Третья ночь. Тематика: Брачный ночь секс

На границе,

Где есть светофоры, но нет дорог,

.   .   .

Я тебе помогу отыскать предлог,

Чтоб забыть без труда,

Что мы были близки.

«На границе». Арбенина.  

Сначала она смотрела на него обычно, как на предмет или существо этого мира, равное любому другому. Ни одно движение не выдавало в нем того, чему вскоре суждено будет произойти между ними.   Но потом, потом она увидела его чрезмерную манеру отводить глаза в сторону от неё, пытаясь удержать на лице маску притворного равнодушия. Наверное, неестественность этого жеста кольнула любопытством где-то в районе сердца. А после – как могло так случиться?   Словно земля ушла из-под ног. Ей до сих пор совершенно непонятно, что именно неожиданно лишило её внутренней силы и привычной картины мира. Словно наваждение накатило на неё оглушительной и властной волной, наполняя ее легкие горячей, как лава, страстью и впитываясь через кровь в каждую клеточку её тела.   «Как могло так случиться? » - спрашивала она себя в который раз с удивлением, окидывая взглядом его фигуру, но глаза её при этом странно увлажнялись.   Она уже была мучительно и сладостно пленена невидимой сетью, привязавшей её тысячью нитей к его тонкой высокой мальчишеской стати, пленена так крепко, что бежать было бессмысленно. Пока она удивленно поднимала бровь, размышляя о недостатках своей внутренней защиты на предмет внешнего вторжения и подчинения своих мыслей чужой воле, он подобрался к ней совсем близко. Маска равнодушия на его лице сменилась быстрыми, словно уколы, взглядами. Он словно играл в какую-то игру или проводил предварительную иглотерапию, укрепляя свои позиции. Она видела, что он черпает свою силу в каждом её неверном жесте, в каждом несдержанном взгляде, устремленном на его лицо.

А после он заговорил. Голос его нарушил молчаливое очарование плена, в котором она оказалась. Голос его выдавал в нем чуждую ей реальность: в нем не было той живой силы, которая рождает доверие. Он был ломким и неровным, неверным как первый лед.   Он был словно сигнал опасности, словно предупреждение. На минуту она обрела себя, услышав это, дернулась, пытаясь сбросить сеть желания. Но он приблизился и взял её руку. Влажность его ладони преступно выдала его волнение, и она снова почувствовала шанс сбежать, просочиться песком сквозь многочисленные паутинные ловушки, в которых дрожало её сердце. Но вместо этого она согласно вложила свою руку в его. Они шли по длинной ветреной улице, и холодные дождинки падали на её разгоряченное лицо. Она знала, что с этой минуты все предрешено: с каждым шагом её все больше охватывала лихорадка, в которой словно поленья, пылали все мышцы.

- Поедешь ко мне? – спросил он  почти утвердительно. Сердце её так заметалось, словно смысл вопроса был что-то вроде: «Жить хочешь? », и она согласно кивнула головой.   Что-то разрушительное было в силе чувств, заставляющей так страстно желать его, что-то отчаянно-демоническое, пугающее своей неуправляемостью. Она шла молча и молилась небесам, чтобы быстрее наступил тот момент, когда она сможет прижаться пылающими губами к его коже и ощутить близкий запах тела.   Неизвестно, что чувствовал он в этот момент. Чувствовал ли неотвратимость предстоящего момента так же как она или всё, что сейчас происходило между ними, было лишь тонко рассчитанной партией, шахматной игрой, азартной забавой? Она не мучилась этим вопросом. Разве важно ей было знать сейчас, чем все это может закончиться? Ни минуты, ни секунды не искала она ответа, ибо он не смог бы изменить настоящего. Она знала лишь то, что сейчас, в этот самый миг, она готова умереть в его объятьях, задохнуться от его поцелуя, не шелохнувшись, понимая, что вся её жизнь без остатка принадлежит ему. Ох, сколько в этом чувстве было тяжелого и неумолимого! Оно, словно наказание свыше, огрело ударом сурового хлыста,   смоченного в наркотическом пьянящем дурманном растворе. Самое страшное было в нём то, что оно отнимало у неё свободу и заставляло её желать кого-то так отчаянно без всякого смысла и объяснения.

