Бочонок глубокая глотка

БОЧОНОК  ГЛУБОКАЯ   ГЛОТКА

(Эротический вариант рассказа, уже представленного на этой авторской страничке. Найдете отличия?)

Фанни  подмигнула и  лукаво повела бровью вправо: смотри, мол, кто идет, ничего, а? Я и сама его уже рассмотрела, хоть и не ношу на таких прогулках очков - не хочу, чтобы слепошарой называли. Хорош, ничего не скажешь! На ногах-то не очень твердо стоит, но марку держит: костюм  из приличной шерсти - английский, кажется, с сероватым благородным отливом - ни пятнышка, ни пылинки, а туфли на белой подошве будто только что в руках чистильщика побывали – глянец матовый, дорогой. Рубашка, правда, не в тон -  канареечной расцветки, но зато тоже, видно, импортная. Ценный кадр!

Сразу видно: еще не успел свои капиталы растранжирить; наверное, мареман, может, с Камчатки - у камчатских рыбаков загар бледноватый, кварцевый какой-то; здесь, в Хабаровске, у него, ясное дело  пересадка, мест на самолет нет, транзитная маета, одним словом; вот он с корабля да на  наш бал и пожаловал - со скуки ли, просто так ли, от нетерпения ли  по "материковским" приключениям и вольной жизни, ах, не все ли равно тебе, Бочонок!

Бочонок - это я. Так Меня Фанни окрестила. На бочонок я не похожа, не думайте - не худа, но и не толста, талия на месте, и все остальное в  порядке, конкуренцию пока выдерживаю. А Бочонок - это потому, что мне все мало,   как  в бездонную посудину попадает. И что попало, то  пропало, сама знаю. И страсть как не  люблю одалживаться и  одалживать. Девки знают:   деньжата у меня есть, но никто и двух копеек на телефон  не попросит - тут же огрызаюсь: “Что, мало дают, трам-па-ра-рам!” Благословляю как могу. Пусть  знают! Бочонок чужого не возьмет, но и свое не отдаст, фиг вам!

И второй, тайный смысл  поганка  Фанни вкладывает в прозвище. Она где-то вычитала, что когда во времена  царя Гороха открывали старый бочонок с дорогим, настоящим ромом, то от одного амбре благородного напитка мужики косели. Так,   мол, и от меня,   еще не дотронувшись, пьянеют. Намекает на дезодоранты,   которыми пользуюсь, особенно - на “Интимный”.

Я из Риги таких целую упаковку привезла. Очень удобно - попрыскалась, и не надо всякий раз под душем мокнуть. Наша водопроводная вода, между прочим, сушит и, следовательно, старит кожу, да еще после помывки хлоркой за версту несет - особенно не жалеют бухать эту дрянь летом, чай невозможно пить: привкус нехороший, заварка сразу бледнеет.

Фанни-то все равно: мало того, что хорошенькая, так ведь еще и молоденькая. “Я гимназистка седьмого классу, денатурат я пью  заместо квасу...” Про нее ведь песенка!

Школу-то она, правда, закончила и,   между прочим, только с двумя четверками, но поступать никуда не стала. Как и я, устроилась вахтером. А что? Очень даже удобно! Я, например, отсижу ночь, хоть книгу, наконец, какую-нибудь в руки возьму - ну, “Сто лет одиночества” или “Мастера и Маргариту”, дрянь не читаю, - но зато потом двое суток свободная. Что хочу, то и делаю!

Вот захочу - и этот прифранченный мареман пойдет со мной. Только бы он нормальным,   господи, был, уже тошнит от этих лизунчиков или тех, которые расстегивают  молнию и сразу велят на коленки становиться. Один недавно вообще с приветом попался. Как только я дверь на ключ закрыла, он меня хвать за волосы и говорит: «Ну, что, сучка? Сосать будешь? Такого х*я ты ещё в жизни не видела! Подавишься, проститутка! »

Ну, я тихо так, скромно улыбаюсь, что-то бормочу типа: «Да я вообще это нечасто делаю, мне деньги просто нужны…» А он: «Все вы сучки одинаковые! Проси: мужчина, дай  подержать х*й…»

Что делать? Главное: не суетиться, глядишь: всё образуется. Пришлось мне состроить жалобную гримасу и протянуть нараспев ту фразу, которую он приказал мне сказать.

- А вот тебе! – он вынул из кармана курки сверток.

- Что это, милый?

