Марионетки как в первый раз. Из книги Первый анальный опыт

Я сижу на корточках у его ног. Мы животные, наша сущность -   передвигаться на четвереньках и жадно глотать ноздрями запахи плоти. Диван поскрипывает пружинами…. Одна нога в грубом ботинке, измазанном глиной, ложится мне на плечо, а вторая тяжело упирается в голые колени, оставляя холодный и грязный след. Пальцы судорожно, жадно распутывают шнуровку в колючках репейника. Пальцы бегут вперед и уже проскальзывают под свитер в поисках заветной пуговицы на брюках. ( Диван упорно продолжает скрипеть.) Пока руки умело раздевают, воспаленные похотью глаза держат на прицеле этот жадный взгляд, эти бесстыдные губы, сложившиеся в умопомрачительную наглую ухмылку. ( Где-то скребется кот.) Губы, которые знают, которые умеют, которые делают такое, от чего непременно кружится голова. Под ногами хрустят листья. В прорехи крыши мерцают звезды. Изо рта валит пар, а вены на висках вздуваются руслами кровяных рек. И вот когда доспехи сброшены, и мы остаемся на равных, -  начинается война, с выжиданием, с поиском слабых, уязвимых мест, куда будут наноситься жестокие, жалящие удары соперников; неумолимых, безумных, как в битве за жизнь или за маленькую смерть, как говорят французы. Это смерть будет мгновенной, яркой, как выстрел в упор,   окрашивающий пурпуром взгляд, как у быка на последнем па в корриде.      (Пружины нудно воют.) Словно лезвие опасной бритвы по нам проходит судорога, сверху вниз, и, обжигая острием пах, возвращается обратно. Его рука ложится на голову, пальцы проникают во  взъерошенные волосы, и тянут ее  вниз. Диван дребезжит старыми пружинами. Звезды насмешливо передразнивают их своим звоном… Господи, сколько можно так мучиться от скрипов дивана? – восклицает мой внутренний голос и добавляет: - Быстрее, быстрее, быстрее. Рука устала, глаза вытаращены на пустой потолок, в голове пробегает строчка: “…мужчина средних лет желает познакомиться с ровесником для проведения досуга на своей территории. Интересы разносторонние”. Пытаюсь детально представить эти стороны. Бледная вспышка, рука ослабевает, пружины облегченно вздохнули. Шлепаю рукой по постели, нащупываю газету с объявлениями знакомств, прячу под подушку. Сон, благодатный сон. Утыкаюсь бородой в подушку, и нет меня. На мгновение мерещатся звезды. Кот скребется под дверью, желая нарушить мой сон.

Таких газет у меня набралось столько, что существуй ныне пункты приема макулатуры, я бы мог разом получить подписку на модную в то время «Анжелику». Моя любовь к старым газетам с разделом знакомств была вполне объяснима, хоть и эксцентрична. Если поднести близко к свету пахнущий краской лист, то напротив некоторых объявлений можно было рассмотреть крестик, прочерченный ногтем. По крестику на каждый мой сдавленный вздох, на каждую мечту и несбывшуюся фантазию. Не заметненькие такие зарубочки на моей безупречной сыновней репутации. Уж полвека прожил, а все под крылышком, которое не то чтобы оберегало и грело, а душило и щекотало мое недоразвитое самолюбие.

Хренак, хренак – это кот точит свои паршивые когти, и маман летит, как подрезанная,   к пушистому сыночку бандитской наружности, вырывая у кровного сына газету из рук, дабы устлать калоприемник недокормленного шакала кошачьей наружности. Я вскакиваю, собираюсь с силами, набираю воздух в легкие и молчу, краснея от злобы на собственную беспомощность. Смотрю, как кот гадит на мои надежды, строя морду кирпичом от погружения в тонкости процесса.

Я не разу не давал сам объявления, отвечал только на пару, да без надежды. Скорее - расширяя рамки фантазии. А вдруг?!..   И моя фантазия начинала работать, как скульптор, вылепливая образы. Взгляд с точностью мясника отсекает сообщения от женщин, жадно выхватывает строчки, начинающиеся с буквы М… Ага… Мужчина хочет… Мужчина ищет… Молодая…тьфу, не то… Вот!!! Мужчина средних лет познакомится… Я вчитываюсь с жадностью, но неторопливо… перечитываю еще раз, снова и снова, вычленяю каждое слово и обсасываю, как мозговую косточку. Откидываюсь на спинку кресла с блаженным видом. Кисло смотрю на мать, варящую щи. От такого тоскливого взгляда они должны выйти в аккурат кислыми. Мать ловит с точностью радара взгляд. Словно у нее глаза на затылке прячутся в пучке нестерпимо гладко и дотошно собранных и зачесанных волос. Ворчит. Все, мол, ему отдала, не досыпала, не доедала, а сыночек смотрит на нее как вражина недобитая. Я смягчаю взгляд, чешу бороду, и сдаю позиции; откладывая газету, иду мыть посуду…стирать…чистить на карачках ковер, потому что у нее давление…чистить картошку… Да мало ли что, все равно повинность неизбежна. Вечная сыновья расплата за дар рождения. Подчас думаешь, что проще было не рождаться. Она за то положит кусок мяса из щей, пожирней, как будто не замечая, что сын и так смущается своей полноты. Но мальчик должен расти здоровым! Я мою посуду…чищу картошку…охочусь за молью, которая своим соседством с маминой шубой вызывает у нее сердечный приступ, а сам мысленно раздеваю мужчину из объявления. Я думаю, как и чем будет пахнуть его тело, как запускаю пальцы в его волосы…если их нет на голове, то это лобковые дебри, в чаще которых прячется большой и дикий зверь, необузданный, настойчивый зверь… он прижимается к тебе, он трется,   трется о тебя… Пошел отсюда, полосатый паршивец, уже все ноги в линялой шерсти.

