Песнопения

... Этот текст, как и любой иной, тоже требует надлежащего зеркала.

Чарльз Дарвин. "Происхождение видов."

1.

С любимыми не расставайтесь, а то они, знаете, иногда умирают от этого. Хиреют, а потом дохнут. Дохнут, а потом дальше хиреют. И продолжение следует.

Распускают свои мертвые знамена.   Как обычно все:   последняя мертвая эрекция, последний глоток, последнее спасибо нашим и иноязычным кулинАриям за наш,   ваш,   любой другой последний и, впрочем, за всякий, пожалуй, ужин, завтрак, обе(д(т)).

Но самолетом все же летать быстрее.   Например,   быстрее,   чем ездить. А ездить быстрее, чем ходить.   А любить - быстрее, чем не любить, потому что от этого боженька (божедомка) у нас, трогательных человечков без совЕстизазрения скрысивает драгоценное время трепетной жизни.   Потому что - зима. Потому что с любимыми не расставайтесь. Потому что они от этого дохнут. Мрут, аки мухи иные. А иные, как тропические зверушки. Потому что - зима. Потому что - с любимыми не расставайтесь. Какая зима?

А я сейчас в Альпах.   Я весел.   Я болен. Телефон не ответил мне. Послал меня на свой пунктирный ***к.   На свои длинные толстые гудки,   разреженные,   как писала моя первая Мила, некоими мгновениями "... между прошлой и будущей жизнью, достаточными, чтобы в них уместилась вечная Любовь."

И, в самом деле, их, вечных любовей, там уместилось с десяток - строго по количеству гудков.

"Самосвалы опасны для маленьких насекомых!" - вот что подумалось мне тотчас по выходу из иностранной почты.

2.

Парфенова! На данный момент я хочу одного:   чтобы у нас с тобой родился толстый здоровый  ребенок, и мы бы с ним ездили отдыхать по твоим ущербным европам.

И чтоб у тебя за спиной болтался такой клевый зонтик с деревянной ручкой. Знаешь, такого цвета: розового-голубого, если можешь себе представить. Над головой облака, да?

3.

Сапоги не снимайте! Здесь можно все. Но отчего же нам больно?

Но уж,   во всяком случае,   не от того,   что выключен свет! Кто его потушил? Кто не снял сапоги? Кто всему на слово поверил? Кто дурачок?

Девочка. Девочка-девочка,   потанцуй для нас на стеклянном порошке!   Тебе танец к лицу. Это идет всем девочкам.   У них у всех так волнующе краснеют девичьи личики, такой экстатический ужас излучают глаза, так набухают соски...

Сволочи - стеклянные девочки!   До вас доберутся солдаты ночи!   Любимые расстанутся с вами, и вы умрете.   Вы захиреете, стеклянные девочки. Вы тогда уже не сможете танцевать. Вы тогда будете не девочки,   а... сапоги. И вас даже не станут снимать, потому что в определенных домах можно все. Даже - не гасить свет. Даже - не танцевать. Даже не стеклянные вы девочки, а любимые.

Только одно опять беспокоит... Не могу понять что. Что мучает Некрофилку? Фиалки? Нет?

4.

На утро ощутили нежелательное давление текста.   Отказались от чипсов. Горек наш хлеб. И сух. Но это не помогло.

Тогда возлюбили ближайшего, смеха ради, и как самого по себе, и не хотели с ним расставаться.

Внизу привезли кафель. И пасту для укладки оной плиточки. То тут, то там. Раздавались, как смущенные пуки, вопросы: Зачем?

А мне отвечать стыдно. Я безликий. Я один знаю, зачем. Мне стыдно, что я один.

Видите ли,   слишком чрезмерно. Точнее, чересчур обычайна схема, а наполнение-то живое или даже, простите, выстраданное.

Отъезжаешь от  мегаполиса всего-то на каких-то килОметров пятьдесят (но с перспективой нескольких тысяч), и как из длинного белое, так в душу влетает из тайников основательное (основное).

Я тебе,   моя милая,   не могу написать так,   чтобы ты поняла.   Я пленник. Я - Заратустра. А тебе доступны письмена других мудрецов. Поэтому ты, бедная моя, не умеешь понять, ибо я не умею сказать.

