бане с огромным количеством незнакомых мне тёток, я совершенно случайно почувствовал прикосновение к моему лицу грудей какой-то незнакомой мне женщины, которая поливала на меня воду из ковша, что-то говоря весёлым голосом, Что она говорила было, видимо не столь значительно, как то, по-настоящему значительное прикосновение её тела к моему лицу. Мне было тогда не так много лет. Но, видимо, уже и не так мало, если впоследствии этот эпизод больше уже не повторялся. Шли годы. Я становился замкнутым угрюмым подростком, но та огромная колхозная баня с фантастическими телами с каждым годом становилась для меня словно другой планетой, на которую я уже никогда не смогу попасть вновь. И то ощущение, совсем новое в моей жизни ощущение мягкого овала, так откровенно сомкнувшегося с моим лицом никогда уже не должно было повториться - я понимал это уже тогда. Впоследствии я лишь только в мечтах мог позволить себе обрести это ощущение присутствия того мягкого ПРИКОСНОВЕНИЯ.

Кто же мог бы тогда мне поведать о том, что всякий раз я буду замирать, случайно подсмотрев В ПОЛУЗАКРЫТЫХ шторах, в ПОЛУЗАСТЁГНУТОЙ кофточке, в ПОЛУРАСПАХНУТОМ халате, в ПОЛУПРИКРЫТОЙ двери ванной комнаты .... как в полусне тот чудесный аромат соприкосновения с женской грудью.

Весь оставшийся вечер того февральского дня был словно опрокинутая чаша со сладким сиропом. За окном моей комнаты на первом этаже пролетали вниз с крыши дома кучи мокрого грязного снега. Февраль не любил меня, я знал это точно. Знал , и не сопротивлялся.

Снег , грязные соленые лужи на асфальте - всё это не могло уже сбить меня с одной и той же мысли. Я должен обязательно прийти ещё раз на набережную и , небрежно, или даже наоборот - бережно - гуляя по набережной приблизиться к тому самому месту, пусть даже лишь для того, чтобы убедиться , что всё это происходило наяву. Там в старом , выкрашенном серо синей краской пароходе есть корейский ресторан, где в одном из окошек на нижней палубе есть раздевалка для поварих или посудомоек, а , быть может и для танцовщиц(?) напротив котрой остановившись под вечер, я замру однажды, проведя долгие годы перед смертью.

На свете, как выражаются сумасшедшие есть только две истины, да и те не сосчитать.

А что, если бы я попал вдруг в раздевалку тех кореянок с парохода-ресторана??? Разве я показался бы им не сумасшедшим? Они бы сразу же завизжали, обнаружив в своей обнаженной компании мужика со связкой багетных реек под мышкой. Прикрываясь чем попало, судорожно скрывая руками дрожащие груди, они все вопили бы на палубе, призывая на помощь охрану. И, через некоторое время, я был бы жестоко избит прибежавшими на помощь своим девушкам корейскими героическими мужиками. Избит , и выброшен в грязную мазутную воду Москва-реки, где плавает ломаный пенопласт и бесчисленные пустые бутылки из под отечественных сортов довольно-таки дерьмового пива. Как страшно утонуть в этой нечистой реке! Февраль окутывает эту реку туманом и мраком.

Написать бы холсты ! И все про женскую грудь! Вот так бы я смог исполнить свое заветное желание. Но, как же я смогу изобразить прикосновение моей души к груди незнакомой мне женщины? Ведь я почувствовал тогда в том далеком детстве не желание ребенка прикоснуться к груди матери, а совсем иное, новое для меня желание, в котором грудь явилась мне впервые не как млекопитающий холмик на теле матери, а как самостоятельный орнамент мироздания. Я прекрасно помню груди моей матери. Но, увы - ощущения ПРОСТО НОРМАЛЬНЫЕ - груди моей матери. Стоп - говорю я сам себе сейчас! А что же такое ГРУДИ НЕ МОЕЙ МАТЕРИ!? Психоаналитик сейчас ужаснулся бы , прочитав это.

Но, постойте же! Именно так - груди не моей матери! Именно это ощущение я испытал тогда в том далеком детстве, почувствовав тот мягко ударивший меня в лицо нежный плен.

Не пора ли ответить на навязший сейчас вопрос - к чему всё это? Все эти подробности. Видимо нет иного выхода , как отвечать честно. "Возьми меня!" - вот объяснение, достаточно безумное и

Конец первой части (просто не успеваю , надо ехать на Парк Культуры, будь он неладен!)