Рабико

РАБИКО

эротическая сказка

В мареве раскаленного воздуха тени перламутровых облаков казались призраками.

За окном изнемогали от зноя травы. Ветер, усилившийся к полудню, к вечеру стих. Раскаленное солнце, истомленное собственным неистовством, садилось в багровую тучу. Тяжелый пурпур заката, перейдя в бордо и фиолет, рухнул в черную бездну ночи.

Время тянулось так медленно, словно разомлев в духоте, не желало шевелиться.

Наконец, луна, преодолев, казалось бесконечную гряду облаков, приблизилась к окну Дианы. Вслед за ней из черной бездны выплыли стаи перистых звезд. Лунные лучи текли и, преломляясь, вонзались в зеркальную плоть.

Диана бросила взгляд на трюмо. Далеко-далеко в глубине Зазеркалья густел и клубился туман, переливались перламутровые наплывы. Туман колыхался, растекался, тончал. По лунному диску пробежали облака…

И Диана увидела очертания замка, неясные и расплывчатые вначале, они наступали, пронзая ночь остроконечными башнями. От главного входа спускалась лестница с отвесными мраморными ступенями.

Яркие отсветы факелов блуждали в ночи.

Повсюду звучала музыка.

Черные пальцы цоколей сжимали желтые фонари, глазные яблоки, которых остекленели, уставясь в раскрытые пасти зубастых решеток кованых ворот.

Подавляющий своим величием замок царицы Нокты был ослепительно освещен.

Солнце зажмурилось и скрылось в облаках багрового заката. В саду, раскинувшемуся на террасах, из-за колонн и с мраморных аркад лилась музыка.

Во дворце царицы Нокты был званный пир, пир безумный в своей вызывающей роскоши.

Царица Нокта была несметно богата и властолюбива. У нее не было соперниц ни во власти, ни в красоте, ни в богатстве.

Нокта любила пурпур.

- На красном, - говорила она, - не видно крови… и вина, - добавляла она с усмешкой.

Поэтому главенствующим цветом в замке был красный.

Итак, багрово-красный закат упирался в стены дворца из зернистого красного мрамора и стекал тяжелыми струями по стеклу, проступал темными пятнами на рдеющем шелке портьер, застывал на алой обивке громоздкой мебели, рубиново-красными тенями маячил в зеркалах, разбрызгивался кровавым отсветом от инкрустированных самоцветами стен и впитывался без остатка бездыханной ворсистостью огромного бордового ковра.

По бесчисленным переходам и коридорам сновали слуги в кумачовой форме, принося все новые и новые изысканные блюда к столам и без того ломившимся от яств.

Юные рабы, едва прикрытые блестящим шелком от бледно-розового до массака танцевали и пением развлекали именитых гостей.

С потолка свисали люстры подобные расколовшимся плодам граната. Они покачивались над головами гостей, и казалось, вот-вот закапает сок, обагряя одежду.

На стенах коралловыми рифами громоздились светильники. На столах в порфировых канделябрах теснились свечи. Подобные тысячам разгневанных кобр, выгибали они пламя своих раздваивающихся языков.

Воздух плавился от жары, запаха фруктов и специй, покачивался от сосудов искрящихся винами от кремово-розового до бордо.

Сотовый мед перетекал через лепестковые края благоухающих блюд.

Перекатывались груды яблок и груш, сыпался виноград, пламенели апельсины, истекали собственным соком персики и абрикосы.

Лепестки роз плавали в пряных соусах и чешуились на грудах рыбы и мяса.

Свежие водоросли окружали и перевивали гирлянды креветок, сочных крабов и морских ежей, источающих аромат моря.

Сверкали на тонких пальцах одних созвездия бриллиантов, и отвратительно шевелились жирные пальцы других, и ползали по столу, как черви. Мерцали очаровательные улыбки и капали слюни из переполненных ртов на пунцовую скатерть.

