Апельсиновая соната

Она торопилась. Конференция, постные лица профессоров, гогот студентов – молодых, энергичных. Но как все это сейчас было далеко и безразлично. Разве что-то в ней могло заглушить то предчувствие свежего, волнующего, щиплющего нервы – то, чего она ждала целый день? Это было... нет, не то, чтобы первое свидание. Первое уже прошло давно - неделю назад. Не свидание, а знакомство и первое безумство, от которого осталась только липкая сладость на губах и вяжущее предощущение большего – самого главного.

Самое главное, как самое последнее – как вздох перед уходом в вечность – так она настроила себя. Ибо иначе и не стоило начинать, иначе все покатилось бы по прежнему руслу: улыбка – незначащие слова – встреча – любовник – друг... Эта игра требовала новых правил – таких, от которых мутилась кровь и тело переставало служить первой скрипкой. Она хотела отдать все, что ценного оставалось в ней – душу. Ничего неожиданного и странного: она просто нашла того, кому ее душа оказалась нужна. Так дети дарят любимую игрушку избранным «своим».

Ей и в голову не пришло спросить, где он. Интуитивно она шла прямо на его «Пежо». Она точно знала, что вольтова дуга, проведенная между ними, выведет именно ТУДА. Вывела, и даже это не показалось волшебством, чудо было еще только впереди. Его удивление, секундное замешательство, радость – потоплены в жадном поцелуе. Так, вот именно так она представляла себе их вторую встречу – в слиянии губ, игре языков и... без слов. Потому что слова, она чувствовала, теперь ничто. Ничто по сравнению с тайною, которую древние угадывали без знаков, плясок и эротических раскрасок.

- Куда едем?

Даже на обычный вопрос хотелось ответить в духе ненаписанного романа – «в вечность». Ибо путь, который им предстояло пройти, не укладывался ни в какие рамки – ни прошлого, ни будущего. Черт, не надо было в один вечер назначать два свидания. Какая дура - опять пошла на поводу у обстоятельств и согласилась пересечься в метро с экс-бойфрендом, дабы передать ему... Впрочем, это не важно.

Они зависли в пробке – случай можно было использовать, каждая потерянная минута, казалось, отнимала тысячелетие. Руки сплетались вокруг переключателя скоростей, она уже покусывала мочку его уха... Громкие сигналы справа, мигающие фары в зеркало заднего видения, резкий толчок – и уже не один, а двое жмут  на рычаг...

Захлебываясь, она болтала о чем-то незначащем, жирным невысказанным вопросом обозначая главное – ЧТО ДАЛЬШЕ? Нет, не сегодня, не завтра, не послеза... а потом, через год, два. Разумеется, надо наслаждаться этим «сейчас», она понимала – зачем загадывать на будущее... И все же неосознанный страх, что вот именно то, что нашла сегодня, может безвозвратно исчезнуть, вылететь в трубу, в тартарары, зудело в душе. Чем выше Люцефер поднимется в небо, тем больше у него шансов упасть вниз. Увы, но это закон, пока не выведенный ни одним Ньютоном...

Начиналась дорога в небо. Шоссе превращалось в узкую полоску на горизонте и терялось в миллиарде огней и звезд, у машины вырастали крылья, и они, подхватываемые декабрьским ветром, готовы были сорваться и улететь... Он резко затормозил. Надо перекусить. Кафе? Ах, да, она совсем забыла, что с утра ничего не ела...

- Что будешь заказывать?

- ?!

- Ну что-нибудь....

- Ой, да что угодно, только недолго.

Времени оставалось в обрез. Перехватить что-нибудь – в метро к экс-бою – назад – в Бутово – в... 19.00. К 23.00 обещалась быть дома. Боже, какая ерунда – время, когда впереди бесконечность.

- Знаешь что, ну его к черту, не пойду в метро, не могу. Не хочу. – сказала и поразилась металлу в своем голосе. В самом деле, это ее вечер, ее жизнь, ее здесь и сейчас, и почему она обязана делить это «сейчас» с «прошлым»? Раз и навсегда – прошлого нет. Вот так, взяла и отрезала. Только сегодня и только завтра, договорились?

А в лобовое стекло лепил снег, ветер ерошил под колесами белые хлопья, ночь и потерянность в громадном городе, жующем свои бутерброды перед телевизорами. И всем этим безликим, чужим окнам было до лампочки, что здесь, в зимней стуже творится чудо. Что двое неприкаянных душ встретились и сливаются в единое целое. Потому что кругом холодно. Потому что темно. Потому что оплеванные «я» просят неба.