Он подошел к обочине и одним движением руки остановил машину. Они вдвоем сели на заднее сиденье, и Москва, плачущая, но все же сияющая мишурой своих фонарных огней, поплыла мимо в серебреной дымке осеннего вечера. Там, в машине, он тоже был сдержан и ни разу не коснулся её. А она уже изнемогала от истомы и случайным жестом задевала рукой черную ткань брюк на его колене. От каждого такого касания её бросало в новый приступ дрожи, и она едва сдерживала стучащие друг об друга зубы. Ожидание становилось для неё невыносимым и болезненным, ей хотелось, чтобы он взял её здесь, в машине, проник пальцами в самую глубину её естества, по-хозяйски властно, наказывая её за бесстыдство мыслей и желаний. Но он молча курил, чуть более отстранено, чем должно в такой ситуации. Эта нарочитость снова выдала наигранность приемов и неестественность поведения. Как видно, ему было что скрывать, этому демону, который сейчас отводил глаза к запотевшему стеклу и вглядывался в сиятельность города. Он  ставил защиты и барьеры, видел в ней противника, тогда как она была сама собой.   И этим она была сильна, а он был слаб. Ведь не защиты делают человека сильнее, а его откровенность.

Колеса зашуршали и остановились. Он вышел из машины и протянул ей руку. От этого обусловленного этикетом жеста голова её закружилась, и нога неровно ступила на асфальт. Он поддержал её за локоть, учтиво и немного насмешливо. Они поднимались на лифте в квартиру и глаза его, наконец, обратились в сторону её лица испытующе и уверенно.   Она смотрела в эти глаза ровно столько, сколько ей нужно было, чтобы понять, что они говорят в этот самый миг на одном языке, что они творения одной весны, слова одной песни, хотя и, возможно, представители абсолютно разных сил. Двери лифта шумно раскрылись. Лязгнул замок в стальной двери. Он пропустил её вовнутрь и, словно чувствуя себя сильнее и увереннее в стенах своей квартиры, с интересом наблюдал за каждым её жестом. Она бы прильнула к его губам прямо здесь, в коридоре, сорвав в нетерпении, раскидала бы по полу его одежду и пила, пила бы запах и теплоту его кожи, пила, словно загнанное, обезумевшее от жажды животное. Но он с предельной корректностью снял с нее пальто и аккуратно повесил его в шкаф. Сердце её колотилось все сильнее, отдаваясь глухими отзвуками набата в ушах. Он неторопливо развязывал шнурки на своих ботинках, а потом, повел рукой в неопределенном жесте, означавшим, должно быть, «будь как дома! », а, может, «располагайся! », или и то и другое разом.   Она не понимала, как он может так медлить. Разве весь её вид не кричал ему: «Возьми же меня! Возьми или убей! Это невозможно больше терпеть! »? Но он продолжал играть в джентльменство и гостеприимство, заливая  кипятком чай в заварочном чайнике и слегка улыбаясь, не размыкая губ.

И тогда она соскочила с прохладного кожаного сиденья и подошла к нему сзади, тихо словно кошка. Она обняла его со спины, пробираясь пальцами под тепло джемпера, а он стоял, не шелохнувшись, и ждал. Это молчаливое поощрение словно разрушило плотину, сдерживающую поток, бушующий у неё внутри. Когда она добралась пальцами до его горячей кожи, она показалась ей обжигающей, оставляющей ожоги на подушечках её пальцев, но странная эта боль была такой сладостной. Он взял её за руку и медленно повернулся всем телом. Она потянулась к его губам, но он отстранил лицо. Её губы коснулись его шеи, и она, не удержавшись, чуть скользнула зубами по натянутой от поворота головы артерии. Отстранившись от легкой боли и от её яростного желания, он, став вдруг ближе и человечнее, прошептал ей тихонько: «Тсшшш! », успокаивая как ребенка. На миг он стал ей родным, другом, братом, он отвел в комнату, не выпуская её руки, и усадил на диван. В комнате было темно, и только отблеск от света соседних домов да свет из коридора проникал в комнату.   Этот свет так странно исказил его лицо, что оно, как и вначале, показалось ей неживым, словно маска древнего воина. На маске этого лица была написана её судьба. Она снова гипнотически потянулась губами к его рту, и, на этот раз, он не отвел лица, ответил, постепенно погружая кончик языка в лихорадочный огонь её рта. Она не могла судить, хорош ли он был или плох, каковы были на ощупь его губы, она как будто одновременно пила и божественный небесный нектар и вкушала змеиный яд. Одежда душила её, и она торопливо стала стягивать всё, что на ней было. Глядя на неё, он начал раздеваться тоже, просто и обычно, словно собирался принять душ или лечь спать.   Раздевшись донага, достал из шкафа одеяло и накрыл её. Когда его обнаженное тело сплелось с ней в объятии, согрев с головы до ног ощущением неги, перед её глазами неожиданно вдруг пронеслись события и сновидения всей её жизни, яркими моментальными вспышками  озаряя мозг. Ей казалось, что она падает с высокой башни вниз и вот-вот встретится с неминуемой и гибельной землёй. Мгновение – и он вошел в неё, истекающую влагой, уверенно и четко, с каким-то хирургическим хладнокровием. Это было как удар, как смерть, и вместе с тем, начало другой жизни, а не конец.   Она любила его больше, чем умела любить, и ненавидела за то, что он отнимал у неё свободу выбора. Она наслаждалась им, потому что они были люди одного сплава, одной серии, но его нечеловеческая холодность порождала в ней отторжение.  