Стук золота и серебра о фарфор и хрусталь сливался со звуками музыки, гулом голосов и чавканьем жующих ртов.

Все чаще то там, то здесь опрокидывались бокалы неловким движением локтей и влага текла, пропитывая ткань, набухающую от вина, как от крови.

Несмелый шепот стал шипеньем. Тихий разговор то и дело переходил в нестройные выкрикивания, сдержанный смех превратился в развязанный хохот.

Гости бесцеремонно толкали друг друга локтями, их осмелевшие от выпитого вина руки, теперь уже без всякого стеснения ползали по столу, выбирая наиболее лакомые куски, отстраняя соседа.

И чем больше лилось вино, тем явственнее проступало ожесточение, вспыхивала ненависть, и гордыня превращала лица в чудовищные маски.

Все, что сдерживалось непрочными рамками приличия, хлынуло наружу грязным потоком. Казалось, что гости царицы Нокты старались превзойти друг друга в безобразных выходках и сальных шутках.

Царица пила молча и не пьянела. Холодным взглядом беспощадного хищника вглядывалась она в лица пирующих, чутким ухом вслушивалась в их разгоряченные речи. Все, что хотела увидеть, увидела царица Нокта, все, что хотела услышать, услышала.

Зеркала качались в тумане испарений, то удаляя, то приближая кровавые миражи.

Корчились ковры от отвращения, усыпанные остатками еды и осколками дорогой посуды.

Безжалостный, пронизывающий насквозь взгляд царицы Нокты с нескрываемым презрением ощупывал знатных гостей – чванливых казначеев, трусливых министров с несгибаемым указательным пальцем и часто подгибающимися коленями, тщеславных мудрецов, наполненной голове предпочитающих наполненные карманы, знатных дам, гордящихся доходами мужей и двумя полушариями ягодиц, а так же, глубоким декольте и руслом между молочными холмами грудей, самовлюбленных и злобных шутов, и всю прочую знать со всех сторон ее могущественного государства.

Каждого из них Нокта знала в лицо, каждого помнила по имени, и, используя их слабости и пороки, презирала их.

Гордыня и алчность, лживость и страх приближенных забавляли царицу.

Она могла приказать убить любого из них прямо здесь на пиру на глазах у всех, остальные, не моргнув глазом, продолжали бы пировать.

И лишь одну особу из присутствующих здесь Нокта не знала. Неприглашенный не мог прийти к ней во дворец и все-таки эту гостью она не приглашала.

Высокая, стройная, с ослепительно-белой кожей, длинными волосами льющимися, словно лунный дождь, и миндалевидным разрезом зеленых глаз.

Она сидела, как бы отстраняясь всем корпусом от остальных гостей.

К тому же за весь вечер она не проронила ни слова.

Нет, Нокта не приглашала ее, она ее не знала, и в то же время царице до мистической дрожи в душе были знакомы и выражение глаз, и наклон головы, и волны свободно льющихся волос. Кто она?!.

Стройные складки платья цвета морской волны источали лунное свеченье.

Незнакомка медленными глотками пила один единственный бокал вина, надкусывала яблоко или отрывала длинную подернутую восковым налетом ягоду от кисти винограда.

И молчала, молчала, молчала. С ее чувственных губ за весь вечер не сорвалось ни слова, и улыбка ни отсветом лебединого пера, ни извивом черной гадюки, ни разу не была замечена зорким глазом Нокты.

Когда движение воздуха наклоняло языки свечей в ее сторону, то безукоризненные черты лица ее казались выточенными из мрамора.

Чем больше смотрела царица Нокта на незнакомку, тем сильнее становился ее необъяснимый ужас, словно ядовитый туман из расселены, поднимался он из глубины ее души. Она хотела ненавидеть! И не могла…

Серебряные браслеты на узких запястьях незнакомки позванивали, как ключи, бьющие в чаще полночного леса. Жемчужная нить, стекающая в углубление между грудей, переливалась каплями росы под пристальным взором влюбленной луны.