День похож на день. Мечты, мечты, мечты. Их невозможно отогнать, они преследуют всюду; в метро, на работе, на улице, в пустой квартире… Мужчины, мужчины… Он следил за ними украдкой, готов был отдать им все, но... Лишь мимолетные взгляды мужчин, усатых, лысоватых или седоватых, зеленоглазых, кареглазых, усталых до отрешенности, женатых, одиноких, деловых до электрического блеска в глазах, многих, разных оставляли обжигающие ранки на сердце. Одни спешили к женам, другие от них ехали к любовницам, третьи вообще уехали хоть куда бы, проклиная всех на свете. Я провожал их взглядом, и они удалялись, шли прочь, словно случайно зацепив мой оголенный нерв, и тянули его за собой, не замечая меня, не замечая, как причиняют мне боль. А вечером я вспоминал их, словно нас объединял маленький роман. Ночью - они мои марионетки. И их воображаемые тела, их кожа, их запах, их образы заполняли мой разум. Я раздевался и тихой поступью шел к зеркалу. Я видел их локти, плечи, их бедра и прикасался к ним, протягивая руку к холодному стеклу. Я приближался к зеркалу, чтобы увидеть их ближе, и перед моими глазами было только дрожащее от сквозняка тело, одно жалкое тело, одинокое, из ряда подобий, которые роились в моем мозгу. Мое тело, которое я ненавидел за его стыдливую скованность, за его девственную чистоту, за жалость, которую оно вызывало у меня, за слабость которая живет в плотной, округлившейся тушке. Я возвращался в постель и постепенно в томящей дреме видел сквозь веки звезды, проступающие сквозь потолок. Они раскачиваются, словно я смотрю на них из петли-удавки моей удушающей тоски. И, как всегда: ночь, тихое сопение и быстрая рука под одеялом.

Говорят, что подглядывать неприлично. Неприлично не иметь личной жизни. Когда ее нет, то многое люди прощают сами себе. Сколько раз я высматривал в окнах голых мужчин. Несколько раз я получал удовлетворение своему порочному любопытству. Я замирал, как хищник, прятался в тень, сердце вырывалось из груди. Они перемещались, ничего не подозревая: копались в своих  холодильниках или вытирались полотенцами, вели свою, неизвестную мне жизнь. Но в этот момент они были моими. Я чувствовал власть, они были беззащитны перед моим взглядом, я рассматривал их, я оценивал их, изучал, я верил, что мог бы обладать ими, пока они не уходили, выключая свет.

Наблюдать, подсматривать, случайно прижиматься – все это крохи, пополняющие копилку впечатлений для моих фантазий, где мужчины из реальной жизни превращались в марионеток.

Маман думает, что ее мальчику впору жениться, но все молодые женщины - такие стервы, и как же она отдаст им такое сокровище. В ее воображении рисуется образ достойной женщины: целомудренное платье со строгим воротничком, умные очки, широкие бедра для вынашивания потомков. В ее рептильих глазах не добрая искорка, в ее ушах гремит марш Мендельсона. В моем воображении запах пота и затуманенные глаза оппонента из газеты перебивают мысль о том, что вынесенное вовремя ведро равно степени маминого удовлетворения сыном. Моль приказала долго жить, картошка высится пушечными ядрами на столе, ковер подготовлен для новых клубков шерсти кота… белье испачкано смазкой… Одиночество высасывает мои мутные соки. Придется вечером устроить постирушки.

Откуда приходит Новый Год, и кто его вообще просит прийти?! Елка, селедка под шубой, президент, с усталой не искренней улыбкой, до отвращения раскрашенный Киркоров, и мама с улыбкой учительницы внимающей любимчику-отличнику кивающая в такт его песни. И конечно одиночество. Осталось две недели, а уже страстное желание повеситься назло всем пластиковым радостям праздника. Увидеть Дед Мороза, и умереть. Вот она тихая радость: ни тебе елочки синтетической, ни салата оливье, ни очередных трусов выбранных мамой в подарок, такие, какие были в моде в пору ее ранней юности. Чехлы для амебообразных членоносцев. Пусть кот из них совет гнездо… Нет, коты не гнездятся. Кажется, что сойти с ума - лучшее желание под бой курант. Никакой ответственности.