- Бери!

В свёртке, оказывается, был фаллоимитатор. Длинный, не меньше двадцати сантиметров, чёрно-фиолетовый, головка – бордовая и, главное, почти натуральная мошонка: яички тёмно-коричневые, поросшие чёрными волосами.   Всё это в его руке смотрелось просто чудовищно: будто бы он отрезал эдакое достоинство у какого-то негра и демонстрирует его как трофей. Фууу! Эти штуковины я и раньше видела (и не только видела, хи-хи!), но такое чудо-юдо – впервые.

- Давай-давай! – поторапливал он меня. – Глубже, сучка, бери! Что, рот тебе порвать, что ли? Глубже! Сантиметр за сантиметром – лижи,   чмокай, да погромче! Соси как чупа-чупс. Любишь чупа-чупс сосать? Этот лучше, да?

Ну, естественно,   я толкала этот фаллоимитатор в рот, как он просил. И глаза зажмуривала - якобы от удовольствия. И слюни специально  пускала. Ему так хотелось.

- Води его туда-сюда! – приказал он. – Быстрее, сучка! Представь, что тебя в горло  трахают. Резче, ещё резче…

Честное слово, у меня от этих манипуляций настоящие слёзы полились. А он, гадёныш, знаете, что делал? Вытащил своё орудие из брюк и, зажав пятёрней, наяривал.

- Классная у тебя, сучка, глотка! Часто тебя так жарят?

Я  не знала, какой ответ ему хотелось услышать, и потому молча продолжала своё занятие. Как будто бы вся, прости господи, в экстазе, и, типа, ничего не вижу, ничего не  слышу, ничего никому не скажу – рот  важным делом занят.

- Не слышу ответа, - он побагровел, часто дышал. – Такие х*и тебе и не снились? Благодари меня, что попробовала такой наконец!

Я вынула фаллоимитатор и, нарочито  переведя дыхание, с энтузиазмом подыграла ему:

- Милый, спасибо тебе. Если бы не ты, я никогда не узнала бы, что такое настоящий член!

А он вдруг закатил глаза, заорал как сумасшедший и кончил. Вот паразит, всю дорожку уделал спермой: она у него брызнула как из сифона.

- Оботри рукой, - приказал он. – И немножко поласкай…

Я думала, что после этого у него снова будет эрекция, но ничего подобного. Он взял фаллоимитатор, завернул его в пакет, а мне напоследок сказал:

- Смотри, сучка, не болтай об этом никому. Если узнаю, что болтаешь, то кранты тебе. А таких б**й, как ты, я не трахаю. Чести много!

Потом я  его морду видела по местному телевидению. Этот урод, оказывается, большая шишка. Чего, кстати, никак не скажешь об его «отростке»: он у него с мизинчик и тонкий, как пальчик ребёнка. Наверное, когда я делала минет фаллоимитатору, он представлял, что это его член, и он меня имеет в самое горло. А! Что там эти онанисты  фантазируют – это их дело. Мне-то что? Лишь бы заплатили. Но к противному, скажу я вам,   привыкнуть нельзя.

Не знаю, почему я это вспомнила, разглядывая маремана. Может быть, потому что на нем были узкие, облегающие джинсы, и они, так сказать,   наглядно подчёркивали: в пазу у него не хило.

- Чо, запала? – перехватив мой взгляд, хихикнула Фанни. – Может, это носовой платок в кармане так свернулся, а член у него – коротышка, хи-хи!

Я её пихнула локтем:

- Молчи, дурёха! Мне фиолетово, что там у него. Лишь бы заплатил…

Мареман вышел из яркого круга света, который падал сразу с двух фонарей.

- Который, девочки, час?

Помираю! Тоже мне, нашел, как подкатить. У самого-то, вон они, часы, поблескивают из-под манжеты. И, кажется, настоящая американская электроника с музыкой, будильником и противным попискиванием через каждый час.

-Час, да не для вас!

Это Фанни вякнула, глупышка. Тоже мне, заигрывает как придурочная.

- Что так?

Фанни коротко хохотнула, игриво взбила пятерней волосы на затылке, ответила:

- А от вас часом не отделаешься...

Ну-у, поехала на кочерге!

- А у меня времени - во! - и на меня косится, улыбается: - Даже не знаю, что с ним  делать, столько времени...

