9 Шваб - Вампир и солнце

Вампир и солнце.

Я остановился. Повернулся и еще раз оглядел ярко освещенную автобусную остановку на противоположной стороне улицы. Я не боялся быть замеченным - лампочка фонаря, к которому я теперь прислонился, была разбитой, а может, просто перегоревшей...

Поглубже засунув руки в карманы, я стал рассматривать троих.

Пожилой мужчина со стареньким пухлым портфелем под мышкой добросовестно притаптывал ногами в больших светлых валенках, втягивал голову в плечи и нетерпеливо поглядывал вдоль дороги... Явно еще не бабуля, но уже по-старушечьи  закутанная в серую шаль широкая женщина, топталась, словно по камере – три шага в одну сторону, три обратно – и перекладывала из одной руки в другую объемистую авоську... Молодая, смешно замершая в задумчивости, девушка с сумочкой через плечо.

Я  хмыкнул, разглядев на ее голове слишком легкую для такой погоды ажурную вязаную шапочку...

Неуверенно подкатил по гололеду долгожданный автобус и загородил остановку. Мне стало грустно. Автобус взревел, с большим трудом тронулся и пополз, переваливаясь по ледяным нашлепкам, дальше...

Та, что в шапочке, все еще стояла под козырьком. Я неизвестно от чего обрадовался и удивленно скривился: полпервого ночи и исчезающий за поворотом автобус единственного маршрута, проходящего через эту улочку...

Порыв ветра, взметнув колючую снежную пыль, окутал ею девушку. Она вздрогнула и растерянно повернулась на каблучках, как раз чтобы успеть заметить мутный свет габаритных огней автобуса. Я с интересом наблюдал на нею. Ожидать городской транспорт в это время было уже глупо. Видимо, девушка пришла к тому же выводу, потому что, поколебавшись, все же покинула остановку, держа одну руку слегка отставленной в сторону для удержания равновесия на скупо присыпанной песком обледенелом тротуаре.

Я некоторое время глядел ей вслед, а потом, перебежав дорогу,   двинулся позади на расстоянии, достаточном, чтобы не вызвать подозрений. Когда я понял, что она собирается идти через обширную парковую зону, то невольно прибавил шаг, с беспокойной нервозностью сокращая расссояние между нами. Причину беспокойства я определил за минуту до того, как девушка испуганно охнула, увидев вышедших ей навстречу четверых подвыпивших, сально скалящихся подростков. К тому моменту я был уже разозлен и потому подходил к компании с закрытыми глазами, ориентируясь только на голоса и запахи эмоций. И только когда почувствовал, что девушка оказалась за моей спиной, позволил себе открыть глаза. Мне не хотелось пугать ее: я знал, что в плохом расположении духа глаза бывшего рядового красноармейца Тимофея Самсонова начинают тлеть красным, что твои угли.

Подвыпившие подростки перед этими глазами не устояли.

Насчет неутолимой кровожадности вампиров – врут. Пьют вампиры, конечно, кровушку-то. Но времена, когда для этого несчастную жертву - из-за угла, да клыками по венам, уж много тому как прошли. Да и были ли? Насколько известно было Тимофею Самсонову, большинство отношений в «кровавой пищевой цепочке» строились на взаимовыгодной основе: вампир получал порцию крови и платил за это, скажем, на селе крестьянину  -  работой. Существовали даже «семейные» вампиры, остающиеся возле семьи-донора несколько поколений... Или, к примеру, какой-нибудь  изнеженной аристократке – неутомимой любовью,   пока она бывала востребована, а иногда и  до конца дней смертной избранницы... Опять же, в силу чудовищно замедленного обмена веществ вампиру требовалось самое большое – грамм двести свежей крови в месяц. Так что высасывать жертвы досуха, да еще налево и направо -  смысла не было. Не без извергов, конечно, обходилось... Но это – все же исключения, которые молва людская представила нормой...

А сейчас проблема питания решалась относительно безболезненно – свой человек на станции переливания крови. Больше трех-четырех вампиров одновременно в городах с населением в 200-300 тысяч человек не находилось, места жительства меняли регулярно – благо страна большая...

