Теперь ты живая, Аглая...

Вариант 1 (с чередующимися планами)

- Теперь ты живая, Аглая…

Аглая скинула платье и встала перед зеркалом.   Тонкопалые ручки ее побежали по телу - оглаживая, разгоняя кровь, пробуждая Аглаю от пятилетней спячки. От нехитрых этих манипуляций порозовели Аглаины щеки, заострились соски, налились пунцовой краской губы.   Разгоряченная, Аглая понравилась себе сама – лицо ее, обычно бледное и маловыразительное, подсвеченное огоньком страсти изменилось, заблистало  глазами, стало таинственным.

- Живая… - повторила Аглая и сомкнула ладонь отражения со своею, затем отдернула резко, опасаясь заразиться холодом  зеркала.

Халат, извлеченный из шкапа, поймал в шелковую ловушку ускользающее тепло, расцвел на  Аглаином теле диковинными цветами, преобразил скромную труженицу хлебозавода до неузнаваемости. Сей волшебный предмет одежды был выкуплен Аглаей на барахолке за полторы буханки хлеба. Цена безумная, но мимо Аглая пройти не смогла  - халат  пах роскошью и иными мирами, не имеющими ничего общего с тем, что щерился вокруг – послевоенным, нищим, полным худых людей и покалеченных зданий.

Глянув на себя в зеркало, Аглая в очередной раз замерла в восхищении – в этом халате она походила на жену царя - восточного владыки, сосредоточение соблазна, магнит любви, перед которым бессильны даже евнухи.

Тонкая улыбка скользнула по губам ее. Петя-Петенька, куда ты денешься, Петруша?

Подумав, Аглая вытащила из тайника сережки - две рубиновые капли в обрамлении золота. Но затем снова сунула обратно в черное нутро – к прочим драгоценностям, добытым ею в голодном сорок третьем. Тогда  килограмм муки имел самый высокий золотой эквивалент – волшебное время для работников печи и амбара.   Золота можно было наменять и больше, но Аглая предпочитала не рисковать, добывая муку помаленьку. С хлебозавода она выносила  ее, ржаную,   в тонко насыпанном полотняном мешке, обернутом вокруг поясницы. За одну ходку получалось не больше трехсот грамм, да и обернутой Аглая покидала работу не каждый раз, а лишь когда на вахте дежурила тетка, знавшая ее с детства и потому особо не   усердствовавшая при обыске.

Задвинув половицу на место с немалым сожалением – золото так чудесно шло черноте ее волос - Аглая присела на кровать и, поглядывая на часы, стала слушать. Стрелка будильника с щелчком перевалила отметку двенадцать  – в это время Петр всегда выходит на кухню – курить и пить чай.

В коридоре комуналки хлопнула дверь, Аглая привстала, но тут же с разочарованием вернулась обратно. Характерный скрип обитых жестью колесиков указал на то, что полуночничать собрался не молодой сосед, а Васка-калека. С жутким звоном за дверью опрокинулось чье-то корыто. «Опять пьяный, скотина…» - определила Аглая.

Ее вывод тут же подтвердила хозяйка потревоженного добра – Катька, выскочившая в коридор оградить его, жестяное, от посягательств. К ее воплям вскоре присоединилась баба Катя из тупиковой комнатки. Зашлась заливистым плачем трехлетняя дочка Катьки – Олеська. Обстановка в комуналке становилась не по-ночному оживленной.

Прислушиваясь к нестихающему шуму снаружи, Аглая нервничала. Ее тщательно продуманный план рушился на глазах.

***

Петр курил у раскрытого окна. Лицо его было влажным. В приоткрытые створы залетал снег и, соприкоснувшись с его горячими щеками, растекался по коже фальшивыми слезами. Ночь была до того хороша, что и впрямь стоило бы заплакать -  луна пузата, уличный фонарь, облепленный сверкающей снежной стаей, походил на волшебный – в такие ночи принято думать о вечном и сочинять стихи.

Но…

В коридоре стоял визг. Соседки, судя по голосам – та, что с ребенком, и старуха – атаковали увечного Василия. И ведь наплевать им, что мужик обе ноги на фронте потерял, их защищаючи, и не понимают, суки, что белой он боль свою глушит. Ведь ноют, поди, культи-то, а душа и того пуще.

Не выдержав, Петр вышвырнул самокрутку в окно, и, хлопнув дверью вышел из комнаты.

И т. д…

Вариант  2(самый лаконичный)

Аглая полюбила  Петра сама того не заметив.  

Уже неделю молодой солдат жил у прямо у нее под боком – их   кровати стояли бы рядом, если бы  не  кирпичная стенка . По ночам она слышала скрип пружин его койки, утром, вынося чайник на согрев, упиралась взлядом в голый его торс – кухонька была тесной, а Петр высоким. Два коричневых сосочка на безволосой груди солдата заставляли Аглаю краснеть и пересыхать горлом, отчего и здоровалась с Петром она неизменно хрипло. Вместе с хрипом в Аглаиной груди поселилось чувство новое, жадное – ей хотелось Петра, кожи его, рыжих колючих волос, стонов в ухо и рук вокруг.