Ясное дело, приезжий-то приезжий этот красавчик, а про нашу площадь откуда-то знает, и наверняка. А впрочем,   чего знать-то? Видит:   сидят две лахудры, одни, битый час, на плащиках розовые бантики - уже знак: ясно, что почем.

Ладно, надо кончать эту комедию. Что-то знобит, холодок откуда-то из глубин тела высовывает свои осторожные лапки, трогает живот, грудь, поднимается все выше и  выше, и я  уже знаю: не  приму “лекарства” - станет хуже: сначала ломота в затылке, потом руки-ноги словно кто отрывать будет,   и страх, боже, страх заполнит каждую клеточку тела, страх - до отчаяния, до рвоты... Надо успеть принять “лекарство”, черт бы его побрал.

- Ну, вот что, - говорю. - У меня есть пачка кофе. В зернах. Видите? - И сумочку раскрываю. – Настоящий мокко. Такого на вашей Камчатке, или где вы там обитаете, нет и не будет. Я его  в ресторане «Юнихаб» по знакомству беру ...

- При чем тут Камчатка? - удивляется мареман. - Я его в Стамбуле пил. На  углях там кофе готовят, прямо на улице. Только  не поймешь, что дороже стоит: кофе или  холодная, из горных ключей вода. Там кофе с водой пьют...  

- Ну не раскладывать же мне угли прямо  вот  здесь! Я дома  кофе варю. Правда, без коньяка он не имеет вкуса - все равно, что пиво без корюшки...

Это я намек делаю. Неподалёку, в ночном клубе  «Одиссей», у Витьки-швейцара можно бутылку взять. Если,   правда, знать, как брать. Ну да ничего, я бы помогла. Витька-то запуган всякими проверками,   но девочек-то знает в лицо, всегда выручит. Что вы думаете, молодой, здоровый парень  за просто  так - каких-то две тысячи рублей! - стоит у входа? Из любви  к посетителям?   Наивные!

Одно плохо, что для  ночных клубов мы с Фаннни – как бы это помягче сказать? – ну, не то чтобы не годны, а не той свежести, так я вам скажу. Там элитные девочки тусуются, крутые профессионалки, а кто мы? Да никто! Вернее, любительницы. Но если бы мы с Фанни захотели, то сто очков вперёд этим  профурсеткам  дали бы. Но мы с  ней не какие-нибудь позорные девочки по вызову. Захотим – пойдём, не захотим – останемся вот на этой лавочке, и никакая бандерша нам не указ, да и сутенёра у нас нет.   Лично мне нужны денежки, позарез нужны. А Фаннни – та … хм.. как бы это сказать?… ну, в общем, той нравится секс с незнакомыми мужчинами. Экстремалка! А еще она говорит, что чем бесплатно давать каждому кандидату в принцы на белом коне, так уж лучше что-то с него поиметь, пусть за удовольствие платит.

Ладно. Вру я всё. Просто не хочется, чтобы вы меня  дешевой шлюшкой считали. Ну, посмотрите на меня… Похожа я на шлюшку? Макияж нормальный, не разрисована как не знаю кто. И одежда скромная, юбка чуть выше колена, правда – это потому, что …Ну, не важно, почему. В темноте всё равно не видны следы уколов.

Так что в «Одиссей» мы с Фанни не ходим. Да и чего туда ходить? Этот клуб сейчас «голубые» оккупировали. У них  свои «девочки» - манерные такие мальчики, томные, и глазки умеют закатывать не хуже кисейных барышень, и даже губки красят, прикиньте! А ещё Витька мне рассказывал, что некоторые наряжаются женщинами, и, знаете, ни в жизнь от натуралки не отличишь. Витька говорит, что пока одного такого   не начал пялить, так и не понял бы, что это переодетый парень. Вот до чего наш тихий провинциальный город докатился. Господи, уже и тут на  трансвестита нарваться можно. Но мы-то с Фанни – натуральные, живые, и  нам нравится  всё естественное.  

- А то, сестра, не  знаешь, где бутылку  взять, -  Фанни  надувает губки, закидывает ногу на ногу и вытаскивает пачку сигарет.

Мне ужасно хочется ее сигарет, они у нее с травкой - хоть на время съежится, спрячется липкий  осенний холодок  в теле...

-Зачем?   У меня есть! - Парень выразительно хлопает  по пиджаку, который - как  не заметила? – точно, чуть-чуть топырится на груди.

