Море зовет или Свингеры на море

Ленивые замедленные движения, яркий свет, колышущая теплая бездна внизу, глаза за слегка затемненными стеклами очков полузакрыты. Мягкие гребки-шевеления, но в то же время довольно быстрое движение вперед. И вязкие полумысли – полусны. Так продолжается уже довольно долго, часа два, может, больше. Может, и поменьше, кто его знает.

Мысли текут и переливаются, как морская вода вокруг. Еще несколько часов в море, потом вечер, ночь, снова утро в море, а после этого все кончится. Не думать об этом. Завтра, в самолете. Лучше даже дома, ночью после возвращения. Или просто выйти на работу и окунуться в другую жизнь без подготовки, как в холодную волну на рассвете.

Мимо проплывают какие-то люди, кто-то быстро, разбрызгивая ленивую тишину, кто-то так же плавно и бесшумно. Вот проплыла дама, чем-то похожая на уехавшую профессоршу-искусствоведа. Та все время пристраивалась плавать рядом и рассказывала про трагедию, разыгравшуюся прямо здесь, в этих ласковых теплых волнах. Утонула ее подруга, жизнелюбивая, спортивная, уверенная в своих силах жена академика медицины, утонула на глазах у мужа, сначала не поверившего своим глазам, а потом не пришедшего в себя. Может, не утонула, а просто стало плохо с сердцем. Был штиль. Она очень хотела приехать именно сюда, уговорила мужа и подругу со своим тоже академиком, поменять уже купленные путевки в Барвиху. Ехали отмечать ее день рождения. Не знаю только, успели или нет. Увозили еще формально живое тело в коме, продолжавшейся девять дней. Потом, говорили, она умерла, уже в Москве. Очень непонятно и очень понятно. Расслабилась до потери ощущения опасности. Это делает море. С ним сливаешься, веришь ему, как себе, и плывешь на его зов. Оно зовет и манит. Ты скользишь сначала по его поверхности, потом опускаешься глубже, зависаешь, слабо шевелишься вместе с ним, ноги расходятся чуть в стороны, руки колеблются, как волны, мокрые волосы колышутся, как водоросли, тело не чувствует разницы температур, глаза заволакивает дымкой, как будто смотришь за горизонт. Вокруг собираются рыбки и тыкаются носами в этот смешной неуклюжий предмет, не представляющий никакой опасности.

Снова какие-то люди, нет один, но плывет шумно, энергично, погружая лицо через равные короткие промежутки. Длинные мокрые волосы, как ни странно, придают лицу своеобразную мужественную привлекательность. Странно, мужественность и длинные волосы. Наверное, в сухом прибранном виде все это очень красиво смотрится. Жалко, что уплыл так быстро куда-то в неизвестном направлении, не успела получше рассмотреть и представить в нормальном цивильном виде. Дышал довольно шумно, как будто плыл откуда-то издалека и куда-то еще дальше. Так мимо проплывают люди с их судьбами и никогда не узнаешь, что там у них на душе, куда они и откуда. Такое же чувство бывает, когда проезжаешь в автобусе по микрорайону огромных домов-новостроек, в каждом окошечке которых разворачиваются свои сюжеты. Или когда смотришь в ночное небо. Правда, иногда накатывает просто в метро, по дороге на работу. Ну вот, опять. Об этом не раньше, чем послезавтра утром. Сейчас только приятное. Мне приятно. Очень. Честно.

А утром было просто невероятно хорошо. Это когда в полшестого утра солнце всплывало из моря для одной меня. Вернее, я была совсем одна в море, далеко-далеко от берега, и вдруг нас стало двое. Я и быстро встающее солнце. Оно поднималось из самой середины горизонта, со скоростью быстрой перемотки вперед, окрашивая небо и море во все более яркие цвета, а я говорила себе вслух какие-то важные слова и старалась все это запомнить, записать в своей памяти, чтобы потом, когда все кончится, далеко отсюда, включать и перебирать, подпитываться этой торжественно-жизнеутверждающей энергией. Все будет как надо, все получится, только так, повторяла я, а море согласно кивало, покачивая и поддерживая меня, растворяя мои слезы в своей гладкой ласковой бездне.

Странно, я всегда приходила сюда очень рано, но солнце успевало вынырнуть, пока я раздевалась, выбирала лежак с расчетом на тень в полдень, складывала на него свои вещи и сумку, мазалась солнцезащитным кремом. Я защищалась от него, а оно убегало от меня. Море равнодушно-ласково встречало меня, не упрекая, но и не проявляя радости или хотя бы узнавания. А сегодня, когда я все-таки успела, оно было явно довольно. И мне вправду стало казаться, что это было не просто так. Все получится и все будет как надо.

