Сжигая мгновенья

Этот воскресный вечер почти ничем не отличался от других.

Другой город, незнакомый клуб – вот, пожалуй, и все. А что касается «начинки», то все незыблемо и однообразно скучно, начиная от прейскуранта и заканчивая музыкой.

Даже посетители и те всегда кажутся одними и теми же, словно они вместе со мной переезжают с места на место, лишая меня возможности увидеть новые лица.

Так узок мой мир?

Или так похожи люди?

Не увидеть, не разобрать, пока не коснешься рукой, пока не встретишься взглядом…

Я почувствовала, как обожгло затылок, невольно вздрогнув, и слегка повернув голову, попробовала понять -  откуда пришла эта горячая волна. И тут же почувствовала огонь на виске, щеке, пальцах, что потянулись ко лбу, в тщетной попытке смахнуть паутину нахлынувшего дурмана.

Горячий, живой луч бил откуда-то из дальнего конца полутемного зала.

Я силилась рассмотреть это что-то, врывающееся в меня с такой бесцеремонностью, но источник этой силы словно блокировал доступ к себе - закрывался, путал, не пускал.

От невероятной тяжести закрывались веки, зрачки вдруг стали не способны различать предметы, мир плыл перед моими глазами, словно табачный дым.

Серым, подвижным маревом этот нереальный мир манил и пугал одновременно, его тонкие струи что-то рисовали, говорили, но я не понимала, не слышала.

Может, не знала языка, может, просто не понимала смысла.

И друг все пропало, так же быстро и внезапно как началось. Все разом оборвалось, схлынуло и исчезло.

Тут же стало легко, свободно и… пусто.

Я залпом выпила коньяк, что оставался в бокале, чтобы забить эту неожиданно образовавшуюся дыру, сквозь которую уходило мое чувство равновесия и гармонии.

«Дуреха», - усмехнулась самой себе, и, закрыв глаза, успокаивающимся сознанием пробежалась по венам вслед за коньком.

- Потанцуем? – голос глубокий, с едва слышной хрипотцой, ворвался в мои уши и заставил подпрыгнуть сердце.

Кажется, целую вечность я поднимала голову.

Глаза скользили по кожаным брюкам, жилетке, черной заправленной рубашке… Казалось не будет конце этой черноте, прячущей живую, дышащую плоть и вдруг… лицо… неожиданное, как выстрел в упор.

- Ты? – только и смогла выдохнуть я.

- Значит, и мне не показалось, - яркие, чуть покусанные губы растянулись в лукавой улыбке.

Я знала эту привычку, слегка прикусывать губы. Я много раз видела это лицо, в клубе, в котором я знала всех, и все знали меня. Но только это лицо так и осталось всю зиму чужим, нераскрытым, может быть, именно поэтому оно манило меня, не давало покоя и даже снилось.

- Тесен мир?

- Порою узок невероятно, - согласилась я, вмиг пожалев, что когда-то бросила курить и теперь некуда деть руки.

Пальцы пробежались по пустому бокалу, отбили дробь по столу, хотели уже было залезть в волосы и взъерошить стрижку, но это было бы уже через край…

- Присаживайся, - наконец, сообразила я, указав рукою на стул.

- Спасибо, - этот голос казалось, издевается надо мной, разглядывает, ждет, что будет дальше… и совершенно не помогает замять первую неловкость.

Руки, решив, наконец, что и так сделали больше, чем им было положено, улеглись на колени, практически спрятавшись под стол.  

Надо было успокоиться.

«Как девчонка», - пронеслось в голове.

- Такую встречу стоит отметить, я думаю, - этот голос так не соответствовал лицу, что мне казалось, будто рот просто открывается и закрывается, не издавая ни звука, а то, что я слышу лишь фонограмма записанная на пленку. Нереальность – вот что, пожалуй, больше всего смущало в этом голосе. Ни разу не доводилось мне слышать такого тембра, такой раскатистости на гласных.

- Странно встретиться так далеко от дома. – Сказала я, грея в руках новую порцию янтарной жидкости, которая приятно-неторопливо стекала по стенкам, после легкого покачивания бокала.

- Тем более, что возможности встретиться, никуда не выезжая, было так много.

- Да, наверное, именно по этому. За неожиданность?

