Власа Из записок сексуального маньяка

17 сент.

Я часто выходил на охоту, примерно, раз в неделю, не хотелось бы называть это так грубо, однако, более меткого слова я все же не могу подобрать. – Я часто выходил на охоту, но по крупному  мне везло редко. И вот все как на подбор, случилось самое счастливое, что могло бы быть: майский день, солнце, тепло, и мне, ужасному дите порока, удалось поймать в сети образчик, отвечающий всем… Нет, это опять грубо сказано. В общем, мне необычайно повезло, и я нашел, вымученное долгими бесплодными поисками, навеянное бессонными зимними ночами, упоение путника и пристанище его. Образ, вскормленный бесконечными дерзновениями, рождавшимися в воспаленной от полуденного солнца голове, долгими пароксизмами извращенной фантазии.

Но сначала я должен сделать отступление. Дело вот в чем. Я глубоко понимаю незабвенного Гумберта Гумберта. Порой мне кажется, что Набоков излил свои собственные фантазии, но я боюсь этой ужасной мысли. И не хочу трогать священный прах замечательного мастера. Будем говорить лишь об его герое – ужаснейшем Гуме. Когда я несколько раз перечитывал бессмертные строки, я чувствовал, как искренне вживаюсь в роль Гумберта, как сопереживаю, я словно влился в его естество, ощущал себя на его месте. Только вот беда, а может быть, счастье для меня: моя плоскость нимфоманства несколько смещена в отличие от Гумбертовской. Экземпляры, которые имеют свойство глубоко волновать меня, - нет, опять грубо, - скажем, чудные создания, что имеют способность волновать мою греховную сущность, - это… Сейчас я опишу. Это обладательница стройного девичьего тела лет минимум четырнадцати, максимум шестнадцати, тела с длинными резвыми белокожими умопомрачающими ногами, удивительно правильным, я бы даже сказал, слегка выпуклым, нежным рисунком попки, оформившейся недавно грудью примерно 1-го или 2-го размера, миловидным личиком и шелковистыми волосами.

Но все это ничто по сравнению с тем основным, без чего все теряет смысл. В ней не должно быть порочности. Нет, ни те девицы манили меня, что сотнями болтаются по ночным клубам в нашем большом городе, и в свои пятнадцать уже не различают минеты и сигареты, т. е. делают минет с таким же безразличием или, точнее, с той же обыденностью, как курят. Тогда бы мне и не пришлось мучаться. Ибо, по обычаю не стесненный в средствах, я мог бы заполучить такую испорченную девочку в любом злачном месте, я бы каждую ночь, что называется, «снимал» их в ночных клубах и барах. Но нет. Она должна быть дитем не испорченным, с той редкой теперь чистотой в глазах, в которых написано, например, что ее лишил девственности неумелый дружок. Такой же зеленый и неопытный, как и она сама, не способный поразить ее своей мудростью и зрелостью, подобно мне. Это должна быть, к примеру, школьница из благополучной семьи, которая по вечерам учиться играть на скрипке или же плавает в бассейне, а по возвращении с тренировки усердно учит уроки. И, прогуливаясь иной раз по улице, не пьет пиво, а ест мороженое или сосет Чупа-чупс. Правда, порой и несомненный на первый взгляд ангелочек может при ближайшем рассмотрении оказаться ужаснейшим дитем порока, есть такой тип, и даже я несколько раз попадался на их удочку. Но опыт и зрелость дали мне способность в большой толпе лишь по особому блеску в глазах, некой скромности и скованности в движениях и манерах, а также еще по нескольким признакам безошибочно отличать предмет моего вожделения. А уж что касается вялой надежды встретить совершенно девственное существо, то я боялся и помыслить о подобном. То было бы находкой удивительного коралла в далеких безбрежных водах, извлечение перламутра в неподатливом моллюске. К сожалению, за все время моих исканий такого примечательного случая, увы, не произошло. Впрочем, подобный поворот событий не был моей самоцелью.

Главный момент, который я всегда ожидал с затаенной надеждой голубоглазого мечтателя, мог раскрыться только в моей полумрачной спальне. И если я получал то, что жаждал так долго и страстно, я был на седьмом небе. Но они все портили! Боже, они всегда все портили на самом интересном месте! Я не хотел причинить им зла, но почему они были так глупы и не оставляли мне иного выхода? Ведь я всегда был так нежен и осторожен, я так вкрадчиво и аккуратно подбирался к своей цели. Но чего можно ждать от пятнадцатилетнего ребенка? Я очень сожалею обо всем содеянном, муки совести до сих пор терзают меня, мне искренне жаль их всех!..