Когда все кончилось, он неуловимо изменился. Обнял её нежно, положив своё плечо ей под голову, и прикрыл глаза. Лицо его приняло безмятежное выражение, и она залюбовалась им. Ничто больше не имело значение – только этот человек, что лежал сейчас рядом. Никто не говорил ей раньше, что так бывает, что вот так –  раз! – и в один миг выключается всё, что было до этого, всё до первой минуты их встречи. Она знала только, что она сейчас человек из ниоткуда, без имени и места жительства, и ей совсем непонятно, как могло так получится. Но вот он пошевелился, встал и прошел на кухню, принес упаковку сока и стакан.

- Соку? – и голос его снова резанул по ушам как нечто чуждое, несоответствующее общей картине. Словно голос этот специально был придуман, чтобы мучить её, рождать в душе сомнения, нарушать гармонию бытия.

- Ага, - она кивнула. Она только сейчас поняла, как сильно она хочет пить, и взяла из его рук стакан. Ничего вкуснее она не пила в своей жизни. Не так ли чувствовала себя Алиса, попавшая в сказку? – Расскажи мне все о себе, я хочу знать всё-всё.

Ей казалось, что еще немного, и она сможет вернуть свои силы и обрести свободу. Без свободы она была не собой, а только отражением в его глазах. Его голос – это единственное, что не было опутано этим сладостным наркотическим дурманом, единственное, с чем она могла бороться.

- Позже, - к её разочарованию и счастью ответил он.

«Интересно, знает он об этом или нет? » - пронеслась в её голове шальная мысль напоследок, перед тем, как она потянулась губами к его спине. И будто не было между ними страстного и безумного соития несколько минут назад. Она хотела его так же отчаянно, как и прежде. Чтобы передать ему часть своего желания, она обстоятельно, по очереди, целовала каждый сантиметр его тела, проводила языком по его лопаткам, а после, настойчиво, но нежно, играючи,   перевернула его на спину и принялась таким же образом целовать грудь, время от времени прикусывая маленькие коричневые сосцы. Он расслабился и позволил ей хозяйничать над его телом, а она, между тем, перешла к его рукам, растирая пальцами мышцы на плечах, губами она скользила по чувствительной коже локтевых впадин, а после вниз, вниз, вниз, к его кистям. Каждый его палец был для неё выражением мужественности, каждый палец она ласкала так, как будто это было единственное, уникальное, мужское орудие сексуальных баталий, извергающее в конце акта живородящее семя. Она уже была так опьянена этими ласками, что желала просто взять его, взять так же уверенно и властно, как это было сделано до этого с ней. Но нет, она тянула этот момент, тянула ещё дольше. Она спустила голову ниже, и, минуя на своем пути паховую область, заскользила руками дальше, по бедрам, бокам, икрам, стопам его ног. И опять руки, потом губы, потом язык. Каждое касание к его коже сводило её с ума. Ноздри вдыхали его аромат, необъяснимый и уникальный, волнующий и завораживающий. А потом обратно, всё ещё  не торопясь достигнуть кульминационной, последней части его тела, которой не коснулась её рука. Но губы её, опережая мысли, уже коснулись атласной плоти мужского члена, с трепетом слизав капельку влаги на его кончике. Язык закружил по кругу, набирая обороты, а потом… ах, она погрузила в глубину своего рта всё разом, так глубоко, как только могла. Господи, только бы это длилось бесконечно! Не животность и примитивность этого процесса доставляла ей удовольствие и лишала рассудка, нет, а только знание, кому принадлежала эта телесная ипостась. Только он горел солнцем в её сердце, и вынести яркость его света едва ли было ей под силу, да и кто бы мог с этим бороться? Она поднялась на руках над его телом, в последний раз окинув его туманным от страсти взглядом, и приблизилась влажным, раскрытым, как хищный цветок, лоном к его члену. Но тут вдруг он одним движением перевернул её на спину, и сам наклонился над ней. Слабая попытка вернуть главенствующее положение привела лишь к тому, что обе руки её были заключены в наручники его пальцев и заведены за голову. Беззащитность положения и напоминание о его власти в очередной раз схлестнуло воедино страсть и ненависть, любовь к этому удивительному человеку и тоску по свободе. Свинцовой тяжестью эта смесь давила низ живота, ту его часть, где совсем рядом, то касаясь её, то снова отклоняясь, танцевала в медленном и соблазнительном танце плоть мужского члена. Теперь уже он не торопился, он дразнил её, словно хотел обладать не телом, а её ментальной оболочкой, сломленной духовной сущностью, самой молящей о порабощении. Ему словно доставляла удовольствие мысль о том, что вот сейчас он может оставить её так, безумную от желания, и она продаст ему душу за то, чтобы он только овладел ею. И когда она уже едва не плакала от непереносимости сладкой пытки, от отчаяния, от удивления, что такое возможно, он вошел в неё. Она прогнулась навстречу его движению, согласно и благодарно внимая движениям его бедер. Сладкая судорога оргазма потрясла её меньше чем через минуту, многогранным фейерверком взрываясь снова, и снова, и снова. Ощущение, которое она испытала, не было похоже ни на что, происходившее с нею ранее. Ей опять показалось, что она умирает, мягко и бережно покидая душой собственное тело, и это было так радостно и хорошо, что, почувствовав что она жива, как и раньше, она не сдержала слёз сожаления.

