00003-

ПЕРВОЕ ПИСЬМО ЮСТАСА ГОНЗАГА

(БОССУ)

Здравствуй, дорогой Босс§.

Как поживешь на своем Дыроколе©Є§ ? Как у вас там успехи в Прикладном ПодружкостроенииЁ ? Какие лох-группы ротируются у вас на радио? Последний раз ты мне выслал убойные записи—мне очень понравилось. Кажется, группа называется "Тостер"—у них есть, если помнишь, замечательная песенка "Вялая Клуша" с альбома "Гастрономия". Короче, мне так понравилось, что я хочу слетать к вам на Дырокол на их концерт—я слышал, они приезжают к вам в апреле. Я обязательно приеду, поэтому напиши мне, как тебя найти—на тебя тоже надо посмотреть.

Как у вас с Подружкостроением? У нас на Молочной Стали это целая индустрия—Подружек выводят методом клонирования, за две недели методом скоростного развития они достигают цветущего, спелого возраста и вида, а затем поступают в продажу, пройдя несложную программу обучения. Дорогие модели на семь дней стоят пятьсот тяпов, дешевые—на ночь—полтинник, а в среднем—на два-три дня—тяпов двести, не больше. Некоторые заказывают специальные модификации—без рук, с тремя грудями, несколькими влагалищами, огромного роста—максимум пять метров—или наоборот, поменьше—около метра, можно варьировать цвет и фактуру волос. В каталогах приводится богатый ассортимент оттенков и рисунков—кирпичная кладка, мрамор, красное дерево, плитка керамическая и шоколадная, обойные, ковровые, цветочные, гастрономические и другие композиции. При желании можно заказать девушку, кожа которой будет изображать любое произведение живописи, в том числе иконы и фрески—причем она не будет выкрашена искусственно—это будет ее настоящий цвет кожи. Некоторым мало и этого, и они предпочитают разные текстурные украшения—например, рифленые бедра, голову, выполненную под золото или драгоценный камень, грудь с инкрустацией, ноги с тонкой резьбой. Но все это удовольствие стоит дополнительно тяпов сто пятьдесят, обычно такие заказы делают далеко не бедные люди.

Кампания "Мегерас ди Гоой" собирается наладить выпуск Друзей для тех же развлекательных целей, но армии нужны солдаты, поэтому женское население обязывают рожать, не заниматься лесбиянством и не предохраняться—это указ президента—ничего тут не поделаешь. Женского населения у нас  и так—десять-двенадцать процентов, а из мужского населения по статистике тридцать процентов геи, а пятнадцать бисексуалы. Оставшиеся пятьдесят пять процентов мужчин ненавидят нетрадиционные наклонности своих голубых и голубоватых сограждан, зато обожают садомазохизм, алкоголь и наркоту.

Я собираюсь переехать в город—осточертело жить на ферме у отца—скука зеленая. Тем более, что он с подозрением относится к моим вечерним визитам к Жан-Полю—это моя большая любовь и клевый музыкант одновременно. Жан-Полю повезло—его папаша безвыездно живет на Земле и, слава богу, раз в два года наведывается к сыну. Он какой-то там крутой чин из Церкви Несуществующих Истин и ненавидит геев—узнал бы он, чем занимается Жан-Поль в ночное время—убил бы—это точно.

Ах, да! Я же не рассказал тебе как познакомился со своим другом!

Началось все с того, что как-то раз под Новый Год мне вздумалось покататься по городу на машине. Была глубокая ночь, но на улицах по-прежнему веселились—выходной все-таки. Два кекса попросили подвезти их и двух Подруг до Граненой улицы за десятку. Я согласился, потому что деньги мне были нужны, и лихо помчал по кратчайшему пути. Судя по разговорам на заднем сиденье, двух кексов двух кексов звали Борк и Спэнк, оба приехали недавно из провинции и теперь гуляли на полную катушку: спьяну купили у какого-то барыги двух полу использованных Подруг, которым оставалось (судя по их слишком серьезным мордашкам) не больше пяти часов, закупились дешевой жратвой, виски и теперь, видимо, собирались провести остаток ночи в дешевых гостиничных койках со своими куколками.

—Гони быстрее, друг...—гаркнул Борк, обращаясь ко мне и прерывая свою пьяную болтовню со Спэнком.—Я хочу скорости...

—Не шуми!—заткнул его Спэнк.—А то у парня будут проблемы, мы же в самом центре города—тут до фига грантов. ©

—Хорошо.—рыгнул Борк.—Зачем же так?.. Убери от меня свои потные руки и дай выпить девочкам—мне не нравится, что они сидят, как две школьницы на уроке и совсем не ласкают нас.

Подруги молчали, не обращая никакого внимания на замечание Борка. Кажется, они были неплохого качества, но читать-писать не умели точно, а говорить умели несколько фраз вроде "я хочу тебя, милый", "возьми меня, пока я горячая", "я твоя нежная лошадка" и т. д. Еще они умели очень колоритно стонать, повизгивать и томно вздыхать—это, пожалуй, все. Спэнк дал им по бутылке, которые они изумительно быстро осушили.

—Ты смотри-ка!—Борк был крайне удивлен.—Даже не поморщились! Залпом! Ты видел, Спэнки?

Девушки, видимо, в первый раз за свою короткую трехдневную жизнь пробовали спиртное, потому что тут же принялись выполнять свою работу на заднем сиденье моей машины. «Хорошо, что мы уже приехали. » —подумал я и услужливо распахнул все двери.

—Вылазьте все. Занимайтесь своими делами где-нибудь не здесь.

Спэнк с трудом стянул с себя полуголую девицу и с не меньшим трудом выудил своего дружка из-под другой.

—Борк, вытащи пожитки.—буркнул он.

Однако, Борк был настигнут Подругой, повалившей его на землю и стаскивающей с него штаны. Меня начинали забавлять два этих деревенских датых придурка и в ноль пьяные девки, которым алкоголь слишком сильно ударил не только в голову (во всяком случае так казалось—на самом деле я прекрасно знал, что они повинуются внутреннему коду, запрограммированному создателями и больше ничему, просто виски, образно говоря, повернул все ручки вправо).

Спэнк с удивлением узрел своего друга на земле, но не успел придти к нему на помощь—вторая активированная Подруга успела раздеться догола и запустить руку ему в ширинку.

—Я хочу тебя, милый!—жеманно простонала она, активно массируя низ живота и извлекая набухший инструмент своего пациента.

Я залез в машину и предусмотрительно закрыл все двери, решив полюбоваться на этих дуриков со стороны. Борк наслаждался минетом, который ему делала похотливо онанирующая Подруга по имени Лин (так он ее называл), а ее напарница тем временем вовсю совокуплялась со Спэнком, привалив его спиной к фонарю и обхватив его ногами и руками.

—Если приедут гранты, вам не сдобровать!—крикнул я им из окошка.

Но они меня не слышали—Борк оросил губы Лин фонтаном спермы, что меня несколько возбудило, а кончающий Спэнк был слишком поглощен своим занятием, чтобы услышать мое предупреждение. На Подруг это вообще не подействовало—виски стало давать о себе знать, и теперь Лин не могла никак сфокусироваться и впустить в себя, судя по всему троящийся, член Борка, а другая просто валялась на мостовой и, раздвинув ноги, ждала, пока в нее войдет ничего не соображающий Спэнк.

В конце улицы завыла сирена, что говорило о том, что местные гранты все-таки не спят и совершают патрульный объезд. Я решил убраться и, газанув с места, быстро скрылся в соседнем переулке. Не знаю, что сталось с моими пассажирами, но уверен, что ничего хорошего. При всей вольности нравов—это уже слишком—оргия посреди города—тянет на три года лишения свободы.

Я свернул наугад, поэтому не знал, где я и куда выеду. Решив рулить наугад, я выбрался к какому-то перекрестку и встал на светофоре. Возбуждение не проходило, и я даже не заметил, как моя рука сама по себе стала ласкать пенис. Опомнился я только тогда, когда услышал приятный молодой голос справа через приоткрытое окно.

—Хочешь познакомиться?

Я сделал вид, что ничего такого не делаю и уставился на молодого человека, который это сказал. Надо сказать, мне он понравился сразу—с первого же взгляда: черные длинные волосы, карие глаза, подкрашенные губы, шикарные ресницы и прекрасная изящная фигурка.

—Как тебя зовут?—чувствуя себя неловко, поинтересовался я.

—Жан-Поль. Можно к тебе в машину?

—Садись.—я почему-то начинал нервничать.

—И ты не боишься пускать незнакомых людей в машину?—он устроился рядом со мной и закурил сигарету.

—Мне нравится твоя наглость—тем более, что  ты не производишь впечатление бандита.

Мой новый знакомый внимательно меня изучил своими прекрасными черными глазами.

—Не надо нервничать—ничего страшного не происходит... пока...—его губы красиво облегли фильтр сигареты, а веки чуть-чуть опустились, что мне в душе очень понравилось.

—Куда едем?—я прикинулся дурачком—дескать, подвезти—подвезу, а больше мы ни о чем не договаривались.

—Ко мне домой, конечно!—ох, как красиво он стрельнул глазками в мою сторону.—Белая улица тридцать один.

—Знаю, знаю—на этой улице есть одно турагенство, в котором я проработал с полгода.—интересно, врет он или нет—может вообще не знает такой улицы, сказал просто так.

