Горячие губки. Глава Эротический журнал горячие истории

РОТ НЕ ТОЛЬКО ОРГАН РЕЧИ

(Эротический вариант)

1.

Он  сказал:

- Я не хочу об этом говорить. Я хочу этим заниматься.

- Хорошо, - кивнула она. - Наши желания совпадают.   Но  мы ведь не глухонемые, иногда и  словом перекинуться охота…

- Слова  не могут  доподлинно передать то, что человек чувствует, - он рассеянно улыбнулся. - Банально, но точно у классика: "Мысль изреченная есть ложь…"

- Тютчев! - обрадовалась она. - Ты любишь Тютчева? Я без ума от его стихов…

- Нет, я не люблю Тютчева, - он отвернулся  к окну и  сделал вид, что с интересом изучает  серебристую "Ауди", припаркованную   у кафе напротив.

Полчаса назад они лакомились там пломбиром с клубникой и  запивали его холодной родниковой водой, в которой плавали апельсиновые и лимонные дольки - очень простой и вместе с тем   изысканный напиток, придуманный местным барменом.

Они только-только разговорились, и  ещё не знали друг друга, но по тому, как она опустила глаза, чтобы скрыть своё волнение, он понял, что  понравился ей. А потом, рассмеявшись над какой-то его шуткой, она  уронила на пол серый кошелек и, опередив его, сама  подняла  портмоне, при этом как бы  невзначай коснулась  его колена, и  в этом мимолётном жесте было столько настойчивого, но тщательно скрываемого  желания, что  он решил: возможно, давно ищет именно её.   Его привлекали дамы, глаза   которых ангельски наивны, но темнеют от одного лишь прикосновения, и такие в них открываются бездны, что сладко и жутко сжимается сердце.

- Однажды мы с другом  сидели в кафе  "Руслан", пили свое любимое светлое пиво, и вдруг в зал вошла Женни, - сказал он, задержав её ладонь на своем колене, и она не сразу отняла её. - "Знакомься, это Евгения, - представил  её мой друг. - Она борется со всяческими табу и  помогает ощутить все радости жизни закомплексованным мужчинам…" Евгении больше нравилось, чтобы её звали Женни, а мне хотелось, чтобы меня звали Никак: я - Никто и зовут меня Никак, о чём я с готовностью сообщил этой девице.   Не сказать, чтобы она была страхотуля, но и не красавица: круглое лицо, длинные волосы, вольно  спадавшие на плечи, довольно заметные груди,   а бедра - как у доисторических терракотовых  фигурок: не то чтобы необъятные, но, скажем так, невольно бросающиеся в глаза…

- Не то, что у меня, - тихо улыбнулась она и, настойчиво стряхнув его ладонь со своей руки, вдруг спросила: А зачем ты мне  всё это рассказываешь?

- Послушай дальше, - он поднял  бокал с водой, сделал им круговое движение, и  дольки цитрусовых  закружились  в медленном хороводе. - Женни села возле меня, и совершенно непринужденно сказала, что спала сегодня до часу дня, но так и  не выспалась, потому что накануне вечером принимала  одного своего приятеля, он у неё остался, но был не в настроении, а она – напротив, хотела любви и нежности. «Ты можешь ничего не делать, - сказала  ему Женни. – Я всё сама сделаю…» А  он ответил, что, мол, в таком случае лучше подойдёт   самотык…

- Что? – не поняла она.

- А, ты не знаешь? – он рассмеялся. – Когда ещё никаких фаллоимитаторов и в помине не было, бабы придумали такое приспособление…

- Ой, не надо дальше, - она смутилась и закусила верхнюю губу. – Всё  ясно.

- Ну, в общем, Женнни поссорилась со своим приятелем  окончательно,   а когда он ушел, то стала читать Артура Миллера. Кажется, "Тропик Рака". И только под утро заснула.