Он же, переждав один миг, снова продолжил двигаться. Придя в себя  и взглянув в его лицо, она без труда снова погрузилась в волну желания и заскользила по её водам. Теперь уже она могла чувствовать чуть более приглушенно, но всё же страсть по-прежнему мучила её.   Она хотела его тем больше, чем быстрее он двигался, чем глубже проникал, чем сильнее и жестче страстные пальцы сжимали её тело. Остановился он внезапно, не проявив внешних признаков оргазма и не издав ни одного сладострастного стона. Только легко вздохнул и откинулся на подушки.

Через несколько минут она заговорила:

- Со мною происходит что-то странное. Ты будешь смеяться, но наша встреча – это самое потрясающее в жизни, это рок, это больше… ты понимаешь? Я никогда не бываю такой, ни с кем…

- Да. Я знаю.

- Ты не веришь?

- Я верю.

- Хочешь, я напишу об этом стихи и почитаю тебе?

- Напиши, – он отвечал нехотя, но в то же время быстро, без паузы, и вежливо вслушивался в её вопросы.   Похоже, что он скорее любил слушать, нежели говорить, наблюдать, нежели быть в центре внимания.

Потянувшись кошачьим движением, он встал и накинул на плечи халат. Взял со стола пачку сигарет. Вышел на балкон. Пока он курил, она лежала без дела, проводя рукой по теплому следу, оставшемуся после него на диване. Потом ей стало скучно, и она встала и прильнула к стеклу балконной двери, вглядываясь в красную точку горящей сигареты в его руке. Он стоял спиной и не видел. Потом швырнул окурок сигареты в темноту и обернулся. Встретился с ней глазами. Открыл балконную дверь. На несколько секунд она, обнаженная, вызывающе была открыта пляшущим осенним ветрам, и это движение воздуха приятно взбудоражило. Он обнял её по ходу, провел два шага, и выпустил из рук. Она попросила у него вещь, которую можно накинуть на плечи, и ей выдана была летняя рубашка льняного полотна. Босиком и в одной этой рубашке она шаталась по квартире, разглядывая мебель, книги, кассеты, все детали его быта. На кухне её занимали стол, салфетки, полотенца, сложенные аккуратной стопочкой тарелки. Ей казалось, что все это было сказочное, как на картинке, а не в реальной жизни. Словно специально к её приходу убрались в доме, без единого изъяна растянули скатерку на столе, протерли пылинки. В холодильнике на выбор – разные соки. Сразу на ум пришла сказка о Машеньке и трех медведях с их незабываемой фразой: «Кто спал в моей постели и помял её? » Она даже порывалась побежать в комнату и поправить постель, чтобы не нарушать общей гармонии дома.