—Как раз напротив моих окон...

Мое сердце гулко колотилось в груди—предчувствие чего-то впереди завораживало и очаровывало, я облизнул пересохшие губы, выезжая на площадь Прав Потребителя. Сиденье подо мной горело так, будто его подожгли, а глаза самым краешком влюбленно разглядывали Жан-Поля, вальяжно раскинувшегося и подкрашивающего губы. Что он ими только не вытворял—просто чудо какое-то! Я уже минут пятнадцать ощущал настойчивое напряжение между ног и безрезультатно пытался на что-нибудь отвлечься—знаешь, когда ты сильно стеснен обтягивающими кожаными штанами некоторые вещи становятся невыносимыми. Я попытался сконцентрировать все внимание только на дороге. Это не очень-то помогло, но было уже хоть что-то.

—Тебя-то как зовут, нервный юноша?—ласково поинтересовался предмет моих безудержных фантазий.

—Юстас. Для хороших друзей просто Юст. Но мне больше нравится Юсти.—неизвестно зачем добавил я и подумал, что мы еще не настолько знакомы, чтобы он называл меня так ласково.

—Юсти мне тоже больше нравится. Меня пока прошу называть просто Жан.—он придвинулся ближе, пользуясь тем, что мы опять встали на светофоре, и провел руками по моим коленям.—Но я обожаю Жанетт.

—Мы еще в машине, которую веду я, а не у тебя дома.—я старался казаться серьезнее, но в то же время приветливо улыбнулся.

—Хорошо, просто сегодня отличная ночь!—жеманно вздохнув, он сосредоточился на своих ногтях.

—Чем ты занимаешься?—отвлеченно начал я.

—Ничем.—он почти не сделал никакого ударения.—Живу в этом бестолковом городе, куря эти дебильные сигареты, а еще—работаю водителем автобуса и играю на гитаре. Хожу в ночные клубы, пью, в основном коктейли, особенно "Да Джарта", слушаю эротический депрессив леталл, проедаю денежки своего дорогого папаши, хожу по дорогим салонам, скупаю косметику и парфюмерию, читаю Даниэля Тристесса и Гарда Ститча, езжу за город по воскресеньям, танцую, готовлю и путешествую, иногда, вне дома...

—Зачем же работать, если тебе и так дает деньги отец?

—Этого мало, чтобы почувствовать себя кем-то.

—Какая же это сумма?

—Пятьсот тяпов.

—В год?

—В неделю.

Ни хрена себе—мало. На такие деньги можно неплохо жить, не беспокоясь о завтрашнем дне.

—Почему же ты работаешь водителем автобуса, а не банковским служащим? Получал бы больше.

—Неужели у человека не может быть никаких интересов в работе, кроме денег?

—Немногие могут себе это позволить.

—Я могу и поэтому позволяю. Дело в том, что я очень люблю городской транспорт, особенно автобусы.

—Никогда не думал, что это может быть так интересно.

—Представь себе, может, да еще как.

—Кто твой отец?

—Точно не знаю—какой-то крутой священнический чин в Церкви Несуществующих Истин. ОН живет на Земле и проповедует там слово божие оставшимся людям.

—Там кто-то еще есть?

—Не больше сотни одиноких индивидуумов, миллиона три монахов из разных орденов и конгресс США, который теперь наслаждается полным мировым господством.

—Откуда ты все это знаешь?

—Папа рассказывал. Он приезжает раз в два года, о чем никогда не предупреждает заранее, привозит новости с нашей исторической родины и разные безделушки в подарок.

—Ты хочешь сказать, что конгресс США правит остатками разумных существ на Земле?

—Им так кажется. Отец рассказывал, что их осталось человек тридцать—этих конгрессменов—они сидят по месяцу в столице каждого бывшего государства, обсуждают какие-то постановления и указы, пьют портвейн в огромных количествах и курят сигары.

—И ничего не делают?

—А чего им делать? Не надо больше играть в добрых, мирных и справедливых—наслаждаются тем, что они, наконец, владыки мира.

—На фиг им сдался пустой заброшенный мир?

—Кто их знает. Они так привыкли к идее его захвата, что в конечном счете забыли зачем им это было нужно.

—Очень мило.—я закурил и выехал на мост святого Ульриха.

Большие кошаче желтые звезды сияли в черном небе, а луна освещала легкие облачка теплым рыжеватым светом.

—Какая прелестная ночь.—не промолчал Жан-Поль.—Романтично и ничуть не бесит. Даже странно.

Мы, наконец, поехали Большой Фонтан на площади Гуманности и вывернули на Белую улицу.

—Кажется, мы приехали.—я открыл дверцу и выкинул окурок на тротуар.

Жан-Поль ловко вынырнул из машины, и мы с ним подошли к солидной черной двери со звонком дома №31. Ни одно окно не горело, кроме единственного окошка над дверью.

—Не откажешь зайти перекусить и выпить?

—Вообще-то не откажусь, но...

—Неужели боишься?—он посмотрел на меня в упор, обворожительно улыбнувшись и игриво блеснув глазами.—Я добрый и совсем не страшный.

—Я хотел сказать, я ненадолго—мне утром на работу.

—Завтра воскресенье. Забыл?—он отпер дверь, и мы оказались в парадном.

—Ах да—привычка, просто устал очень, спать хочется и все такое.

—Переночуешь у меня.

—Да брось ты—первый раз в доме, совсем тебя не знаю. Нет—неудобно как-то. Я лучше  в машине.

—Да это ты брось—что за глупости спать в машине! Это негигиенично в отношении сна. У меня, конечно, не президентские апартаменты, но все-таки жить можно. Заходи!

Мы уже поднялись на третий этаж по красивой лестнице из красивого мрамора и оказались в прихожей прямо скажем немаленькой квартиры.

—Раздевайся. Вешалки в шкафу, тапочки—любые твои. Я пойду переоденусь.

Я избавился от куртки и ботинок, надел предложенные тапочки и проследовал в гостиную, если это вообще так называлось.

—У меня есть немного мясного пирога, жареный усь, овощи и сухое вино.—Жан уже был на кухне, судя по интенсивному звону посуды.

—Отлично.—я исследовал здоровенную комнату вдоль и поперек, заглядывая в шкафы, стеллажи, столики и комоды. Везде было чертовски много книг, токи-чопов, косметики и разных безделушек. Стены и пол были покрыты мягкими красными коврами с многочисленными серебряными узорами, комнату освещала здоровенная люстра, которая уже сама по себе производила неизгладимое впечатление своей изысканностью и предельной выверенностью украшений—сдержанная, высокохудожественная, даже строгая работа; все дерево кругом было отполировано, все стекло—сияло, все металлическое—начищено до блеска.

—Я содержу прислугу—парочку служанок из Общества Нетекущих Раковин.—прочитал мои мысли на расстоянии хозяин квартиры.—Они прекрасно справляются. Сегодня взяли выходной, но готовлю я всегда сам—это мое хобби, так что не волнуйся—мы отлично проведем вечер.

Я занимался исследованием большой картины од названием "Ангелы в Радугах" работы некоего Стефена Нокса и слушал Жана вполуха, но не мог не отметить про себя, что заслушиваюсь его восхитительным бархатным голосом.

—Тебе нельзя курить, Жан, у тебя прекрасный голос!—я внимательно изучал фигуру крылатого существа, которое, надо полагать, было главным заводилой в этой ангельской тусовке.

—Никак не брошу, не получается, но вообще-то ты прав—мне самому надоела своя протабаченность.

—Попробуй "Гоморру" легкие.—порекомендовал я и обернулся на звук шагов.

—Только с тобой.

Передо мной стоял Жан в сумасшедше красивом вечернем платье, хрустальных туфельках на высоком каблуке, с колье на белоснежной шее и серебряными кольцами на нежных руках. Черной искристое платье было с большими разрезами на бедрах, что привело меня в дикий восторг, шикарные густые темные волосы красивой волной лежали на его изящных плечах, а тонкое благородное лицо светилось томностью и негой. Развратно пухленькие темные губы были слегка приоткрыты, бездонные черные глаза приглушенно сияли, как звезды, обрамленные пышными бархатными ресницами, а тонкие длинные пальцы с серебристыми ноготками эротично блуждали по тонкой талии, слегка ее поглаживая.

—Тебе не нравится?

—Я в восторге.—прошептал я, чувствуя, что сейчас упаду в обморок от его колдовской красоты.

—Прошу в столовую.

Это было сказано так, будто я хотел туда попасть всю жизнь, и только сейчас оказался достоин этого, и в то же время в его голосе было столько нежности, столько теплоты, что я не нашелся что сказать, мог только кивнуть головой и проследовать к месту назначения со своим грациозным знакомым.

Я не рассматривал интерьер столовой и даже не пытался спрятать глаза—я не мог оторвать взгляд от Жана и, как во сне, опустился на мягкий диван, глядя на его безупречно элегантные плечи и шею сквозь мягкое пламя свечей.

—Ешь, не стесняйся. Черт возьми—что я—зря готовил?! Один я это все точно не съем.—ох, как божественно звучало это "черт возьми".—Давай выпьем за знакомство. Ты хорошо относишься к "Белой Осени"?

—Да, конечно.