Мне только в дороге ясно. Пути назад нет - западло - западня - ненавистный мне запад.

Я казнил любимую в ночь на 25-е июня,   в день рождения Первой казнил я Последнюю.   А потом Первую. Обеих. Расстался с ними.

В первые минуты они не верили. Безмятежно месили нежными ножками стеклянный порошок, а потом их казнили.

Они же не заметили этакого и продолжали слагать свои ****ские песни.

Незаметно люди в сиреневых капюшонах обступили малышек и представились громко:"Мы - палачи!"

"А я девочка!" - сказала Последняя и добавила:"Я гениальна."

Но кольцо сжалось только теснее. "Вы неубедительны." - сказала Последняя.

- Какая разница?! Мы же все равно палачи.

- Подождите, давайте-ка разберемся!

- Нечего тут ****еть! Раздевайтесь, дамы!

- Вы не палачи! Вы сладострастные ублюдки! - воскликнули мои милые девушки:"Идите-ка на ***!"

- Сама иди на ***! Взять ее!

И мою любимую казнили. Первую любимую казнили тоже, но это неважно. Важна ближайшая, то есть И.

Как тебя там называют твои немецкие...   друзья? Прошел почти год с тех пор, как ты сказала, что если  все будет (окажется) так,   как теперь уже и оказалось - ты все бросишь,   приедешь и выйдешь за меня замуж.

Очень, помнится,   тебя умиляла перспектива становления моей третьей женой.   Очень помнится, как тебя умиляла перспектива становления моей третьей женой.   Иными словами,   ты веселилась. А теперь ты казнена.

Спрашиваю себя,   когда пробежала мышка. Может тогда, когда минувшей зимой выяснилось, что я так и не научился КАК СЛЕДУЕТ надевать на любимые ножки колготки. Тогда?

Но что я могу сделать? Я действительно не умею надеть колготки так, чтобы Существо миновал очередной коннилингус.

Ах, грустно. Ах, глупости - всё! Ты казнена. Ты казнена. Ты - Рылеев и Пестель. (ЭпистОпестель, если угодно.)

5.

Неумение считать нельзя оправдать ни чем. Неумению подтереть за собой жопу тоже нет оправдания, кроме отсутствия рук. А неумение любить - это куда получше, чем супротив.

Хорошо испытывать чувства!   Хорошо выпытывать тайны! Но всего эротичней протаптывать тропинки в сердце любимого существа, вырубать там леса и строить дороги, выдалбливать здоровенные тоннели в горах; больше скоростных трасс и ублюдочных автобанов!

У меня есть мое. У своих есть свое. Я среди них веду себя по-свойски. У меня героика во всем моем внешнем облике, в образе мыслей, в поступках. Я меняюсь, но все равно остаюсь героем.

Можно даже сказать,   что меняюсь не я,   а литературные школы и направления,   в рамках которых я существую как таковой(герой).   Это скучно.   Лишь на секунду только что развлекла меня мысль, что все бывшее в искусстве миновало уже и во мне. Так что теперь я герой себя самого. Но вообще, две последние фразы - это для моей любимой. Она любит подобную пафосную ***ню.

А может быть я ошибаюсь. Может - лишний повод(провод) ей для того, чтобы со свойственным девочке Ирочке пафосом сказать, что я - "вообще", и то и сё, и ничего не понимаю.

Она уехала,   когда не должна была уезжать.   Она не сделала,   когда должна была сделать.   Она не звонила,   когда должна была позвонить.   Ее никогда не было со мной рядом, когда я не мог представить себе,   как проживу без нее следующие несколько секунд. (Впрочем, чудес не бывает. Я их проживал. Естественно, без нее.)

Но все-таки она родилась на свет,   хотя,   опять же,   с этим поторопилась, поспешила, как всегда наделала всякой ***ни.

За все, что ВЫШЕ - мне стыдно. Теперь, в твоей мудацкой Европе я понял, что ты говорила правду: ты всегда со мной.

И вдруг засомневался: а говорила ли?

6.

Я жалкий, но я лучше всех. Почему я жалкий?.. Почему я лучше всех?..

7.

Как много дерева! Как много жуков! Какое небо непростительно синее-синее!