- На работу Женни не ходит, надо полагать? - спросила она, с интересом наблюдая за игрой его пальцев. Он механически отстукивал ими  незатейливую мелодию  "Воздушной кукурузы" из репертуара оркестра Поля Мориа.

- У нее был выходной день, - уточнил он.

- Но зачем  ты всё-таки  вспомнил о ней?

- Женни говорила с моим другом о всяких пустяках, у них были какие-то общие знакомые, и вдруг она перестала трепаться и тяжело так вздохнула. Что такое? Она рассмеялась и сказала, что  дошла до ручки: ей иногда хочется почувствовать себя дурочкой Ассоль, которая чёрте сколько лет ждала своего капитана Грея. И так,   мол, всё надоело, и скучно,   и никто не любит.

- Она уже взрослая девочка, и должна понимать, что у всех сказок есть конец, - улыбнулась она. – Ассоль, наверное, стала толстой тёткой, капитан Грей обрюзг, и они наплодили кучу детей, которых как-то надо кормить…

- Что ты там про конец сказала? – он усмехнулся. – Прошу прощения, но мы взрослые люди, и вот я что скажу: прежде, чем кончить, надо подумать. А если думать неохота, то лучше сразу «зачехлиться» в резину. Иначе действительно гарантирована куча детей…

- Ты пытаешься выглядеть пошлым или такой на самом деле?

- Не знаю, - он пожал плечами. – Думай, как хочешь. И не перебивай меня, пожалуйста.

- Ну-ну, - она нарочито подпёрла кулачками подбородок. – Слушаю вас, сэр. Итак,   эту Женни – кстати, она феминистка? – никто не любит…

- Да, - он кивнул. – Вот так она и заявляет: «И скучно, мол, и грустно…» На что мой друг рассмеялся: "Ну, ты даешь! Помню, ещё совсем недавно ты утверждала, что можешь свести с ума любого мужчину…" Женни ответила в том смысле, что не всех, «голубых», например, не сможет, а остальных  рано или поздно по-любому можно затащить в койку. Потому что они,   мол,   самцы, и никаких особых ухищрений не требуется,   чтобы свести их с ума, самое трудное - удержать, когда они опомнятся…

- А  я с Женни согласна, - заметила она. - Вам нельзя давать опомниться!

- Господи, - усмехнулся он. - Кажется, ещё Лев Толстой заметил, что мужчину сводит с ума не та женщина, которая держит его за…гм!... в общем, понятно, за что, а та, которая держит его за душу.

- Надо же! - она повела плечами и рассмеялась. - А где она у вас находится, эта душа? Не в том ли месте, которым мужчина порой думает вместо головы?

- Не будем об этом, - он  отпил из стакана и поморщился: вода успела нагреться, а он не любил теплую воду. -  Послушай, что было  дальше. Женни  нечаянно опрокинула стакан с остатками апельсинового сока мне на брюки. Извинилась, конечно. И  принялась вытирать его своим носовым платком,   в какой-то момент она коснулась ширинки, её пальцы задержались на ней, и я почувствовал, что она пытается погладить меня там…

- Тебе показалось…

- Нет, не показалось, - он пристально поглядел ей прямо в глаза и покачал головой. - Ты можешь мне не верить, но  Женни  легонько сжала то, что нащупала,   при этом она продолжала о  чем-то непринужденно болтать с моим другом. Он, разумеется, не видел, что она делает со мной.

- Супер! - восхитилась она. - Женни - просто супер! Она решила показать тебе, где у мужчин находится душа…

- Может быть, - он рассеянно улыбнулся и пристально поглядел на неё странно посветлевшими глазами. - Но у меня сработал основной инстинкт, и Женни убедилась, что имеет дело отнюдь не с мизинчиком…

- О! Неужели?

- За столиком напротив сидел молодой офицер, - продолжал он, будто и не заметил язвительной реплики. -  И он обратил внимание на активные исследования рельефных особенностей моих брюк. Наши взгляды встретились, и он восторженно подмигнул мне: дескать, повезло тебе, молодой человек…

- Ага! Молодой человек средних лет…

- А мне вдруг стали противны её прикосновения. Не знаю, почему. Ведь, сказать по правде, я  думаю о любви каждые пять минут и  готов к  ней…

- К сексу ты готов всегда. Любовь - это из другой оперы!