Положение мое усугублялось тем, что в наше испорченное время таких неиспорченных созданий, которых я искал, становилось все меньше. И как же я выходил из этого положения? О, не спрашивайте. Редкие удачи перемешивались с частыми случаями довольствованием наполовину испорченными существами. С которыми я мог спокойно, без особых проблем проделать все то, что с таким трудом давалось мне в более удачных случаях. И все-таки и с ними я, в конце концов, производил нечто ужасное, вновь случалось непоправимое, но я не мог контролировать себя, наверное, меня ужасно злило то, что после такого общения мне оставались только ошметки жалкого суррогата удовлетворения. Я мог бы так же нанять любую проститутку и попросить ее выполнить все мои фантазии, но я никогда этого не делал, ибо театральная инсценировка менее всего интересовала меня, да и терялся весь вкус охоты. Но когда же в сети упорного ловца случайно заплывала, блеснув острыми плавниками, чудная золотая рыбка, несчастный долгими и порой тщетными уговорами добивался ее расположения. Обещал отпустить ее в любое время, как она только пожелает, но молил только об исполнении одного единственного заветного желания, применяя россыпи сладких клубничных слов, в надежде посеять семя в чистой не оформившейся душе, записать хитрые килобайты в чистые еще детские, по сути, мозги. Главной целью подлеца было заманить жертву в свое логово. Если же ничего не помогало, то, каюсь,   безумец опускался до ужасающего поступка – применения психотропных средств, всякого рода безвкусных легкорастворимых таблеток, ибо в недалекое еще, но уже туманное время имел несчастье работать медбратом в городской больнице, где и освоил кое-что для собственных нужд.

И вот мне необычайно повезло. Все, повторяю, было как на подбор: майский день, солнце, тепло. Ваш греховный слуга имел обычай выбирать для своих изысканий одно из трех мест: Площадь Республики с фонтаном, сквер Мальцева либо Городской сад. В тот ясный день ближе к полудню я дефилировал по людному уже Городскому саду. Рыбки ходили косяками, словно форель на прибрежье, и душа бедного рыбака трепетала. Я мог бы часами просто сидеть на скамейке и наблюдать за ними: уже одно это доставляло мне удовольствие. О, эти чистые лица без единой морщинки, эти ровные шелковистые волосы, прозрачные ясные глаза, в которых все читается как на ладони, тонкие детские губы, нежно втягивающие застывший сок – эскимо. Маленький, совсем маленький, но уже умопомрачительный разрез треугольником груди от шеи и там чистая белая кожа, несчастный рыбак уже с дрожью в душе продвигался дальше в своей воспаленной фантазии. Ибо скрытые под кофточкой или рубашкой или топиком два чудеснейших бугорка удивительно правильной круглой формы (боже, нет лучшего художника, нежели природа!), - эти две сводящие с ума выпуклости позволяли ему сделать это (с дрожью в душе продвигаться дальше в своей воспаленной фантазии). А еще, порой одна из див, стоя спиной к соглядатаю, нагибалась для чего-нибудь, например, поднять случайно выпавший из рук предмет, и тогда водолазка, или футболка, или хоть что подтягивалось выше и оголялась бледная осиновая спина, необычайно утонченная перед бедрами со скромно выступающими звеньями позвонков, и рыбак ощущал жар в груди и бесконечный трепет в душе. То же самое происходило с ним, если одна из подобных смоковниц шла впереди, а он следом, и милая маленькая попка, легко угадываемая под, скажем, кремовыми шортиками с меткими стрелочками, делала изящные тактовые движения. А если кожа на длинных прямых ножках вдруг покрывалась бесконечными маленькими пунцовыми свидетелями обмерзания, становясь гусиной, то ваш бедный слуга уже не мог смотреть на такое изящество и готов был бежать куда подальше, только бы не страдать от изнеможения. О, если бы вы знали, какие муки порой испытывала душа неудовлетворенного искусителя!