Господи, ответь мне, когда же, наконец, сюда придет море, и воссияют многие души счастливых рыбешек!? Когда все дворцы и храмы накроешь ты теплым жирным водяным одеялом?

Представьте, рыбы у алтаря,   рыбы в открытых кельях, рыбы внутри колоколов, моллюски на стенах, ил на ступенях, а грядущие водолазы ломают ноги, ибо им скользко!

Я люблю тебя! Я смотрю вокруг; замечаю во многих некие черты, знакомые мне по тебе. Курочка-ряба, где моя баба?!.

Уж лучше никак!   Что? Лучше говорить о чужом. "Псевдо" неповторим. Где твоя узость? Я без нее скучаю. Где мои ножны? Почему их увезли от меня?

С этой строчки имеет смысл иное. Меня не тащит. Я заскучал. Я помню тебя очень подробно: каждый волосок на лобке,   форму ногтей на руках и ногах,   об остальном не последует речь. Плохо запоминаю в любимых одно: родинки. Это прямо-таки беда моя.

Помню две родинки на ЛюдМиле.   Как не запомнишь такое?!   Но вслух не скажу.   Об этом знаем пока только мы вдвоем с ее вторым Димой. Да, Дима? Да, Мила? Или уже еще кто? Впрочем, не мое дело.

Дети редко поют хорошо.   Все больше ***во. Я люблю человеческий голос. Кто не любит пение человеческих псис(птиц) - тот импотент,   Иначе - трудоголик. Те и другие - ублюдки. Исключение - любимые женщины.

8.

Генри Миллер - подросток и инфантил...

9.

У тебя что получается хорошо? Да нет, у меня плохо. А есть ли повод надеяться? Что тебе, полукруглый?

Я думаю,   что покидать Родину нельзя уже потому,   что на чужбине все ***ют: появляется какой-то идиотический пафос, обостряется шутовской романтический конфликт.

За границей жить нельзя,   потому что очень скоро станешь тупым.   Германия - для немцев! Франция для французов!   Россия для российцев! Для тех, кто уже безвозвратно успел отупеть - Америка. Она для всех.

Лисева, знаешь  ли  ты,   что твое поведение на протяжении последнего полугода сделало мою жизнь совершенно бессмысленной?   По крайней мере творчество.   Но это так,   между прочим!   Мне нехорошо, но спокойно. А может даже и хорошо.

А ты,   Лисева не понимаешь, когда не прямым текстом, не обижайся. Я сужу по поступкам и стилистике твоей речи.   Ты,   Лисева, смесь. Никогда не встречал таких удивительных сочетаний. Судите сами: обостренное, болезненное мировосприятие, ненависть к мещанству и обыкновенный бабский практицизм.

В общем, ты сумасшедшая. Ты наказана. Ты казнена. I'm very sorry.

10.

В жопе гвоздь.   Это я украл.   Смерть конокрадам!   Дам вывести из себя! Всех по очереди! Каждую! Вывести,   а дверь запереть. Заставить смореть, наблюдать, улыбаться, кивать неумеренно головой. Провести наблюдения!

Обязательно извиниться за неначиненный ущерб. Ах, что это я! Скорее! Скорее ущипните меня!!!

Был такой композитор - Россини. Так он сочинял, развалясь на диване. Вот, кто большая умница!

Ведь в чем,   драгоценная моя девочка,   суть?   В том,   что за последнее время я обзавелся кожей, одеждой,   если угодно.   Из моих текстов исчезла кровь, закончилась боль (вытекла вся), все слезы вытекли.

Зато теперь я крепок и непобедим. Зато любимой моей рассказы мои теперь не вставляют.

Дурочка ты моя нервная. Сидишь *** знает где, перемалываешь вчерашний день. Ты - мое нескончаемое ВЧЕРА.

11.

О, о! Воссияй!   Воссияй над землею маленький-маленький сапожок!   - Итальянский маленький майский ущербный жук - майский снежок!   Не стесняйся, о, господи, кидайся, кидайся смелей... на обезьян, рыцарей, девушек и людей!

Что поэма моя?   Так,   полуговно, полудуховная песнь. Я могу, но Господь из меня, изо всех щелей лезет. Жопа обоженная - вот и все богатство мое.