Я снова покупаю газету. Без этого смысл жизни теряется. Вечный поиск и никакой решительности встретиться с воображаемыми любовниками. Сколько их уже? Потерян счет. Вон они, лежат, пылятся стопкой на антресолях до поклейки обоев по весне. Я не столько клею их на стенку, сколько устраиваю им всем весенние смотрины. Любовнички…несбывшиеся…привет… и пока…валик прокатывается по их бумажным лицам и погребает под веселенькими обоями с милыми маминому сердцу цветочками…Братская могила. А кто сегодня? Запираясь в туалете, я шуршу газетными листами, жадно и трепетно, трепетно и жадно. «Ж» в жо… «М»… М-м-м-м, так… ага! Мужчина 40 лет встретит Новый Год в компании с другом…. так, туды-сюды, абонентский ящик. Фантазия наносит первые мазки на чистое полотно воображения. Все оттенки моих желаний…рука спускается все ниже. Я полон томных чувств, словно меня облизали  с редеющей макушки до пят. Торжественным апофеозом звучит в холостую спускаемая вода в унитазе. Акт сладострастного поиска закончен. Стараюсь тихо выскользнуть прочь.

Маман с поразительной схожестью паучьих движений вяжет очередную безрукавку. Надеть подобное равносильно тому, что подписаться в собственном убожестве. Глаза ее зыркают из-под очков и ищут причину к придирке. Ага, смотрит на газету в руках. Мудрое изречение, что долго сидеть и читать на унитазе приведут к геморрою и ряду других страшных последствий.   Я жду прочих ценных советов, но прием закончен.    

Кот в гимнастическом па, задрав лапу, вылизывает яйца. Силы небесные, это все сводит с ума.

Время идет. С носочка на пяточку, с пяточки на носочек. Так долго, так мучительно. Вот уже город покрылся сыпью праздничной иллюминации. Елки, как заключенные, тоскливо смотрят из-за металлического ограждения. Их подхватывают, куда то волокут в иступленном умилении. Я дышу на морозное стекло. Тоскливо. Вот уж и настает этот нестерпимо до-о-о-олгий праздник.

Вечером раздается звонок телефона. Меня? Я надеваю тапочки и тянусь к своему аппарату. Прислушиваюсь; унисоном два дыхания. Мама, повесь трубку. Одно сопение превращается в тихое брюзжание и обрывается щелчком. Алло, вопрошаю я, и незнакомый голос спрашивает меня по имени. Да, это я, отвечаю  в нарастающем волнении, теряя тапки. Это по поводу объявления, на которое я отвечал письмом! Я отвечал? Ах, да… я отвечал… Вылавливая босыми ногами сбежавшие тапочки, пытаюсь прокашляться, косясь на тень, маячащую  под дверью. Да, я писал Вам, севшим голосом подтверждаю я, и вытираю проступивший на лбу пот. Вы сейчас можете говорить? Могу ли я? Да!!!! Нет… Не совсем - перехожу на отрывистый шепот. Паркет в гостиной предательски под маман скрипнул, и тень удалилась. Мы могли бы встретиться, обсудить все не по телефону, где ни будь в центре? Это спрашивает меня незнакомый голос в трубке… Могу ли?... Могу, могу... Да, шепчу я, поглаживая трубку, накручивая провод на палец, аки красна девица косу. Записываю на клочок бумаги время и место встречи. Ошарашено киваю в трубку, потом, опомнившись, кидаю «до свиданья» и сижу, внимая монотонным звукам гудков.

Казалось, что все удаляется от времени когда я знал, что значит спать с мужчиной, обнимать, спать, держать его за руку. Я старался не думать о прошлом, кому нужны такие мысли… Теперь все так начисто забыто, что кажется похоронено на века. Но призрак поворачивается вспять и смотрит и дышит в лицо. Встретиться, не встретиться? Передо мной незнакомый, темный, чужой путь. Призрак, скроенный из газетных листов, из моих фантазий, приглашает ступить на этот путь. Я только теперь понимаю, что от незнакомого дыхания в трубке у меня встал член. Поглаживаю его, словно успокаивая пса почуявшего зверя. Он отвечает на ласки, тепло утыкаясь в мою ладонь. Хороший мальчик, если будешь себя хорошо вести, то я тебя возьму на охоту. Ну как же так можно врать?! Конечно не на охоту, а на охрану. Ведь я боюсь. Я растерянно кутаюсь, как в саван, в халат и возлежу задумчивой мумией. На лице отсутствие эмоций, а внутри бушует пожар. Его зарево преследует меня до самой глубокой черноты сна. Решусь? Да…

Презервативы во внутреннем кармане, газовый баллончик в накладном, так что можно его нащупать и мгновенно выхватить. Новая рубашка, новые носки, медицински стерильные член и яички, упакованные в гладкие обтягивающие трусы, назойливый запах одеколона – я иду на свидание. Волосок направо, волосок на лево, подстриженные усы, борода расчесана, шея подбрита, укороченные волосы на лобке ( чтобы член казался длиннее ), а в душе огромный, угловатый ледяной ком и тоскливый голос в голове – …не иди, не надо, пока не поздно, срочно поворачивай, беги, убегай… Стараюсь не прислушиваться к нему. Но, блин, все равно паника. Спускаюсь в метро, еду, еду, еду, от волнения хочется писать. Приехал. Ноги меня не слушаются, но несут к назначенному месту. Его нет. Я чувствую облегчение, близкое к тому, что я сейчас описаюсь. Ну и славненько, вот и не пришел…и, наверное, не прейдет, ну и ты давай домой, будешь с мамой Новый Год отмечать – соловьем заливается мой внутренний советчик. Ничего подобного, вот он появляется в конце зала. Коренастый, крепенький, круглая усатая физиономия. Я догадываюсь, что это именно он, но отвожу глаза в сторону. Вдруг он не поймет что я – это и есть я. Походит и уйдет. Нет, он движется прямо на меня и улыбается. Мне некуда деваться, я протягиваю ему руку, пытаюсь отвести взгляд, неожиданно чувствую возбуждение от его рукопожатия, член встает. Эх, верный товарищ, зачем ты подводишь, выдаешь меня. Я стою как маков цвет. Таю. Писать резко расхотелось, но состояние и вид у меня как у молодого телка на бойне. Понурив голову, иду за незнакомцем в вагон.   Его зовут Андреем, он мне снова улыбается, а у меня потеют ладони. Я смотрю в сторону не в силах выдержать его взгляд. Смотрю на его отражение в окне вагона. Кажется, я уже третий раз его спросил - куда мы едем? Я не решаюсь сказать, что для первого раза можно ограничатся прогулкой по центру города... Ой, он так далеко, оказывается, живет, а мы все еще едем и едем в метро. Во сколько же я вернусь?! Я потной рукой проверяю газовый баллончик. Он на месте. Яйца, после эрекции в метро, очень ломит. Прощай стиральнопорошковая чистота. Ерзаю на сидении, пытаясь незаметно расправить прилипшие трусы. Кажется, я его очень хочу…. Какой ужас!