Расспрашивать Петра о его бытье Аглая не решалась, ввиду всегдашней застенчивости,   но из его кратеньких разговоров с соседками знала, что полгода после войны дослуживал он в дальнем гарнизоне, что на войну попал прямо из детдома, а площадь в их комуналке ему выделил  заводской профсоюз. Тетки, впавшие  в месячную истерику после того, как предпоследнюю незанятую комнату отдали Ваське-калеке, нового жильца восприняли спокойно – молодой золотистый Петр нисколько не раздражал их,   наоборот.

И если игривый блеск в подслеповатых глазках шестидесятелетней Марь Иванны Аглая воспринимала с долей юмора, то жаркие взгляды вдовой солдатки Катерины, разменявшей четветый десяток, не на шутку тревожили ее.   Впрочем, было незаметно, чтобы сигналы Катерины хоть сколько нибудь трогали Петра, с вдовой он держался также, как и с остальными - приветливо-сдержанно,   и насмешливость глаз его не заволакивала опасная темнота похоти.

И т. д…

Вариант3 (типа дневниковый монолог)

12 февраля 1946 года

Как же он хорош, господи… Петруша. Волосы рыжие, как у братца моего, грудь широкая, ноги стройные. После Васьки изувеченного просто глаз радуется на такого смотреть. Уже неделю, как Петенька в коммуналке у нас поселился, а я все не привыкну. Сегодня вышел в кухню, у меня аж сердце захолонуло  и кровь к щекам прилила, как у девочки. Он со мной ласков, называет Аглаюшкой, но на вы. Вежливый, не огрубел на фронте-то… Не то что Васька – обращенье человеческое позабыл, кобелина безногая. На прошлой неделе подьехал на тележке, да как схватит за задницу – до сих пор фиолетово все. «Дай, - говорит, - хлеба, Аглайка. У тебя ж его много! » Как же много, думает, если я в булочной работаю, так буханками этот хлеб таскать могу? Упрешь одну в неделю, и то хорошо. Учет ведь…

А вот Петечке я бы хлеба подкинула. Худенький он, молодой, ему питаться и питаться. Он когда потягивается – ребра того и гляди майку прорвут.

14 февраля 1946 года

Не взял хлеба. Вчера вечером постучалась в его комнатушечку – запустил меня, поговорил приветливо. А как хлеб достала, посерьезнел, заходил желваками. «Что я, - говорит – прокормить себя не в состоянии? А ну спрячьте, Аглая! » – и руки мои с хлебом отталкивает. А потом  халат мой шелковый с павлинами, что я давеча на пару буханок выменяла, подозрительно стал разглядывать. А уж как золото в ушах увидел и вовсе помрачнел. Дура я, конечно, зря вырядилась – ведь видела  - парень сознательный, на роскошь не падкий. Но уж больно хотелось впечатление произвести, халат и сережки идут мне очень. Даже Марь Иванна, уж на что на похвалы скупая, а и то сказала, что в халате этом я на Кармен похожа. Во как! А  этому все бир-бар – словно каменный – даже на грудь мою в вырезе не скосился ни разу. А ведь молодой, одинокий… Неужто завел себе кого уже? А может у него контузия какая была – эта штука, говорят, почище ранения из мужиков евнухов делает…

18 февраля 1946 года

Бабы-то нынче до чего бесстыжие пошли! Девченка еще совсем, а туда же – не постеснялась с мужиком поселиться нерасписанной. Или расписались уже?! Да вряд ли, я сегодня ее хорошо рассмотрела, пока она посуду мыла – нет на пальце кольца. А ручки красивые, и сама стерва тоже хороша – волосы кудрявые, блондинистые, веснушечки по щекам разбросаны, губки розовые – на куклу похожа фарфоровую буржуйскую. Не дура губа у Петруши оказалась. Ну где мне с такой тягаться?

Я пока ждала пока она свои плошки домоет, тут и Петр на кухню вышел – такой же сонный и нежномордый, как она. Обнял ее за талию и в ушко поцеловал, нежно так с придыхом.   А мне только и буркнул «здрасть». После того, как я его хлебушком угостить пыталась, он со мной только так и общается –сквозьзубно. Воровкой небось считает. Правильный.   А то что любой бы на моем месте точно так же таскал, до этого небось недотумкивает.

Я к окошку отвернулась, чтоб не смотреть, как они возле раковинки милуются, а повернулась назад – гляжу ее уж нет, а посуду он домывает. Ручки значит ейные бережет! Ну вот бывает же счастье бабское. Ну чем она-то его заслужила, господи? Ну почему не мне такое выпало?

И т. д…