- Этот офицер, лейтенантик желторотый, в новенькой отутюженной форме,   следил за движениями руки Женни с таким вожделением, будто она не меня, а его ласкала. И в его глазах я прочитал то, о чем сам мечтал…

- И что же ты прочитал в его глазах?

- Я всегда хотел встретить женщину, которая сразу бы захотела меня, и ей ничего не надо было бы объяснять, и уговаривать не надо. Встретились, понравились друг другу… К чему дальнейшие церемонии, все эти ахи, вздохи,   чтение стихов и прочая мутотень? Всё очень  просто: любовь - это проникновение одного в другого, слияние, сладострастие… Любовь - это всё сразу! Об этом я мечтал. Наверное,   того же самого хочет любой здоровый мужчина.

- Ну да! Мужчина - это, прежде всего, самец. Но даже у зверей существуют какие-то брачные ритуалы…

- Не надо об этом, - он поморщился. - Все эти табу, вбитые в наши головы, заставляют забыть о простоте и естественности. В какой-то момент я подумал о том, что только безнравственная женщина может вести себя так, как Женни. Она меня первый раз видела, и вот так сразу, - он  покачал головой, хмыкнул и, пытливо заглянув ей прямо в зрачки, спросил: Как ты думаешь, что я сделал?

- Ничего, - она  опустила глаза. - Ты ничего не сделал.

- Нет, почему же? - весело возмутился он. - Я  взял  её руку  и положил на стол, и придавил своим локтем, чтобы она перестала меня смущать. Вот что я сделал! Потому что мне стало противно… Нет, впрочем, не противно, а…

- А, знаю! Это нечто из области мужского шовинизма. Женщина не должна первой переступать некоторые ограничения. Это вы первыми можете лапнуть нас за грудь, или погладить по заднице, или вообще под юбку залезть. Женщина - ведомая, ей не разрешается инициатива в таких деликатных вещах, иначе она рискует заработать клеймо распутницы…

- Ну, примерно так, - он растерянно вздохнул. - И, тем не менее, я продолжаю  мечтать о такой женщине, с которой встретился взглядом - и всё, она твоя, до самого последнего миллиметра кожи!

- И вы оба бросаетесь в омут страсти с головой? -  она зачем-то поправила  свою безукоризненную прическу и, быстро глянув на него, опустила глаза. - Извини. Я, кажется, сморозила пошлость какую-то.

- А разве ты не о том же самом иногда мечтаешь?

- Ну и что же из того? Думать не вредно, вредно не думать…

- А я в такие  минуты  не хочу думать. И говорить не хочу.   Я люблю  тишину, нежность, безоглядную страсть и минимум разговоров…

- Ты предлагаешь мне  помолчать с тобой на пару?

- Да, прямо сейчас! - он резко встал. - Тут неподалеку есть гостиница,   в ней почасовая оплата… Пойдем?

- Ты со всеми так? - она растерянно моргнула и  смешно наморщила нос. - Мы даже незнакомы толком. Разве что письма…

- Я тебе написал девятнадцать писем, и  неужели ты не поняла из них, что я   бываю ужасно гадким, но и хорошим тоже бываю. Я - разный, как и ты, впрочем. И с кем попало - поверь мне! -  не стану заниматься любовью.

- Заниматься любовью, - протянула она. - Звучит все равно как заниматься спортивной ходьбой. Или  химией...

- А любовь - это и есть химия тела. Иногда она - игра ума или воображения…

- А иногда любовь -  это просто любовь!

- Мы много говорим, - он отвернулся к окну и  досадливо поморщился.