Вообще-то его равнодушие меня не обижает. Это просто несуетность, ничего личного. Оно входит в меня через поры кожи, я вхожу в него и не могу выйти часами, это моя стихия. А вот я не его, я просто ничья. Кошка, которая гуляет сама по себе, как называла меня мама, когда она еще была мамой, а не чужой больной женщиной с перемежающимися провалами памяти. Нет, об этом тоже не сейчас. Сейчас только здесь и сейчас, только заплыв по течению.

Все-таки надо помнить о времени, я обещала, надо выйти из моря в шесть часов, нет, ближе к семи, когда солнце будет приближаться к вон тому разъему между горами. Ровно в семь оно скрывается там и сразу наступает вечер. Мой последний вечер здесь. Я уже не вернусь сюда никогда. Будет что-то другое, может быть, тоже сильнодействующее. Но не это. Не здесь. Осознание этого почти так же торжественно, как сегодняшний восход. Только там был торжественный мажор, а теперь торжественно-трагично, музыка судьбы сменила свою тональность. Странно, что она не звучит, вернее, звучит, но не вслух, а внутри, поэтому больше никто не слышит. Только ровный, монотонно-ритмичный звук прибоя, смешанный с людским отдаленным гомоном.

Вдруг кто-то с шумом подплывает ко мне, быстрыми рваными гребками, громко дыша, выныривает из-под каната, отделяющего меня от массы купающихся. Вернее, массу купающихся от катеров, скутеров и яхт. «Добрый день, девушка! », произносит этот кто-то. «Добрый», отвечаю я машинально, не открывая глаз. «Можно с Вами поплавать? » Это уже серьезное отвлечение, придется включаться. Открываю глаза и вижу того самого мокроволосого, или, вернее, длинноволосого шумно дышавшего пловца, который проплывал мимо меня за горизонт. Интересно, это он тогда меня рассмотрел, в мгновенных промежутках между гребками, и на обратном пути приостановился, или только сейчас? Может, тоже подумал про меня, что мимо проплывают чужие судьбы и истории, и решил приостановить бег времени и приоткрыть одну книгу. Нет, скорее, все же это не так. Сейчас он приплыл совсем с другой стороны, от берега, от общей массы. Я одна там, в то время как все они здесь. Теперь уже это я никогда не узнаю. Не спрашивать ведь, на самом деле.

Пауза затянулась, вспоминаю я, ведь он что-то спросил. «А Вы не знаете, который час? », зачем-то спрашиваю я. Мне и так известно, что еще нет шести, а тем более далеко до семи, солнце еще лениво ползет к горам, не собираясь сползать в вечернюю расщелину. «А зачем Вам знать время, Вас кто-то ждет? »

«Нет, никто не ждет. Я никуда не спешу», говорю я, хотя это неправда. Зачем?

«Тогда давайте поплаваем вместе. Знаете, я приплыл издалека, долго-долго плыл сюда. А Вы можете далеко плавать? Поплыли вон туда? »

«Конечно, могу, поплыли».

Я плыву неслышно, изредка разводя руками и отталкиваясь ногами, он – так же шумно, как и в прошлый раз, погружая лицо в воду и делая много гребков. Мы плывем с одинаковой скоростью, молча, довольно долго. Наконец он не выдерживает. «Как это у тебя получается? Ты почти не двигаешься и совсем не устаешь, а плывешь наравне со мной! » Я усмехаюсь. Они чужие с морем, он хочет показать ему свое превосходство. Нет, он хочет показать его нам – и морю, когда плавает один, а вот сейчас и мне. Молодой хозяин жизни, дерзкий и жадный. «Но я все равно плаваю быстрее! », восклицает он. «Ну естественно! », отвечаю я с привычной ласково-снисходительной ноткой. Ты же мужчина, победитель, хозяин. Так они видят себя, маленькие упрямые катерки в бурном море.

«Давай во-он до того желтого буйка», предлагает он. Это и вправду очень далеко, наверное, с полчаса ходу, то есть плаву. Потом обратно минут сорок, а если задержимся у буйка – и того больше. Не успею. «Давай лучше вон до того понтона», выбираю я, и мы плывем дальше.