- Малыш, давай купим свечи...

- Тебя тянет к свечам, как мотылька на фонарик, с самой первой нашей встречи. А вдруг прилипнешь...

- Не страшно, давай купим свечи.

Где-то у Бога на задворках, на краю земли (милый, с тобой хоть на край света!) – в Южном Бутово – их ждала холостяцкая «однушка». Квартира всегда готового «немного» задержаться на работе друга – женатого холостяка, чья благоверная позволяла доступ к своему телу (милый, тебе это не грозит) раз в месяц...

Безумные, они хотели пользоваться чужим одиночеством, строить воздушные замки на забывшей ласки кровати. Они летели по первому снегу в универмаг и скупали лимоны и апельсины. Апельсины – точно такие, какие подарила Кармен в знак уступки настойчивому Хосе. Они предвкушали, как этот сок...

- А знаешь, как надо есть апельсин? Выжать сок на твой локоть и слизывать. Вот так...

Он пощекотал ее нежную кожу языком, в его глазах колыхнулось озеро Чад. Рыжая струйка сбегала по руке, каплей зависая на мизинце. Он подставлял губы и ловил срывающуюся блудницу.

- Милый, я буду читать тебе стихи, буду ласкать тебя рифмой...

-Да, малыш... – он подхватил ее на руки и понес в темноту...

Поскрипывало кресло – он устроился у ее ног, раскачивая соломенную «лодку». Милый, ведь правда, что любовная лодка не разобьется о быт... Да и быта нет. Он растворялся в дрожании свечи, и только глаза... Глаза манили из глубины... пеленали, обманывали, просили, любили. Тонкий аромат пачулы – им она помазала ему виски –  звал ее забыться и дарить себя ему – до бесконечности, до последнего вскрика. Она улыбалась – не то от трепещущих прикосновений, не то от предощущения себя – в нем.

- Я люблю твою улыбку...

- Знаешь, почему улыбка Джоконды чарует? Потому что это улыбка удовлетворенной женщины...

От кончиков пальцев к сердцу пробежала горячая волна, и сладость обволокла ее тело. Сон... тягучий... медовый... и они, теряясь в скрещении теней – изгибающихся, стройных, красивых – мягко опустились на ковер. Они тонули в длинном ворсе, захлебываясь в голубиной нежности, они легкими касаниями снимали одежды. И в дурманящем бесстыдстве проникали друг в друга, и замирали надолго, словно застывшие в бесконечном блаженстве игуаны. Никаких движений, страх спугнуть зарождавшегося где-то в глубине их тел огня. Только нежное колыхание мотылька на плавящейся свечке. Еще минута, и воск зашипит, искра взорвется бушующим пламенем, а пока... пока стук сердца... но не там, где прежде, а там... там, в недрах влажной пещеры.

- Нет, улыбка Джоконды – улыбка предвкушающей женщины...

Поцелуй шеи – и вулкан разразился, лава с яростью освободилась от накопленной пены. Она сжимала зубы, чтобы не кричать, билась в судорогах, изливаясь горячей магмой. И теряла сознание, уплывая на соломенной лодке в озеро Чад, где жирафы, оранжевое солнце и красные какаду, сочна зелень эвкалиптовых листьев и слепящая синь неба...

Звук щелкнувшего замка заставил их очнуться... Он прикрыл ее телом от слепящего глаза света, и всей своей плотью она ощущала бьющий в нем ток: разряд пробежал через их сердца и повис в пустоте. Грохот посуды на кухне возвращал их к реальности – последние ласки плеч, губ, рук – взаимная благодарность и... нежелание отрываться на минуту, на час, на ночь, навсегда...

Не чувствуя под собой ног, она рухнула на табуретку. Глоток коньяка вернул силы. Холостяк мрачно попивал чай. Ее блуждающий по стене взгляд остановился на плакате с президентской физиономией на фоне унитаза и угрожающе-ироничной подписью: «Всех замочу! » Она рассмеялась парадоксальности ситуации: любовь и голуби, кажется, улетели далеко на юг.

- Вы бы, Паша, еще герб Советского Союза и Николая II повесили для полного комплекта.

- Достаточно с меня, что я имел несчастье родиться в день расстрела царской семьи...

- Паша, сколько так можно жить... – одурманенные счастьем и негой, они не могли и не желали понимать чужого одиночества. Они хотели поделиться зимней сказкой, но и это у них не получалось. Ибо сами были так далеки от состояния одиночества... На целый день или целую вечность, что, собственно, одно и то же...