Мне-то,   по правде, этот коньяк,   или что там у него совсем  не  нужен. А вот Фанни, когда придет с кавалером, той подавай, и подавай чего-нибудь покрепче. Она только так и взбадривает себя, и для другого это надо: упьется, мать родная, а там - все ей трын-трава!

- Ну, сестра, мы пошли, - говорю. - Ты как? Тут останешься?

- Посижу, - отвечает Фанни. - Ключ у меня с собой.

- А вы что, сестры?  

- Ага! - хихикает Фанни.- Еще какие! Правда, Бо... Танюша?

Я ее, если б назвала сейчас меня Бочонком, прибила бы, ей-богу. Злая я  какая- то стала, и ужас как не люблю, когда, кликуху на всю улицу орут. А тут еще на виске забилась-застучала жилка и тупо, толчками к затылку поплыла боль. Скорей, скорей в нашу с Фанни конуру!

А он, этот красавчик, вдруг ни с того ни с сего принялся с подругой моей  разговоры разговаривать:   и не прохладно ли ей, и не боится ли одна, темно, все такое и, может, лучше втроем прогуляться, скучно ему и так далее, на что Фанни знай себе хихикает (вот мымра!) да рожи корчит: она, когда курит, и без того щеки надувает, будто в шарик пыхтит, а тут еще и смех напал. Но я дернула парня за рукав, и мы потопали. Он  что-то о Стамбуле рассказывал, про накую-то африканскую республику заливал, о Мальте и про то, что японки уже не носят кимоно. О боже, при чем тут они?

Невыносимо ломит затылок, скоро, знаю, сверлящий и вибрирующий комок боли раскрутится жгутом и оплетет позвоночник - тогда придется больше тратить “лекарства”, его и так днем с огнем не сыщешь, а к этому подонку Стасу я - пусть сдохну! - ни ногой, дрянь, погань, что он со мной вытворял, кошка и то меньше мышь мучает, ах, мразь, козел!

В подъезде, как всегда темном, стояла, как обычно, десятиклассница Нинка со второго этажа, лобызалась, наверное, с очередным ухажером, потому что испугалась нас, дурочка, отпрыгнула от  него и наступила мне на ногу, а весу в этой девахе о-го-го-го!

Сколько раз я уже хотела ей сказать, чтобы прекращала это гиблое дело - шашни-машни, все такое. И что с того, что ее мать устраивает свою личную жизнь? Так пусть устраивает в комнате. Нинке-то на кухне в это время можно или нет прикорнуть или уроки, непутевой, готовить?

Моя матушка тоже устраивала судьбу, и не в отдельной квартире, а в комнате коммуналки. О, как ненавижу эту вечно темную, душную от сигаретного дыма конуру! Чтобы не мешать, я уходила куда глаза глядят, и однажды пошел дождь,   так все хорошо было - тихая, светлая ночь,   мягкий ветерок,   машины, люди, музыка, и  вдруг - ливень,   разом смывший с улицы  всех,   и  только машины, поднимая фонтаны брызг, по-прежнему неслись вперед, и одна окатила меня вонючей грязью.

Я забежала в какой-то подъезд, выжала платье, сколько смогла, и расплакалась - от обиды, холода, от ежевечерних своих бдений, тоски и еще чего-то, чему и объяснения не найти.

Спускался сверху веселый чернявый парень - только и помню теперь: высокий, улыбка в пол-лица, аккуратные усики, да, только и помню это, ни имени, ни отчества, ничего другого не знаю, может, и не знала, а, может, забыла. “Что? Так грустно?” - спросил. Весельем и легкостью от него веяло, божественный ветерок превосходства и беспечности опахнул меня, такую жалкую, несчастную, мокрую курицу, и  я, конечно, сказала, что грустно, честно сказала, и он предложил пойти в одно место- тут неподалеку, мол, и там тепло, есть горячий чай, музыка, и нечего бояться, все - братья и сестры, человеки, и отчего-то я пошла, и было хорошо:   музыка, мы одни, близко-близко его глаза, веселящий запах коньяка и странный, очень странный дымок сигареты, смутно навевающий ощущение отрешенности от всего, чем я жила.

Не помню, убей меня гром, не помню, что и как было потом, но наступило утро. И первое, что я увидела: розовый сноп солнца в окне. Парень тряс меня за плечи! “Вставай... вставай... Опаздываю!”