Ему надоел вымученный  диалог. И вообще, он не привык много говорить. Да и с кем ему было беседовать? На службе  он сидел в кабинете один,   возвращался домой -  там уставшая, замотанная жена: день-деньской она  носилась по всему городу  с сумкой, полной флакончиков  средства от похудания. Сотни раз ей приходилось изображать приветливую улыбку, демонстрировать прекрасное и ровное настроение, излучать оптимизм и  убеждать толстушек попробовать эти серые таблетки - лучшее  средство против ожирения. "Полтора месяца назад я тоже не отличалась стройностью, - говорила она  тихо, заговорщицки озираясь по сторонам. - Ну,   вы, конечно, не верите. А вот  взгляните на фотографию: я и есть эта полная дама…"

Она уставала от  беготни по городу, всех этих уговоров-разговоров, и уставала от дам постбальзаковского возраста, желающих вернуть очарованье юности,   и от молодых, но ранних толстушек тоже уставала: некоторые из них испробовали все,   что только можно,   и сами были ходячими справочниками по средствам, снижающим вес -  попробуй поговори с такими, убеди их испытать еще одну, самую новейшую биологически активную добавку.

Жена приползала домой серая, выжатая, сердитая, наскоро перекусывала и, сославшись на головную боль, укладывалась на диван перед телевизором. Вскоре она благополучно засыпала. Ну, разве поговоришь с ней нормально?

Так что ему оставался один-единственный собеседник - Кавалер Белой Подвязки. Так он в шутку звал серого кота, левая лапа которого была как бы перемотана бинтом.

Кавалер Белой Подвязки понимал несколько слов. Допустим, очень активно реагировал на слова " кити кэт": стоило  произнести название этого корма, как он опрометью бросался к своей  плошке.   Но беседовать с ним только о еде было скучно.

- Мы много говорим, - повторил он и, повернувшись к ней, нетерпеливо обхватил её ладонь своею.

- Хорошо, - она, смутившись, опустила голову. - Я согласна. Рано или поздно это у нас всё равно случилось бы. Пусть будет так, как будет…

2.

Администраторша гостиницы, отсчитав сдачу, подвинула  темный  брелок, на котором был  выдавлен номер комнаты - то ли 61, то ли 67.

- При необходимости вы можете продлить время пребывания у нас, - сказала она. - Если ключ не будет изнутри проворачиваться в замочной скважине, то на двери есть исправная защелка. Горничная может принести вам легкий ужин, вино, пиво. Будете заказывать?

- Нет,   мы возьмем бутылку воды,   вот эту, - он указал на "Бон-Акву", стоявшую на  витрине  за спиной администраторши, -  и еще пачку  легких сигарет "Винстон",   и два  марокканских апельсина…

Администраторша  подвинула к себе его сдачу, отсчитала нужное количество рублей и вдруг рассмеялась:

- Тут  как раз еще на пачку презервативов у вас осталось - хороших, французских, шесть штук в упаковке. Надо?

- Зачем нам презервативы? - он пожал плечами. - Мы решили уединиться, чтобы почитать друг другу стихи…

- Приятного вам отдыха, - сказала администраторша, заученно улыбнувшись. - Не забудьте ваш пакет, и не перепутайте номер комнаты - шестьдесят семь…

Она почти сразу потеряла к ним интерес, чего никак нельзя было сказать об охраннике, сидевшим у лестницы: он, не отрываясь, глядел на женщину, поднимавшуюся вслед за  низкорослым, чуть полноватым господином. Он будто на веревочке её вел. Невидимая  постороннему глазу, эта веревочка  была тонкой, как  обычная нитка для шитья, и  женщина при желании могла бы её оборвать, но почему-то этого не делала. Охранник понял, что дама стесняется и своего положения, и этого заведения, и всего того, что  непременно произойдет в номере.

Но ничего особенного в номере не случилось.

- Жарко, - сказал он и снял пиджак. - Хочешь пить?

- Нет, - она села на кровать. - Включи кондиционер. Здесь душно…

Кондиционер затарахтел и принялся выдавливать из себя вязкую ленту  теплого  липкого воздуха.