Я хотел уйти. Честно. Я знал, что больше в парке ее никто не напугает. Собирался проводить до дома – или куда она шла? – но незаметно... Я даже зашагал прочь, так и не обернувшись, потому что злость еще не вполне улеглась...

- Спасибо Вам... – пропищал неуверенно голосок за моей спиной.

- Не за что, - буркнул я.

- Из... извините... а можно... я немного с Вами... рядом пойду... я теперь боюсь...

Вздохнув, я повернулся и понял, что пропал.

Она смотрела на меня снизу вверх широко раскрытыми серыми глазами, и от нее волшебно пахло свежестью искренней благодарности с легкой примесью горечи страха.

- Ну пойдемте, - снова буркнул я, и снег на тропинке заскрипел под нашими ногами. –  Вам куда?

- Д... домой, - растерялась девушка.

- В смысле – далеко? Могу проводить на всякий случай...

Она неловко дернула плечами, не глядя на меня, и запах благодарности стал еще явственней.

27-летний Самсонов стал вампиром на посту. Из-за угла наскоро обустроенного склада оружия, которое Тимофей бдительно обходил каждые четверть часа, метнулась тень. Секунда головокружения и вспоротые портянки, перетянутые бечевой.

В шею кусают романтики и влюбленные...

Запястье прокусывают из уважения...

Тимофея хотели  убить, да что-то не сложилось...

С женщинами я предпочитал не завязывать длительных отношений: горький опыт первой «вампирской» влюбленности в 33-м году отбил к тому охоту - женщина испустила истошный крик, когда я в порыве наивной откровенности рассказал о себе и слегка выпустил клыки, а на следующий день пришла сама и деловито попросила принять в «сообщество», подставив для укуса надушенную шею. Как последний дурак, я укусил, радуясь, что нашел спутницу своей долгой жизни. Видел я ее после того вечера один раз – лет, пожалуй, через тридцать с хвостиком  - все такую же цветущую, в роскошной «Волге», с роскошной прической, в роскошном платье, с роскошным кавалером... Разве что выражение глаз изменилось...

Тогда Тимофею захотелось -  впервые после второй мировой – элементарно пустить ей кровь. Как пускал  кровь немцам их партизанский отряд вампиров, состоящий из семи боевых единиц.

И вот теперь я  –  второй раз в жизни –  лежал без сна в своей полуподвальной «студии» и серьезно прикидывал шансы... Я не просил ее номера телефона, она не намекала на встречу, но аромат неосознанной еще ею самой надежды на это щекотал мою кожу, когда она сказала: «Спасибо, что проводили! » и нырнула в подъезд.

Я решил, что присмотрюсь к ней основательно, прежде чем позволю обнаружиться моей «ненормальности»...

А следующим днем встретил ее возле института и вместо заготовленных фраз выпалил:

- Я – вампир. Можно проводить... тебя?..

Она смотрела на меня секунд десять, вытянувшись стрункой, и, наконец, прошептала, улыбнувшись:

- Меня зовут Марина. Только не кусай меня, пожалуйста...

Она не ерничала, не давала понять, что принимает правила игры. Она просто верила мне.

Я поперхнулся чем-то странным, вставшим поперек горла; в глазах защипало; мне оставалось только замотать согласно головой.

Насчет того, что вампиры живут активной жизнью только ночью и органически не переносят солнечного света – тоже врут. Конечно, редко кто из них был способен дольше десяти минут находиться под полуденным солнцем. И без солнцезащитных очков с ранней весны до поздней осени жить было невозможно – потому что именно глаза страдали в первую очередь... Но в пасмурные дни жизнь вампира даже в светлое время суток могла быть вполне сносной...

Первые «прелести» возвышения вампирских чувств я начал испытывать примерно через полгода. Я слышал об этом, но никогда бы не смог представить, что значит желать крови любимого человека. Безымянная и безликая донорская кровь была противна. Хотелось крови Марины. Меня начинало безобразно колотить, когда мы оставались с ней наедине. Я уверен – своим особым чутьем Марина понимала подоплеку моих припадков. Я определял это по запаху ее сочувствия, когда она обнимала меня - крепко-крепко - и не отпускала до тех пор, пока ко мне не возвращалась способность нормально воспринимать мир. Иногда она плакала, успокаивая мою «трясучку», но никогда не унизила меня и не унизилась сама добровольным предложением крови и самоотверженным подставлением вен.