Мы ехали в автобусе. Я все думал, куда же меня черт несет… везет. Меня трясло от возбуждения и страха. Он сказал, что, наверное, я простыл, от того и дрожу. Мне обещали по приезду дать аспирин. На улице трещали петарды, и огненные молнии фейерверков зловеще освещали небо. Гром и молния. Боги на небе складывают кукиши и грозят нам. Не к добру все это.

- Проходи, будь как дома в моем уютном гнездышке…

- Ага, иными словами, птичка, ты уже в клетке… – прокомментировал тоскливо внутренний голос. Я огляделся, тщательно вытер ноги о коврик на пороге и встал у стеночки, нехотя расстегивая пальто. Нащупав газовый баллончик в кармане, я постыдился его вынуть, и очень нехотя отдал пальто в чужие руки.

- Смелее, я не кусаюсь.

- За то я, если понадобится, смогу… – подумал я, озираясь в поисках вешалки.

Андрей распахнул встроенный шкаф. Обувные коробки наперекосяк заполняли шкаф до половины, сверху сложены стопки журналов, рубашки протягивали не глаженые манжеты, клубок шарфов. Типичный быт холостяка. Старательно поправляя полы пальто, я осторожно, незаметно для Андрея, вынул ключи от своей квартиры. На всякий случай. Телефон его у меня есть, адрес вычислить легко, лучше быть осторожным.

Шаркая тапочками, мы вошли в гостиную. Андрей предложил мне сесть в огромное мохнатое кресло, а сам отлучился на кухню. Кресло оказалось подозрительно удобным, мягким, каким то обволакивающим. Длинный искусственный мех обивки порочно окружал и гладил меня. Я поджал локти, скрестил ноги, и осмотрел комнату. Тут и спальня, и гостиная и кабинет. Кровать. Кровать была небрежно застелена, Застиранное белье выглядывало из-под покрывала и будило мое встревоженное воображение, а металлические прутья изголовья окончательно гасили мою утреннюю незрелую решимость. Наверное, к ним удобно приковывать наручниками… С глубоким вздохом я уставился на потолок и пытался расслабиться.

Из кухни донесся голос хозяина - Что ты хочешь выпить? Есть коньяк, водка, вино, есть виски, мартини…Чай - откликнулся я.

- Чай с коньяком? Отличный коньяк!

- С лимоном, с лимоном – поправил я.

Мы пили горячий чай, по запаху я убедился, что он все-таки себе добавил добрую часть коньяка. Андрей смотрел на меня, я разглядывал плавающий в чашке лимонный кружок. Я кашлянул и спросил; - А давай включим телевизор. Там сегодня концерты всякие, фильмы разные... новогодние.

- Давай, я тебе сам сыграю, на гитаре… потом, а пока приготовим фруктовый салат. Все остальное у меня уже готово.

Мы допили чай и пошли на кухню. Уютно для холостяка. Андрей достал из пакета фрукты, принес разделочную доску, достал из полки нож.

- Ты режь на кубики. Яблоки кусочками поменьше. А бананы… - он, многозначительно погладив его, улыбнулся – Бананы можно кружочками, а потом каждый кружок пополам. А я пока в душ.

Ну вот – заголосил мой внутренний  контролер – начинается. А я тебя предупреждал…

Андрей задержался за моей спиной. Я замер, в напряжении сжимая нож в руке.

-  Я ты красивый.

- Кто?... Я?...

- Ладно, не отвлекайся.

Наглядный пример с бананом произвел на меня должный эффект, я поежился, и в паху похолодело. Андрей подошел сзади и заботливо набросил на меня фартук. Почему-то всплыло в памяти, что удушение называется афлексией.

