Lux Argumentum III Четыре часа до рассвета

Lux ex umbra

(Argumentum III)

© 2004 Vox ex umbra

Email:   exumbra@rin. ru

Четыре часа до рассвета.

Июльская ночь не бывает спокойной; здесь, поблизости от леса, где не смолкают ночные певцы, куда вторгается иногда тяжкий гул проходящего вдали товарного состава. Я никогда не сплю последние несколько часов ожидания твоего возвращения.

Ты вернёшься, вся в пыли степей, с каменной крошкой гор - ты не успела заразить меня тягой к горным походам, страстью к древности. Но вскоре, видимо, заразишь. Завтра и послезавтра, и много последующих дней мы будем слушать твои рассказы, и смотреть фотографии, и нас вновь потянет куда-нибудь - куда-нибудь прочь, вдаль от дома, ведь мы несколько лет провели здесь, отлучаясь поодиночке - кто в горы, кто на море. Нам нужны были эти дни и недели расставания, нам нужно было чувствовать, что жить поодаль трудно, нестерпимо, невозможно.

Всё уже готово к твоему возвращению.

Вот место, где мы храним фотоальбомы. Мы неожиданно полюбили кусочки бумаги с цветной поверхностью - а казалось, что эпоха цифровой реальности вытеснит, вымоет, уничтожит тот мир, где люди сидят вечерами, листая альбомы, прикасаясь пальцами к фотографиям и вспоминая, вспоминая, переносясь вспять, цепляясь за слабый след прошлого, кем-то запечатлённый на негативе.

Мы ощутили всю старинную прелесть этого занятия. И сразу же перестало хватать места на полках, где теперь стоят собрания фотографий.

Меня сковывает, связывает ложное ощущение, что с тобой что-то не в порядке. Это неправда, мне позвонили, что ты уже в пути и я смотрю иногда на карту - пытаюсь понять, какой дорогой ты едешь, как дремлешь в крохотном салоне над холмом рюкзаков, сумок и котомок… Пытаюсь понять, что видишь во сне. Моё беспокойство передаётся Плюшке, крупной молодой британке, главной виновнице того, что мы так редко покидаем дом - но в доме обязана быть кошка, и я смотрю, как бархатное, изящное создание трётся о мои ноги, беззвучно разевает алый рот - не может понять, чем так встревожен её человек.

Хочешь на руки? Давай, подружка, я подержу тебя.

Все смотрят на тебя недоумённо, когда впервые слышат твою кличку - стройная, молодая, изящная кошечка, почему её так зовут? - и не догадываются прислониться щекой к твоей щеке, чтобы вопросы отпали сами собой.

Я останавливаюсь возле полок с кассетами, компакт-дисками. Перед полками с музыкой. Она позволяет оживить так много воспоминаний.

-  -  -

Apocalyptica. Неистовые виолончели, ворвавшиеся туда, где правили бал «тяжёлые» группы; если нужна гроза, исполненная изяществом, это они. Если нужна грохочущая нежность, это они. Если нужно чувство того, что мир распадается, раскалывается и собирается в новый, ещё более прекрасный, это они. Мы ставим их иногда - зарядиться безумием, встряхнуться, сбросить сонливость и обыденность. Их слушают не ушами, а всем телом. Всеми органами чувств, способными воспринять ураган.

Этот струнный шторм, кажущийся хаос, из которого вновь и вновь рождается гармония. Это мы с тобой, десять или пятнадцать лет назад. Тогда, когда мы впервые открыли друг друга, нашли в мире то недостающее, что так искали; уже не подростки, ведомые бурей в крови, мы упивались друг другом, мы наслаждались друг другом, проглатывали моменты близости, не ощущая каждого глотка - мы торопились, не веря тому, что нашли друг друга. Мы и были теми виолончелями, и музыкантами, и композиторами - мы и сейчас иногда бросаемся в то же неистовство. По поводу и без повода - просыпаясь, миг в миг, глубоко ночью и ощущая, что человек рядом с тобой не спит, ждёт прикосновения ладони, слушает твоё дыхание  и горячность прежних дней взрывает нас.

Мы долго лежим потом, бок о бок, рука в руке, слушая биение сердец и музыку - она пробуждается, но никогда не угасает полностью.

