Ты или я

Хрупкая девушка с большими безумными глазами неуклюже протянула ему чашку кофе.

К этому моменту Крис был почти слеп, и поэтому не мог видеть, как она была красива. Хотя, честно говоря, его это мало заботило: форма тепла не имела для него значения.

- У тебя есть кто-нибудь? – спросил он. Как всегда, обжег пальцы.

Она заметила это и сказала:

- Да… кошка.

Оба подумали о Египте.

- Хатшепсут, - с улыбкой произнес Крис, и она засмеялась.

Еще долго вздрагивала совсем худенькими плечами и ладошкой прикрывала не слушавшуюся улыбку.

Напротив родильного дома, где она появилась на свет, располагался Экспериментальный Центр ядерной физики, ее мать трудилась на конвейере по сборке высокотехнологичных автоматов, ежедневно вставляя в полупроводниковый сердечник каплю редкого радиоактивного изотопа, а ее отец два года отслужил в ракетных войсках, где солдаты практически вручную собирали и разбирали нацеленные на Союз боеголовки.

Это было время «холодной войны» и научно-технической революции. Главным для ее родителей – красивой яркой пары, ловившей на себе сотни завистливых глаз, – была наука, которая должна была, да что там! – на глазах меняла облик окружавшего их мира.

Они еще не знали, что готовит им эта безликая, «вторая природа».

…Сэм родилась на рассвете. Врачи сказали молодым папе и маме, что до заката девочка не доживет.

Саманта думала о нем вечером. Думала, что у него красивые губы и слишком большие руки… хотя к этому можно будет привыкнуть, – будет крепче обнимать. Уголки губ заиграли улыбкой, и щеку украсила лукавая ямочка. Было бы приятно, наверное, почувствовать его внутри…

Ей стало страшно. Все ее подруги уже давно были женщинами. Но безумно трудно отпустить себя, когда годами разговариваешь только с кошкой и с ненастоящей пальмой.

Теперь она немного стеснялась окружавших ее, таких привычных вещей. Словно, думая о нем – чужаке – предавала свой, сложившийся за несколько лет одиночества мир.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт! » – снова и снова мысленно повторяла Саманта. На ее щеках появился румянец, а миниатюрная ладонь с тремя длинными и тонкими пальчиками уже сама ползла вниз по бархатному животику, забиралась под резинку кружевных трусиков, туда, где все звало и горело, - и девушку накрывала сладкая волна грёз…

В то воскресное утро, вместо того, чтобы, как обычно, подольше поспать, Крис покупал орхидеи.

Цветочница, услышав его просьбу, посмотрела на него удивленным взглядом голубых навыкате глаз. Про себя Крис обозвал ее «дурой».

Эти цветы редко привозили в их захолустье, и поэтому консервативные покупатели почти не брали их. Розы, гвоздики, тюльпаны были более привычны, а эти тропические красавицы даже в праздничные дни зачастую оставались украшать прилавки.

Но он знал, что она любит именно орхидеи, как знал и то, что никто, кроме него, ей их не подарит.

Друзья называли Криса «безбашенным»: он никогда не задумывался, прежде чем действовать. Не потому что был глупее остальных – просто считал, что мыслить и жить лучше поступками.

…Родители снова разводились. Он привык к этой семейной традиции и уже давно воспринимал ее как должное. Но в душе все равно стоял горький осадок, сентябрь осыпал город золотым дождем, а стереоновости навевали какую-то апокалиптичную безысходность, и он бежал от нее в Сеть, где агрессию можно было выплеснуть из новейшего шестиствольного пулемета на виртуальных чудовищ, а либидо – на столь же виртуальных «красавиц», сидевших за своими компьютерами на другом краю света.

Эти связи ни к чему не обязывали, зачастую он даже не видел тех, кого так изысканно очаровывал. В Сети все было ненастоящим и от этого еще более доступным и завораживающим. Оскорбив друг друга последними словами или занявшись безумным и неистовым кибер-сексом, люди на следующий день даже не узнавали друг друга.

Это был новый, созданный людьми мир, которым управляли «программеры» и «модераторы», со своей географией доменов и сайтов, населенный рядовыми «юзерами» и просто «ламмерами». Мир долгожданной полной свободы, сводившей на нет христианско-буржуазную мораль предыдущих поколений, основанную на страдании и любви, или любви к страданию, если хотите.

Сеть саморазвивалась. Она затягивала в себя людей, опутывая планету, создавая некое новое надындивидуальное сознание, где коллективное бессознательное, теоретически осмысленное Юнгом еще в прошлом веке, являло себя во всей своей красе.

Сеть выходила за свои пределы: она переделывала «реальный» (какое смешное слово!) мир по своему образу и подобию.

Ключевые проблемы XX-го столетия - свободы слова и свободной любви - решались здесь до крайности просто: каждый говорил, что думал, и трахался, с кем хотел.

Однако Криса все это мало заботило, - он чувствовал себя в Сети своим, там обитали его друзья, его подружки, и ему там было уютно.

Неудивительно, что они познакомились в Сети, где, как оказалось, уже целый год тусовались в одном чате, не замечая друг друга.

Крису запомнился ее длинный и дурашливый ник, про каких-то белок… а когда они разговорились, ему показалось, что он встретил свое зеркальное отражение. Увидев на присланной по электронной почте фотографии тоненькую и скромную девушку, он в тот же день позвонил ей и договорился о встрече…

Каждое осеннее утро было похоже на прошлогоднюю газету, намокшую под дождем. За окном шел кислотный ливень, а в форточку несло не то гудроном, не то горелой пластмассой.