Я почему-то не удивилась, что лежу совершенно раздетая на скомканной, какой-то противной простыне. Разбитая, тупая от ломоты в висках, равнодушно поднялась, оделась и вышла из квартиры. Потом одурение прошло, я искала того парня, тот дом, ту улицу, но ничего не помнила, не знала и приняла бы все за дурной, причудливый сон, если 6ы через полтора месяца не поняла:   залетела!  

Мать покричала, надавала по щекам, наревелась, но устроила меня к своей знакомой в гинекологию. Что там со мной делали, не знаю, потому что  меня “отключили” то ли наркозом, то ли  еще чем - не интересовалась.   Ну, а после всего этого - не больно, не страшно, ничего особенного!- мне уже было все  равно, и - пошло-поехало,   и  ехало без тормозов и скрипа,   пока не  объявился Стас, и я второй раз  в жизни не только нанюхалась веселого и странного голубого дыма сигарет, но и накурилась их до мятного холодка в груди, пьянящего озноба и лихой, бурливой радости.

Потом еще курила, и еще, и еще, пока однажды Стас не скривился: “Ну, все, детка, хватит на холяву “травку” потреблять. Она денег стоит, поняла?”

Как-то я не смогла и двадцати  рублей наскрести: у матери до аванса неделя -  не даст, у подруг уже назанималась, а в  комиссионке посмотрели мою сингапурскую кофточку, сказали: “Пятьдесят процентов износа, на сто рублей квитанция, получите после продажи”.

Кофточку я, конечно, забрала, мне сию минуту нужна была монета. Позвонила Стасу, унижалась, плакала - вот дура! “Ладно, приезжай, только тебя нам и не хватает!” Приехала, а там еще один парень, черт знает, кто он и откуда, больше никогда не видела.

- Девчонке деньги нужны, - ухмыльнулся Стас. – Поможешь?

- А она  как к аналу относится? – не  обращая на меня внимания, спросил парень Стаса.

- Да нормально относится, если деньги нужны, - загоготал Стас. – В ту дырку или в эту – какая разница, лишь бы заплатил. Но я рекомендую тебе её ротик…

- Надоело, - лениво отозвался парень, расстегивая ремень. – Одни вафельницы  кругом, а любительниц  анальщины ещё поискать надо. Ну, что смотришь? Иди быстро подмой попу…

- Ты меня не за ту принимаешь, - я  попыталась  изобразить из себя поруганную добродетель. - Стас, миленький, ну скажи ему: я не проститутка! Пусть даст взаймы…

- Ну, чё ты? – Стас посмотрел на меня как на малохольную. – Какая разница, каким местом ты зарабатываешь. Он тебе за экзотику приплатит. Так?

Парень кивнул, невозмутимо продолжая раздеваться.

- Стас, ты, надеюсь, не останешься тут?

- Нет, останься, - приказал парень. – Мне нравится, когда кто-то смотрит, как я засаживаю по самые помидоры…

В общем, тоже извращенец. Да ещё любитель делать больно. Я вся  извивалась под ним, комкая простыню, а он наваливался всем телом и, дергая меня за соски ( «О, какие дойки…Подмахивай, б**дь, резче! О, вот это  дойки…»), старался вбиться как можно глубже, чёрт бы его побрал. Наверное, даже с резиновой куклой так бесцеремонно не обращаются, как эта падла – со мной. Стас, кстати,   под предлогом пойти покурить вышел на кухню, да так и не вернулся. Наверное, ему противно было смотреть на этого козлину.

После всего парень вынул из кармана брюк, свинья, две сотни, сунул: “Держи, хорошо работаешь! Дупло у тебя не раздолбанное, можем ещё как-нибудь подолбиться…”

Почему я не умерла от стыда? Господи, да я уже забыла, что это такое, и потом,   мне нужна была “травка”. Вот так я и поняла, как можно достать деньги.

Потом другие девчонки научили:   “бабки” не  обязательно  отрабатывать, СПИД, знаешь ли, можно заполучить. Если мужик пьяный, его запросто обвести вокруг пальца. Ну, например, откуда он может знать,   что в доме, например, есть запасной выход. Скажешь: “Ба! Тут Клавка живет, у нее бутыль завсегда есть. Гони двадцать! Нет, пожалуй, и  за восемнадцать отдаст. Только ты со мной не ходи, она пугливая...” Ну и ушмыгнешь дворами… 

Но от этого маремана-капитана сбегать не хочется. Кайфовый мужчина и,   кажется, не дешевка. Большие глаза, длинные ресницы и  грустный, добрый взгляд. Еще мне нравится, как крепко, твердо ставит он ноги, вот именно: не идет, а ставит, чуть-чуть отклоняясь то в одну, то в другую сторону.