Заброшенный понтон принадлежит соседнему заведению, которое здесь называют «дачей Назарбаева». Какие-то люди с раскосыми глазами и впрямь изредка появляются в зоне моего обычного купания, сытые гладкие немолодые функционеры, по-восточному важные даже в трусах и среди беззаботных пловцов выделяющиеся своей молчаливой серьезностью. На понтоне никогда никого не бывает. Ступеньки и нижняя часть перил заросла жгучими водорослями, хорошо знакомыми мне по канату, вдоль которого я курсирую часами. Он сбавляет скорость и оборачивается ко мне, протягивая руку. «Дай ручку», и я послушно протягиваю свою. Захватывает довольно сильно, крепко держит, от чего я начинаю уходить вниз. «Эй, не надо меня топить, я еще пожить хочу», почти серьезно прошу я. «Ну что ты, никто не хочет тебя утопить, я совсем-совсем не хочу тебя топить», уверяет он с ласково-дразнящими интонациями, подтягивая меня к себе, не вплотную, совсем немного. Он поднимается на несколько ступенек, поворачивается к ним спиной, снова протягивает мне руку и тянет вверх. Я останавливаюсь на ступеньку ниже. Теперь мы оба стоим по пояс в воде, я лицом к нему и ступенькам, держась обеими руками за перила, он – лицом ко мне и к морю. Я предупреждаю его о жгучих водорослях. «Ну и что, мне все равно, пусть жгут. Ведь когда-то все равно это пройдет, это ведь не навсегда? » Он до смешного прав. Нет никакого навсегда. Есть только здесь и сейчас. Море колышется вокруг меня, мягко, но отчетливо подталкивая к нему, и я невольно льну к его ногам, твердым бедрам, отвожу свое тело назад, упираясь в жгучие перила и ступеньки, но оно снова направляет меня к нему. «Ну, что же», выдыхает он и медленно наклоняет голову. Мокрые длинные волосы свисают вниз, смешиваясь с волной. Осторожные губы мягко касаются верхней части моей груди. Я не отстраняюсь и он поднимает голову, встречая мой рот. Я повисаю на перилах, держась прямыми руками выше его головы. Я плыву и снаружи, и внутри. Обрывки каких-то мыслей мелкими стайками проплывают и пугливо рассыпаются в разные стороны. Они существуют совершенно отдельно от ощущений. Его руки поползли вниз, помогая волнам, накатывая и омывая. Вдруг какое-то отчетливое движение руки прекратило хаотичное движение рыбок-мыслей, и они устремились ко мне острым клинышком. «Нет, я не буду этого делать, нет», отталкиваюсь я назад. «Почему? Нам так хорошо, я приехал сюда отдохнуть и даже ничего не мог подумать такого, это же нельзя запланировать. Ты ведь тоже отдыхаешь? Сколько ты еще пробудешь здесь? »

«Я улетаю завтра», отвечаю я. «Завтра? Но есть еще сегодня, сейчас. У меня ничего с собой нет, я и подумать не мог, даже надеяться. Давай просто постоим, будет приятно». Я молчу. Это напоминает раннюю молодость, вернее, юность, когда еще была запретная черта, до которой можно было дойти, зависнуть совсем близко, но никогда не переступать, от этого было особенно остро, до боли, до сведенных узлом мышц, до судорожного трепета, до грани… Сейчас тоже существует какая-то черта, но за ней нет неизвестности, нет неизведанного, есть все те же хорошо знакомые страх, стыд, вина, горечь разочарования, тоска обыденности.

Я молчу, думая об этом, стою неподвижно, поэтому он снова подтягивает меня к себе, приподнимая снизу, так что я оказываюсь надетой, насаженной на его пальцы, и спереди, и сзади. Они глубоко проникают в меня, двигаясь в одном ритме с языком, заполняющим мой рот. Волны накатывают во мне, вокруг меня, поднимаясь с каждым разом все выше, я цепляюсь за обжигающие перила и начинаю помогать им, увеличивая амплитуду, ускоряя их бег. Шум в ушах усиливается, как будто начинает штормить. Наконец одна большая волна с силой ударяет в меня, накрывая с головой, дыхание пресекается, мгновенная судорога сводит все тело, в голове, в закрытых глазах разрывается ярко-желтая вспышка – и все внезапно прекращается, волна откатывает. Снова тихо, легкое покачивание, я бессильно повисла на руках, которые все еще цепляются за перила, не чувствуя боли.