- Извини, я приму душ, - она встала. - Невыносимо душно. Чувствую себя  в одежде как улитка в раковине…

Он  из вежливости кивнул и, ни слова не говоря, снял с себя рубашку.

- Ты со всеми так себя ведешь? - она неловко улыбнулась, ощупав глазами  его торс. - Сразу раздеваешься  и в койку?

- Я  не хочу об этом говорить, - сказал он. - Я хочу этим заниматься. А рубашку снял, потому что душно…

- Но мы ведь не глухонемые, - она помахала ладонью как веером. – Уф, какая духота!   Иногда и поговорить хочется…

- Слова не могут точно передать то, что человек чувствует, - он рассеянно улыбнулся. - Банально, но  точно у классика: "Мысль изреченная есть ложь…" Наверное, я покажусь тебе занудой, но ученые выяснили: только семь процентов чувственной информации передаётся  словами, тридцать восемь – интонацией, а пятьдесят пять процентов «считывается» прямо с лица.

Каких-то полчаса назад ему казалось,   что ничего больше объяснять  ей не придется. Но, видимо,   и она не была исключением из  правила: все женщины любят ушами.   Не смотря ни на что, ей всё равно хотелось слышать эти глупые, лживые, лицемерные, неискренние, невозможно выдуманные слова, комплименты, восклицанья, нежное воркованье, бессовестное вранье. И ради чего? Чтобы он смог заполнить пустоту меж её ног, не заботясь о заполнении - гм! гм! - сосуда её души.

Когда она вышла из  ванной, завернутая в полотенце, он уже лежал  на кровати. Она, видимо, поняла, что ему хочется не только меньше слов, но и минимум одежды. Под полотенцем, во всяком случае, ничего не  было.

- Ты не хочешь сполоснуться?

- Обязательно, - он поднялся и, не стесняясь своей наготы,   вошел в ванную, наскоро обмылся и, небрежно обтеревшись грубым вафельным полотенцем, вернулся в комнату.

Она неподвижно стояла у окна, и он, не спеша, подошёл сзади, обнял её, с наслаждением проводя  руками по её гладкой,   теплой груди. Она вынырнула из его объятий и, чуть отодвинувшись,   с интересом посмотрела на него:

- Ты всегда так быстро  готов?

Готов к труду и обороне, - он усмехнулся. - Давай помолчим. Договорились же!

- Ну, если мой рот будет занят,   молчать придётся поневоле, - её  правая рука скользнула чуть ниже его затылка, а правая коснулась пупка, после чего трепетно  прогулялась по животу вниз и обхватила его член.

- Не понимаю, почему в Камасутре  его  называют яшмовым черенком, - игриво  шепнула она. – Это, скорее, ломик для взламывания сейфов…

- Ага, прямо  фомка! – он рассмеялся и закрыл ей губы поцелуем.

Она любила мятные леденцы  «Минтон», и,   может быть, ещё и поэтому  её ответный поцелуй был  горячим  и свежим. Ему нравился этот аромат мяты, эвкалипта и чистого снега, и он подумал, что  такое  сочетание с её тёплым языком  наверняка доставит особое удовольствие.

Ни слова не говоря, он  настойчиво двинул её голову вниз, и она, больше не смущаясь, опустилась на колени и обхватила его ягодицы руками. Но он   вдруг подался назад, и яшмовый черенок выскользнул из её губ. Она потянулась к нему, но  мужчина увернулся и, улыбаясь, направил свой ломик в сторону, а когда она снова попыталась поймать его, он взял  член в руку и стал  мягко постукивать им по щекам, носу, лбу.