-  -  -

Eithne Ní Bhraonáin, которую все знают под именем Enya. Всё вместе - ожившая кельтская ярость, грусть и печаль; протяжная, захватывающая лирика, чеканные марши и игривые, шутливые зарисовки. Мы слушаем её, не слыша, когда наши взгляды обращены внутрь, когда мы сидим, лицом к лицу, сжимая друг друга, сливаясь, чувствуя дыхание, и не различить, где ты, а где уже нет, и дыхание подсказывает тебе, как прикасаться к горячей коже, как играть на этом дивном инструменте, как извлекать то, что пронзит вас обоих, сплавит, швырнёт в бездну, где нет ничего, кроме слёз и стона - слёз радости, стона отчаянного, живущего лишь миг наслаждения…

Мы слушаем её, не слыша. Карибская печаль - ты скользишь вдоль другого тела, и оно тает воском у тебя под руками; ты падаешь, сдаёшься, перестаёшь сопротивляться и сам становишься воском, глиной, тебя лепят чуткие пальцы, губы и дыхание, и всё возможно, и всё открыто, главное - время, которого всегда мало. Но не бойся, мы создадим столько времени, сколько нужно.

Как я могу не петь? Но песня эта исполняется не голосом; она исполняется молчанием. Звуки её - прикосновения губ и пальцы, перебирающие незримые струны; и дрожь тела, откликающегося на неслышный хор голосов и струн - то единственное, ради чего исполняется это и ты держишь, сохраняешь, бережно хранишь напряжение, не позволяя ему раскалиться добела и оборвать, смять песню, что не прозвучала до конца…

Мы внимаем тайнам флоры и проходим в который уже раз по тропинкам Лотлориена; кельты маршируют рядом с нами, африканские бури уносят за собой, бросая в Ориноко, и мы вбираемся на берег, опустошённые - но ненадолго; безмолвные - но на  миг; беспомощные - и всемогущие.

Enya. Колдунья и искусительница, ты умеешь открывать дороги туда, откуда нельзя вернуться прежними.

-  -  -

Enigma. Тайна в тайне, загадка в загадке; песни, звучавшие бы непристойно, если бы музыка позволяла прийти на ум непристойностям.

Магический ритм, которому так легко и просто подчиняться. Завораживающая фантазия струн, магия латыни, голоса, которые каждым невысказанным словом велят искать ответы в себе, искать неистово, безустанно… и, не находя их в себе, искать в звуках чужого сердца под ладонью. Ритм стягивает и связывает нити реальности; мы сплетаемся так же, как и мир вокруг - и короткие моменты, паузы, пустоты, позволяют вернуться, частично, осознать, что тайна не умерла, но сменила обличье; набрать сил, чтобы погрузиться друг во друга и искать тайну и вновь изловить - и не удержать.

Mea culpa, mea culpa, это моя вина, что мы не ухватили тайну, что связывает нас до сих пор, но хотим ли мы её изловить? Мы не хотим. И под древний речитатив, за пределами невидимого мы замираем - то я за твоей спиной, то ты - за мой… ладонь, прижимающаяся к груди, аромат волос, и верим тому, что нам утверждают. Мы с тобой неразделимы, я в тебе и ты во мне; мы вновь соскользнём за грань реальности-  и не вынесем оттуда ничего такого, что можно было бы выразить словами.

Горечь песен оборачивается вязкой, жаркой сладостью и мы тонем в ней и слушаем, уже спокойные и рассудительные, все те же такты, все те же слова - и понимаем их иначе.

Но одну фразу понимаем точно так же - «всё возможно». Всё возможно, пока мы с тобой. А если это изменится - то ненадолго. Я отыщу тебя, в любом мире, куда бы тебя не забросило.

-  -  -

Jean-Michel Jarre. Магнетизм его музыки не блекнет со временем. Мы часто сидим, ночью, или днём, создавая ночь вокруг - и зажигаем свечи, и говорим ни  о чём. Сидим, просто держим друг друга за руки, заряжаемся этим прикосновением - и говорим Высшей речью, с которой так хорошо попадают в резонанс безумные скачки магнитных полей из динамиков. Вместе с собираем всякую мелочь, слушаем печальную песню грозовым вечером, странствуем в глубине океана, в ожидании Кусто и смеёмся причудливым смехом, взглядом из мира фауны, и равноденствие пробуждает в нас новые силы. Мы приходим в себя и не понимаем, как сумели исчерпать ночь, как она посмела кончиться - и, если её не хватило, мы создаём ещё одну,   и ещё, и ещё.