Впрочем, хватит об этом. Перейдем к сути. Итак, после примерно получасового брожения (понимать двусмысленно: бродить, в смысле ходить и забродившее варенье) я наконец-таки заприметил весьма подходящий объект. На скамейке, там, где памятник Ленину, восседали две особы, пригретые весенним солнышком, и вели мирную беседу. Одна из них была дите явно испорченное, одета в какую-то старую серую куртку с таким широким воротом (под курткой что-то совершенно распахнутое без ворота), так что большие, где-то 3-го размера груди чуть ли не вываливались наружу, что впрочем, тоже на несколько секунд привело меня в трепет. Но не она, конечно, завлекла мое главное внимание, а ее премиленькая собеседница. Это было естественное воплощение моего образа, в ней, на первый взгляд, сочеталось все, о чем я так часто грезил, не буду повторяться, ибо уже достаточно излил душу на эту тему. Скажу только, что волосы у нее были ровные недлинные, русые, собраны сзади в метелку. Она была облачена в черную кофточку и короткую темно-серую джинсовую юбку. На божественные оголенные ножки я просто смотреть не мог, ибо меня сразу же кидало в жар.

- У вас свободно? – едва дрогнувшим голосом спросил, набравшись смелости и подойдя поближе, алчущий странник.

Обе посмотрели на меня в общем-то радушно, и та, что испорченная, с вываливающимися наружу грудями, ответила, пожимая плечами:

- Да вроде бы свободно…

У нее были глаза искушенной дородной самки, очевидно, предпочитающей в этой жизни только деньги и секс. Такие меня интересовали менее всего. Впрочем, по всей видимости, я тоже не вызвал у нее особого восторга. Но мне, конечно, было все равно. Ибо мой кладезь, рядом с которым я приземлился, (истомленный путник надеялся уже, что нашел долгожданный кров) имел чистые невинные необычайно грустные глаза, обладающие чудным ярко-зеленым цветом. Такой был у кувшинок на том далеком пруду, где в детстве я ловил рыбу.

Не буду излагать в подробностях, как я завел разговор, поскольку это вряд ли представляет интерес. Но, тем не менее, мы довольно быстро разговорились. Я узнал, что испорченную зовут Лена, а мой ароматный цветок имеет странное имя Власа.

- Какое удивительное и красивое имя! – искренне восхитился я.

В ответ меня скромно поблагодарили. Я же представился Ником, как оно и было на самом деле. Я никогда не скрывал своего имени.

И тут ужасный нечестивец, отвратительный гнусный вылавливатель золотых рыбок в том, да, в том далеком пруду с кувшинками, узнал, что у Власы сегодня День рождения, а ей некуда пойти. Потому что мать ее лежит в больнице, а ненавидящего ее отчима она так же не хочет видеть, крупно поссорилась с ним утром и ушла из дома и обещала не возвращаться. Конечно,   у злосчастного рыбака сразу возникла коварная мысль. Но спешу предупредить, терзания совести мучили меня с первой минуты, как я услышал о беспомощности Власы и мучают до сих пор, по прошествии кучи дней. И все-таки неисправимо испорченный сладострастник не мог выпустить, как бы его не мучила совесть, не мог выпустить рыбку из рук. Это было бы выше его сил. Одним словом, я решил воспользоваться ситуацией.

Для начала я скромно, ненавязчиво, изображая широкую душу (о, подонок!) предложил отметить втроем День рождения Власы в близлежащем кафе. На что мои благодушные русалки к моему великому удовольствию выразили полное согласие. Таким образом, не теряя времени, мы прошествовали в недурную мещанскую забегаловку под незамысловатым названием «Карина». Безумный Ник выбрал уютный столик в углу подальше от шумных компаний, принимающих похмельные возлияния, и ярких больших окон. Его спутницы молчаливо уселись напротив него. Тут же нарисовалась миленькая официантка в кружевном светло-синем фартуке. Я был щедр: по случаю Дня рождения Власы я заказал бутылку превосходного крепкого вина Токай, три порции фирменного блюда, и для девушек – две порции самого лучшего мороженого, а также три салата из печени с солеными огурцами, три чашки кофе и что-то еще, не помню уже.