- За неизбежность. – Голубые глаза, вдруг потемнели, словно от набежавшей тени, налились темно-синим, масленно-теплым. Их ультрамарин качнулся, задрожал, втянул меня в себя и тут же отпустил, словно давая вынырнуть из омута, отдышаться, выжить.

- Неизбежность – это фатальность, а я не люблю этого слова, - сказала я, наблюдая, как резко дернулся едва выступающий кадык, пропуская через себя и проталкивая внутрь обжигающую влагу.

- Что ты еще не любишь? - длинные пальцы, щелчком выбили сигарету из пачки и пристроили ее в уголок рта.

- Курить, - сказала я первое, что пришло в голову, или скорее первое, что увидели мои глаза, после неожиданного вопроса.

- Это не правда.

- Неужели? – я с удовольствием смотрела, как чужие легкие наполняются дымом, ощущая это почти физически, и мне страшно захотелось вобрать в себя этот никотиновый туман, чтобы отрешиться хотя бы на миг от  сиюминутного, обязательного, пусть давно желанного, но все-таки напряженного разговора.

- Ты не куришь, но это не значит, что ты не любишь курить.

Этот голос пьянил больше чем алкоголь, мне казалось, что я чувствую горячее дыхание над своим ухом. Звук вливался в меня и будоражил что-то давно забытое, спрятанное за ненадобностью в далекий пыльный угол.

- Надо очень хорошо знать человека, чтобы делать такие выводы, - растерянно сказала я, чувствуя, что меня опять выбивает из спокойного состояния.

- Достаточно было видеть, как ты разминаешь пальцами сигарету, ласкаешь ее, вдыхаешь аромат и… отдашь другим, с сожалением, с болью. Так расстается с конфетой ребенок, страдающий диатезом.

- Я и не знала, что за мною так пристально наблюдают.

- Очень пристально… и очень давно…

И опять горячая волна, прошила меня с головы до пят, разрывая в ничто все мои крепостные стены, сметая самоуверенность, путая мысли и сминая в промокашку сознание.

- Зачем ты так? Ты сжигаешь меня заживо. Твои глаза, улыбки, руки, смех – ты же видишь, что мне тяжело.

- А разве с тобою можно иначе? Ведь сама ты сжигаешь не задумываясь. Играешь угольками, лишь изредка дуя на обожженные пальцы, но сама никогда не сгораешь до конца, а, наигравшись, лишь стряхиваешь с ладоней остывший пепел и ищешь новую игрушку.

- Неправда, - выдохнула я, чувствуя, как цепенеют нервы, и сковывает льдом сердце.

Молчание повисло над нашим столиком, также густо как дым, лениво переваливаясь с бока на бок и не собираясь прощаться.

Только что, все волновалось и трепетало, как впервые, как в юности и вдруг грузно осело тяжелой реальностью волчьих законов жизни – если не ты, то тебя… мне никогда не понять людей… они хотят того, чего сами же и бояться, от чего потом страдают… наверное, потому что каждый считает себя сильнее, лучше, везучее…

Мысли робкой стайкой улетали куда-то далеко-далеко, туда, где живет  наивность, романтика, что-то светлое и ускользающее словно шелк, очищая место инстинктам и опыту, которые, усмехнувшись наивности своей хозяйки, уверенно брали свое.

Еще минуту назад, удивляющаяся своей непривычной робости, я чувствовала теперь, как наполняются силой мышцы, как ровнее бьется пульс, как раздуваются ноздри, словно принюхиваясь и оценивая врага, как наполняются огнем глаза, как леденеет мозг, оттачивая грани слов, что еще секунда и вырвутся, словно стрелы спущенные тугой тетивой.

…Дразнить волчат – игра глупца,

Тебя порвет не клык самца,

Сожгла мосты. Нашла тропу,

Волчица вышла на войну…

Поднимая глаза, я знала, что уже стала другой, точнее прежней, той, что не пускает и не прощает, ничего не забывает и все делает по-своему.

Но глаза, наблюдающие за мной, не испугались, не смутились лишь улыбка на этом диком лице, стала еще шире, а взгляд пристальнее.

- Что – нравлюсь?

- Такая - еще больше. Гореть - так до конца.

- Сумасшедшие, сжигающие самих себя…, - легкая досада, что-то надрезала внутри, защипала сотнями маленьких уколов, да так и осталась занозой где-то глубоко внутри и видно навсегда.