Он достал что-то съестное из скатерно-самобранного холодильника, и только сейчас она поняла, что голодна. Ей было практически все равно что есть, ибо в любом случае все гастрономические изыски бледнели на фоне его соблазнительного образа. Желудочный голод был чистой условностью, тогда как его карие глаза рождали в ней неутолимый голод иного рода. Тот, другой, что до основания притуплял остальные инстинкты, был безраздельным властителем, царившим теперь, ничуть не внимая ни голосу разума, ни другим столь же нелепым в этой ситуации голосам.  

Они что-то ели, пили чай, болтали. Она уже привыкла к его голосу, и беседа их случалась как-то сама собой. Напряженность, дрожавшая натянутой струной раньше, теперь спала, и между ними установилась дружеская атмосфера, хрупкая и немного неуверенная, подстегиваемая любопытством с одной стороны и настороженностью – с другой. Скрывая эту неуверенность,   они иногда подтрунивали друг над другом. Это был словно первый день сотворения мира, а они – первые люди, спустившиеся на Землю. Он –

Адам, и она – Ева, получившая жизнь из его ребра, и больше ничего не было вокруг равного им. Залезая обратно в теплую постель, она была так обеспокоена этим новым знанием, что-то и дело спрашивала его о чем-то, только чтобы услышать в тоне его голоса подтверждение этому. Но он был уже сонный, и лениво и односложно мурлыкал в ответ. Она все ещё горела внутренним беспокойством и порывалась сесть в кровати. Тысяча разных вопросов как тысяча сверл крутились внутри её головы, но он уложил её одним движением руки и сказал только:   «Спи! »  Она улеглась рядом, но долго не могла заснуть. Дотрагивалась до его кожи, до его волос, потом затихала и снова ворочалась. Наконец, сама не заметила, как круговорот мыслей затянул её в пестроту странных тяжелых снов.

Она проснулась рано, за окном висела серый туман рассвета. Тут же по-матерински беспокойно прислушалась, ловя в тишине его дыхание. Спать не хотелось, но и вылезать из постели тоже. Она зашевелилась, приподнялась на локте и этим разбудила его. Он снова, тем же движением что и вечером, уложил её рядом. Она легла, пытаясь впасть в дрёму, но от его теплоты и близости сердце так часто билось, что о сне не могло быть и речи. Через несколько минут она соскользнула под одеяло и, найдя на ощупь покоившийся в отдыхе мужской орган, поместила его себе в рот. Там, внутри, она старательно исследовала его языком, с удовлетворением замечая, как тот начинает увеличиваться и твердеть. Она заторопилась, потому что вдруг испугалась, что он отстранит её. Но он, лениво потянувшись, только согласно положил свою руку её на голову, в такт её движениям поглаживая её по волосам. Он так и не открывал глаза, не желая выходить из состояния сонного транса. Пользуясь этим, она, наконец, завладела его телом по-хозяйски, словно поменявшись на этот раз с ним местами. В позе наездницы она вбирала в себя его плоть, медленно, по-женски нежно, пытаясь прочувствовать каждый участок этого совершенного природного творения до самого основания. Так она гарцевала на нем, пока хватало сил, вкушая радость от безраздельного и  абсолютного властвования. Потом растянулась отдохнуть на его груди, вминая виноградинки возбужденных розовых сосков в его кожу. Она удерживала его в себе и забавлялась тем, что сокращала мышцы внутри, пытаясь имитировать состояние оргазма. Все еще с закрытыми глазами он огладил её спину, ягодицы и словно нехотя, ленясь, перекатился вместе с ней на сто восемьдесят градусов. Сегодня он был совсем другим: нежным, обстоятельным. Он будто пришел ей на помощь и продолжил начатую ею игру, мелодию восхитительной неторопливости. Их слияние длилось и длилось, пока, наконец, она не заметалась в его руках в охватившем её экстазе, а следом за ней и он выплеснул семя в жадную теплоту её тела.

Сон пришел к ней после этого незаметно, с его странными эротическими видениями, как продолжение их последнего акта. Он, довольный тем, что она, наконец, утихла, уснул с нею рядом.

- Что мы будем есть на завтрак? – она, смеясь, пыталась заставить его подняться с кровати. Они уже несколько часов подряд валялись там, то болтая, то рассматривая бессмысленные картинки, мелькавшие в телевизоре.

- А что ты хочешь?

- Мюсли – это была бы хорошая идея.

- Я не держу в доме птичьей еды. У меня из животных одни тараканы.