—Это обалденное сухое вино с Горячих гор, если ты в курсе, хотя ты, конечно, не в курсе. Мне его привозит отец с далекого Юга нашей страны, когда заезжает туда проведать местные монастыри. Тебе понравится. За знакомство!

Мы чокнулись и осушили бокалы не торопясь, глядя друг другу в глаза необъяснимым проникающим взглядом.

Жареный усь был бесподобен, вино—пленительно, а салаты и пирог заставили меня задуматься о том, чем я на самом деле питался до сих пор. Вскоре—после трех бокалов "Белой Осени" я почувствовал, что мне требуется поболтать.

—У тебя шикарная квартира—ты живешь, как богач.

—И работаю водителем автобуса... Правда, не вяжется?

—Кому сказать, не поверят.

—Конечно не поверят, на это и расчет. Именно поэтому ко мне не пристают с идиотскими расспросами молодчики из Службы Социального Наблюдения. Для них я удачливый водитель автобуса, честно выполняющий свои обязанности, перспективный работник с высоким окладом. У меня есть хороший знакомый в этой службе, который мне очень помогает в вопросах налогообложения и прочей чепухи.

—Везет же людям...

—Да, бывает и такое.

—Ты наверное счастлив по уши—богат, с властями проблем нет, занимаешься любимым делом, играешь на гитаре, умеешь готовить. Никто тебя не тревожит, никто не донимает, хотя живешь в центре города—это ли не счастье?!

—Нет, это не счастье.—внезапно погрустнел Жан и, покачивая бедрами, подошел ко мне.—Это не счастье.—повторил он и сел рядом так, что я почувствовал горячую близость его тела.

—Чего же тебе не хватает?—я начинал догадываться, что будет дальше, и от этой мысли меня бросило в жар.

Жан поднял голову, обнял меня за шею и, посмотрев на меня влажными глазами, сказал:

—Тебя...

Слово слетело с его дьявольски прекрасных губ, как неведомая, огненная птица, и погрузилось в мое сердце, заставив его трепетать. Он понял это и пламенно привлек к себе. Мои губы коснулись его губ, и мы слились в безудержно пьянящем поцелуе, тонкий запах его тела и духов сводил с ума, а густые волосы, разметанные по подушке, притягивали своей разнузданной неопрятностью.

—Юсти, я хочу тебя!—опять этот сказочный голос, на этот раз у самого моего лица, обжигающий, сладкий и немного пьяный.—Пойдем в гостиную.

Не ослабляя объятий и продолжая горячо целоваться, мы, уронив попутно пару стульев, оказались на красном с серебром красном теплом ковре. Мои пальцы моментально оказались на его бедрах и, наслаждаясь ими, спустились по тонким, точеным ногам вниз. Жан скинул стеснявшее его платье, и я с нежностью стал ласкать языком и губами его напрягшийся, жаждущий фаллос. Я чувствовал во рту его бешеную, объемную упругость и слышал томные стоны его очаровательного обладателя, темные чулки которого прекрасно подчеркивали красоту его ног.

Я снял так долго мучившие меня брюки, но не начал онанировать, хотя моя левая рука уже любовно гладила набухшую головку. Приняв позу потягивающейся кошки, я почувствовал, как пальчики моего божества смазали чем-то приятно пахнущим ложбинку между моих ягодиц и ощутил его горячее дыхание на своей шее. Он стянул с меня остатки одежды, провел краешками влажных губ между моих лопаток и нежно вошел в меня. Его пальцы нашли мой пламенеющий пенис и стали нежно его массировать.

—Глубже, Жан, милый!—вырвалось у меня.

Он чередовал глубину погружения в мою плоть, ласкал губами мою шею и плечи и добился того, что мы одновременно застонали, слившись на несколько секунд в мощном, страстном оргазме.

—Ты прелесть, Юсти.—его слова, как и его сперма, горячим потоком наполнили меня сладостью и теплом.—Ты просто прелесть.

Он поиграл губами мочкой моего уха, после чего мы вновь слились в желанном поцелуе.

—Хочешь выпить?

Мы вновь вернулись в столовую. Он усадил меня на диван и, отпив вина, сомкнул свои губы в форме буквы "о" на моем снова привставшем органе. Я осушил свой бокал, а свежую бутылку тоненькой струйкой вылил на свою грудь, плечи, бедра и руки, пока мои пальцы блуждали в его волосах и поражались их мягкости. Жан то и дело вылизывал мое тело своим упругим язычком, и пьянел, как и я, все больше, то ли от спиртного, то ли от страсти. В какой-то момент мне показалось, что мы сошли с ума или все это только снится. Свечи мерцали в таинственном полумраке, за окном поднялась дикая метель, где-то далеко-далеко было сегодняшнее утро и мой дом, и тот я, который выезжал покататься на машине, а теперь бесследно исчез, растворившись в легких, но настойчивых волнах и бликах этих черных, пышащих жарким распутством губ и прикрытых космически-черных глазах.

—Ох, милый, милый!!! Ласковый мой! Жанетт, быстрее, сильнее!!!

Жан выпил меня до последней капли.

—Ты хочешь меня?—два карих океана вспыхнули черным огнем.

—Да... Надеюсь, у меня хватит сил.—я чувствовал, что это будет последний раз на сегодня, больше уже не смогу.

Он стал исполнять какой-то эротический зажигательный танец на столе, звонко отстукивая такт каблучками, выгибаясь, как пантера, и делая неподражаемые, завораживающие движения руками. Через пять минут я пришел в полную готовность, он заметил это и, смазав свою дырочку той же благоухающей жидкостью, лег передо мной. От одного прикосновения к его белоснежной, бархатистой коже я уже едва не кончил. Нежно гладя его свежее, сильное, гибкое тело, я погрузился в него и принялся вдохновенно работать—пожалуй, это была самая сладкая работа в моей жизни! Чувствуя, что я приближаюсь к концу, Жан попросил засунуть ему горлышко бутылки и дать ему мою готовую взорваться игрушку. Новый фонтан спермы оросил его губы, в то время как он выпустил горячую струю на мое вовремя успевшее подоспеть бедро.

—Кажется, нам обоим надо в душ, и чем быстрее, тем лучше.—он в последний раз нежно провел рукой по моим бедрам.

Светало. Луна уже давно исчезла с небосклона, и теперь ее место неуклонно занимали оба солнца—Ра и Сет. Было шесть утра. После бурной ночи безумно хотелось спать, глаза слипались, и мне уже казалось, что все события ночи—только сладкий сон. Но стоило приоткрыть глаза, и я вновь видел Жан-Поля (или Жанетт), лежащего рядом, и обретал уверенность в том, что все это—реальность.

На следующее утро он продемонстрировал мне свою собственную студию и показал несколько песен—"Джинбокс", "Горький Смысл", "Дар" и инструментальную вещь "Праведник". Все эти композиции отличались ярким стилем, самобытностью красок и удивительной свежестью и прозрачностью звучания. Зажигательная, с пульсирующим ритмом "Джинбокс" как нельзя лучше оправдывала свое боксерское название и в то же время имела в подкладках некую сказочность, завосточенность и таинственную, пламенную красоту. "Горький Смысл" представляла собой медленную, депрессивную песню с отточенной, простой мелодией, которая покоряла своим мечущимся движением с развернутым, широким разложением гармонии, которая, благодаря тягучим инструментам, придавала всеобщую полетность и возвышенность, и с чудовищно диссонирующим текстом, который, с одной стороны, вроде бы было невозможно представить себе в этой песне, но с другой—именно он был единственно возможным. Это звучало примерно так:

Солнце. Теплый ветер—лучший друг,

Радость. Двадцать лет—пустой досуг,

Горы. Бесконечность—я стою,

Вкопанный в себя, чего-то жду.

Шепот. Слышу бурный океан,

Грусть. Я мчусь по бешеным волнам,

Рифы, скалы, берег—я тону,

Втянутый в себя, чего-то жду.

Сладость. Томный вечер—свет луны,

Может быть я создан для любви?

Боль, отвержен—я с ума схожу,

Плачу и еще чего-то жду.

Горький смысл сладкого меня—

Я влюблен без памяти в себя.

После этих строк следовало мелодичное, напряженное соло в лучших традициях вздох-рока и не менее мелодичный припев с переходом в короткую, вопрошающую коду, которая обрывалась на неустойчивом аккорде, заставляя звучать наступающую пустоту.

Песня "Дар" с первых же тактов интриговала и отпугивала одновременно. Светлые, радужные аккорды перемежались хлесткими, как удары кнута, искусственными флажолетами—написанное легкими, трепетными красками вступление в подкладке перебивалось острыми, агрессивными ритмами на глушенных струнах с драйвом. Потом следовали строчки

Хочешь, я дам тебе целый мир

Без счастья быть со мной

и к почти рыдающему фортепьяно присоединился резкий, упругий ударник.

Мне не жалко—этого добра навалом,

Пей его душой.

Полетная, огненная гармония припева, поддержанная жесткой, взбесившейся гитарой, уносила куда-то вдаль, резко, с места рвала сердце на части и заставляла меня сжимать в кулаки пальцы.

Я вру тебе, а ты мне веришь,

Каждым словом душу греешь—

Принимаешь в дар безумство лжи.

Я сгораю, ты слабеешь,

Мне не стыдно—ты не смеешь

Отказаться от моей Любви.