Кому грустить о моей,   а кому-то повезло,   кто-то натурально ласкает, **** ее. Мою. Мою девочку ебут не мои ***!   Отчего?! Господи! Господи, как же ты допустил? Отчего ты недобрый такой мальчуган, сорванец, шебутной хулиган, злое уебище - крокодил?!

Да, это правда,   что ее пустота для меня мала,   но ведь я терпеливый и ласковый,   и даже  когда кончал не засаживал "по самые яйца" никогда.   И язычок мой остер ее штучку оставлял без ума, но последний раз я делал это девятнадцатого января сего года, а дальше уже несколько месяцев - как от меня отвернулась природа.

Ты, Лисева,   маленькая проказница-ведьма.   И ни что человеческое тебе не чуждо. Помню некоторые слова из твоих болезненных разговоров. Иже еси на небеси!

Господи, ты элементарно невоспитан. Ты, прости меня, извини, попрошайка! Шавка маленькая, моська,   а ну-ка не лай на меня,   не гавкай,   сучья порода!   Я хозяюшка твой! Церковь суть поводок между мной и тобою, пушистой собачкой. Ты, Господи, пудель, а я - сапоги-скороходы.

Оттого ли ты несогласен со мной,   что...,   словом,   с чего бы это?   Отчего,   отчего не люблю  я Бродского-поэта.   А люблю я Бродского-троглодита, самца, розово****ную сучку. Отчего, отчего, с чего бы это?

От эволюции стилей какие суммы меняются? От перемены веры какие глаза слезятся?

Кому-то нравится то,   что делаю я,   а кому-то то,   что какой-нибудь Коля - герой-любовник. Я бы тоже мог, все основания есть, но я - русский писатель. Я никому не хочу позволять наебать меня в мою многострадальную жопу.

Я умею целую кучу всего, но сейчас хочу исключительно по себе, по совести, ****ь, но (опять же, *****, но) сие не находит отклика в душах бесконечных моих сослуживцев.

Вы трусливы. Вы все носите трусы, оттого что трусливы. Вам стыдно, вам страшно, вам очень трусливо. Вам без трусов нельзя. Вы - ненавистные мне монгольфьеры! Но придет час, и воздух внутри ваших тел остынет.   Вы разобьетесь насмерть,   в чем,   конечно, никогда и не сомневались. Рождение, смерть, дети, посадка деревьев - вот ваша монгольфьерская вера!

Но останутся и другие,   вечно поднимающиеся в идиотскую высь.   Мы титаны,   нас не интересуют ни смысл,   ни Бог, ни Любовь, ни мораль и порядок. Мы - только шары. В наших жилах течет легкий газ водород...

12.

Господи, голубушка,   голубая глупышка!   Не обольщайся!   Ты нужен лишь для того, чтоб интереснее было плакать.

Ты нехорош собой ни внутри,   ни снаружи.   Ты недостоин этих печальных песен, прославляющих твой сомнительный подвиг.

Как ты смеешь?   Из века в век плачут человеческие котята,   слагают песни тебе, а тебе - хоть бы ***.   Сраная жопа!   Спускайся с небес! Заебал! Спускайся с небес, Иисусе! Лисева, возвращайся в Россию!

13.

На первый взгляд хорваты не нравятся мне. По крайней мере, данные(данные нам в ощущениях). А то вдруг,   действительно, через месяц поедем мы с Мэо на фестиваль, и будет там все хорошо, и будет неловко, что первые хорваты мне не понравились. Но что я могу поделать?

Словенцы понравились. Чудесно, что по всему миру раскиданы такие люди, как Борис и т. д.

Мне, Борис,   даже приснился сегодня о тебе сон,   как у нас денег не хватает на странный самолет рейсом "Москва. Шереметьево-2 - Москва. Центр."

14.

Ирочка моя Елисеева...

15.

Близость моря не оставляет сомнений. Женские, девичьи попки и невытекающие последствия. Что мне интересно? Мне интересна попка твоя Елисеева. Попка и душа. Грудь и душа. Междуножье волнующее и душа.

Душа у тебя белая-белая,   пушистая такая,   косматая,   как облачка над Зальцбургом.   Даром,   что скандалистка ты изрядная - душа-то у тебя облачко.