- Ну и ладно, - нарочито недовольно фыркнула она. – Мне и этого  хватит…

Она прикоснулась губами к его мошонке и стала поочередно ласкать его яички языком. Он застонал и, перегнув её почти пополам,   соорудил из её тела одну из своих любимых позиций, и она, наклонив голову, могла видеть - и, конечно же, видела, - как он вошел в нее, и, сотрясаемая его  постепенно нарастающим  мощным ритмом, вскоре сама энергично задвигалась и обрушилась на пол, издав подавленный стон. Он перевернул её на спину, грубо закинул ноги на плечи и вторгся  в её  лоно как  одержимый всеми дьяволами, и этому, казалось, не будет конца.

Он перебрал все мыслимые и немыслимые позиции, они катались по  полу, ползали по кровати, сидели на стуле, чуть не обрушили подоконник, барахтались в ванной, захлебывались жидкостью, источаемой из их тел, задыхались от грубости  и нежности, и когда  в полном изнеможении отпрянули друг от друга, то их глаза поблескивали как тлеющие угли, а от кожи поднимался легкий пар. За все это время они не произнесли ни одного слова.

3.

В её взгляде  сквозила застенчивая признательность. Она прикоснулась к его твердым, устало-равнодушным губам, и в этом медленном поцелуе было то, что никакие слова не выразили бы.

- Возьми его, - попросил он, не открывая глаз. - Пожалуйста!

- Мне говорить запрещаешь, а сам…

Он молча взял её за голову и мягко, но настойчиво двинул её вниз, к своим широко раскинутым ногам.

- Он стал ещё больше, - шепнула она.   - И как я все это вынесу?

- Глаза боятся, а рот делает, - сказал он. И тут же пожалел, что опошлил ситуацию. Но она, казалось, не обратила внимания  на это, скользнув меж его ног и положив ладони на его пупок.

Он зажмурился, приготовившись к новым ощущениям, но  неожиданно  прямо над его головой пронзительно заверещала сирена.

- Что это? -  испугалась  она. -  Неужели всё кончилось, не успев начаться? Да? Да!

Он видел, как её ладонь испарилась с его живота, и вся она, такая ласковая, милая и теплая,   истончилась,   став бесплотной и  прозрачной, как привидение. Да и с ним самим произошло нечто странное:   в мгновенье ока он, как кусок пластилина, умялся, скатался в шарик, съежился, сжался и превратился в точку.

Точка  ярко мерцала во тьме секунду-другую,   потом стала медленно сереть, пока совсем не поблекла и не погасла…

4.

-  Чёрт! Опять свет отключили, -  с досады он хлопнул  мышкой по коврику. - Чтоб им пусто было, этим энергетикам…

В открытую  форточку вливался тяжелый, густой воздух, сдобренный  запахами полыни, смородины и созревающих груш.   Вентилятор, который Виктор приспособил над столом так, чтобы он дул прямо в лицо,   перестал натужно гудеть,   и хотя  толку от  его стараний было мало, но он хоть как-то освежал разгоряченное лицо. А теперь, когда  электричество отключили, духота стала невыносимой.

Виктор не стал искать свечу. Зачем? Время позднее, третий час ночи пошел. Все равно надо ложиться спать.

Он вышел на балкон, чтобы выкурить последнюю сигарету. В коммерческом киоске, который стоял напротив, продавщица зажгла  две свечи. Они, как магнит, притягивали со всей округи комаров и ночных бабочек.   Серое трепещущее облачко колыхалось, распадалось, сбивалось в тугой темный комок и  снова  расслаивалось.

Наблюдая за  этим бесконечным танцем, Виктор, усмехнувшись, подумал о том, что каждое из этих насекомых одиноко, и они, так же, как и люди, стараются  прицепиться друг к другу, лишь бы не остаться наедине с кромешной мглой, и  так же, как люди,   не отличают искусственного  огня  от  света яростного светила. Но  им на это наплевать…