Заполыхали искры полночных зарниц в волосах незнакомки, и глаза ее, то пламенно-изумрудные, то зеркально-серые, сверкали, туманились, мерцали, плыли… как лунные блики в безбрежности ночи.

Кощунственная догадка промелькнула в воспаленном сознании царицы Нокты. Она сама изумилась нелепости собственной мысли и смирилась с ней, как мирятся с неизбежностью.

Неожиданно для себя Нокта встала. – Пир окончен! Избранные из избранных останутся на ночь во дворце. Остальных вышвырнуть вон! Самым красивым дамам дарую на ночь рабов.

Нокта вышла из-за стола и вырвала из утомленного полукруга музыкантов самого юного и самого прекрасного, и бросила его к ногам встревожившей ее душу незнакомки. - Вот! – это самое лакомое, что есть на моем сегодняшнем пиру.        

-Насладись его нетронутой плотью и убей его на заре, если он посмеет разочаровать тебя или просто наскучит.

Как самую драгоценную из всех драгоценностей мира подняла Диана упавшего юношу и, обвив его тонкую талию, прижала к себе.

Он дрожал всем телом под его горячей ладонью.

Сама царица Нокта снизошла до того, чтобы проводить таинственную незнакомку к ложу страсти.

Тяжелая роскошь спальни приводила в оцепенение взгляд. Диана усмехнулась то ли иронично, то ли грустно…

Он не понял ее улыбки. Сердце его похолодело.

Закрылась кованая дверь, они остались одни, Ему впервые предстояло удовлетворить женщину.

Он старался вспомнить все, чему его учили, ведь от его стараний зависела его жизнь…

Женщина стояла по середине комнаты и не двигалась. Лунный свет падал на ее лицо, скользил серебряными бликами в глубоких складках ее одежды и делал ее похожей на статую Великой Богини Лунного Храма на Двурогой горе.

У юноши перехватило дыхание, пересохли губы, быстро-быстро билось напуганное сердце.

-Не бойся, - ласково прозвучал ее голос, - как тебя зовут?

- Рабико, - ответил он едва слышно.

-Рабико, - повторила она мелодично, - красивое имя. Подойди ко мне.

Он покорно приблизился к ней и опустился на колени, целуя ее ноги.

Диана наклонилась, подняла юношу с пола и отнесла на золотое массивное ложе, стоявшее на возвышении. Складки пурпурного бархата опускались с него и текли дальше по ступеням.

Одним движением руки Диана сорвала и отбросила прочь все это царственное течение пурпура, которое страшило, и сковывало юношу.

Она молча приняла благодарный взгляд его больших блестящих карих глаз.

Когда Диана раздела Рабико, то остановилась в нерешительности… Тело его казалось совсем юным. Узкие бедра, округлые плечи, неровно дышащая грудь с двумя каплями темных сосков. Все было таким нежным, почти невесомым.

Она опасалась, что может смять его, уничтожить своей страстью.

-Ты еще совсем дитя! – невольно вырвалось у Дианы.

Его смуглый живот покрылся бисеринками пота. Страх одурманил юношу. Он боялся быть отвергнутым и умереть до рассвета.

Неожиданно для Дианы он быстро прижался к ней всем своим обнаженным телом и затрепетал.

Он хотел сказать рассматривающей его женщине, что его убьют, если он не сумеет доставить ей наслаждение, но не посмел вымолвить и слова, а только ласкался к ней, покрывая поцелуями ее руки, лицо, грудь.

И Диана почувствовала, что сдается…

Юное гибкое тело Рабико под импульсами страха, как под невидимыми ударами бича, становилось все неистовее, все горячее, как жаркие крылья полуденного ветра, несущего на себе расплавленный аромат донника, он обволакивал ее одновременно всем своим телом. Горячие ласки юноши сводили Диану с ума.