- Пришли, - говорю. - Тебя звать-то как?

- Володя. Двадцать пять лет, холост, место прописки...

- А! Это меня не интересует, письма писать не обязуюсь, в случае чего: мой адрес - не дом и не улица...

- Да?

Замок, черт возьми, опять заедает, сменить его надо к едреной Фене, но Володя легонько повернул ключ, и дверь распахнулась. Теперь боль, от которой, кажется, пульсировало все тело, уже не было никаких сил терпеть, просто озвереть можно!

Кажется, Володя ничего не понял, когда я - в сапогах, плаще, не раздеваясь, - кинулась в свою комнату, щелкнула задвижкой и быстро схватила шприц. А, черт, некипяченный! Но уже не до стерильности - скорей, скорей!

Ааа,   ахх, вот она, ясность, ослепительно осветила все вокруг - лунная ночь,    призрачная и волшебная, легко и свободно дышать, свежесть в груди, мятный холодок охватывает горячий лоб, как хорошо, о боже!

Сижу не шевелясь,   потому что сейчас я как хрустальный бокал, наполненный драгоценным, прекрасным  напитком.   Жалко даже каплю нечаянно выплеснуть...  

- Как насчет обещанного кофе? - спросил из-за двери Володя.

- Там, на кухне, возьми турчанку.   Кофе на  полке.    Увидишь...

- Что с тобой?  

-Подожди. Я сейчас. Халат надену…

Пора, пора, надо вставать, изобразить на лице улыбку, а , впрочем, он не так уж и  дурен - играть роль,   пожалуй не придется, он  даже симпатичен,   да!   Фу, дура старая, сразу про монету не намекнула, как сейчас об этом, сказать?   Идиотка! Скорей бы Фанни,   палочка-выручалочка, приползла, и  чтоб не одна - все ему будет ясно, что почем и как.

Но Фанни не идет. Я болтаю о том, сем. Володя,   кажется, и не думает кадриться - сидит спокойно, смотрит на  меня, улыбается. Но так же тускла лампочка в желтом абажуре. Голубенькие  в розовый цветочек обои, кусок оторван, но часть надписи  осталась: “... вернусь!”

Это Жоржик  написал фломастером : "Жди меня и я вернусь!” Обещал вечером зайти, а днем его взяли. На квартирной краже попался. Жалко. Жоржик веселый и нежадный. Эх выйдет через полтора годика! Погуляем. Но Володя о чем-то меня  спросил, я машинально  кивнула -  и невпопад, и снова он  говорил,   и  я кивала, говорила “да”, “нет”, потому что думала о том, как завтра небрежно выну из сумочки пачку  десяток, отсчитаю сколько положено и скажу: “Заверните, парнишечка, косячку”.   Нужная сумма у меня давно  есть, но, в  отличии от Фанни  я не бросаюсь тратить все деньги сразу - надо и на черный день оставить, и на сберкнижку положить, и чтобы небольшой  запас в кармане был – ну, на кофе, сигареты, дискотеку.

Володя снова о чём-то спросил и тронул  указательным пальцем  запястье  моей правой руки.

- Подожди, - ответила я. – Не всё сразу.

- А что, секрет? – удивился он. – Стеклом, что ли, порезалась?

- Порезалась, - отвечаю. – Бывает, Володя.

- А-а, а я думал: колешься…

“На иглу я давно села, - усмехаюсь про себя, - только зачем тебе об этом знать? Потом, когда  включишь свет (надеюсь, у нас будет это “потом”?), чтобы воды попить или сигарету выкурить – вы почему-то очень любите дымить в постели, - тогда и увидишь синяки вокруг уколов. Интересно, как это подействует на тебя,   чистенького, ухоженного, уютного мужчинку? Если б не твоя походка, ни за что бы не поверила, что ты моряк. Ладно, Бог с  тобой, не буду ничего говорить. Лучше помолчу, и ты моих мыслей никогда не узнаешь…”

Уже и кофе выпит, и бутылка с вином, терпким, с чуть заметной горчинкой, наполовину прикончена ( а ты гурман, парень!), и окурков  полная пепельница, а Фанни всё не идёт и не идёт. Без неё, что ли, будем? Не хочется. Всё внутри словно замороженное, ничего не надо, ничего!