К счастью или к несчастью, но большую часть времени я был все же не столько вампиром, сколько мужчиной.   Согретые пламенем свечей ночи, проведенные в ее квартире, сумасшедшие ночи, проведенные в моей «студии», вылазки за город на выходные и ночи дикой охоты друг на друга в палатке у затухающего костра; ночи, наполненные запахом ее кожи и волос, теплом ее объятий, всхлипываний – не в пространство! – в ухо вперемешку с жалобным зовом меня по имени: эта наивная в своей очевидности уловка, призывающая мужчину не забывать и о ней, о женщине; способ дать понять мужчине, что она, женщина, боится остаться на этот раз - как и в любой другой, впрочем, - без коротких моментов финального физического счастья; все эти ночи были наполнены еще и четко вычленяемыми мгновениями абсолютной любви к тебе другого живого существа. Они проявлялись в самые, казалось бы, неподходящие моменты, когда - в горячке гонки к пикам самых высоких гор вселенной -  Марина прижималась ко мне с невероятной крепостью, распахивала самые прекрасные глаза в мире и смотрела чистым, ничем не замутненным взором, задерживая разгоряченное дыхание. В эти моменты я до боли остро понимал, что эта - даримая ее глазами - любовь не имеет ничего общего с физической стороной дела... Это - любовь, даримая за то, что ТЫ. За то, что СЕЙЧАС. За то, что ЗДЕСЬ. За то, что с НЕЙ... И за то, что ТЫ. За то, что ПРОСТО. За то, что ЕСТЬ... Потом глаза ее снова заволакивало томной пеленой, и гонка продолжалась дальше... А когда вершины гор покорялись, я кричал. Я не знаю, почему кричала она. Я же кричал не во славу физического удовлетворения - это было ничем по сравнению с появляющимся в момент экстаза перед внутренним взором «эха» распахнутых глаз Марины, из которых потоком изливалась любовь ко мне. И еще я кричал от появляющегося в тот же момент чувства неопределимого бессилия...

Ее любовь делала меня лучшим человеком. Этот ее особенный взгляд, который мог оказаться обращенным на меня посреди оживленного разговора, во время просмотра фильма, во время занятий любовью, в моменты пробуждения... этот взгляд я сохранял в своей памяти с особой тщательностью... где бы я ни находился, мне всегда казалось – Марина где-то рядом: за углом, на балконе близстоящего дома, в проезжающем мимо такси -  и она видит меня... всегда... и я больше не был способен позволить проявиться гаденьким свойствам своей натуры, не был способен соврать кому-нибудь только лишь ради своего удовольствия или скорчить рожу за спиной человека, с которым едва успел воспитанно поздороваться...

Мне казалось даже, что я начинаю постигать великий замысел Творца на наш вампирский счет: нам была дана уникальная возможность без спешки, обусловленной краткостью обычной человеческой жизни, найти свою истинную половину и испытать любовь... То, чего не удается большинству коротко живущих людей...

Насчет того, что вампиры не отражаются в зеркалах – врут. В том смысле, что отражаются они не сразу. Тимофей Самсонов проверял: одиннадцать минут неподвижности – и ты улавливаешь свое отражение. Одно неосторожное движение – и все, смазываясь, исчезает. Зеркала не поспевали за вампирами. В этом и была причина традиционной неприязни вампиров к покрытым ртутью стеклам. Тимофей Самсонов ненавидел зеркала еще и за то, что они врали Марине.

Настоящие муки я начал испытывать через пять лет, когда внезапно осознал, что для Марины время течет иначе, чем для меня. Я запаниковал. Я не хотел терять ее. Я стал уговаривать ее позволить укусить себя. Она отказывалась. Я орал на нее, обвиняя в эгоистичности. Она отказывалась. Я угрожал ей. Она отказывалась. Я шантажировал ее обещанием остаться до последнего под лучами солнца в день ее смерти. Она отказывалась... Однажды я просто обезумел и сорвался: загнал ее в угол и выпустил клыки. Она заплакала:

-    Ты ведь обещал... не кусать...

И -  как отрезало.