Вкус сотового меда был на его губах, запах сотового меда был в его волосах.

Он был везде, повсюду, он был вихрем сладострастия, одновременно касающимся каждой частички ее тела.

Рабико ласкал ресницами и губами грудь Дианы, он поддерживал ее руками так, словно ему была оказана высокая честь удерживать на ладонях два прохладных матовых шара – две священные луны…

Рабико чувствовал, что его благоговейная ласка волновала Диану.

Она, протянула руки и обвив ими юношу, потянула его к себе, но он, пройдя сквозь кольцо ее рук, соскользнул вниз и спрятал свое разгоряченное лицо между ее ног.

Его поцелуи сначала робкие, нежные, становились все жарче, все глубже, пока она не испытала оргазм.

Когда волны наслаждения перестали волновать ее тело и она лежала расслабленная и удовлетворенная, Рабико замер, прижавшись щекой к ее бедру.

Он давал ее плоти отдохнуть, чтобы вновь бросить все свои силы, все свое существо во взметнувшуюся бездну страсти.

О! Как он хотел утонуть в ней и не доплыть до рассвета.

Рабико с несказанной нежностью ласкал Диану.      И снова горячие волны поглотили ее сознание, она вскрикнула, напряглась и выпрямилась, постанывая.

И в тот самый миг, когда ее влажный цветок полностью раскрылся, он, целуя, поместил в него весь свой язык. И язык его, как одинокий путник блуждал внутри ее лона пока взрыв наслаждения не оросил его влагой, которую он жаждал вкусить.

Отдохнув, Диана положила юношу на спину и палец ее осторожно заскользил по краю головки его напряженного фаллоса.

Сладкое томление растекалось по телу Рабико. Он чувствовал, как из его трепещущего стебля хлынул поток наслаждения.

Он испугался того, что не сумел сдержать себя. Рабико взглянул на Диану с чувством вины и стыда. Но она ласково улыбнулась ему.

Душистая сперма Рабико стекала с кончиков ее пальцев.

Он бросился в ее объятия, вихрь его поцелуев обрушился на лицо Дианы, на ее плечи, грудь, руки, пахнущие спермой. Его ласки казались неистощимыми, их искусство перешло границы вообразимого.

Вновь и вновь он заставлял тело Дианы задыхаться от страсти и извиваться в экстазах, которые он дарил ей один за другим.

Наконец, Диана почувствовала, что Рабико едва дышит от усталости… но он скорее умрет, чем признается в этом.

Она села на край постели и посмотрела на высокие узорные окна.

Качались тонкие занавеси, как будто кисея, дыша взволнованно и часто, соединялась в любовном порыве с ветром.

Волны лунного света приподняли тонкую ткань и хлынули к ногам Дианы.

Они переливались, пенились, ласкались, длинными языками облизывали ее ступни.

Рабико соскользнул с постели. Он заглянул в задумчивые глаза Дианы, положил свою голову ей на колени. Она коснулась долинными пальцами своей узкой руки его влажного лба, утонула в волнах густых каштановых кудрей и посмотрела в карие глаза, замутненные нежностью. Наклонилась и поцеловала его в полуоткрытые, дышащие свежестью и чистотой уста.

Он глубоко вздохнул, закрыл глаза и ответил поцелуем на ее поцелуй, в который вложил всю глубину души своей, всю силу преданного юного сердца.

Диана осторожно положила юношу на постель:

- Я хочу, чтобы ты отдохнул,- нежно поцеловала глаза, ресницы, - спи.

- О, нет! – воскликнул он, поднимаясь.

Но она вновь уложила его на мягкие подушки и прижала голову своей грудью.

Силы оставили Рабико и он заснул.

Диана прислушалась, как тихо и ровно дышит это юное создание.