Как только он удалился на водные процедуры, мой внутренний голос оживился;- Ну что, доигрался, дождался наконец. Ноги, ноги делать надо. Сначала бананчик погладят, а потом за задницу схватят. Домой пора, и мама волноваться будет. Подозрительный тип. А стоит ему отказать, он распалится, еще и набросится. Он запирал входную дверь на оба замка? Да, наверное. Боже, как унизительно, я боюсь, я как забитый ребенок, которого поманили конфеткой. Возбудился, и сразу мозги отказали. Так, так, так, что делать? А если он ненормальный? Псих какой-нибудь, состоит на учете в какой ни будь дурке? Возьмет, например, подкрадется сзади тихо и пристукнет чем-нибудь, а потом изнасилует бездыханное тело в извращенной форме. Что потом патологоанатомы скажут маме, когда она приедет опознавать опороченное тело? Нет, я не хочу умирать, мне еще только 46, я молод, у меня вся жизнь впереди. Я только открыл для себя кулинарный секрет фруктового салата и прелести анального онанизма, я не могу сейчас умирать, когда я попробовал это сладкое возбуждение от мужского прикосновения, а там чем дальше тем... больше? слаще?

Я непослушными пальцами рубал фрукты и судорожно обдумывал пути к отступлению.

Покрошив все компоненты салата в труху, я замер прислушиваясь к льющейся воде. С ножом в руке я подкрался к двери ванной комнаты. Андрей что-то мурлыкал и отфыркивался от воды. Я спрятал нож в кармане фартука и возвратился в гостиную, в порочные объятия лохматого кресла, для обсуждения сложившейся ситуации с внутренним голосом. Споров не было, мы оба хотели смыться.

Он появился, в каком то подобии пижамы. Лицо светилось здоровым румянцем. Волосы тщательно приглажены, глаза, как мне показалось, несколько нездорово блестели.

- Ну так как поживает наш салатик?

- Кто?- растерялся я, отвлеченный на попытки вспомнить оборонительные приемы.

- А… он там, на кухне… хорошо поживает. Готов. Почти.

Теперь мы звенели посудой, накрывали на стол. Андрей мягко поругал меня, что салат нарезан небрежно, заглянул в мойку, видимо в поисках ножа, достал другой, нашинковал колбасу, грудинку, собрался смешать фруктовый салат с добавлением рюмки водки ( как он уверял, для сокоотделения фруктов ), я попросил оставить мою долю салата в безалкогольном состоянии. Фартук я наотрез отказался снимать. «Что бы не испачкаться».

Вкуса съеденного я не уловил. Что ловить, когда ловля шла на меня. Андрей улыбался, шутил, смотрел на меня так… ну вот так… что становилось неловко.

А после обжигающего, очень крепкого кофе, я пошел вкушать высокое искусство. Эстетическое наслаждение заключалось в исполнении хозяином песни под гитару. Полненький, походящий в этой пижаме на крупного майского жука с топорщащимся разлетом усов, он не умело, но очень вдохновенно бил по струнам, притоптывая в такт тапочками на босу ногу. Он убедительно закатывал глаза или смотрел так искренне, что я в этом узрел хитрый тактический маневр, дабы усыпить песенкой мою бдительность и завоевать мое доверие. А после того как капканы, силки, заманухи сработали и трофей использован, то его едва ли вспоминают, собираясь на новую охоту? Неужели он поет так каждому?

- Губы, этого стра-а-а-нника по-о-озднего,

Как сухая кора горча-а-а-ат….

Господи, что за бред, это значит тот, от чьего лица звучит эта фраза, пробовал кору на вкус?

- И из бани идя-я-я-я, без исподнего,

Он спуска-а-ается к речке сквозь са-а-ад....

Тоже не плохо. Эксбиционисты на выгуле. Кто такие слова написал? Только сам мог такое нафантазировать в приступе сексуального оглупления.

- Свежий воо-о-оздух то душит, то  плла-а-авится,

То снежинками коле-е-ет в груди.

Как он мог так жесто-о-о-ко понравится,

Чтобы назад не осталось пути…

Точное замечание. Пора уже отступать, пока пути свободны.

- Я ему-у постелю под иконами,

И прикрою их рушникоо-о-ом.

Мы уляжемся пья-я-я-ными, со-о-нными,

И свернемся горячим клубко-о-о-м….

И не дождешься.

- Мы расста-а-а-немся так же, как встречтили-и-сь,

Ты уйде-е-шь  по росе вдоль реки-и-и.

Только-о ра-а-а-ною с сердце отме-е-телись,

На про-о-о-щание взмахи руки-и-и…

Он взял несколько протяжный аккордов и замолк, глядя на меня. Он как-то странно приоткрыл рот, подозрительно дышал, облизывая губы, пристально вглядываясь мне в лицо. Наверное, не может отдышаться?..

- Великолепно!

- Очень великодушная оценка с твоей стороны. Тебя тронула эта песня? У тебя большое сердце.

- Да я и сам не маленький.

- Тебе действительно понравилось? Это я написал. Одна грустная история из моей жизни.

Достоверная? – подумал я. Ну и не повезло же, странники какие то, беспорядочная половая жизнь…м-да-а… у каждого есть своя печальная история… или даже страшная... надеюсь, со мной страшной то истории не случится сегодня… пора…

Не успел я завести заключительную речь, о том, что поздно, что меня мама ждет, как Андрей уже стоял на коленях рядом с креслом, и лицом уткнувшись мне в брюки, жарко схватил мои руки. Я отпрянул и вжался в кресло. В одно бедро ткнулись спрятанные ключи, в другое кольнул заветный нож в кармане фартука. Андрей шумно дышал, где-то у меня между ног, и поглаживал или порывисто стискивал мои пальцы. У меня что-то рвануло. Осколочной гранатой. Сразу исказилось лицо и снесло крышу.