На смену этим мукам пришли угрызения совести: я украл ее жизнь. Украл семью, которую она не создала. Украл детей, которых она не родила. Украл шумные компании друзей, которых она не завела... А Марина только хохотала в ответ и говорила, что я непроходимо глуп...

А еще через пятнадцать лет Марина стала реже приглашать меня остаться на ночь. Она делала это деликатно и аргументированно. Причина выяснилась в один прекрасный день, когда я с удовольствием наблюдал ее переодевания – мы собирались пойти в театр. Марина оглядела себя в зеркало и вдруг закрыла лицо руками.

- Не смотри на меня! – закричала она. – Не смотри! Уйди!

- Марина!

- Тимка, уйди, прошу тебя!..

- Ну что с тобой такое? Что я сделал?!

Марина плакала. Впервые на моей памяти она ревела навзрыд. Я прижимал ее голову к своему плечу и гладил по волосам.

-    Тим, - успокаиваясь, проговорила она, оттирая ладонью слезы, - так больше не может продолжаться.

- Как? – не понял я.

- Тебе от силы тридцать лет...

- Двадцать семь, - машинально поправил я.

- А мне?!. Мне в этом году исполняется сорок один! Тим!.. сорок один!!

- Ну и что?!

- Мы выглядим смешно рядом друг с другом, - она покачала головой.

- Я схватил Марину за локоть и подтащил к зеркалу.

- Кто тебе это сказал?! – я ткнул пальцем в зеркало. – Оно?! ОНО?!

Марина отвернулась.

- Оно же врет! – я развернул ее снова к большой настенной гадости. – Посмотри! Оно врет!..

- Нет, - спокойно возразила Марина.

- А я говорю – врет! Эта лживая тварь пытается убедить тебя, что меня НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Оно не показывает меня! Но вот же я! Вот! Он! Я!.. Ты что же, веришь в то, что меня нет?!

Марина удивленно всмотрелась в зеркало.

- И эта же тварь пытается внушить, что на твоем лице появились морщины?! Что талия стала не такой тонкой?!. Как ты можешь верить этому куску стекла и не верить мне?! – я встал перед ней на колени.

Мне трудно было в тот момент объяснить ей, что вампиры видят людей в их истинном обличии. Что иногда люди под грузом горя или разочарования старели в глазах вампира на десяток лет только за одну ночь. Что иногда люди, окрыленные любовью или мечтой, молодели в глазах вампира на десяток лет за пару часов... Я объяснил ей это позже. А в тот момент, мне хочется надеяться, ее убедили мои распахнутые глаза...

Старая вампирша баба Эльза, а она была действительно стара – не по возрасту в котором была укушена, а по прожитым векам: ведь и вампиры стареют, хоть и неуловимо для человеческого глаза, сказала как-то, встретив Тимофея и Марину гуляющими в парке:

- Красавица она у тебя!

Марина благодарно улыбнулась ей. Марине шел 78-й год...

День настал. День, когда умерла Марина.

Сегодня ее хоронили. Я подошел к гробу с двадцатилетней красавицей и поцеловал ее в губы. Люди вокруг противно зашептались, но мне было все равно...

Придя домой, я отправил электронной почтой законченный накануне проект и позвонил бабе Эльзе:

- Здравствуй... Да, похоронили... Баб Эльза, я ключ под ковриком оставлю... Уезжаю, да...

Плакать я не мог. Да и не хотел. Напротив, внутри поднималась теплая, нетерпеливая в своей радости, волна.

Я становлюсь перед зеркалом и жду ровно одиннадцать минут. Когда мое отражение становится достаточно плотным, я старательно впечатываю его в своем сознании. Надеюсь, Марина увидит меня именно таким.

Теперь я закрываю глаза, глубоко вдыхаю и чувствую, как на губах расплывается счастливая улыбка. Еще один вдох – и я вижу маринины глаза.

Из них на меня выплескиваются океаны любви ярчайшим солнечным светом.

Я кричу. И в моем крике больше нет оттенка бессилия.

----

Старая вампирша баба Эльза оглядывает полуподвальную «студию», подходит к зеркалу, с видимым трудом опускается на колени... Немного помедлив, протягивает руку и растирает тончайший слой золотистой пыли на полу.