Злой, бьющий по нервам, как по стеклу, гитарный рифф, утопил трепетное, интимное слово "любви" в море выплеснувшегося наружу издевательства над тишиной и покоем. Великолепный Жан-Поль откинул со своего лица пышные волосы и обнажил ногу в черном чулке до бедра—его рыдающе требовательный голос продолжал:

Хочешь, я дам тебе ошейник и цепь,

Закую тебя твоими руками...

Тебе будет этого хватать—

Вот оно—твое мелочное счастье!

Последовал провал—вновь зазвучало пасторально умилительное вступление, после чего Жан упал на колени и снова взорвался припевом—на этот раз в подкладке появилось обезумевшее фортепьяно, которое металось безвыходно и умоляюще пылко где-то в высоком регистре. Припев прошел дважды, достигнув в конце второго проведения максимального накала страстей, музыка отчаянно скомкалась, как смятое и брошенное пылающее письмо, и, замерев на две секунды, вылилась в раздосадованный, падающий, почти воющий звук. Из этого затухающего водопада эмоций постепенно родился гул, похожий на гул самолета, повис в воздухе на некоторое время и, когда все стихло, величественно растворился в тишине.

—Потрясающе!—только и вырвалось у меня.

Жан элегантно поставил гитару, в очередной раз продемонстрировав гибкость своей талии и поистине кошачье изящество.

—Тебе правда понравилось?

—Правда. Я сам немного пою и сочиняю, но никогда не думал, что можно так смело обращаться с гармонией и так горячо и динамично играть нервами слушателя.

—Так ты поешь?—он налил себе бокал красного вина.—Покажи что-нибудь. Мне очень любопытно познать тебя и в этом.

—После тебя мне как-то неудобно, но я попробую—интересно, как ты это оценишь.

Я подключил вежливо преложенную мне гитару, выбрал на процессоре чистый тон с делэйем и спел свою новенькую, вчера сочиненную песню "Падающий Клевер". Не сказал бы, что спел ее хорошо, но Жану, видимо понравилось, потому что со второго куплета он начал подыгрывать мне на клавишах, удачно выбрав тон и фактуру сопровождения.

—Ну как?—неуверенно спросил я, чувствуя, что это такая спокойная музыка по сравнению с его творчеством.

—Очень вкусно и чувственно. А как насчет еще одной песни—мне с каждым тактом все больше и больше нравится твоя манера.

—Попробую, конечно. Поставь темп сто десять и ударника пожестче.—я выбрал оптимальную глубину дисторшна.—Тональность ми-минор, песня называется "Прыжок".

Я сыграл, немного нервничая, под интро вступительный рифф и начал:

Когда мне хочется устать,

Когда ты гонишь страх в потемках,

Ты любишь в эту боль играть—

Замучить черного котенка.

Тут я приободрился, поднялся голосом вверх, в надежде, что не сорвусь и не сфальшивлю:

Как он, ты просишь нежности и ласки,

Как он, царапаешь врагу лицо—

Как больно обжигает пламень адский,

Как холодно обидеть ни за что.

Стремительно и воодушевясь, я вошел в припев:

Хочется обидеть ни за что—

Потеряться в слезах и безумьи,

И страдать, но знать, что все же смог

Выполнить отчаянный прыжок.

Жан, оказывается, запомнил основной рифф и, ловко его интерпретировав, продублировал его на хэммонд органе. Третий куплет мы исполнили в два голоса—приятно было услышать бархатистый, чистый, высокий бэк-вокал! После куплета и припева я сымпровизировал новый рифф, под который Жан исполнил искрометное клавишное соло, используя в качестве основы фразы из припева. Его тонкие пальцы летали по клавиатуре, кажется, почти не касаясь их, и создавали чудесную картину сбитых ритмических рисунков, смещенных акцентов, гамм, арпеджио и сложных сочетаний широких трелей и движения терциями. Последний припев мы спели уже вдвоем, причем Жану удалось сходу сочинить мелодичный второй голос и прекрасно его исполнить. Завершили мы все это совместной импровизацией-перекличкой, после которой проиграли четыре такта завершения и остановились.

—С тобой просто здорово играть—получаешь огромное удовольствие.—я отключил гитару и, конечно не так изящно, как Жан, поставил ее на стойку.

—С тобой тоже. Ты где-нибудь учился?

—Нет. Сам занимался, а ты?

—Брал уроки у Рэя Смита по гитаре и перенимал что-то из вокала Клода Рени из группы "Абегайль".

—У тебя хорошая школа.

—Надеюсь, но этого всегда мало—пытаешься поднимать сой потолок. Ты же знаешь.

—Конечно знаю—это оно из моих любимых занятий.

Мы отобедали в уютном ресторанчике с завлекающим названием "Кнут и Поцелуй"§, который находился в пятнадцати минутах ходьбы—на улице Желтых Окон. Я позвонил домой и сообщил, что заночевал у друга, нахожусь сейчас в городе и буду дома вечером.

—Ты живешь за городом?—вечно обаятельный Жан курил сигарету и потягивал черный кофе.

—Да, и, по-моему, это очень даже неплохо. Знаешь, свежий воздух, природа, покой, тишь и все такое.

—Понимаю. Это, наверное, великолепно.

—Только в отношении покоя, в остальном—ужасная скука.

—Поэтому ты приезжаешь покататься по выходным? Ищешь приключений и острых ощущений?

—Вот именно. Компенсирую размеренную деревенскую жизнь.

За окном валил пушистый крупный снег, в ресторане было тепло и накурено, приятный, уютный полумрак располагал к хорошему настроению.

—У меня есть предложение.—Жан сделал большой глоток кофе и не спеша затянулся.—Мне кажется, нам стоит поиграть вместе. Как ты на это смотришь?

Он не мог не прищуриться хитро и обворожительно, то ли потому что дым попал в глаза, то ли просто так—для большего эффекта.

—Я сам хотел этого.—я был "за" руками и ногами.—Очень хочется попробовать.

—Хоть сегодня?

—Хоть сегодня, хотя мы уже пробовали.

—Ведь получилось.

—Получится еще лучше—я уверен.

—Сделаем вдвоем твои и мои песни и будем выступать дуэтом. Знаешь, мне уже осточертело играть одному—ужасно скучно. Чувствуешь свое одиночество на сцене и большую нехватку партнера.

—По рукам. Когда мы приступим?

—Сегодня же вечером, если ты не против.

—Вообще-то я собирался быть дома в восемь, но, думаю, ничего не случится, если я появлюсь в одиннадцать.

—Тогда нам надо закругляться с этими посиделками—уже шесть, а мне еще надо привести в порядок свою комнату после нашего вчерашнего вечера.

—Я тебе помогу.

—Думаешь, стоит?—ему явно не хотелось возиться одному.

—Стоит.

Мы допили остывший кофе и, расплатившись, покинули это приятное местечко. На улице я вновь взглянул на вывеску, так меня заинтересовавшую.

—Что это за странное название, Жан?

—"Кнут и Поцелуй"? Ах, все очень просто—по понедельникам здесь устраиваются шоу для садомазохистов, а по средам—соревнование на лучший поцелуй. Молодые люди и девушки целуются, разделившись на команды, и побеждает тот, кто заставляет оппонента дать волю рукам. Вот, собственно, и все. Хочешь сходить?

—Не знаю. Просто поинтересовался.

—Вспомнил понятие "политика кнута и пряника"? Есть кое-что схожее, но людям ведь свойственно сочетать в себе диаметрально противоположные вещи и наслаждаться их разностью.

—Да уж, они обожают это делать.

—Кстати, мы не исключение.

Мы вскоре вернулись домой к Жану и занялись не очень обременительной уборкой. Благо мы вчера не швырялись тортами, не поливали ковры шампанским и не били по очереди банки с апельсиновым вареньем. Через час комната нашими стараниями просто сияла, и мы отправились в студию, прихватив с собой пару бутылок "Белой Осени" и вазу с мандаринами. Ближайшие два часа мы посвятили аранжировке и обработке моей песни "Падающий Клевер" и пришли к обоюдному решению, что нужно купить еще одну гитару—полуакустическую двенадцатиструнную. По нашему замыслу получалось, что Жан сыграет одну гитарную партию с легким драйвом на припеве и споет насыщенный бэк-вокал, а я сыграю ведущую партию и, соответственно, исполню главный вокал. Легкие, необременительные клавиши были сочинены за час и ловко набиты тем же Жаном. Оставалось только репетировать и бесконечно гонять наше совместное творение, чтобы добиться наилучшего качества исполнения и хорошего отлаженного звучания. "Падающий Клевер" обрел весомость и глубину, и весь замысел произведения требовал раскрытия самых сокровенных, самых тонких душевных настроений для воплощения в жизнь задуманного.

К половине одиннадцатого обе бутылки и ваза пустовали, а мы, счастливый и воодушевленные, все еще вносили мелкие поправки и никак не могли остановиться.

—Ты домой собираешься?—нехотя напомнил мне мой друг.

—А сколько уже?

—Половина.

—Одиннадцатого?

—Ага. Я тебя за язык не тянул—сам собирался.

—Черт, действительно. Когда же мы теперь встретимся? Неужели только в следующие выходные?—мне ужасно не хотелось никуда ехать, тащиться двадцать семь километров, правда на отличной машине, вставать завтра на работу и ждать целых пять дней.