Власа все время опускала глаза вниз, в них тлела печаль, вызванная известными личными обстоятельствами. Но еще я наблюдал в них ту чистоту, что давно искал и не находил, и что-то невинно доброе, они были полупрозрачны, как морская волна. Естественные движения скромной воспитанной доброй девочки сводили меня с ума. Девочки, которой некуда сегодня деться. О, ужасный развратник, неужели ты воспользуешься этой ситуацией? Другого подобного грязного типа быть может и не мучили бы такие мысли, но несмотря на свои известные наклонности, я всегда был совестлив. Это у меня врожденное.

Нас милостиво предупредили, что горячее придется ждать,   все остальное же мы получили сразу в полное распоряжение. Прежде всего, я наполнил бокалы (если это можно было назвать бокалами – грубые высокие стеклянные стаканы, издержки кафейного сервиса) и предложил тост за именинницу.

- Милая Власа, - вкрадчиво начал я, - в этот день хочется пожелать тебе всего самого наилучшего, и чтоб у тебя никогда не было проблем. И, прежде всего, чтобы все свои последующие дни рождения, да и вообще все свои дни ты встречала без забот, в уютном кругу близких добрых и веселых людей, ощущала тепло и понимание.

Коварный Nike всегда умел подобрать нужные слова, он вообще любил красноречиво изъясняться (не зря же он ведет эти записки!).

Власа подняла глаза и благодарно поглядела на меня, кувшинки выплыли из-под камышовой завязи; тонкие пальцы осторожно обхватили «бокал». Лена в свою очередь улыбнулась, привычным жестом подняла собственную емкость и заметила:

- Молодец! Хорошие слова. Я присоединяюсь.

- Спасибо, - мягко сказала Власа. У нее, кстати, был нежный, детский еще, певучий голос. Он играл всеми струнами в измученной душе Найка.

Затем мы выпили и начали употреблять салаты. Я нескромно поинтересовался между делом, сколько лет моим спутницам. Оказалось, что Лене уже восемнадцать (примерно так  я и предполагал), а Власе – пятнадцать (о бесы, именно этого я и ждал!) Но еще более удивительный факт раскрылся мне в ближайшую минуту. Оказывается, Лена познакомилась с Власой лишь сегодня, там же, в Городском саду, примерно за час до моего появления.

- Вот как? – искренне изумился я, - а я думал, вы давнишние подруги.

Что ж, это упрощает дело, сказал меж тем про себя мерзкий Ник. Девушки лишь мило улыбнулись.

В этот момент подали горячее. Милая троица молча принялась его уплетать. Когда же пыл поостыл, я решил, что нужно как-то поддерживать беседу. Но чем еще может развлечь юных девочек зрелый муж, которому давно перевалило за тридцать? Я начал травить анекдоты, благо, что в моем арсенале их было уйма, на все случаи жизни, не знаю даже, где я их только понабрался. К тому же мне хотелось хоть как-то развеселить грустную Власу, что не удавалось пока у замечательного вина. И мне это удалось. Вскоре кувшинки стали ярче, а тонкий рот с едва просвечиваемым над ним пушком все больше стал оставлять на себе печать легкой улыбки. Что касается Лены, то та ржала, как лошадь. Я даже почувствовал себя более славным, чем я есть на самом деле.

Тем временем вино волшебным образом иссякало, мы даже и не заметили, как это случилось.

- Ну что, девушки, может, еще бутылку возьмем? – скромно предложил я.

- А сколько времени сейчас? – спросила Лена у меня.

Я поглядел на наручные часы, ответил. И вдруг она забеспокоилась, начала что-то плести про своего любимого ненаглядного. Который уже, оказывается, давно ждет ее дома, пришедши с какой-то там смены. С этими словами она засобиралась, беспощадно решив нас покинуть. Ник сделал притворно грустную мину, а Власа наверно не притворно. И так Лена ушла, написав для нас на клочке бумаги свой рабочий телефон.