Милая девочка моя. Мы маленькие каторжане. Я ненавижу музыку и слова (иногда) - занят же только этим. А ты наверняка терпеть не можешь путешествия, да?

В чем ведь беда-то? В том, что нету сил сделать, как надо. А есть силы, так нет уверенности.

Я постоянно нахожусь в чуждой мне среде обитания.

Моя стихия - это наша с тобой постель.   Хочу долгую-долгую ночь с тобой, а чтобы утром не стало нас.

16.

А все-таки, кое-что ты воспринимаешь поверхностно, и от этого вся на понтах.

Как ты живешь в этой Европе? Здесь же сдохнуть можно!..

17.

Добрый вечер,   дорогой Данила!   Вчера посчастливилось мне посетить Венецию.   Знаешь что? Там не то, чтобы жить, а и умереть противно.

Смерть в Венеции невыносима, жизнь невозможна. И..., за банальность простите, мертв город...

18.

В одной девочке на тебя похоже одно. В другой другое. В третьей еще что-то. И все - неполноценные Ты...

19.

Звездное небо исключает нравственный закон.   Более того,   последний, вероятно, всего лишь надуманная и сомнительная альтернатива первого.

20.

Господи, как же это я отупел в этой сраной Европе!   Каково же здесь Борису! Каково же здесь Белочке!

21.

И вот она Россия!   Какое счастье!   Вот он,   мой любимый,   мой заебись!   Гуляй,   домашние! Какое счастье!

Лисева, прости!   Кто угодно,   прости! Простите мне. Жизнь - заебатая ситуация! Как красиво вокруг! Зато от нас пыль! Но зато от нас заебись всему миру мирскому.

22.

Или вот процесс старения! Жуткая штука!

23.

Парфенова, я люблю тебя.

24.

Стыдись! О, что понакалякал ты? О, кто? Ой, я ли? Я ли выйду ль - выйду ли, пойду ли, люли, я?

О, в сети попал,   несчастинка.   О,   гибель! О, угроза! О, как же мне до скончания века! О, нету покояшечки! И Яшечка - командир партизанов угрожает мне трехлинейной винтовкой.

О, Елисеева!   О,   что со мной?!   Горит огнем душонка. Новая прическа у меня: открытый и могучий лоб,   и волос короток,   и борода пунктирна,   и Леший, этот сероглазый лель(тролль), не сводит глаз с меня.

О, как я не умею!

Парфеночка, прости мне все.   О,   и я,   и я,   не смог, не миновал, не прошла, не прошла стороной гроза. Небо опять мутновато. Катерина! Катечка! Мама Катя!

Как так выходит?

Больно, больно юродивому!.. Москва меня охуячила крестообразно.

25.

Невыносим стыд.   Он сиренев и дуалистичен,   словно моя душа.   Меня пригласили в Хорватию. Как и Мэо. Мы, бля, поэты и деятели рок-культуры, ****те. Мне рекомендуют об Иронии доклад написать.

Что же это за ***ня-то такая? Почему все такие тупые? И девочка моя, моя Ирочка тупеет неумолимо и забывает меня.

И Катю я люблю своеобычно... И к ужасу моему не проснулась едва сексуальность.

Ирочка Елисеева, любимая моя... Катечка.

(Зубрик маленький, миловидный, хороший такой.) Смерть мне! Смерть мудакам! Смерть мне!..

26.

Ненавижу В. В. Розанова. Кто он мне?..

27.

Учитесь стыду! (Далее я думал: вот, приду домой (ибо писано, как обычно, в метро); лягу спать и о  том о  сем  понапишу,   как  Россини,   в  постельке.   Но этого не случилось.   Всплыли другие дела.

Опять-таки,   еб твою мать,   процессы творения не обращались никак. Более всего вокруг Солнца. Далеко до Сириуса. Да и настроения нет.)

28.

"Господи, что же мне теперь делать?" - спросила Собачка.

Парфенова моя златовласая,   что же мне теперь делать? Люблю, люблю я тебя. Все время о тебе думаю. Не прекращается никак. О, река времени. Что в тебе?