- Ладно, - сказал Володя и встал. – Пора и честь знать. Извини, конечно, но поначалу я тебя не так воспринял…

- А как?

А у самой в мозгу: “Воспринял… Удивительно! Неужели моряки  знают такие интеллигентные слова?”

- Замнём для ясности, - и снова покосился на мою руку. – В общем, время позднее, тебе спать пора. А я в аэропорт поеду, чем чёрт не шутит, вдруг место свободное на борту найдётся…

- Я тебя не гоню. Давай Фанни подождём,   с ней ещё поболтаем…

- А она весёлая…

- Веселей не бывает!

Потрепались ещё. Ни о чём. Пока он не заговорил о Маркесе. “ Сто лет одиночества” – моя любимая книга, даже нет, не книга – библия, и не для меня одной, для всех, кто никогда не был любим и не знает, что это такое. И я не знаю. Техника – пожалуйста, высокий класс, надеюсь. А вот чтобы теплело что-то в душе, чтобы сердце вздрагивало при упоминании имени  единственного человека – это только  в романах и вычитываю. Узнав многих, я ничего не узнала, и мужчины различаются для меня только физическими данными, больше ничем.

Володя, наверное, сильно устал от дорог, аэропортовских ожиданий, потому что, пока я ходила на кухню мыть яблоки, он уснул, прикорнув в углу дивана.

- Эй! – сказала я. – Давай раздвинем кресло. Ляжешь, отдохнёшь. Чем в аэропорту мучаться…

И оборвала  себя мысленно: “ Чёрт! Отчего это я с ним так любезничаю? Он что, спать сюда пришёл или…”

- А это ничего? Не подорвёт моральные устои вашего дома?

Я усмехнулась и смолчала. Да и вообще говорить не хотелось: вдруг накатилась дремучая волна усталости, глаза слипались, будто  снотворного наглоталась, чёрт возьми, что это такое? Нет, определённо со мной что-то не то…

Чтобы Володя не смущался, я снова вышла на кухню. Перемыла посуду, почистила турку, раковину. А когда вернулась в комнату, он уже спал, свесив руки до пола – сильные, красивые, ладони узкие, с чуть сплюснутыми фалангами пальцев, на груди – синий орёл, татуировка свежая: линии выпуклые, розовые, чуть-чуть припухшие.

Володя дышал ровно, спокойно, приподняв  верхнюю губу. Мне захотелось дотронуться до аккуратных, коротко подстриженных усов, но что-то смутило, заставило отдёрнуть руку. Что? Он, пожалуй, не был похож на тех, кого Фанни, не стесняясь, в глаза  именует “клиентами”. Вот посмеётся она, когда узнает, что парень спокойненько уснул, ничуть не вдохновившись Бочонком. В тираж, старуха, выходишь, хоть панихиду по тебе служи, как жить станешь, не иначе как в лечебницу на отдых заляжешь?..

* * *

Бочонок включила ночник, примостилась на диванчике под пледом и почти сразу почувствовала, как веки наливаются свинцовой тяжестью - спать, боже мой, как хочется спать, утром надо бы подняться пораньше, чтобы застать Стаса дома, не тащиться же к нему на работу. Но как прохладно в комнате, отчего бы это? Вроде батареи  горячие.

Пересилив сонливость. Бочонок взглянула на Володю. Как хорош, все при нем - и молодость, и свежая упругость кожи, и ласковая смуглота - глазам приятно смотреть на него, просто так, без всяких   яких.

Ей захотелось потрогать его. Да что же это такое? Она отвернулась к стене, чтобы не видеть его. Что тянет к нему?   Тепла, обыкновенного человеческого тепла захотелось - вот это да,   ну до чего ты дошла, дурашка Бо…бо... боч...

Потом сквозь сон она слышала какие-то шаги, шорох, глухой, стук: упала, наверное, со стола чашка или еще что-то. Но проснуться - никаких сил, и это при том, что выпила литра полтора кофе! Даже когда хлопнула дверь - Фанни, что ли, кавалера выпроводила? - она даже не шевельнулась, не попыталась встать, хотя бы и с закрытыми глазами. Спать, спать, спать...

- Тю! Чо это ты все разворочала? И где твой красавчик? Улетел сокол ясный?