Что ж, ваш покорный слуга получил все, что хотел. Обстоятельства складывались как нельзя лучше. Словно боги, а точнее, бесы услышали его. О, как я противен был себе, мысленно глядя в свои глаза со стороны: это были пылающие угольки коварного искусителя. Но, увы, я ничего не мог с собой поделать. Конечно же, я предложил Власе продолжить празднование у меня дома. Двухкомнатная квартирка на краю города, в которой я обитал, являлась тем самым вертепом, куда я обычно приводил свои жертвы. Впрочем, многие из них первоначально не были жертвами, ибо они были уже искушены, знали, на что шли, и секс для них являлся самоцелью, развлечением в ночи, мне же подобные фурии были лишь отдушиной, жалким подобием удовлетворения преломленного желания, примитивным эрзацем. И когда они беспечно раздвигали ноги, играя страсть, то сеяли разочарование в моей истерзанной душе…

Бедной Власе не оставалось ничего иного, нежели согласиться на мое предложение. И я, с жадными глазами, с бесконечным трепетом в груди, подлый типчик, в 2,33 раза старше, еще боясь подсознательно, что столь удачный нежданный улов вдруг ускользнет из трепещущих рук с помощью скользкой чешуйки, поймал такси, игнорируя утомительный городской автобус. Мой бриллиант за все время недолгого, впрочем, пути не проронил ни слова. Молчаливая скромница – это редкое сочетание продолжало сводить меня с ума. Итак, бейте в бубны, разрывайтесь струны на бас-гитарах, пенься морская волна!

* * *

- Проходи, будь как дома, - ласково сказал гостеприимный стервец.

Власа сняла туфли, не смело окунулась в услужливо подставленные тапочки, так же не смело прошла в комнату. Отвратительный Ник тут же забегал по комнате, засуетился, пытаясь создать беспримерный уют, будто радостная собачонка в предчувствии вкусного обеда.

- Сейчас я накрою божественный стол, - приговаривал он баском, - и это будет лучший, ну, скажем, один из лучших Дней рождения в твоей жизни.

Власа уже сидела в уголке кресла, мило сомкнув коленки (один только тайком брошенный взгляд на это бесконечно изящное творение природы убивал Ника наповал!) и оглядывалась вокруг. Ее взору предстала холостяцкая комната, непритязательно обставленная самыми необходимыми предметами обихода: диван, два кресла, японский телевизор, видеомагнитофон, стенка с большим музыкальным центром, фужерами и вазами. Из полузашторенного окна сочился неяркий послеполуденный свет. Простую уютную картинку  мило дополняли три алые герберы в вазе на журнальном столике – любимые цветы отвратительного Найка. Осторожным движением он подхватил вазу и переставил ее на телевизор, а журнальный столик придвинул к убийственным точеным коленкам Власы.

Затем собрал все лучшее, что было в доме: нарезал сервелат, свежие помидоры и огурцы превратил в свежезасметаненную массу; достал яблоки, ломтики лимона посыпал сахаром. Корнем пиршества должна была стать литровая бутылка Мартини.

- Ты пьешь Мартини? – поинтересовался я у Власы.

Рыбка пожала широкими плечами.

- Не знаю, не пробовала никогда, - пролепетал певучий голосок.

- Ну вот и попробуешь, - с добродушной улыбкой заметил я и мы сели за стол.

Я наполнил бокалы, проговорил какой-то забавный тост, не помню какой, но ей понравилось, уголки тонких губ сместились в улыбке, а кровожадный Ник уже представил, как высасывает сок из этих губ.

Мы выпили, я приступил к помидорно огуречному салату. Власа же лишь поклевала обсахаренный лимон.

- Почему ничего не ешь? – спросил я.

- Так, не хочу, - застенчиво улыбаясь, произнесла она.

- Ну, я ж для тебя старался…

-   Я потом поем, - ее глаза стали слегка умоляющими, и сердце  бедного Nika сжалось.

-  Конечно, как хочешь, - растаял я, - тогда давай потанцуем.

Власа скромно кивнула, выражая согласие.

Не долго думая, я поставил в центр диск «Romantic collection», врубил погромче и протянул ей руку. Она статно поднялась с кресла. С восхищением заметил я, что, несмотря на свои пятнадцать, она уже имеет осанку гордой лани, и я представил, какая изящная женщина могла бы из нее получиться. Нежно потянулась мелодия Энио Мариконе. Я дрожащими от трепета руками обнял ее за талию. Мои ладони почувствовали ровную податливую спину, им стало горячо, моим ладоням. Я на мгновение испугался, что сразу же окончательно увеличившаяся выпуклость в моих брюках коснется ее юбки. Ее ровное дыхание легким морским бризом обдавало мое ухо – Власа, между прочим, была ростом почти с меня. Я не удержался, я потянулся к ее губам. Она ответила, не смело, скорее, под натиском, словно исполняя необходимость. Она просто с готовностью приоткрыла рот, я же начал обсасывать эту необычайно вкусную конфетку жадно, но аккуратно, нежно, не знаю, удалось ли мне совместить жадность и нежность. О бесы мои! Какой вкус был у не напомаженных свежих юных губ! Будто на райском острове я пробовал все лучшие растущие там плоды. А проще: было в них что-то лесное нежно малиновое.