Ирочка Елисеева, кто ж выдумал тебя?

Мне стыдно за свои словечки. Как страшно, что ты всегда со мной. Как хорошо! Как страшно!

Не могу без Лисевы. Все, как она говорила. Только она девочка "больная" - навязчиво представляла себе, как и Мила во время свое, что у меня с кем-нибудь секс, а она, бля, страдает.

Но тут уж, любимая, *** тебе! Нет у меня ни с кем секса! Нет! Тебя я жду! Тебя хочу! Извиняйте, конечно.

Опять же-таки стыд охватил. Стыжусь, стыжусь, стыдлива я...

стыдлива я,

стыдлива я.

слива слива слива слива слива слива слива слива слива слива

29.

Как же это стыдно:   уехать на чужбину, и там, ****ь, осмелиться положить начало новому большому произведению! Какая мерзость! Как же я так?..

И ведь как все серьезно!   Почти нет мата,   такой, ****ь, словоотбор! О чувствах, *****, записал неприходящей такой ценности. Пафосу-то сколько! Стыд! Стыд! Стыд и срам!

Сейчас-то уже Москва,   но ведь сколько написано там! Не смыть! Не смыть вовеки веков эту чистоту!

Да и за Москву оченно стыдно!   И бабы кругом - сучки.   Вот, например, иные девицы в возрасте от 16-ти и до 45-ти (у кого как)... ведь сто одежек на ней, и с застежками все, правда, преимущественно на молниях, чтоб быстрей, а все равно, все равно алчущую, сопливую ****у - не спрячешь. Изо всех щелей лезет сладостратница-щёлка.   Даже зимой шуба ей,   ****е, нипочем. По колено море, а ****а всегда над волной дрожит лепестками, открытая всем ветрам, вожделеющая. Простите, опять же...

30.

Ведь что невероятно обидно!   Я ведь очень талантлив! Честное слово, я могу все. За что не возьмусь - все через некоторое время начинает получаться так хорошо, что обращает на себя внимание.

Но... я очень устал. Я не понимаю, зачем я все еще делаю что-то: одно, другое, литературка, музычка!..

Ведь я, ей-богу, могу написать все, что угодно, заинтересовать кого угодно, написать так, чтобы каждый мог что-то найти для себя.   Но я почему-то не найду в себе сил.   Мне стыдно за все и  омерзительно.

У меня  очень высока скорость мысли:   за считанные секунды в моей голове создаются целые романы со сложной композицией,   системой образов и изъебистыми эстетическими концепциями. Я сочинил несметное количество вполне ****атых симфоний и т. д. Разве что картин я не рисовал никогда, ибо бог не дал особенного таланта.

А сколько жизней я прожил! Настоящих, сложных, полноценных: 40 лет с Милой, с десяток с Еленушкой,   с Лисевой - века...   и вот все позади.   Мила увлечена все больше собой и дочкой Марией, Лена - святая, Лисева казнена, вследствие чего потеряла последние ориентиры, вследствие чего и казнена.

О, крокодилы!   О, как жизнь непроста! Где Пушкин? Где Шекспир? Одни, одни мы, неприкаянные цыплята.

31.

Мой любимый Лисицын - самая первая сказала мне правду про роман "Псевдо",   но я ей тогда не поверил.   Она сказала,   в принципе,   глупость (опять же, на мой взгляд),   но это, как теперь оказалось, правда. Она сказала, что "Псевдо" - это еще и потому ПСЕВДО, что и я на самом деле другой...

В общем-то, это пошлость. (Впрочем, Лисеве простительно. Она сформировалась в среде технической интеллегенции,   и потому некоторые вещи,   являющиеся в других референтных группах общими  отправными точками, кажутся моей любимой ее собственными философскими находками высочайшей ценности.)

Тем не менее,   я, действительно, некоторое время назад перестал что-либо понимать. У меня проблемы с самоидентификацией. Я не понимаю где я, где не я.

С одной стороны - все,   что пишется в этих произведеньицах как то -  ПСЕВДО,   ДОСТИЖЕНИЕ  ЦЕЛИ, ПИСЬМО  ДЛЯ ТЕБЯ,   ПЕСНОПЕНИЯ - это мысли вслух.   Мои мысли.   Но нет ничего,   что раздражало бы меня больше.