Бочонок открыла глаза, глянула на Фанни, которая весело скалилась и подмигивала, повернулась на другой бок и снова задремала. Она не поняла, отчего подруга вдруг взвизгнула и заголосила: “Вставай, дура набитая, нас обчистили! Ой-ей-ей! А я-то думала: кувыркалась как попало! Нет, ты погляди, она  дрыхнет! Вставай!”

Что обчистили? Почему Фанни вдруг побежала в свою комнату, заголосила пуще прежнего? Бочонок потянулась, сердито, спросила:

- Сбрендила, что ли? Дозу перебрала?

Фаина яростно заверещала:

- Ты кого пригрела, сука? Ворюгу! Он и меня разорил, о-о-о! Вся моя рыжу- ха - и кольца, и серьги, и браслет - пропали! И деньги, а-а-а!

Тут Бочонок и проснулась. Вскочила, оглянулась, точно: ящики комода выдвинуты, шкафы нараспашку, вещи валяются на поду, любимое голубое платье распласталось на кресле. Ай! Она кинулась к подоконнику, схватила горшок с уродливым колючим растением.

Его редкие ядовито-зеленые листья равнодушно трепыхнулись и обдали лицо пряным запахом имбиря. В подставке под горшком было устроено второе дно, о чем даже Фанни не знала. Бочонок сдвинула пластмассовый  кружок и облегченно вздохнула: деньги  целы. Зато шкатулка, растопыренная на крышке комода, наверняка пуста, ну и черт с ними, теми ста рублями, что  отложила  на книгу Дюма “Три мушкетера” – кино смотрела, а книгу никогда не читала, так хотелось почитать. И  на брошь наплевать, пусть подавится; сволочь!

Бочонок разозлилась и пнула ни в чем не повинное кресло, на котором этот человек притворялся спящим. Интересно, что он подсыпал ей? Голова тяжелая, перед глазами легкий туман. Как с глухого похмелья.

Бочонок закурила, окинула взглядов свое разоренное гнездышко, нагнулась и подобрала с пола рассыпанные открытки: голые спины, заломленные руки, жадные рты... Пропади оно все пропадом!

Фанни заскочила в комнату, бледная, растрепанная, хлюпнула носом (но тушь на глазах не размазана, заметила Бочонок, взгляд цепкий, острый!).

- Подонок! - прошептала. Фанни. - Подумать только: - такой благородный на вид! - и трагически закатила  глаза.

Но Фанни  шептала все это достаточно спокойно,   разве что специально добавляла жалостливых интонаций. Значит, тоже не шибко пострадала:   наверняка этот  парень не докопался до ее сбережений, взял только то, что плохо лежало.

- Ну-ну,   Фанни, не  горюй...

- Не люблю, когда меня обманывают...   Фанни хлюпнула носом и высморкалась

- Ах, Фанни, это я обманулась. Давай сделаем вид, будто ничего не произошло. Будто ничего этого и  не было.

- Как “не было”? Было, было! И будет! Всегда будет!  

- Подумаешь, раскурочили гнездышко  маленько.   Приберемся,   перышки почистим - все нормально, а, Фанни?    С милицией связываться не станем.   Придут: "Как да что? И почему?   Ах, случайно встретились?   И сразу - к делу?” Себе мороки больше, Фанни...

-Жалко, - вздохнула Фанни.   - Работаешь, работаешь, приходит какой-то жук и  спокойненько все перетаскивает в свою норку. Да еще за просто так натешился, да?

Фанни  прижалась щекой к плечу Бочонка и  жалобно всхлипнула.   Это она умела  делать - жалеть.

-А знаешь, - сказала Бочонок, - ничего он не натешился! Хотя, - она замолчала, усмехнулась каким-то своим мыслям, - хотя, знаешь ли, он  был на вид такой... ну, теплый, что ли... даже глаза - теплые, и  губы, наверное, теплые. Я думала:   он - человек.

- Скажешь тоже! - засмеялась Фанни и потянулась за сигаретой. - Фантазерка! Все они, одинаковы, только калибры разные. Ну, ничо, малышка, на их кобелиной охоте мы не последние суки. Отыграемся и свое возьмем, да, Бочонок?

Бочонок кивнула. Сегодня надо сходить к Стасу за косяком, туда-сюда - вечер наступит. И так тоскливо ей стало от того, что снова надо сидеть на площади, курить, болтать, “снимать”, Боже, как мерзко!

Она вскочила и  побежала в ванную. К глазам подступали слезы, и она не хотела, чтобы Фанни это видела. Все нормально, малышка!