—Зачем? Мы можем увидеться хоть завтра—заезжай ко мне прямо с работы. Во сколько ты заканчиваешь? В шесть?

—В семь я ухожу из офиса на улице Счастливых Янки, значит доеду до тебя к половине восьмого.

—М-да, времени немного. Я освобождаюсь завтра в пять, а на работу мне к шести—объезжаю заспанные автобусы и вожу на службу сонных утренних пассажиров.

—Как тебе это нравится?

—Наслаждение несовместимым—в этом что-то есть.

—Давай тогда, я поехал. Мне завтра тоже вставать рано и, между прочим, еще ехать в город.

—Непостижимо! Курьер на собственной машине!—Жан стоял со мной в прихожей, достав из шкафа мою куртку.

—Буду по тебе скучать.—сорвалось с моих губ.

—Я тоже.—он помог мне надеть куртку и нежно поцеловал.—С этим придется подождать до выходных, иначе мы не успеем подготовиться к концерту десятого марта.

—Что ж, подождем.

—Пока, Юсти.

—Пока, Жанетт.

Он не стал меня провожать. Я вышел на улицу и вдохнул свежий февральский воздух полной грудью. Неужели я счастлив, неужели у меня появился любимый человек, и мне удалось, наконец, устроить свою личную жизнь?! Выходит, что да. Как, оказывается, полезно разъезжать ночью по Мазонхолю, подвозить пьяных дурней, потом скрываться от грантов и вдруг, нежданно-негаданно, найти свою судьбу, немного замечтавшись на светофоре.

Крепкий, морозный воздух, кажется, звенел и искрился. Мелкие, блестяще тихие звездочки снежинок сыпались откуда-то сверху из загадочной, таинственной выси и ложились шикарным волшебным ковром под ноги. Какое безмолвие! На этой безлюдной, кривой улочке в этот час не было ни машин, ни пешеходов, и это было прекрасно—сейчас она полностью оправдывала свое название. Белая улица. Какой романтик ее так назвал? Я сел в машину и не спеша съехал с тротуара на проезжую часть. Колеса приятно поскрипывали на снегу—дорога приветливо расстилалась впереди—молочно розовая и сверкающе томная, как сам Жан, живущий здесь. Может быть, конечно, это мое влюбленное воображение, а может и нет—может мы просто не замечаем бездну красивых вещей вокруг себя, а заметив, часто боимся ими восхищаться, потому что взрослые, серьезные, умудренные жизненным опытом, высохшие на своей никому не нужной работе граждане обвинят нас в несерьезном взгляде на мир, в юношеской чувственности и романтизме. Они предпочтут честно и тупо трудиться по будням, дарить близким подарки по праздникам, смотреть футбол или хоккей и читать умные газеты, говорить на солидные темы, пить пиво с друзьями, читать нотации детям об этикете и жизни, исподтишка заглядываться на красивые ножки сотрудниц и даже заглядывать им в декольте, рассуждать о боге и любви, на самом деле только делая вид, что они чувствуют то, о чем говорят, совсем по-обывательски относиться к политическим событиям, ходить на выборы президента, печься о своей сытости и довольстве, умиляться талантливым детишкам-сиротам на улицах, ходить на богослужение по воскресеньям всей семьей (обязательно, а как же), стоять в музее перед древнегреческой скульптурой и выслушивать искусствоведческий бред, находясь именно там, потому что это престижно, они будут зачитываться дешевой литературой на загробные темы и верить этому, будут удивляться, почему это непокорные тупые бездельники на Юге не хотят подчиниться цивилизованному и просвещенному Северу, который так гуманен и праведен, что прочит этим народам завидное будущее тяглового скота, они будут пускать слезу, пялясь на какую-нибудь мелодраму вроде "Ласточки в клетке" или "Кэтрин Мэй—женщина-героиня", будут показывать пальцем на небо и, качая головой, говорить "все-таки там кто-то (или что-то) есть", будут рады, если вы придете к ним в гости и сделаете вид, что не замечаете их серости, они очень огорчатся, если вы скажете им, что не мечтаете о богатстве и собственной вилле, они будут сочувствовать вам, кстати вполне искренне, что у вас не хватило ума подкрутиться в жизни и стать банкиром или политиком, они сильно удивятся, если кто-нибудь им предложит поровну раздать всем бедным их имущество, они станут возражать и даже обидятся, если им заявят, что они лицемеры, они будут напуганы и удерут на другую планету, как они уже свалили с Земли, если случится революция или их начнут отстреливать, как жирных кроликов, они будут вечно взирать на все сквозь большой стакан с виски, делать вид, что ничего не происходит, что ничего не может произойти, что ничего не должно происходить такого, что нарушит их сытую, довольную, счастливую жизнь, которой, по большому счету, грош цена. А другие—умные люди—будут заботиться о том, чтобы дети этих кроликов всегда вырастали такими же, как и их родители (конечно—в этом же нет ничего плохого!), чтобы всюду было все и все покупалось, чтобы понятия моды и престижа заставляло послушных граждан следовать в ногу со временем и уровнем потребления (который обязательно должен быть высоким), чтобы мальчики упрашивали пап купить им новую модель велосипеда, а девочки терзали мам, пока те не купят им дорогую куклу с  полным комплектом всего необходимого и даже любовником в придачу, чтобы юноши покупали порно журналы и теряли духовность, онанируя на телесные оболочки, а девушке мечтали только о карьере модели и богатом муже, который сделает их жизнь прекрасно безоблачной, чтобы мужики смотрели боевики и, ассоциируя себя с главным героем, казались себе сильными и находчивыми, а женщины верили бесконечным любовным романам, заменяющим им полноту чувств, чтобы и те, и другие имели возможность отдохнуть на какой-нибудь идиотской вечеринке, надраться и (главное) ни о чем не думать, чтобы не хотелось читать классиков, слушать серьезную музыку, чтобы считалось, что Бах морально устарел, чтобы толстяки и толстушки тратили уйму денег на препараты по снижению веса, чтобы никто не обращал внимания на то, что происходит с идущим рядом, чтобы каждый погружался в себя и размышления этого себя сводились к минимуму, чтобы индивидуальность (бесспорно важная составляющая) доминировала над коллективностью, чтобы каждый был сам по себе, чтобы индивидуумы кучковались в безликую толпу, не могущую ничего, не способную по причине своей крайней слепоты и глухоты увидеть, услышать и осознать, чтобы дуракам находилось оправдание и их называли просто гениями, чтобы почиталось умение наживаться на чужих бедах и горестях и чтобы это умение становилось главной целью жизни, чтобы люди постепенно забывали о том, зачем они живут свою жизнь и все чаще находили этому невразумительные объяснения, в которые они верят, потому что кто-то умный это сказал, чтобы декларировалась свобода во всем и нигде ее не было—свобода одних за счет других, чтобы все эти жирные кролики тихо сидели в своих садках и не рыпались, чтобы никто не копал глубоко и не напрягался по пустякам (зачем?) вроде сострадания, взаимопомощи, любви к ближнему и многим обременительным вещам, чтобы ценилось материальное и за этим не виделось духовное, вечное, чтобы каждый протест был загнан в рамки свободных, демократичных законов и оказывался в устах судий бредом сумасшедшего, чтобы не хотелось протестовать, не хотелось ничего, кроме как закрыться в своей скорлупе, пить виски, ширяться, покупать проституток, ходить на работу, мечтать о больших бабках, рожать детей тупиц, читать молитвы, каяться, грешить и снова грешить, вновь каяться, чтобы не надо было думать, не надо было тревожить свое драгоценное "я" пустыми, ненужными вопросами и терзаниями (за вас это сделают высококвалифицированные специалисты), чтобы была официальная оппозиция и футбол, на котором можно выместить все, что накипело—чем не счастливая жизнь с не менее счастливым продолжением?! Не правда ли?! Как же можно за всем этим придавать значение прекрасному, как можно не делать вид, что любишь, а любить, как это можно тратить на такие мелочи драгоценное время! А ведь все эти люди глубоко несчастны—они оторваны от природы, от общения с природой и не в смысле поехали-на-пикник-или-шашлык, а в смысле осознания себя и Вселенной, как единого целого, как частицы, предназначенной для каких-то высших целей , и как общего, существующего по этим, не писанным законам мира; осознание себя не как отдельности, а как гармоничной части, части человеческого сообщества, части в большей степени духовного, чем материального свойства.

Снег повалил гуще—большими хлопьями. Машину слегка заносило на поворотах, отлично освещенное шоссе лентой убегало вдаль и казалось бесконечным. У обочины на двадцатом километре валялся жирный шельмедь джонсона—похоже, его сбил какой-то крупный грузовик—в снегу неподалеку сиротливо чернела пара колес.

Я загнал машину в гараж и зашел в дом. Было около десяти минут двенадцатого. Никто не спал—отец смотрел телевизор в гостиной, мама что-то делала на кухне, судя по характерному звону посулы, а Лайма была в своей комнате.

—Привет, сынок. Откуда это ты явился?

—Гостил у друга в городе.

—Что-то долго, тебе не кажется?

—Да нет. Можно же раз в сто лет немного развлечься.

—Ты никого не предупредил.

В комнату вошла мама.

—Здравствуй. Где был, что видел?—она принесла отцу чаю и кусок пирога с вареньем.

—Гостил у друга в городе.—повторил я.