- Простите, простите…- почему-то перейдя на «Вы», выпалил я. – Не понимаю, зачем так… Я не хочу…

Он удивленно поднял лицо, хватка его рук ослабла.

- Не думай, что я буду с тобой спать, не думай, что я такой как все и меня так просто завалить в постель, я не буду с тобой, нет, правда, я не буду... я не такой... ну вернее…я…короче нет.....

- О-о-о! Такие горячие признания я принимаю только по утрам, но чтобы в новогоднюю ночь.... ну еще допустимо при встрече, да-да, нет-нет… А все что я было только твой взгляд, который ты не мог отвести от меня, когда я отворачивался.

Я поднял удивленные глаза.

- Все просто, я смотрел в отражение в стекле…так лучше всего узнать, интересен ли ты или нет, когда не смотришь в глаза…. это все что ты хотел сказать?

- Нет …спасибо…спасибо тебе ( как же это сложно говорить, словно каждое слово сопротивляется появляться на свет ).. за твое хорошее отношение ко мне…но я не могу.

Андрей отошел от меня и сел на кровать рядом с гитарой.

- Ты думаешь, что твое хорошее отношение ко мне меня обязывает? – то ли нападая, то ли оправдываясь, сказал я. - Ты думаешь, что сказал комплименты, и я растаял? Что я сразу буду готов на все и спать с тобой по первому твоему подмигиванию?

- Чего ты ломаешься? Что ты думаешь, что я буду молиться на тебя каждый день? И жить в благодарности к небесам что они тебя привели ко мне,   и что слово благодарность даже не может выразить то что я чувствую…просто нам могло бы быть просто хорошо.. да? Подумай, ведь могло бы быть!

После слова "ломаешься", я почувствовал момент, когда можно оскорбиться, отбросить захлестнувшее чувство моей вины, и уйти, гордо и презрительно блеснув глазами.

Я молча встал и направился в прихожую. Андрей даже не последовал за мной, только бросил в след:- И чего же ты ожидал? Чего?

- Оставь меня, чего ты хочешь услышать? Что я думал, что ищу какой то смысл в своей жизни, что что-то не так… не состыкуется, и нет гармонии…что что-то сломалось…я…или весь этот мир? Прости меня. Спасибо за вечер.

- Наверное, хорошо кому-то сказать – «не надо благодарить». Тебе тяжело не потому, что у тебя все в жизни было плохо, а тяжело то, что у других было хорошо.

- Не буду спорить. – сказал я, заматывая шарф и нервно разглаживая на руках перчатки. – Но я действительно благодарен тебе за вечер, за твой прием. Мне даже стало как-то легче.

- Один вечер со мной, без всяких рецептов и такой результат! Одобрено Минздравом.

- С Новым Годом!... Прощай.

Я запутался в замках, рванул дверь и поспешил уйди, не дожидаясь ответа. У самых дверей лифта я почувствовал что-то плотное на боку, что покалывало на ходу. Я пощупал. Оказалось, я спешно набросил пальто, даже не заметив в сумбурном демарше то что, одеваю его поверх фартука. В его боковом кармане находился кухонный нож.

Лифт прибыл. Двери  кабины открылись, красный огонек кнопки погас… Двери закрылись, свет померк, кабина уехала прочь.

В голове всплывали, какие то буквы, складывались слова... Слова слабые, какие то вялые, но ложась на трепещущее сердце, под воздействием какой-то кислотной, обжигающей крови, они обретали неуловимый ранее смысл… Их произносил не внутренний голос, он молчал, это пыталось говорить сердце.

…Мы расстанемся…

… также как встретились

ты уйдешь… по росе вдоль реки..

…только..

.. только раною в сердце…

…отметились…

на прощание

… взмахи руки…

Раньше, чем больше я узнавал людей, тем больше мне казалось, что я им не нужен, а любовь лишь фантазия для тех, кто боится пустоты и тишины. Их любовь – это философский камень, который может озарить серую душу золотым светом, но которого в природе нет. Но может быть… как там? Только раною в сердце отметились… Если есть что ранить, значит и есть чем любить. Как жалко, что оно не знает, как это делать... Эта мышца для перегонки крови. Кусок дряхнущей органики. Мне так противно. Я рассматриваю то нож то запястье, опутанное длинными нитями - венами, то прикладывая одно к другому, таращусь на эту комбинацию.

Вся жизнь – игра, а люди в ней актеры… Он не марионетка, он ведет свою игру, свою реальную полнокровную жизнь. Кто кого дергал за ниточки? Такое ощущение, будто что-то не давало мне уйти, словно что-то зацепилось там, у него в квартире, и теперь нет возможности уйти, не оборвав, не обрезав эти незримые нити…

Ненавидеть любовь? Любить – значит жить. Ведь для чего мы еще рождаемся- есть, спать, срать, смотреть телевизор и снова есть? От чего хриплые стоны как квохтанье рвутся из пересохшего горло, но душа становится тонкой как тающая в пальцах льдинка? От чего кровь приливает к вискам и волной окутывает взор, и сердце становится истеричным; готово то смеяться как даун, то плакать как вдова на похоронах? Интересно, когда кончаешь, кажется, что душа куда то уплывает, сознание мутнеет, но всего на какие то секунды… неужели самое грандиозное наслаждение человечества так примитивно? Без любви секс так скоротечен. Ну какая в принципе разница с кем, и в какую дырку, если ты в следующий момент собираешь шмотки чтобы рвануть прочь со скоростью спринтера. Раз, два, и не вразумительного спасибо, ни простого распития чая принесенного в постель, или сигаретки на двоих.