Но музыка незаметно быстро кончилась. Мы сели за стол, и я снова освежил бокалы.

- Скажи, Власа, а у тебя есть парень? – задал я вопрос, давно волновавший меня.

- Да, у меня есть друг, но мы с ним сейчас поссорились, - ответила она, пряча глаза.

- А что не поделили?

- А так, - Власа махнула рукой, - слишком много стал командовать.

Я не стал вдаваться в подробности. Молчаливым жестом я предложил выпить, что мы и сделали. Чувствуя, возможно, что самый важный момент приближается, моя золотая рыбка для смелости осушила бокал полностью. Я, естественно, тоже. Затем воцарилась неудобная безмолвная пауза, мы уже не закусывали. Что было терять времени? Поддаваясь единому порыву, я приступил к делу. Отставив бокал в сторону, я обнял ее одной рукой за талию (мы сидели рядом на диване) и вновь потянулся целовать. Она поддалась. Я стал пить сок из нее. Так делают со свежим эскимо: сначала оно сильно холодное, его облизывают не спеша, непродолжительными движениями рта и языка, затем приноровляются, наконец, уже глотают кусками. Так и я целовал ее. И моя девочка отвечала податливостью. То есть, я всем своим существом ощущал, что она не то, чтобы хочет этого; но раз уж ей все равно придется это делать, то надо постараться, чтобы и самой хоть что-то получить.

Я начал тянуть ее кофточку вверх, обнажив нежную холодную кожу.

- Подожди, - полушепотом сказала она, - давай зашторим окно до конца.

Это было чудно, мне это понравилось, значит, я не ошибся, я нашел то, что нужно. Она не та прокуренная девочка из ночных клубов, которой все равно, где и как, и при каком свете трахаться. Пойте мне дифирамбы, пойте!

Взъерошенный, - я знаю, я был ужасен, - взъерошенный с горящими глазами вспорхнул, одним движением задвинул шторы, другим движением смахнул рубашку. И снова накинулся на нее, как орел на свою добычу. Я боялся смотреть ей в глаза. Я снова впился в ее губы и снова потянул кофточку вверх. Тонкая материя быстро поддалась, ибо Власа покорно вытянула руки в направлении потолка. И что открылось коварному Найку? Замечательный черный лифчик, в котором мило сидели две умопомрачительные упругие белокожие грудки (а на правой – родинка, о, боже!), - грудки размером с те яблоки, что в детстве я ел в бабушкином саду, что были очень сладкими и считались самыми крупными в Сибири. Целуя ее в шею, будто вампир, пьющий кровь, слегка дрожащими руками я нащупал застежку и освободил волшебные созревшие яблоки от тесного плена. Лифчик упал на диван. Я увидел два чудеснейших плода воочию. Почти белая кожа со слегка просвечиваемыми кровеносными сосудами лаконично контрастировала с ярко розовыми среднего размера кругами сосков. Их то я и начал втягивать по переменке алчущими губами. Сначала один, потом второй, затем снова первый. И тут я поднял голову и хотел взглянуть ей в глаза, но глаза ее были по-прежнему закрыты. Впрочем, и хорошо, я боялся ее  взгляда, боялся, что в нем будет что-нибудь отрицательное. Дабы не закралось предчувствие, что она опять все испортит, как те, другие.

Я ощущал теперь некий странный запах ее тела, он напоминал мне какую-то помадную начинку шоколадных конфет. Далее я мягко обхватил пальцами правой руки правую грудку, а пальцами левой – левую. И немного поиграл с ними, одну вверх, другую вниз, и наоборот. Это доставило мне божественное удовольствие. О, безумный Ник! Наконец, она слегка приоткрыла глаза, и я увидел всего лишь немой вопрос. А что будет дальше? Так, на мой взгляд, спрашивали кувшинки.