"Да, наплевать на это, - подумал Виктор. - Секс - это самый древний  и самый простой способ  самопознания. Бабочка трахается, потому что существует. А человек занимается тем же самым, чтобы доказать: я люблю - значит, существую. Но чем же они, в таком случае, отличаются друг от друга?   Пихая часть своего тела в тело другого человека, испытываешь наслаждение, но всегда ли это любовь? Господи, да в отличие от той же бабочки, это еще и не акт творения:   презервативы, контрацептивы или обычный  кусочек кислого лимона  не дают возникнуть новой жизни. Но, может быть, что-то очень важное появляется в нас самих? Два человека - это два сообщающихся сосуда, и вольно-невольно перетекают друг в друга, даже если находятся один от другого за сотни километров…"

Та женщина,   которая   только что  молча отдавалась ему в какой-то занюханной гостинице,   жила в  Иркутске. Она никогда не бывала в Хабаровске, так же, как и он,   - видел  её родной город лишь на открытках да на карте. Их свел Интернет.

Как-то Виктор зашел на один из сайтов знакомств, из любопытства  стал читать объявления женщин, и вдруг наткнулся на такое: "У меня в жизни было много чего, но не было самого необычного - любви. Кто может  убедить меня в том, что она существует?"

Он ответил. Написал что-то очень сумбурное о том чувстве, что движет солнце и светила, и о том, что расстояние - не преграда, потому что самые великие события  на самом деле происходят в голове: любовь - это не только химические реакции организма, и не только  игра гормонов, это  еще и мистерия, разыгрываемая мозгом.

Она откликнулась. Электронная почта мгновенно доставляла их письма друг другу, и  неожиданно возникло ощущение, что они находятся рядом, и не беда, что не видят один другого, потому как самое главное случилось: их души  обнялись, срослись, объединились. А может быть, и не души, а   сознание.

Это было довольно странное чувство, не похожее ни на что из того, что Виктор до этого испытывал. Он  теперь знал, что та женщина из Иркутска, назвавшаяся Виолеттой,   всегда поймет смутность его настроений, поддержит  его, ободрит, расскажет что-нибудь очень веселое или, напротив, погрустит вместе с ним.

Наконец, он предложил Виолетте встретиться в одном виртуальном кафе. Это была одна из тех "болтанок", где путешествующие во Всемирной Сети запросто знакомились друг с другом, заигрывали, флиртовали, обсуждали какие-то свои проблемы, болтали о том - о сём. И тут можно было поговорить тет-а-тет, используя приват-систему :   диалог двоих был виден на экране монитора только им - говори о чем хочешь, не стесняясь ни проявлений чувств, ни  крепких выражений, ни вдруг нахлынувшей нежности, в общем, они были одни, и были вольны делать все, что  только взбредёт в голову.

И той гостиницы, куда он привел эту женщину, тоже на самом деле не было. Он  её выдумал, и она  азартно поддержала  и эту, и другие его фантазии. Еще никогда и ни с кем ему не было так хорошо. Они обходились без  всех этих смешных, нелепых нежностей, им  хватало  несколько десятков слов, потому что  главным был язык тела, поэзия движений и жестов, энергия страсти и что-то такое, чему трудно подобрать определение. Но это было явно не  нечто романтически возвышенное, а, скорее, низменное, грубое и  очень простое - как иголка и нитка, как болт и гайка, как ветка  хризантемы в вазе, как  пестик и ступка…

- Вот именно: пестик и ступка, -  усмехнулся Виктор. - Кажется, в древнекитайских любовных трактатах  мужской член именовался пестиком, а вагина - ступкой, - он  с досадой бросил окурок вниз. - У нас все получилось отлично, а я, дурень, даже не успел спросить её настоящее имя. Виолетта - это, скорее всего,   ник. А как её зовут на самом деле? Может быть, Тамара? Или Елена? Хорошо бы, Елена… Алена, Аленушка, Аленка… 

Впрочем, и Виолетта  знала  только его ник - Граф Грей. Он не выдумывал его специально. Ему всегда нравился чай с бергамотом, который известные  фирмы продавали под названием "Граф Грей". Считалось, что некогда именно этот аристократ привез в Европу новый сорт чая, покоривший все королевские дворы. Говорят, что граф был хорош собой, любил пускаться во всякие авантюры,   совершал головокружительные, полные опасностей путешествия по Востоку, а соблазненные им женщины  толпами  двигались по его стопам… Эх,   какие  ж были  мужики в то время! Обычную похоть умели  прикрывать любовными ритуалами,   романтикой, загадочными масками. Не то, что нынче: "Наше дело не рожать! Сунул, вынул и бежать!"