-  -  -

Я перебираю диски. Седая британская печаль ELO и трогательные, исполненные чувства песни Стинга, чудная лирика Грэма Гудмана. Анданте ABBA, где прямо, но без лишнего говорилось о том, чего мы хотим; старинные, кажущиеся призраками древности такты Procol Harum, «Битлы» - могущие утешить и развеселить в любой момент жизни. Десятки и сотни имён. Музыка, которая звучит внутри и снаружи; со словами и без слов. Будь я композитором, я переводил бы в звуки, в симфонию каждый день, час и миг - когда мы ныряем внутрь горна, где сплавляется наше желание; когда сидим, держась за руки или просто смотрим друг на друга. В каждой из такой симфонии не было бы ни одного повторяющегося такта, но мы узнавали бы каждый случай, каждый момент и каждый штрих…

Бедное животное, не находящее себе места. Я знаю, что твоя хозяйка в пути, что скоро будет здесь - ты ведь знаешь, люди такие непонятливые. Тебе невдомёк, почему я выдумываю беспокойство - хотя всегда кажется, что ты понимаешь всё.

Садись ко мне на колени. Ты задремлешь, и то, что увидишь во сне, успокоит нас обоих.

-  -  -

Нет, сегодня не будет музыки. Я открою дверь и помогу войти тебе, сбросить рюкзак и сумки, отбросить их в угол прихожей - завтра, всё завтра. Прижать тебя к себе, услышать слова, которые нет нужды произносить вслух и поражаться той коллекции запахов, что ты привезла с собой - дым и пыль, грозы и пещеры, мы снимем всё это  с тебя, бросим туда же - чтобы кошка всю ночь дурела, впитывая невероятную смесь запахов и топорщила усы, и недоумённо взбиралась на рюкзак - словно это объяснит ей, где ты была и почему. Кто её знает - может, объяснит.

У тебя не будет сил ни на что - ты ехала всю ночь в неудобной машине, ноги ещё помнят сотни километров, а спина - килограммы груза. Но ты  прижмёшься ко мне… просто, чтобы ощутить всё то, ради чего ты, на самом деле, уезжала - что главное всегда - это возвращение. Не сувениры, не снимки, не записи голосов природы, но возвращение.

Вода. Источник жизни. Она поможет вернуть тебе силы. Ты уляжешься в ванну, в горячую воду и, поначалу, будешь что-то говорить и рассказывать. Я не слышу тебя, а ты не обижаешься - тебе просто хочется, чтобы я слышал твой голос. Я сяду радом  и, неторопливо, как и десятки раз до того, буду совершать над тобой один и тот же ритуал - губкой  и руками смывать приставшую пыль и усталость. В конце концов ты закроешь глаза, расслабишься, опираясь затылком на «подушку» и позволишь мне исполнить тот же самый танец, что исполняют мои руки - не здесь, в водной стихии - а там, в воздушной, огненной и электрической. Но всё это будет потом - когда мы осознаем, что готовы и можем, а сейчас я просто рассказываю тебе то, что предстоит - и губы, их движение, подсказывают мне, что и как делать.

Потом я перенесу тебя, бережно и осторожно, в постель - ты уснёшь почти сразу же, к неудовольствию кошки, которая будет придирчиво и недоверчиво обнюхивать твою голову и устроится, в конце концов, у твоей головы. Будет смотреть твои сны - чтобы никогда не делиться ими ни с тобой, ни со мной.

-  -  -

Полчаса до рассвета. Всё было так, как мне и пригрезилось. Ты заснула, с улыбкой на губах; кошка так и лежит у тебя в головах - время от времени просыпаясь, чтобы сонно лизнуть лапку, провести по запылившемуся во сне глазу и вновь погрузиться в дрёму.

А я буду сидеть, прикасаясь к твоей ладони, и ждать. Ждать, когда ты проснёшься.