Я заботливо взял ее на руки, как берут маленького ребенка, и понес в спальню. Моя спальня – это маленькая уютная, обычно зашторенная, комната с большой двуспальной кроватью (спинки железные эмалированные декоративные), шифоньером, письменным столом и двумя стульями паркетного цвета. Власа предпочла вновь закрыть глаза и отдаться во власть моих желаний. Я же, словно драгоценное сокровище, будто хрупкий роскошный чайный сервис, осторожно положил ее на предусмотрительно застеленную перед выходом на охоту кровать.   Лишь на секунду она обнажила зрачки,   одним взглядом окинула комнату, после веки снова прикрылись. Я начал потихоньку стягивать юбку, одновременно целуя божественные белокожие с оттенком розового ножки с редкими волосиками. Оголились маленькие синие плавки. Безумный Nike принялся и за них. Власа лежала неподвижно. Вот чего жаждал вечный путник в пустыне! И когда плавки, угодливо поддаваясь тонким пальцам Найка, медленно двинулись вслед за юбкой, безумцу открылся нежный рыхлый светло-русый пушок, а там, дальше (ох!), скромно прячущееся розовое лоно, гнездо для грез и бесконечных вожделений. Я прижался к нему теплой ладонью (наверно, отвратительно потной) и почувствовал свежесть утренней росы – там едва-едва было влажно.

Где-то под кроватью всегда наготове лежал мой излюбленный инструмент. И нечестивец его нащупал – старые ментовские наручники, неведомо уже каким путем доставшиеся Найку. Да простят меня мои рыбки, но это была моя маленькая невинная слабость. Правда, здесь обычно наступал переломный момент. В их широко раскрытых глазах появлялся страх, они начинали бурно возражать, возмущаться, или чего доброго, кричать и визжать. Были и такие. Что оставалось бедному Найку? Доведя дело до конца, он совершал непоправимое, будучи уже неспособным совладать с собой. Видит бог, он ни в коей мере не хотел бы причинить им зла. Но они были так неуправляемы в своем глупом диком ужасе, в своих идиотских истериках. Я даже не знал, как все получается. Но нет, не думайте, что подлеца не терзала совесть. Я долго плакал потом ночами, и успокаивался, лишь когда очередной милый остывший образ медленно таял в предрассветной мгле.

Но Власа, о моя божественная Власа, она даже не испугалась. Нет, на секунду, конечно, промелькнул страх в ее приоткрывшихся глазах, когда я уже прицеплял хрупкие девичьи руки к спинке кровати.

- Тебе это нужно? – как-то серьезно спросила она, не теряя самообладания.

- Да, прости, - с виноватым видом сказал я и после короткой паузы добавил, - и еще я хочу, чтоб ты плакала. Тихонько, как ребенок. Чтобы ты всем своим видом изображала, что тебе больно и неприятно.

- Может быть, мне на самом деле так и будет?

- Во всяком случае, ты мне очень нравишься. Ты очень спокойная, я таких еще не встречал. Я чувствую, что ты все сделаешь правильно… И ты будешь единственной, кого я отпущу, - неожиданно для себя добавил я, уже глядя в себя. Но тут же вздрогнул, последние слова сорвались с губ невольно, а если она поймет, испугается и все пойдет насмарку, как обычно? Но вот чудо! Она довольно спокойно отреагировала, словно пропустила мои слова мимо ушей. Власа лишь отвернула голову к стене, и сделала такое лицо, будто действительно сейчас заплачет. Но я не верил еще, что она послушается меня.

Обнажившись до конца, я забрался с ногами на кровать. И сразу же погрузил лицо в божественное лоно. Милый кудрявый пушок ласково щекотал мой нос, а мой рот пил росу, проникая в ярко розовую чудную пещерку, в которой язык мой старательно уже нащупывал все сталактиты и сталагмиты. А руки ужасного Nika в это время, потеряв контроль, крепко зажали мягкие яблочки грудей, так что Власа даже пискнула, и этот утробный звук всколыхнул все мое алчное нутро.

Достаточно изучив таинственную пещерку, язык отправился в путешествие вперед (или вверх), добрался до изящного кокетливого пупка и попробовал своим кончиком заполнить эту очаровательную мелкую ямочку. Затем я подался вперед и стал покусывать ее в шею, как Дракула.