Я стоял за закрытой дверью, прижимая к груди нож. Глухая дверь, глухая к моей больной двери, жестокая дверь. Хотелось прогрызться сквозь нее, проскрести ее ножом и ногтями… Все поздно, все глупо… Потертая обивка, чужая история, слепой глазок и тишина. Дверная ручка, оживающая под чужими прикосновениями, под теплыми руками... и я мог бы коснуться ее, но ледяные руки вжимались в карманы. «Никогда» - какое жестокое и тяжелое слово… Я обессилено склонился щекой к двери. Слезы навернулись на глаза. Я испуганно задергал руками, вынимая их из карманов, и с силой смял свое лицо, зажал рот рукой, прикусывая пальцы. Словно талый сугроб я сполз по двери и осел на корточки. Господи, почему я такой дурак, ну помоги мне… жалкому уроду, козлу старому. Параноик, шизоид…как я себя ненавижу…Я попытался привстать облокотившись на дверь, но в тот момент щелкнул замок и дверь открылась. Кубарем вкатившись в прихожую, я ударился коленом и не слабо уткнулся макушкой в массивную тумбочку. Звякнула мелочь, брякнули ключи, легкие искорки поплыли перед глазами, нож вывалился из руки на пол. Я даже не понял что свет медленно притушился, как в театре, и я поплыл в несознанку.

А у меня над головой сияло небо, и звезды таяли ледяными каплями сверкающих комет. Я лежал, срывая щекотливые стебельки травы, попадающиеся под руки. Рядом лежал кто-то, но точно мужчина. Я догадывался об этом по запаху, тонкому, который не улавливается, так он неуловим, но так явствен, что ноздри трепещут и запах мужчины вылизывает ноздри, играет, ныряет в легкие и медленно прорывается иголочками наружу, через каждую пору, так что захватывает дух, и кожа покрывается мурашками и волоски поднимаются, становят дыбом. И сделав пару глубоких глотков ночной,   ледяной тишины, я готовится рассмотреть того, кто принес ему головокружение, холодный нож под сердце и вложил в эту звенящую тишину смысл любви лишенную слов, говорящую на языке теней…

Ау, кровожадная Белоснежка, просыпайся…

Когда приходишь в себя, то не замечаешь, как тебя подташнивает. Первое что ощущаешь – это нереальность окружающей тебя реальности. С глубоким удивлением смотришь кругом, на свои руки ( и думаешь – свои ли? ) на какую-то непонятную квартиру, на какое то лицо что склонилось к тебе и прикладывает к тебе, туда где лоб, что-то мокрое и мягкое. Я еще слежу за полетом маленьких огненных жучков в поле зрения. На лбу мокро и холодно, но не от холода у меня дрожат губы, и зубы выстукивают дробь. Снова гляжу на незнакомое лицо. Ну, посмотрел на него…ну, и?. И что же я увидел!? Нормального мужика с добрющими глазами. Такими добрыми, такими добрыми… что я начинаю супиться как в детстве, и хочу зареветь. Я неуклюже протягиваю руки, и хочу обхватить его за шею, прижаться. Он смеется, уворачивается. Я только успел царапнуть по носу. Пальцы пытаются поймать ускользающее лицо.

- С триумфальным возвращением. - даваясь от смеха, но с конфузом произнес Андрей, подхватывая меня под руки. – Я не терял надежды, что ты вернешься чайку откушать… Джек Потрошитель – добавил он, глядя на валяющийся нож

Я сел на табурет в прихожей, потирая макушку, но скорее прикрывая лицо рукавом. Колено побаливало. Андрей присел передо мной, и участливо заглядывая через мое «забрало», обхватил мои ноги. Я сдавленно охнул. Он убрал руки.

- Мне стыдно…мне стыдно за эти слезы…. Какой я идиот… как это ужасно…я видел как плачут другие и я презирал их… мне не нравится когда я такой…кто угодно…но я… Я так одинок

- Какой ты дурак, какой ты дурак…как ты можешь. Малыш…

- Не называй меня так, я умоляю…не надо. Мне стыдно, прости, я не хочу и никому не позволяю такое видеть…. мне стыдно, дай мне уйти…о, Боже, дай мне уйти…я так больше не буду…. какой позор…. я ужасен…скажи, я бы мог бы тебе понравиться?... ну зачем я так…прости… все-таки я очень слаб, очень ничтожен, я ничего не могу…понимаешь? Не могу…и не понимаю почему.

Я вдруг понимаю, что от всех переживаний у меня началась истерика. Как у пьяной бабы. Мне хочется закрыть глаза и забыться. Вдруг его лицо становиться серьезным, или даже свирепым.

- Да ни хера ты не можешь, ни хера ты не понимаешь. Ты можешь войти в чужую жизнь, и думаешь, что можно вот так входить не наследив. Просто взять и закрыть дверь. Просто закрыть, прервать, как какую то фантазию, которая тебе уже не нравится. Закрыть на хер, выбросить. Слово ты один и остальные должны есть то дерьмо, которое ты выжимаешь из себя. Стоит тебе измараться, и ты уже вытираешь живым человеком все свои комплексы и убегаешь, словно это только игрушка......