Но Саманта не обращала внимания на серую осень, на насыщенный серой и свинцом воздух, на мощное излучение ее компьютера, ежедневно разрушавшее ее больной мозг, - она рисовала пальчиком на пыльном столе, а по ее счастливому лицу блуждала таинственная улыбка…

Она снова и снова вспоминала о том, что произошло здесь вчера вечером. На носу был государственный экзамен, а она еще даже не открывала учебник, но воспоминания не давали ей учить, - она поминутно краснела и мечтательно ощупывала себя. Между ног все время было влажно, раскрыто и горячо…

Саманта сама попросила его сесть на стол, сама расстегнула джинсы, выпустив его на волю. Какую радость испытала она при одной мысли, что он хочет ее!

Поэтому она не стала обращать внимания на слова Криса о том, что ей не стоит этого делать, и, глядя ему в глаза, заявила, что с ума сойдет, если не поцелует его туда.

Она еще ни разу в жизни не чувствовала мужского запаха, а теперь ей захотелось попробовать его и на вкус. Ее трепетные пальчики, влажные от волнения, пробежали вниз по твердому стволу, коснулись напряженных тестикул, нежно сжали их, и она вобрала губами его головку. В начале ее зубки причинили ему боль, да она и сама почувствовала, как к горлу подкатилась волна тошноты. Но желание было гораздо сильнее, и, судорожно вдохнув (он был слишком велик, и дыхания ей не хватало), она опустилась головой на его фаллос, приняв его во влажную глубину и непрерывно лаская языком нежную головку, и вскоре разделила и выпила его блаженство.

Крису уже было пора уходить. Но еще долго она берегла его запах на своих руках и губах…

Он был чудесный и ласковый. Его слова, будто минуя слух, сразу текли в душу. Только рядом с ним ей было так хорошо и тепло, а когда он уходил, она начинала тревожиться и беспокоиться.

Правда, он часто говорил смешные и словно неуместные слова, и ей порой было очень трудно понять, о чем он говорит. В таких случаях она слушала только его интонацию: если она была печальная или усталая, Сэм успокаивала его и рассказывала какие-нибудь глупости, а если теплая и любящая – она просто таяла в его голосе и купалась в его словах, его глазах, его ласках…

Однажды Крис заболел – схватил во время сессии пневмонию. Сэм не знала куда себя девать, казалось в мире что-то сломалось. Тогда она испекла первый в своей жизни бисквит и вместе с любимым вареньем Криса передала с подружкой в больницу. И когда он выздоровел, искренне верила, что именно ее «лекарство» поставило его на ноги…

Когда Крис пришел после работы, она уже не могла открыть ему дверь. Каждый день выпивал из нее силы. Но он уже привык к тому, что она не такая, как все, или, вернее, просто не видел этого. Для него стало само собой разумеющимся – ходить в магазин и помогать ей готовить пищу, носить на руках в гости и на праздники на площадь с фонтанами, мыть ее и помогать ходить в туалет, ласками и разговорами мешая ей стесняться. Он не обращал внимания на то, что от нее не всегда приятно пахло лекарствами и выделениями женского организма, - точнее, полюбил ее запах, каким бы он не был.

Для него Сэм была пятном тепла и любви, он ее почти не видел, - только чувствовал, как замирает от счастья ее сердечко, когда он целовал ее и накрывал ладонями горячие холмики ее грудей, с той нежностью, с какой мать обнимает своих потерянных и вдруг нашедшихся детей.

- Сегодня у нас с тобой праздник, - сказал Крис, застегивая на ее точеной шейке цепочку с незамысловатым кулоном.

- Какой? – Саманта удивленно вскинула свои длинные пушистые ресницы.

- Мы полгода знакомы, - робко выговорил Крис. - …а у тебя глаза зеленые!

- Ты увидел?! – у нее в груди будто что-то оборвалось от радости.

- Ты увидел! Ты увидел!! Увидел!!! – Сэм подпрыгивала, как олененок, и целовала его, часто-часто, совсем неумело и влажно.

Он с силой прижал ее к себе и поцеловал, как никогда раньше не целовал, изучив языком каждую клеточку ее рта и выпив сладкий медок из-под ее язычка. Саманта задохнулась и поняла, что отдалась ему совсем, до капли, не оставив себе ничего.

На миг ей стало страшно. И вдруг Это случилось, сразу и неистово.

Ему пришлось закрыть ей рот ладонью, чтобы не разбудить всех соседей, - так долго дремавшее естество рвалось наружу громким криком.

- Тише, тише… - шептал ей на ушко Крис, хотя сам с трудом сдерживал стон счастья.

- Саранка ты. – Он очень любил этот цветок почему-то, еще с детства. К тому же, это слово очень напоминало ругательное и, как ему казалось, безумно ласковое «засранка». Ему часто хотелось назвать так Сэм, когда он злился на нее из-за какого-нибудь пустяка.

- Что? – переспросила она.

- Саханка, - повторил он, и вышло картаво.

- Сам такой! …Я хочу с тобой, - она не хотела говорить это как можно дольше, но так ослабла, что слова вырвались сами. – Будешь меня любить?

Ей захотелось обнять его, но она уже не могла поднять рук.

- Ты же такая… такая слабенькая… я убью тебя.

Она уже почти перестала слышать, и поэтому ответила:

- И я тебя люблю.

- Ты не понимаешь… этим я убью тебя.

Но она уже спала.