—У тебя, кажется, не было знакомых в городе. Я имею в виду таких, с которыми бы ты постоянно общался.

—Не было—появился.

—Что-то мне это не нравится.—отец поставил чашку на стол.—Друзьями не становятся за сутки. Разве ты не знаешь?

Я чувствовал, что не надо было говорить правду, по что же еще можно было придумать!

—Ох, не спрашивай меня ни о чем.—я направился к лестнице наверх.

—Нет, ты постой! Может, снюхался с каким-нибудь бандюгой, а? Или мошенником, а может убийцей!

—Да не снюхался я ни с кем.—меня все это уже бесило.—Это мое личное дело с кем я общаюсь, обещаю—вас это плохо никак не коснется, надеюсь, только хорошо. И вообще, пора бы мне обзавестись хорошими друзьями.

—Как же зовут твоего друга?—мать листала программы на пульте.

—Ага, и чем он занимается, из какой семьи?—отец вальяжно развалился в кресле и с видом тюремного смотрителя устремил на меня взгляд своих серых, иногда стальных глаз.

—Зовут его Жан-Поль, он работает водителем автобуса, обладает шикарной квартирой в центре города, поет, играет на гитаре, с ним интересно общаться—ему двадцать три года, отец—священник.

—Прекрасно. Это все? А на какие это доходы у него шикарная квартира?

—Вообще-то она принадлежит его отцу, который постоянно живет на Земле, поэтому Жан живет фактически один. Отец высылает ему деньги, чтобы сын вел достойную жизнь и мог свободно, руководствуясь своими вкусами и предпочтениями, выбрать себе профессию.

—М-да, в нашей стране это удается немногим.—мама погрузилась в созерцание комедии "Горячий Уиллис".

—Так.—отец закурил сигару.—Дело действительно твое, но если я заподозрю неладное—тебе придется туго и твоему Жану тоже. Запомни это хорошенько.

—Отлично.

—А сейчас сходи погулять с собакой—Лайма неважно себя чувствует.

Я поднялся к себе и переоделся. Черт возьми! Еще с собакой гулять! Завтра на работу рано. Как будто сам не мог сходить. Переодевшись, я пошел на обычное место пса—Гектор, как правило, дремал на подстилке напротив комнаты сестры. К моему удивлению, его там не оказалось. Зная, что это сестрина собачка, я резонно предположил, что она, по обыкновению, впустила его к себе и небось балует чем-нибудь вкусненьким.

—Тоже мне собачница.—прошептал я.

За дверью громко работал телевизор—как раз шла комедия "Горячий Уиллис"—любимый фильм женской половины нашей семьи. Оказалось не заперто. Однако, я не стал сразу распахивать дверь, а слегка приоткрыл ее, чтобы сперва узнать, чем занимается Лайма. По-моему, она окончательно съехала с катушек и забыла запереться из-за своей чудовищной рассеянности. Ай-ай-ай—какая оплошность! Хорошо еще я подглядываю, а не родители—ее бы убили на месте, ведь зоофилия у нас преследуется по закону.

Лайма раскинулась на кровати, раздвинув ноги и задрав футболку. Кроме этой футболки на ней, собственно, ничего и не было, волосы были распущены, а пальцы поглаживали грудь. Судя по запаху, она чем-то смазала влагалище, и теперь это слизывал верный песик, вероятно, доставляя божественное наслаждение своей хозяйке. Честно говоря, я боялся ее потревожить, потому что мог напугать до смерти, поэтому предпочел наблюдать и слушать. На самом деле, она старалась не шуметь, да это было и не обязательно—за телевизором не было почти ничего слышно, кроме едва различимого хлюпанья языка Гектора и тихих, сдавленных стонов Лаймы. Вот она застонала чаще и, наконец, испустила один продолжительный долгий стон. Пес завилял хвостом и, видимо вылизав все до капли, забрался к ней на кровать. Она погладила его и скормила ему какую-то гадость, вроде собачьего корма "Маерс", тот благодарно засопел и завилял хвостом еще больше. Ее руки потянулись к его внушительных размеров половым органам—она взяла в руку его темный член и сделала несколько характерных движений рукой, чтобы возбудить его. Естественно, затея удалась, да еще как—размеры его увеличились почти в полтора раза в длину и представляли собой теперь весьма желанную игрушку. Вид, пусть собачьего, но члена очень некстати меня возбудил, и я снова ощутил  проклятое стеснение в штанах—хоть снимать впору! Тем временем Лайма ублажала своего питомца обеими руками, а питомец балдел и тихонько поскуливал от удовольствия—судя по всему, это был не первый такой случай в его собачьей практике. Минуты через две Лайма распечатала презерватив и надела его на своего любимца. М-да, это смотрелось очень забавно—восемнадцатилетняя видная девушка, сосущая горячую морковку своей собственной собаки! Сам процесс возбудил Лайму не меньше, а может и больше, чем банальная и обыкновенная для нее вечерняя мастурбация по будням. Она поставила рядом три табуретки, положила на них подушки, подозвала Гектора и вновь улеглась, раздвинув пошире свои белые изящные ножки. Она почти втащила на себя собаку, минуты две подманивая его с нужной стороны—видно было, что этот фокус они проворачивают впервые. Большой черный дог оказался, наконец, в нужном положении—фактически он просто стоял, слегка растопырив в разные стороны лапы и касаясь брюхом животика и груди Лаймы. Его яички (если можно так выразиться) ненадолго прижались к ее промежности, что юной зоофилке явно понравилось. Он чуть подкорректировала положение собаки относительно своего тела и произвела нехитрую стыковку, охнув протяжно и даже удивленно, пока Гектор погружался все глубже и глубже в ее плоть. Видимо, собачий пенис был максимально допустимой для нее величины, но ее это нисколько не смущало, даже наоборот—похоже, безумно нравилось. Охи и ахи стали ощутимо громче, и я всерьез испугался, что кто-нибудь услышит. Интересно, когда Лайма закончит свои вечерние развлечения? Я уже тут минут десять торчу, а она и не думает сворачиваться! Гектор как-то странно заурчал и кончил, сестрица тоже не заставила себя долго ждать—на этот раз ее стоны покрыли шум телевизора.

Вдруг зазвонил телефон. Лайма лениво протянула руку за трубкой.  

—Алло. Это я.—она выползла из-под собаки, предоставив ее самой себе. Что делаю? Болею, что же еще. Сижу в своей комнате и никуда не выхожу. Подожди, я сделаю телевизор потише.—Она повернулась ко мне попкой и сбавила звук.—Собираюсь принять душ, может полегчает... Ага... Болит голова и горло.—жалобно пояснила Лайма.—Если хочешь, заезжай завтра—буду рада тебя видеть. Ну давай—пока.

Она накинула халатик и наскоро прибралась в комнате, потом потрепала по шее Гектора и бодро направилась к двери. Я ретировался в свою комнату. После пяти минут ожидания (для верности) я вышел опять в коридор и, заарканив счастливого пса, отправился с ним на прогулку. Отец внизу все так же курил наверное десятую сигару и созерцал аналитическую программу Авраама Гопкинса "Летучий Страдалец".

—Когда ты, наконец, перестанешь шастать? Еще с собакой не погулял? Давай живее—не тяни.

Не втягиваясь в малоприятный диалог, я вышел на улицу—в снег и ветер. К счастью, было не холодно. Предмет сексуальных экспериментов моей сестры справил свои наболевшие нужды и теперь носился за палками, которые мне не очень-то далеко удавалось забрасывать. Я честно отгулял полчаса и вернулся под крышу родного дома.

Лайма как ни в чем не бывало разгуливала по дому, изобразив на лице невинное, почти детское выражение. Знаем мы этих невинных, знаем! Знаем! Знаем!!!

—Привет. Гулял с собакой?

—Ага.

—Как дела?

—Лучше некуда. Болеешь?

—Да, немного. Уже поправляюсь. Кино придешь смотреть?

—Нет.

—А концерт "Мерцания Телят"?

—Не-а.

—Это почему это? Боишься увидеть взрослую сестренку без халатика, танцующую под "Вымя"? Стесняешься?—она хитро прищурилась.

—Просто мне завтра рано вставать и на работу ехать.

—Ты все-таки стесняешься. Ты просто боишься девушек. Хочешь—проверим.

—Я спать хочу, Лай. Лучше пойду в душ—ополоснусь и лягу.

—Зайди хоть на полчасика. Ну пожалуйста! Мне одной скучно. Я дома уже четыре дня и ни с кем не вижусь.

—Заведи себе молодого человека—будет повеселее. Будешь трепаться по телефону по два часа. Какое никакое, но все-таки занятие.

—Ну я тебя жду.

Прежде, чем я успел сказать "нет", она исчезла. Гектор отправился на свое место, а мне действительно требовался хороший душ после насыщенного дня. Устроившись поудобнее в пенистой теплой ванне, я почувствовал, что засыпаю и вовремя вспомнил о том, что собирался быстренько принять душ, а не нежиться в убаюкивающей воде. Я неохотно освободился от пленительных объятий Морфея и занялся делом...

... Часы показывали без пяти час, когда я, наконец, влез в свой любимый сиреневый халат и пошел расстилать свою постель. Как все-таки здорово заниматься приготовлениями ко сну, когда уже почти валишься с ног! Тем более вчерашняя бурная ночь еще давала о себе знать. На меня вдруг навалилась двухдневная усталость, и больше всего на свете захотелось накрыться одеялом и отрубиться. Однако, немного поразмыслив, я решил, что ничего страшного не случиться, если я посижу с сестренкой полчасика и немного помучаю себя, чтобы сон показался еще слаще.