От его бронзового голоса я словно трезвею, я перестаю бегать глазами, смотрю осоловело. Он слегка хлопает меня по щеке, сильнее…еще сильнее. Я ловлю его руку и твержу что больше не надо. Он о-о-очень долго смотрит мне в глубь глаз, его взгляд теплеет. Теперь я вижу, что он не собирался меня обидеть. Он устало улыбается, как доктор только что спасший своего пациента.

- Сцена вторая. Прошу к нашему шалашу – бравурно, но с ноткой измотаности произносит Андрей -, милости простим, дорогой гость…ну и я пройду тоже.

Я покоюсь снова в его мохнатом кресле. Теперь в роли жертвы настигнутой, растерзанной,   и непорочной в ореоле трагикомического происшествия.  

Андрей присел где-то внизу и потирал мою ушибленную ногу. Он закатал брючину и нежно массировал колено.

- У тебя тут будет синяк…

- ничего, я буду показывать тебе другую!!! – слабо улыбнулся я, отводя глаза.

- Не могу поверить, все-таки покажешь)))!. Ага, мы закатаем штанишки, и будем воображать, что это шортики… так, что у тебя с головой?

- Это всегда было мое слабое место.

- Надеюсь, что только она…прости за шутку.

Он поднялся и стал разглядывать мою макушку.

Внимание, его место дислокации так близко, что все твои залысины у него как на ладони - проснулся встревожено, внутренний голос.

- Там седина… да и волос все меньше становится. - предупредительно сообщил я, с вздохом стареющей актрисы, которая в очередной раз готовится к собственным похоронам.

- О, если бы я тебе показал все свои места, где у меня есть седина…

- Я думаю, что надо мне надо все состричь, так не заметно будет.

- Тебе хорошо с этой с прической. – отклонившись, он оглядывал меня.

- Нет, с короткими волосами

- Нет, именно так.- он провел рукой по моим волосам и остановил пальцы на виске, поглаживая их.

- Нет… тьфу ты… неважно…а тебе действительно так нравится?

- Какая тебе разница, ведь ты не собираешься со мной спать

- А причем тут это…насупился я.

- Ну, как же, разве ты не видишь связи?…. Ладно, я шучу, расслабься.

Не знаю. В чем дело? Я можно ли еще остановить, вернуть все на свои места?

- Мне надо... надо?... позвонить маме!

Андрей потускнел, казалось раздраженный моими флюгерными колебаниями, кивнул на телефон, вынул сигарету из пачки и удалился на кухню.

Я три раза ошибался, прежде чем набрал свой домашний номер. Я слушал свое дыхание и губки, долго, прежде чем мама взяла трубку.

- Мама, привет!

- Привет – в непривычно хорошем настроении ответила она.

- Я, вот звоню…

- Ты надолго задерживаешься? Я тут пригласила в гости сестру. Она, наверное, останется у нас праздновать. По ее голосу было видно, что ей не до меня.

- Я, я скоро буду.- с последней надеждой, что она потребует моего ежеминутного возвращения, сказал я.

- Ой, концерт начинается. Валя… - кричала она уже своей старшей сестре, переключи на первый...

- Я скоро буду…ну это…утром. – сказал я и замер. Прав я, не прав -  завтра разберемся - подумал я, кусая губы.

- Что? Ой, Валя, сделай погромче… Когда, утром? Хорошо, только сильно не задерживайся.

- Мама… - мне стало вдруг как-то светло, словно в моем сердце раздвинули шторы весенним, солнечным утром. – Мамочка… Мама, ты такая у меня… Я поздравляю тебя с новым годом!

- В чем? Ой, с чем? А, да... и тебя тоже… ну все я побежала.

- С новым счастьем… – прошептал я в трубку севшим голосом, из которой уже неслись гудки.

Я в задумчивости, тихо, положил трубку. За окнами хлопали петарды. Я подобрал брошенные на полу тапочки, расстегнул тугую пуговицу на воротнике и направился на кухню.

Андрей стоял спиной ко мне, курил и смотрел в окно. Я подошел к нему сзади и положил руки на плечи. Он хотел уже было повернуться ко мне, но я обхватил его и сжал в объятии.

- Знаешь, у меня не много опыта…все более теория, какая то… был один опыт, но… когда дошло до самого главного, то я даже не смог найти у того парня это…

- Что значит, ты не мог найти «это»?

- Ну, у меня не так много практики, я был напряжен, очень зол  на себя и расстроен, и потом там так темно, в спальне.

- Ничего, я тебе помогу… мы будем искать вместе))…. Ты остаешься? Так, стало быть, в постель?

- В постель. – улыбнулся я и выглянул у него из-за плеча.

Внутренний голос молчал, он пытался перевести слова в чувства, в необъяснимые фразами эмоции, в прикосновения, словно впервые ему пришлось действовать наоборот, совершать языческий, неведомый ему ритуал.

В небо со свистом улетали ракеты и взрывались разноцветным фейерверком. Я смотрел на его затылок и вдыхал полной грудью запах, запах настоящего мужчины, а над его головой сияло небо, и звезды таяли ледяными каплями сверкающих комет.

- Улыбнись мне…