Вспомнив эту пошлую поговорку, Виктор снова усмехнулся и хотел закурить еще одну сигарету, как вдруг его сонным голосом окликнула жена:

- Ты что спать не идешь? Поздно уже! Завтра на работу…

- Уже иду, - отозвался он.

Наскоро почистив зубы и сполоснувшись, он юркнул под одеяло и прижался к теплому телу жены.

- Спи, - сказала она и повернулась к нему спиной. - Я устала сегодня.

Он молча обнял её  и, тиская, поцеловал в шею. Жена вздохнула и, не поворачиваясь, спросила:

- Почему ты никогда ничего мне не говоришь? Ну, хотя бы ради приличия…

- Я не хочу об этом говорить, - он  повторил то, что  говорил Виолетте. - Я хочу этим заниматься…

- Но мы ведь не глухонемые, - сказала жена. - Иногда и поговорить хочется…

Диалог повторился почти в том виде, как это было полчаса назад с совсем другой женщиной, пусть и виртуальной.

А утром Виктор, как обычно,    проснулся в положенное время, с полузакрытыми глазами побрился и помылся, на кухне он привычно убрал со стола тарелку и чашку, оставленные женой: она никогда не удосуживалась поставить их в мойку, зато успевала выкурить сигарету.   Бычок, смытый в пепельнице, напоминал о  её вредной утренней привычке.

Его взбодрила обычная чашка черного кофе без сахара,   и он, как всегда, вышел из  дома на три минуты позже, чем хотел. И, значит, надо было ускорить шаг, чтобы успеть на автобус. Следующий рейс был через десять минут, можно бы и его подождать, но Виктор  педантично поддерживал репутацию  сотрудника, никогда не опаздывающего на службу.

Запыхавшись, он успел-таки вскочить на  подножку автобуса и, конечно же, натолкнулся на  эту женщину в кремовом  свитерке. Они  почти каждое утро сталкивались с ней на этой подножке. И кондукторша  зычно крикнула им:

- Граждане вечно опаздывающие, двери закрываются! Пройдите в салон…

Женщина в кремовом свитерке улыбнулась, что-то хотела сказать Виктору, но раздумала. Он тоже улыбнулся, и тоже ничего не сказал. Но в который раз подумал, что надо же, столько  раз повторялась эта ежеутренняя ситуация, что уже вроде как  и знакомыми стали, но  почему-то даже не здоровались и, тем более, не говорили  друг с другом.

Весь день он был загружен делами, и, как обычно, мало разговаривал с коллегами, и сигареты у него кончились ни раньше - ни позже, а именно за полчаса до  окончания работы, и  Павел Иванович из соседнего кабинета, конечно же, выручил его, привычно напомнив: "Ты у меня "настрелял"  уже почти  пачку. Долг платежом красен!"

Вернувшись домой, он включил компьютер и обнаружил, что из-за вчерашнего отключения электроэнергии часть данных  исчезла  из папок. Он попытался  их восстановить, но все  попытки были тщетными.   В  его электронной  записной книжке  не оказалось многих адресов, в том числе и "мыла" Виолетты. На память он его не помнил.

Несколько дней он ждал от Виолетты  хоть какого-нибудь сообщения, но так и не дождался. И тогда Виктор отправил на одну из виртуальных досок объявлений послание:

"Много раз слышал о том, что есть любовь, но никогда её не видел. Кто может разубедить меня в том, что она не призрак? Граф Грей".

P. S.   Чтобы понять, кто такой «Граф Грей», надо прочитать одноимённый «виртуальный роман»:-)))