Я постучался.

—Мог и не стучать.—Лай разлеглась на кровати и, опершись на локоть, смотрела концерт своей любимой группы.

—Привычка.—я расположился рядом, совершенно не стесняясь—сестра все-таки.

—Нравится песня?

—Честно? Нет. Но в них что-то есть.

Она потянулась за пакетом с чипсами.

—На—возьми.—я передал ей пакетик.

—Ну, давай, рассказывай, где ты был.—она ехидно улыбнулась.—Папаше-то ничего не рассказал, наверное. Много выпил, оторвался где-нибудь в клубе, а потом поехал к знакомой на квартиру и заночевал у нее, потому что был не в состоянии сесть за руль. Правильно? Конечно, не спал всю ночь, очень уснул под утро и заснул только когда рассвело, а потом проторчал у нее до вечера и, с трудом от нее отвязавшись, приехал домой. Я угадала?

—Не совсем.

—Неужели ты трахал ее в машине?

—Нет, на улице—прямо посреди площади Молчания.

Лайма звонко рассмеялась.

—Не замерз, наверное.—она хрустнула еще одной пригоршней чипсов.—А если серьезно—что ты делал той ночью? Расскажи—мне интересно—я же все-таки сестра. Посоветуй что-нибудь новенькое на примере своей жизни—ты же старший брат.

—А что—было старенькое?

—Как тебе сказать...—халатик слегка распахнулся, и я увидел ее упругую, налитую грудь.—Всякое бывает. Чего люди не делают лишь бы не скучать. Я, между прочим, еще в восемь лет изучила твое тело, пока ты спал—мне тогда тоже было скучно.—она сделала вид, что не замечает, что у нее обнажена целиком вся грудь.

—М-да, с тех пор я здорово изменился...

Я без особого интереса относился к девушкам, но что меня всегда возбуждало, так это идея переспать с собственной сестрой,.. потому что это запрещено.

—Ты стесняешься?—Лайма читала мои мысли.—Я давно хотела тебе предложить... Понимаешь, парень, с которым я гуляла год назад, был самым обыкновенным в отношении постели—это была сама традиционность. Он ни в какую не соглашался выкинуть что-нибудь особенное—наверное, просто боялся...—она откинула волосы с лица.—И я не могу найти кого-нибудь, с кем могла бы этим заняться... Кроме тебя. Понимаешь, есть что-то ужасно возбуждающее в идее попробовать это с тобой—ты ведь старший брат—и это запрещено...

—Я понимаю.

К этому моменту она расстегнула все пуговицы на халатике и теперь лежала на боку совершенно голая, ласково потирая пальцем свой бутон.

—Ты меня хочешь? Я заперла дверь, и все думают, что я уже легла спать.

Она нагло залезла пальчиками мне под халат.

—Ты меня хочешь—я знаю.—она освободила мое тело от немногочисленной одежды и проворно стянула с меня трусы.—О-о, у тебя тут все выбрито, и попка тоже! Давай колись—к какому такому другу ты ездил? Тебе нравится, когда тебя трахают? Ты любишь мальчиков, и они тоже тебя любят? Это здорово—мне нравится.

—Скажу по секрету, я знаю, что нравится тебе.

—Интересно, интересно что же?

—Сказать? Только не отпирайся.

—Не буду, если это правда.

—Ловлю на слове. Ты обожаешь заниматься любовью с Гектором.

—Откуда ты знаешь?!—она аж подпрыгнула от неожиданности.

—Ты сама мне показала, оставив дверь открытой.

—Боже мой! Родители же могли увидеть!

—Ага, и это бы плохо кончилось. Ты уверена, что заперла дверь?

—Н-нет.—она резво спрыгнула с кровати и в два прыжка оказалась у двери.—Гектор!

Я обернулся. В комнате появился счастливый дог, как всегда виляющий хвостом и высунутым языком. Лай быстро заперла злосчастную дверь и вернулась назад.

—Тебя еще не хватало.—я обращался к довольному жизнью животному, приветливо лизавшему мои руки.—Ты ужасно рассеянная, глупышка.

—Да уж, зато изобретательная. Ты в курсе, что папа с мамой уже спят? Внизу свет не горит.

—И что дальше?

—Есть предложение.

—Какое?

—Порезвиться втроем.

—Ого! Это как же?

—Очень просто. Для начала дай мне вон ту банку.

—Что это?—я вертел в руках банку с порванной этикеткой, на уцелевшем клочке которой красовалась надпись "Марио".

—Это томатный сок.

—Зачем это он?

—Догадайся с трех раз.—она улеглась поудобнее и открыла ее.—Собираюсь поужинать.

Гектор подбежал к хозяйке и выжидающе заглянул ей в глаза.

—Ага! Мы очень любим томатный сок. На—лижи.—она потрепала по загривку пса и вылила немного сока на половые губы.—Кушай, кушай—у меня для тебя много вкусненького.

Она изредка поливала еще. Горячий, неутомимый язык Гектора работал бесперебойно, изредка останавливаясь, когда все было вылизано начисто. Ни одна капля сока не докатилась до постельного белья.

—Не боишься, что дело может кончиться большой стиркой?—мои руки наслаждались ее грудью.

—Нет, не боюсь, наш черный друг знает свое дело.

—Надеюсь. Ты не хочешь сделать мне минет?

—Хочу, но сперва мы устроимся соответствующе.

Она съехала на край кровати.

—Подай мне презервативы... Там—на столике.

Я дал ей пачку, она распечатала один и, как и в прошлый раз, надела его Гектору, предварительно слегка помассировав его достоинство. Потом подозвала его к себе так, чтобы передние лапы оказались на кровати, а задние на полу и, улучив момент, всунула его здоровенный член в себя. Собака была хорошей и к хорошему быстро привыкала—во всяком случае на этот раз она действовала сама, глубоко погружаясь в Лайму. Сестра дотянулась до моего пениса и зажала его в своем горячем кулачке.

—Ну же, пристраивайся...

Я разместился спиной к догу, поближе к ее приоткрытому ротику. Для этого пришлось встать на колени и положить ей под голову лишнюю подушку. Она заглотала мой пылающий половой орган и начала целую серию ласкательный упражнений, которыми я с удовольствием наслаждался. Первой благополучно кончила моя юная зоофилка, следом за ней—я, ну а потом и Гектор.

—Понравилось?—она притянула меня за шею к себе.

—Ага!—мы замерли в поцелуе.

Следующее предложение было и вовсе сногсшибательным. Лайма встала на четвереньки, подняв попку повыше, и впустила меня, а собаку, путем несложных операций, вновь возбудили и помогли ей войти в мою прямую кишку. Ох! Это было нечто! В первое мгновение я подумал, что мой анус просто разорвется—с Жаном в этом отношении все было не так экстремально. Гектор демонстрировал прекрасную эрекцию и отличный темп, который пришлось перенять и мне для полного удобства. Через несколько минут совместных гимнастических упражнений мы втроем достигли мощного оргазма, причем мне удалось его испытать как никому из присутствующих—было такое впечатление, что в моей заднице произошло извержение вулкана, а член оказался в огненно-ласковых влажных тисках.

—Хочешь пить?—мы опять сидели напротив телевизора и смотрели как волосатый вокалист "Мерцания Телят" пафосно вышвыривает в зал микрофонную стойку.

—Очень хочу.—мне действительно страшно хотелось пить, а взбесившееся сердце колотилось в груди с сумасшедшей частотой.

—Ну вот, теперь тебя хорошо разработали. Не болит?

—Ноет немного. А в целом просто супер.

—Я знала, что тебе понравится, поэтому и звала к себе. А ты еще упирался—говорил "спать хочу".

—Вообще-то я на самом деле хочу спать. Я очень устал за сегодня.

—Но от такого отказаться не смог. Не знаю как ты, но я в восторге—это сводит с ума, когда занимаешься таким беспределом, де еще побаиваешься, что кто-нибудь застукает тебя с братом и собакой в одной постели. Тебе понравился мой песик?

—Очень.

—А я?

—Тоже. Не знаю кто больше. Наверное ты.

—Я в тебя просто влюблена. Не знаю есть ли еще на свете такой тихий извращенец, как ты, но мне с тобой безумно хорошо—даже отпускать не хочется.

—Кстати, за инцест полагается тридцать лет ссылки, если только нет специального разрешения, а за зоофилию президент обещал ввести смертную казнь.

—Меня это только больше возбуждает. Сама мысль об этом заставляет засунуть что-нибудь себе в вагину.

—Меня это пугает, но не отпугивает, так что как-нибудь попробуем еще. Изобретем что-нибудь новенькое.

—Я "за".

—Вижу. Тебе, видно, мало.

Лайма ласково, едва заметно потирала клитор, изредка отпивая из стакана с газировкой.

—Тебе, видимо, тоже. Ты только посмотри...

От вида онанирующей сестры мой пенис быстро приходил в чувства и требовал более острых ощущений.

—Дай мне еще один презерватив—я хочу попробовать с Гектором. Ты уступишь мне свою собачку?