Они по-прежнему подшучивали друг над другом, но неловкость исчезла. Они становились ближе и роднее. Так совершенно было место, где она сейчас находилась, именно потому, что она находилась сейчас здесь. Без неё не было бы сейчас в этой комнате солнечного света, его улыбки, этого дня, в котором только он. То, что она принадлежала ему так безраздельно, не пугало её: а разве может быть иначе? Разве можно любить на четверть или половину? Отдаваться чуть-чуть? Хотеть слегка? Что стоят эти суетные желания, если они не вбирают в себя все твое существо без остатка?

Она рассказывала ему, что чувствует. Она добавляла: «Наверное, тебя это испугает. Наверное, это странно». Она верила в то, что судьба расставит все на свои места, и ей остается только быть собой. Она говорила:

- Я хочу тебя так, что больше не могу думать ни о чем. Начиная со вчерашнего вечера мне не нужна моя предыдущая жизнь: моя работа, мой дом, мое прошлое. Ты – это моя настоящая жизнь. Ты и я – это так странно, что я не могу мешать тебя ни с кем и ни с чем. Я больна тобой, ты как мой наркотик, но в то же время…нет, это не болезнь… нет, это совершенно… - и она тянулась поцеловать его в ближайшую к ней часть тела, чтобы снова ощутить его физическую близость.

Он кивал, но в то же время не смотрел ей в глаза. Что-то начинало тревожить его в тот момент, когда он  слушал её слова.

- Это наивно, - наконец, ответил он на её слова. – Люди не могут так просто отмахнуться от своего прошлого.

- Разве это имеет какое-то значение? – удивленно вскинула она бровь. – Разве ты не чувствуешь? Господи, если бы только ты почувствовал хотя бы часть того, что чувствую я! Как бы я хотела бы передать тебе это! Это удивительно.

- Я знаю, – он помолчал. – Я знаю, как это бывает. Я чувствовал нечто подобное.

Она не ждала чуда. Она вдруг поняла, что так как любит она, просто любить нельзя. Нельзя сильнее. И чем больше дано ей, тем меньше дано ему, этому человеку, который зажег в её сердце этот огонь, огонь столь божественный, столь яркий, что один лишь миг горения стоит того, чтобы родиться на этот свет. И она не требовала ничего взамен, потому что уже одно это было наградой. Ей только было жаль, что она не может поделиться с ним ничем, кроме собственного тела.

- Я тебя люблю, - сказала она просто. Он ничего не ответил, просто обнял её в мимолетном жесте и вышел из комнаты.

Когда он вернулся, она старательно копалась в его аудиодисках, пытаясь отыскать что-то по вкусу.

- Давай устроим праздничный ужин, - предложила она, внимательно разглядывая диск в её руках и место на аудио центре, куда, по её мнению, этот диск должен быть вставлен, чтобы издавать чарующие звуки музыки.

- Ну-у, нет, - потянул он. – Я не позволю тебе тратить столько времени на то, чтобы готовить что-то. Что же буду делать я?

- Ну что ты! – убеждающе замахала она рукой. – Это же так романтично. Вкусная еда, хорошая музыка, свечи, секс…

- Может быть, мы просто перейдем к последней части? – улыбнулся он. – Раз уж все равно на ней заканчивается.

Она фыркнула и легонько толкнула его в плечо.

- Ты что же, разве не понимаешь? Важен процесс…

- Да, процесс, я понимаю… - он, смеясь, подошел к ней, перегнулся к аудио центру и одной рукой поставил диск, а другой рукой обнял её уже привычным, смелым жестом через плечо, поймав в ладонь её грудь.

- Нет, нет, нет! – она нагнулась и выскользнула из-под его руки. – Только ужин!

- У меня нет ничего для праздничного ужина. Ты хочешь пойти в эту мокрую, грязную, осеннюю погоду в магазин?

Она помотала головой, а потом указала на его компьютер:

- Но у меня есть другая идея. Давай по Интернету закажем себе все на дом. Это же так замечательно, разве нет?

- Но это дороже. И потом доставка…

- А разве это того не стоит? Всего один раз в жизни! – она смотрела на него умоляюще, как маленький ребёнок, выпрашивающий у родителей игрушку, о которой он мечтал. Под таким взглядом он не устоял и улыбнулся одобряюще.