- Плачь, плачь же! – истошно заорал (вернее, ему показалось, что он заорал) сумасшедший Найк.

Власа всхлипнула и я медленно вошел в нее. И начал потихоньку исследовать нежное лоно своим отвратительным органом.

- Плачь! – хрипел крэйзи Найк.

И Власа заплакала, натурально заплакала. Подлец был на седьмом небе. Он и сам не заметил, как в порыве страсти его движения стали резкими и грубыми. И может быть, слезы ее уже были искренними.

Я ощущал теперь всего себя властвующего над ней. Ее плаксивое лицо, ее всхлипы  сладкой болью пронзали все мое нутро, играли всеми моими струнами. Вот когда боль является наслаждением! И уже громы и молнии посыпались и бедный Ник, застыв на вершине блаженства, практически в раю, предался полной нирване.

В изнеможении я откинулся и лег рядом.

- Ты освободишь мне руки? – мягко спросила Власа, учтиво дождавшись отдохновения путника.

- Да, если ты молча полежишь со мной, а потом выполнишь еще одно ужасное желание.

- Какое? – глаза ее округлились, она вновь немного испугалась.

- Не бойся, ничего страшного, я просто хочу попробовать на вкус твою попку, - нагло сказал я, глядя ей прямо в глаза. Я уже внутренне приготовился к тому, что вот сейчас она все испортит. Но мой прелестный цветок вновь оправдал мои надежды. Она лишь смиренно попросила:

- Я полежу, и все сделаю, только освободи и принеси попить.

И растаявший ликующий Ник впервые поддался милым чарам. Он послушно освободил пленницу, а ведь раньше он никогда этого не делал! О, господи, Власа, что ты сотворила со мной! Я уже хочу, чтоб ты ушла и никогда больше не появлялась в моей жизни. Иначе испорченная изможденная душа моя будет страдать.

Я сходил за вином. Принес два полных фужера и полупустую бутылку. Сел с ней рядом (она сидела, опершись на спинку кровати). В кувшинках было удивительное спокойствие и, кажется, жалость. Ну, нет, только не надо жалеть отвратного Найка! Впрочем, я ошибся, пожалуй, это жалость к себе. Сожаление о том, что некуда деться. Что приходиться терпеть общество такого грязного типа и потакать его прихотям.

Теперь я уже точно знал, никто и никогда еще не был способен так взволновать мою душу, как это сделала Власа. И я не знал, в чем причина. Я посмотрел в чистые детские глаза и сказал:

- Утром, когда я буду спать, ты можешь уйти, если захочешь. Только захлопни дверь.

Что я делаю! Я подписал себе приговор!

- Но ты должна мне пообещать, - тут же добавил я.

- Что?

- Что никогда никому не расскажешь обо мне.

- Ну, конечно, зачем мне это нужно?

И я искренне поверил ей, я знал, что она не обманет, ясно видел это в ее поразительно зеленых глазах.

Мы молча допили вино. Затем жестокий Найк, как куклу, перевернул ее на живот, вытянул  ей руки и снова прицепил их к спинке кровати. После чего он стал гладить ее чудесной формы почти белую попку, а обслюнявленный язык уже потянулся к заветной маленькой черной дырочке. О бесы, что еще проделает безумный Ник, я не хочу даже описывать! Мне больно вспоминать эту ночь, проведенную с Власой! Скажу только, что уснул я под утро, совершенно нежный и обессиленный и впервые ничего ужасного не случилось. Мне было даже как-то не по себе от всего этого. Сон был так глубок и сладок, что я даже и не услышал, как Власа ускользнула из полумрачного логова развратника.

* * *

О, Власа, власть моих желаний, мой полуночный бред! Вот уже год я вспоминаю тебя! Ты ушла в огромный утренний город, а для меня ты навсегда ушла в небытие. Пытался ли я искать ее? Нет, конечно, нет! Зачем капать горячим воском свечи на уже обожженную руку? И я плакал ночами, но уже не от сожаления о невольно содеянном, как это бывало раньше, а от неизмеримой печали о чем-то утраченном навсегда. Если бы она осталась, то было бы еще хуже. Я не знаю, что было бы, мне всегда так тяжело совладать с собой. А если еще задеты струны души!

Она была первой, кого я отпустил. И единственной.

с. Покровское.   Закрытая психиатрическая больница.

июнь, 2003 г.