—С удовольствием.—не прекращая ритмичных движений правой рукой, она подала мне презерватив и стала наблюдать за тем, как я его натягиваю.—У тебя получается очень эротично. Гектор, ко мне!

Она сменила ему резинку и устроилась под ним, чтобы сделать ему минет.

—Да ты его просто обожаешь! Как ты думаешь, он не будет против?

—Надеюсь, нет. Но вообще не знаю—просто еще не пробовала заняться с ним такими вещами.

Я погладил шерстяные яйца пса и приподнял его хвост. Животное немного порычало, но скоро успокоилось благодаря стараниям Лаймы. Теряя над собой контроль от жгучего желания, я смело вошел в такую притягательную дурочку и тут же обнаружил, что внутри собаки раза в два горячее, чем люди. Этот факт едва не лишил меня рассудка, пока я, растягивая удовольствие, двигался взад-вперед, постанывая и гладя руками шерсть на спине нашего черного друга. Сестра прекрасно чувствовала наши ощущения и сделала так, что мы с догом одновременно зарычали от дикого наслаждения.

—Вот теперь я действительно страшно устал.—я плюхнулся на кровать и обнял Лайму.

—Я тоже. Надо идти в душ и ложиться.

Мы отправили Гектора за дверь и на цыпочках прокрались в ванную.

—Только быстро, а то еще застукают. Представляешь, что будет!

—Сложно представить—лучше не буду.

Мы быстро ополоснулись и разошлись по комнатам. Было около трех ночи, и мне оставалось спать не больше двух с половиной часов, но я совершенно не жалел об этом—согласись, не каждый день представляется случай так классно провести время. Я вышел покурить на балкон и, не докурив полсигареты, выкинул ее, чувствуя, что засыпаю, стоя. Придя в комнату, я смачно грохнулся на кровать, укутался одеялом и, думая о том, на какой бок лучше повернуться, быстро отрубился.

Разбудил меня проклятый будильник. Он настырно звонил и звонил, пока я не открыл глаза и не взглянул на циферблат. Оказалось, что он звонит уже десять минут, а я никак не проснусь, и мне, по-хорошему, грозит опоздание на работу, если мое тело и дальше не будет в состоянии побороть сон. От этой мысли дремоту тут же как рукой сняло, и мгновенно захотелось начать здоровый образ жизни.

—Да ты совсем не выспался, сынок.—мать поставила передо мной горячий чай, сыр, хлеб, масло и вишневое варенье.

—Что, Лайма не вставала?—я отрезал себе толстый ломоть хлеба.

—Нет. И не встанет до полудня. Ты не видел ее вчера?

—Видел.

—Ну вот, она же болеет.

Мы сидели внизу, в гостиной, и мирно завтракали.

—А где отец?

—Только что вышел. Он, кажется, приводит в порядок свою колымагу и собирается съездить в город продать рыбу, яйца и мех.

—Понятно.

—Ты на работу?

—Ага. А с работы к Жан-Полю.—я чуть не обжегся горячим чаем.—Господи, как горячо!

—Зачем это ты к нему?

—Понимаешь, мы решили играть вместе—у нас это получается, очень нравится, и мы хотим вместе выступать.

—С каких это пор ты стал заниматься музыкой?

—С тех пор как вы с папой подарили мне на десятилетие гитару.

—Помню, помню. Ладно, занимайся, только будь с ним осторожен—вы же знакомы всего пару дней!

—Хорошо, конечно, мам.

—И не задерживайся.

—Я вернусь, как вчера, может быть пораньше, но не позже—не выспался сегодня.

—Может ты заболел?

—Да нет вроде.—я отряхнул крошки с колен, залпом допил немного остывший чай и поцеловал на прощание мать.—Пока, если что—позвоню.

—Пока Юсти. Возвращайся скорее.

День на удивление долго тянулся и тянулся—я успел сделать восемь или девять выездов и с облегчением покидал офис, надеясь, что благополучно дотащусь до Белой улицы 31.

—На тебе лица, плохо выглядишь.—в дверях я столкнулся с другим курьером со странной фамилией Спит.

—В самом деле?!—я не хотел показаться больным или измученным, потому что знал—этот умник Спит только и ждал предлога пожаловаться начальнику о состоянии моего здоровья и убедить его в том, что я не гожусь для такой работы, и на самом деле на мое денежное место курьера номер один нужно поставить его—молодчину Спита.

—Да ты болен, Юстас. Может тебя подвезти?

—У меня есть машина, а потом я совершенно здоров. Тебе, наверное, показалось.

—Может быть. Но ты же знаешь—начальник не любит давать отпуска и за свой счет тоже.

—Знаю. Ладно, я поехал.

—Выздоравливай!—в голосе Спита звучала усмешка.

Я ничего не ответил и, закурив, поехал к Жану. Мой любимый встретил меня на площадке—он курил длинную тонкую сигарету "Эппл Гауст" (я сразу узнал их по запаху) и тихонько побрякивал ключами по бедру.

—О, Юсти!

—Привет! Какого черта ты куришь на лестнице?

—Ждал тебя, а в гостиной уже осточертело курить—все пропитывается дымом.—он привлек меня к себе.—Я по тебе ужасно соскучился.—его большие черные ресницы стрельнули резко вверх, когда он посмотрел мне прямо в глаза (это он точно любил).—Кажется, прошла вечность.

—Такая вечность ждет нас каждый день и может растянуться, если по каким-то причинам мы не встретимся завтра.

—Если хочется, обязательно встретимся—даже посреди ночи. Во всяком случае ты всегда можешь ко мне заглянуть—я буду очень рад.—он обнял меня за талию и поцеловал в губы.—Заходи. Первым делом покурим вдвоем—я ждал этого момента целый день.

—Правда?

—Правда.

Мы устроились на большом кожаном диване в гостиной и, обнявшись, пускали колечки ароматного дыма в потолок.

—Подожди минутку.—Жан грациозно покинул комнату и появился через пару минут с шикарной полу акустической гитарой фирмы "Амант".—Это тебе, милый.

—Спасибо! Ты просто душка!

—Возьми.—он протянул мне инструмент.

Я с удовольствием провел по всем двенадцати струнам, от души радуясь подарку и его прекрасному звуку.

—Мне нравится. Супер!

—Я вижу. Радуюсь за тебя от всей души.

Жан обладал поразительной способностью читать мои мысли.

Через десять минут мы, счастливые и полные энтузиазма, сидели в студии и разбирали следующую песню—"Горький смысл". За окном опять свирепствовала вьюга, ветер швырял в окна тучи снежинок, но нас это не убаюкивало—мы были слишком заняты делом, и времени было не так много.

Всю последующую неделю нам удавалось видеться каждый день, и мы пользовались этим на полную катушку—сделали две моих и три песни Жана и теперь занимались тем, что гоняли их по несколько раз, чтобы закрепить и накатать материал. Мы расставили их в следующем порядке: "Дар", "Горький смысл", "Падающий клевер", "Джинбокс" и "Прыжок". Получилось многообещающе.

Отец перестал тиранить меня дома вопросами типа "где это ты пропадал так долго", "что это за хренью ты там занимаешься со своим дружком" и "сколько ты еще собираешься валять дурака вечерами", а маме, правда, не надоело каждый вечер говорить "поешь горячего, сынок, ты совсем оголодал", а по утрам констатировать "ты опять не выспался". Я и сам прекрасно знал, что не высыпаюсь и очень устаю, но, с другой стороны, все эти жертвы с лихвой окупались наличием устроенной личной жизни и огромного поля для творчества. Именно о такой житухе я мечтал последние пять лет, и теперь меня от нее было не отвадить, не оттащить. Для меня становилось трагедией, когда мы в какой-то день не могли встретиться с Жаном и даже любящая (даже слишком, хотя, по-моему, никогда не любят слишком) сестра была не в силах меня развлечь. Ее ненасытные сексуальные потребности, казалось, росли с каждым днем. Она провалялась, "болея", еще неделю, активно болтая по телефону с подружками, уплетая за обе щеки горький шоколад, который я ей привозил из города, и делая вид, что ей очень плохо. Изредка, ей на радость, мы вновь устраивали оргии часа на три, которые выматывали меня со страшной силой, но в то же время толкали на новые и новые эксперименты.

P. S. Пиши чаще, Босс—сто лет о тебе ничего не слышал. В следующий раз вышлю тебе демо-запись—оценишь наше творчество. Надеюсь, в качестве ссыльного я к вам на Дырокол не попаду за свои хитрые проделки. Жду. Бывай.

Созвездие Белый Ельник, планета Молочная Сталь.

30.01.3002. ЮСТАС

__________________________

§ Босс—то ли имя, то ли фамилия. Родился в Москве в 2968 году.

©Є§ Дырокол—планета в Шестой (Пестрой) Галактике, уже очень давно используемая, как тюрьма для пожизненного заключения. В дальнейшем встретится ее подробное описание.

Ё Прикладное Подружкостроение—отрасль промышленности, занимающаяся выпуском проституток-профессионалок высокого качества.

© Гранты—полиция людей в Северных Землях.

§ "Кнут и Поцелуй"—заведения подобного пошиба не редкость в Северных Землях, скорее даже обычное дело. Садоммазохистские шоу были завезены эвитками с Черного Праздника и так гармонично вошли в жизнь молочностальских людей, что без них они уже не могут представить себе полноценной жизни.