Устраивая дурашливую, полудетскую борьбу за место перед компьютером и желая в то же время, чтобы он был  рядом, она разглядывала предметы, изображенные на мониторе компьютера и тыкала в приглянувшиеся указательным пальцем. Она хотела фруктов, креветок, пива, хорошего белого вина, орешков, сока и молока, рыбное филе и замороженные свиные отбивные, сыр, праздничные свечи и ещё кучу разных мелочей, среди которой она потребовала кухонный фартук для приготовления еды. Путем длительных переговоров ему удалось отговорить её от фартука, причем решающим моментом было то, что в обнажённом виде она, по его мнению, выглядела гораздо эстетичнее.

Несколько часов они ждали доставки, а потом она радостно вытаскивала из привезенной коробки продукты и безмерно ликовала по поводу каждой извлеченной вещи. Она собиралась выгнать в комнату, чтобы приготовить ужин, но он не хотел уходить. Он заявил, что никому не позволит выгонять его из собственной кухни. Она не смогла попробовать и приготовить всё, что они заказали. Приготовила лишь часть, все остальное запрятав в волшебный холодильник. Он с интересом наблюдал за ней, иногда принимая деятельное участие и отстраняя её от дела, так как ему казалось, что она действует неопытно. Они снова шутили друг над другом, и всё это было удивительно хорошо и беззаботно. Когда ужин был уже готов, они расселись за один стол рядом друг с другом. На столе трепетным и неровным светом горели свечи, а в тарелках дымилось мясо, усыпанное горочками продолговатого белого риса. Она так и не смогла выбрать, что бы она хотела выпить, поэтому бутылки вина и пива стояли рядышком уже открытые. В конце концов, он выбрал пиво, а она – вино. Отчего-то ели они молча. Возможно, слишком много сил было потрачено на то, чтобы ужин этот состоялся, и они устроили перерыв в своём полотне шутливых споров. Это придало странную торжественность происходящему. И даже через некоторое время, она, осушив третий стакан с вином и снова став разговорчивой и игривой, глаза её смотрели как-то несоответствующе серьезно.

- Как ты видишь наше будущее? – спросила она, поглаживая пальцем ободок стакана.

Он глубоко вздохнул и всмотрелся в её лицо. Он словно выбирал, ответить ли ему правду или  отшутиться. Это ли был момент истины между ними? Поколебавшись, он ответил с максимально возможной откровенностью:

- Я не знаю. Я не вижу нашего будущего, если честно.

Она кивнула головой и остановила свой взгляд на узоре скатерти.

- Я всё знаю. Это самое жестокое, что я не могу себя обмануть. Мне приходится видеть вещи такими, какие они есть, приходится принимать их.

Он молчал. Тогда она продолжила:

- Знаешь, самое интересное во всем этом то, что такое случается один раз в сто лет. Один раз возможно вот так встретить человека, которому не нужно ничего говорить. И я могла бы быть другой с тобой: завлекать, играть в кокетство, показывать себя по частям, манипулировать. Может быть, все сложилось бы тогда иначе. Может быть, прошло бы время, появилась бы привычка, все было бы по правилам. Но это вопрос чести – не быть такой. Это вопрос чести -  быть откровенной, несмотря на то, что я знаю неизбежность событий, последующих за всем этим. И даже зная, что, может быть, я всю жизнь искала тебя, я не могу ничего изменить, таков уж ход вещей. И совершенно неважно, ложится девушка в твою постель в первый день или спустя годы: это абсолютно ничего о ней не говорит. Всё это только условности, навязанные лицемерным обществом. И если это имеет для тебя какое-то значение, то это значит, что ты так и не понял глубины всего, что произошло между нами.

- Общественные уклады выдумывались не вдруг и не в один день, это же результат многовековой мудрости, - сдержанно возразил он.

- В общественных укладах столько же глупости, сколько её в нашей жизни. Она лишь отображение действительности. Но давай не будем об этом, - она жестом попросила долить ещё вина. – В данный момент для нас с тобой это несущественно. Потому что ничего не меняет.

Через какое-то мгновение она, словно погасив в себе все сомнения, снова расцвела улыбкой:

- Никак не дождусь, когда же будет время перейти к последней части вечера, - она по-кошачьи прищурила глаза и под столом прикоснулась своей ногой к его.   – По-моему, самое время.

