ОтворотПовоРОТ

Ты видишь мои руки на своей шее. Я вижу свой ужас в твоих глазах. Мы видим нашу жизнь на сто шагов вперед. Я за поворотом. Ты уже повернул.

Я пробую на вкус твою душу, слизываю печальным языком слезы твоей раздаренной плоти. Ты выставляешь ее на торги, сознательно завышая цену, зная, что ее все равно купят. Ценник непригляден, написан от руки, синим по серому. Помеха ли это для меня? Ты же знаешь, я не смотрю на витиеватый ярлычок, я изучаю изнанку, проводя ногтем по каждому шовчику, высыпая пыль из каждой складочки, кусая и разрывая. Прочно. Добротно. Беру.

Я за поворотом, ты уже повернул. Я пробую перо, рассматриваю над лампой, смазываю жиром, штопаю дыры.

Ты вынырнешь из-за угла, привычно улыбнешься, взмахнешь рукой и останешься ждать. Я снова сделаю вид, что опаздываю, побегу, ломая каблуки, сымитирую одышку, схвачусь за сердце, за горло. Я никогда не признаюсь, что люблю наблюдать за тобой вот так, исподтишка, зажмурившись, уцепившись за дерево/фонарный столб/пластиковое кресло, слизывая помаду, подбирая слова, теребя майку, растягивая счастье.

Я вынырну из-за поворота, привычно улыбнусь, взмахну рукой, сделаю отчаянно тупое лицо и не отвечу твоим губам, сложенным в трубочку. Я раздавлю языком стон, я сцеплю зубы отчаянным «привет», я уроню в асфальт свое желание, и ты пригвоздишь его навеки черным замшевым мокасином.

Я до чертиков влюблена в твои серые. А твои чертики - исключительно в акварельную красоту. Я хочу подарить тебе свою улыбку. Но ты проглотишь, облизнешься и полоснешь меня клоунским смехом. Ты рыжий печальный арлекин. Я – кукла с сердцем Артемона и пустыми рукавами Пьеро. Я хочу подарить тебе свои руки. Засыпая, ты положишь их себе под голову, испачкаешь своим потом, исколешь завтрашней щетиной, поцелуешь сонным вздохом. А потом ты спрячешь их под диван, и больше никогда не вспомнишь. Зато они помнят. Помнят, как касались твоего языка, продавливая сладкие шоколадные квадратики прямиком тебе в сердце.

Я думала, что уже никогда. Что нельзя, не нужно, вредно для здоровья и психики, уже и без того расшатанной до беспредела. Все попытки дарить заканчивались только приобретениями: неврастении, клаустрофобии, мигрени, гастрита, шишки под правой грудью, привычки курить по две пачки в день, бессонницы, сына.

Ты говорил мне, что больше никогда. Но снова и снова дарил свое тело, отбирая взамен глаза, руки и души. Ты хотел отдать свое сердце, преподнести на золоченом блюде отчаянной танцовщице, открывшей перед тобой бездну и мир. Но они открывали лишь молочные животы. Ты хотел, чтобы они раздвинули горизонты твоих страхов и желаний. Но они раздвигали лишь кремовые ноги, предлагая попробовать, на каких ягодах замешаны. Ты осторожно касался их губами, а потом не мог остановиться, выедая, высасывая, выжимая, выдавливая признания в вечной любви.

Тебе не нужен никто. Тебе нужна идеальная акварельная картинка, которую ты вставишь в идеальную отполированную рамку и повесишь над кроватью. Тебе нужна идеальная любовь. Ты смотришь в ржавое небо, состарившееся вместе с твоей последней страстью. Оно увядает, разбрасывая иссушенные пожелтевшие лепестки на твою влажную грудь. Ты рисуешь золотое поле, причесываешь густые колоски, равняешь окровавленные маки , подкрашиваешь серебром птичьи крылья, по мокрому выводишь бледное лицо с короткими стрижеными перьями на висках. А потом рвешь, комкаешь, бросаешь через левое плечо шедевр, исполненный на скорую руку. Ты исполнен печали. Ты вдруг понял, что тебе не нужна идеальная любовь, – она скучна, хоть и так прекрасна!

Мне не нужен никто. Не забирай у меня возможности просто так, исподтишка подглядывать за тобой. Стой там, за поворотом, жди, пока я привыкаю к крыльям.