Господи, научи меня любви к себе!..   Честное слово,   это только на людях кажется,   что у меня с этим все в порядке. Господи, научи меня возлюбить себя самого, и я возлюблю ближнего...

... И нежно-нежно,   как хорошая проститутка,   доведу до оргазма весь мир.   Потом еще,   потом еще раз. А потом...

Потом мир оставит меня,   как это сделала Мила, как это сделала Лисева, как это сделал я со Святой Еленой.

32.

32 - число сакральное. После двадцать шестого октября сакральным станет число 33.

Но это  менее интересно,   так как целых десять лет опосля этого не будет такой славной обращаемости цифр как то:   32-23, как сейчас. Повторится сие (да и то, собственно, не сие) с новыми комментариями, как уже было сказано, через десять лет, и будет так:

43 - 34

Ты - мой трудный ребенок.

33.

Вчера натолкнулся на следующее словосочетание: Исповедь Айседоры Дункан.

Но вот в чем беда!   Вот в чем бедость бедова!   Последние строки:"Вчера натолкнулся на следующее словосочетание: Исповедь Айседоры Дункан." написаны три дня назад. О чем мне хотелось сказать, теперича уже непамятно мне.

Видимо, что-то такое о том, что вот, мол, как странно - бывают люди, которые умеют написать исповедь:   Айседора Дункан,   Августин Блаженный, Вольтер, Лев Толстой; то есть могут составить о себе самоих объективное мненьице.   А мне не дано. Почему? Почему я не понимаю ничего? Ведь мой мозг - охуительная машина! Всем бы такую!

Но отчего же это, ****ь, не дано?..

34.

А теперь пора кончать.   Неожиданно, правда? Нестройно произведение. Не склеиваются листочки. Не слипается боле жопа.

Скучный я. Глупый. Однообразный. Лисеве наскучил.

Помнится, как-то раз в поверхности меня обвинила. Но не поверхность я! Что-что, да токмо не энто! The end. The end.

Как вам не стыдно, Максим?

Стыдно. Стыдно мне.   И за подлинность имен стыдно,   и за стиль, и за шрифт, и за эти глупости с зеркалами.

Но почему?   Почему нельзя называть вещи именами? Неужели я виноват, что все так и было, и будет еще, как здесь написано?!

И, конечно,   хочется мне извиниться и перед Милой,   и перед Ленушкой,   и перед прочими, и перед Винни-пухом, например, но ведь я не соврал. Что ж поделать, если нам стыдно?..

35.

Я теперь очень долгое время не буду в практическое искусство играть. Не буду писать так. Вуалировать буду. Это у меня тоже получается "на ура".

Видите ли, я устал. Мне противно. Я неинтересен себе. Я устал.

Все, что во мне есть;   все,   из чего я состою - это любовь. Самая обыкновенная человеческая любовь.

Я стар и дряхл. У меня ослаблен мышечный тонус.

Я, знаете ли, деревце. Я засох. Но я продолжаю любить. Это моя нескончаемая война. Нескончаемое ВЧЕРА человеческое.

Я устал от маскировки. Я пуст (куст). Подобно Гофманману, я пуст и доволен. Я мертв.

Об этом уже говорилось в "Достижении цели". Только не помню, какого числа наступила смерть.

И в Лисеве тоже умерло что-то, когда она поняла, что я мертв, в чем она и призналась зимой.

Ох - ох - ох, любимая моя девочка. Но ведь Лазарь ни чем не лучше меня!

Лисева, самое мое дорогое сокровище, я люблю тебя. Полно ребячиться! Ступайте царствовать!

Лисева, Лисева - царица небесная...

P. S. Все, все - ложь! Только одна есть дурацкая правда.

Мы умерли в разные дни, но воскреснем одновременно. Я ВЕРЮ. Я ЗНАЮ.

Лисева - царица небесная. Книга жизни... Книга жизни, ****ь...

THE END.

10-28 июля 1996-го года

P. P. S. Здесь получилось 35 песен. Это не как в "Божественной комедии". Жаль.

VITA NOVA, VIVAT !!!

P. P. P. S. Но когда же кончится это бесконечное составление алиби?..