Он с некоторым облегчением вздохнул, и всё, о чем они говорили секунду назад, растворилось как круги на воде от брошенного камешка. Снова стало покойно, привычно, хорошо, как и раньше. Эта странная тяжесть, которую он вдруг испытал от её слов, упала с единым взмахом ресниц, и снова она, будто и не была ни минуты серьёзной, с хитрой физиономией и сладострастным изгибом губ подползала к нему по сиденью кухонного уголка.   Втиснувшись в проем между столом и ним, сидящим за этим столом, она села к нему на колени, лицом к лицу. Их разделяла только ткань его халата и её трусиков: они не очень тщательно одевались для праздничного ужина. Минуту спустя она, уже разметав всю одежду, вбирала в себя его послушную плоть. Когда ей уже не стало хватать силы и размаха движений, она стала умоляюще шептать ему: «Возьми меня ещё, я хочу ещё… больше…», и дыхание её сбивалось. Он аккуратно отодвинул часть посуды, и положил её на край стола. Столешница стала полем их сексуальных баталий на ближайшее время, причем он умудрялся держать её так аккуратно, что остатки посуды не падали на пол. Ей же хотелось порушить все вокруг, отбросить к чертям всё, ибо все это окружавшее их не имело значения. Ей хотелось, чтобы он почувствовал, что именно это и есть действительность. Хотелось, чтобы через неё, где-то на самых высоких уровнях этого мироздания, ему передалось ни с чем не сравнимое и невозможное ни для какого объяснения ощущение чуда настоящего слияния.

Им обоим было удивительно, как беспрестанно и неутомимо они возвращались к сексуальным развлечениям.

- Ты лучше всех, с кем мне приходилось бывать, –  тихо проговорил он ей на ухо спустя несколько часов, лёжа рядом с чувством сладостного опустошения.

- Ты тоже, - сказала она в ответ.

Утром ей стало зябко. Холод, взявшийся ниоткуда, пробирался сквозь щели неплотно прикрытого одеяла, выхватывая тело из сонного тепла. Она сначала не могла понять, почему ей нужно просыпаться, но потом, вдруг, она все вспомнила и, открыв глаза, с тоской посмотрела на лежавшего рядом уже такого близкого ей человека. Тихо выползая из-под одеяла, она старалась не задеть и не разбудить его. Отыскав свою одежду, со спокойным отчаянием самоубийцы оделась. Постояла посредине комнаты, помедлила. Ей чудилось, что он проснётся сам, но он спал так беззаботно, что она умилилась. В последний раз внимательно вглядевшись в его лицо, словно желая разглядеть сны, которые ему снятся, она торопливо пошла в коридор одеваться. И хотя она знала, как всё случится в следующий момент, слабая, тусклая надежда тлела где-то внутри. Унимая биение сердца, она подошла к его кровати и разбудила его словами:

- Закрой, пожалуйста, за мной дверь. Я ухожу.

Он нехотя открыл глаза.

- Так рано?

- Мне пора.

- Хорошо, - ответил он просто и больше ничего не сказал.

Воля небес свершилась, и через несколько секунд она уже стояла одна на лестничной площадке в ожидании лифта. Тоскливая боль душила её, потому что она знала: они больше никогда не встретятся.

Третью ночь они тоже прожили почти одинаково. Они были ещё полны друг другом.

Он стоял на балконе и курил, вспоминая её запах и прищур глаз, но воспоминание это таяло с каждой уходящей минутой. Может быть, он и чувствовал легкое сожаление по поводу того, что она так просто ушла, но где-то глубоко в душе ему казалось, что она вернётся. Разве не естественно возвращаться туда, где было хорошо?   С другой стороны, он неизвестно по какой причине испытывал облегчение.

Она лежала в пустынной квартире, упираясь взглядом в потолок. Она старалась не думать. Думать было бессмысленно. Она хотела бы не чувствовать, но всё же чувствовала, как на другом конце города, на балконе, стоял человек, вспоминающий её в тот же самый момент. Она даже слышала звук его вздоха, когда он затягивался сигаретным дымом. Если бы она могла смеяться сейчас, то она бы посмеялась над своей способностью видеть будущее, посмеялась над собой, именно потому, что, провидя это, она не могла себя ни в чем обмануть. Она бы посмеялась над тем, как часто он будет вспоминать те две ночи, проведенные вместе, будет желать того, чтобы она вошла в его дом и обняла как тогда, чтобы она валялась в его кровати и ходила в его рубашке. Он будет желать того, что однажды показалось ему слишком утомительным и от чего он отказался. Может быть, он так и не поймет, почему этому никогда не суждено повториться. А потом, спустя какое-то время, через месяцы-годы, он забудет о ней, и только смутные ощущения останутся в его памяти. Она видела это так ясно, словно смотрела кино. Она бы посмеялась, но лицо её было торжественно и серьёзно.