Дав ему немного поспать, она разбудила юношу поцелуями. Еще раз, утолив свою чувственность, она покрыла поцелуями все его тело и велела одеться.

Плача, он бросился к ее ногам, но магический взгляд ее неподвижных глаз поднял его и заставил выполнить приказание.

Одеваясь, он робко посмотрел на Диану, не понимая, чем он мог прогневать ее, ведь он старался предугадать, предвосхитить все ее желания.

Из глаз Рабико текли слезы.

Пальцы Дианы сжали запястья обеих рук Рабико. Он испуганно отклонил голову. Страх расширил зрачки его влажно мерцающих глаз.

Диана молча смотрела в эти прекрасные, ни с чем несравнимые глаза.

-О, господи! – прошептал он. Его голос прерывался и дрожал.- Разве я не был сладок? Пожалейте меня, пожалуйста. Разве я не угодил вам? Я так хотел…

Он не смог договорить. Крупные соленые капли срывались с намокших крыльев его огромных ресниц и обжигали персиковые щеки.

Чтобы успокоить юношу, Диана привлекла его к себе, поцеловала дрожащие губы, осушила переполненные слезами глаза.

- Не плачь, ты мне очень понравился. Но я не хочу, чтобы ты отдавал другим то, что подарил мне. Это должно принадлежать мне одной.

Его голос не допускал возражения, да он и не хотел иного…

- Вы убьете меня? Спросил он тихо. Ни слез, ни страха уже не было в его голосе, в его глазах, а только покорность, беспредельная покорность судьбе и той, которая олицетворяла для него эту судьбу.

-Нет, - сказала Диана.- Как ты мог подумать об этом?! Я не убиваю своих возлюбленных. Я слишком ценю дары, которые они мне преподносят. И каждое мгновение их жизни свято для меня. Ты подарил мне незабываемое наслаждение, и я хочу, чтобы другая не смогла под страхом смерти вырвать у тебя то, что ты подарил мне этой ночью.

Он хотел возразить, сказать ей о своей любви к ней, о том, что и под пыткой никто не добьется от него ни одного поцелуя, но Диана закрыла глаза Рабико и прижала к себе его стройное тело.

… Когда он ощутил отсутствие ее ладоней и открыл глаза, то увидел, что находится не во дворце царицы Нокты… а в маленьком неизвестном доме, окна которого выходят в сад.

На мраморной стене большое изображение богини. На столике перед фреской горели свечи, и горы бликов золотой пеной возвышались на глади стола.

Машинальным движением руки он коснулся их и они!... рассыпались и зазвенели, раскатываясь и падая на пол.

Это было золото, настоящее золото.

Слишком много золота для юноши родившегося и выросшего в неволе.

Рабико испуганно отпрянул от этого звона и бросился к двери.

- Не бойся, - прозвучал ласковый голос.

Он оглянулся, он не знал был ли это голос Дианы… или богини на фреске…

Впрочем. Не все ли равно.

- Это все твое, - продолжил голос. Голос Дианы! Его Дианы!..

- И дом, и золото, а главное свобода – все это твое. Там в саду… В твоем саду цветут лимонно-белые розы. Это лунные розы… знак моей благодарности тебе. Они будут цвести вечно… они никогда не умрут, ибо душа бессмертна.

В комнате никого не было кроме него, но он не был одинок.

Рабико упал на колени перед изображением Великой Богини Лунного Храма, и губы его прошептали клятву. Какую? Об этом знают только лунные розы, но они умеют хранить тайны любви.

…………………………………………………………

Диана бросила взгляд в глубину зеркала. Медленно растаяли очертания мраморного замка в загустевшем перламутре…

Ветер из Зазеркалья принес запах роз. А ветер из глубины Вселенной прошептал: » Рабико…»

С его крыльев стекли лунные блики, и зазвенели кольцами.

Диана подняла одно из них, самое звонкое и опустила на дно души, в память о…

Заснула она лишь перед самым рассветом.