«Ты ведь кончила? Я почувствовал», говорит он и отпускает меня. Теперь очередь за мной. Я опускаю руку, скользнув за пояс плавок, обхватываю и сжимаю. «Нет, не так», говорит он и прижимается ко мне, надавливая на верхнюю часть живота. Скольжение вдоль меня не приносит желаемого облегчения, и он сдается, уступает, отдается моей руке. Через минуту раздается громкий хриплый вскрик-стон и я, резко оттолкнувшись от ступеньки ногами, ухожу назад, отплываю, помогая себе руками. Я представляю себе, что фонтанчик тяжелых, вязких капель разбегается в стороны полупрозрачными рыбками- мальками, я не хочу столкнуться с ними, пусть плывут на свободу, это же я освободила их. Свобода их мнимая, кто-то будет съеден через минуту более крупными рыбами-хищниками, остальные растворятся, сольются, смешаются с морской водой, просто станут ею. Я отплываю еще дальше и поворачиваю назад, намереваясь вернуться к своему канату, к своему обычному маршруту. За спиной слышится шумное дыхание. Я замедляю скорость и поворачиваюсь к нему. Он подплывает совсем близко и напряженно-внимательно всматривается в мои глаза за затемненными стеклами очков. «Скажи, у тебя есть семья? Ну, мама, папа, кто-то еще? Как тебя зовут? » «У меня есть все, полный комплект», отвечаю я, игнорируя второй вопрос. «А что ты вообще делаешь, работаешь? » «Да, работаю», вздыхаю я. «Где, кем? » «Просто работаю». «Ясно», заключает он и подплывает под меня животом и ногами. Мы лежим на воде, на спинах, мои ноги смыкаются вокруг его бедер, в промежность мне упирается неправдоподобно твердая выпуклость. Еще раз? Молча удивляюсь я и начинаю двигаться, как в танце, оставаясь неподвижной всем, кроме таза. Внезапно небольшая волна заливает нас с головой, мы расцепляемся и, отплевываясь, отплываем друг от друга. Снова подплываем, он целует меня, в рот мне попадает живой длинный волосок. Я отрываю губы и невесомым движением, ласково, как ребенку, поправляю длинные пряди, отводя в сторону, провожу пальцами по его лицу, губам, смахивая невидимый волосок. «Мне нравится, что у тебя длинные волосы», говорю я и тут же добавляю, чтобы не было похоже на неуклюжий комплимент, «Наверное, это потому, что у меня самой – короткие». «Может быть», соглашается он серьезно и снова целует меня. «Давай вернемся», предлагает он через какое-то время, махнув рукой в сторону понтона. Мы возвращаемся и зависаем рядом, не поднимаясь по ступенькам. Он останавливается за моей спиной и прижимается, скользя вдоль нее. Я чувствую, что на этот раз он весь обнажен. Мои ягодицы почему-то тоже обнажены, я ощущаю не только давление, то и гладкую упругость. Он отплывает и снова встает на ступеньки, подтягивает меня к себе. «Повернись», просит он. Я не соглашаюсь, тогда он мягко, но настойчиво разворачивает меня, одной рукой обхватывает поперек живота, чтобы я не потеряла равновесие, другой, уверенным быстрым движением, спускает мои плавки вниз, до колен. Теперь уже обе руки придерживают мои бедра, легко гладя живот. Такими легкими, ненастоящими поглаживаниями в эротических клипах герои-половые гиганты одаривают силиконовые груди своих партнерш. Меня всегда раздражали эти ненастоящие груди и ненастоящие легкие ласки. Я чувствую себя участником съемок, где все – и секс, и чувства, и обстоятельства – ненастоящие, придуманные бесталанным сценаристом, снимаемые равнодушным режиссером на потребу невзыскательного зрителя. Актеры тоже равнодушные, они не пытаются даже имитировать страсть. Мне становится совсем спокойно и легко, и я даже не сразу чувствую настойчивые толчки между ягодиц. А когда наконец начинаю их ощущать, не пугаюсь и не пытаюсь вырваться. Мы же договорились, просто так. «Мы просто побалуемся», так он, кажется, выразился. Тем более, держит не крепко, не по-настоящему, не пытается прорваться внутрь. Толчки кажутся совсем безобидными, так щенок тычется в ладонь мокрым носом, выражая свою приязнь и потребность в ласке. Я не вижу его лица, и мне почему-то кажется, что оно такое же умиротворенно-спокойное, как мои мысли. Я напрягаю все мышцы, теперь вход еще более надежно защищен, и начинаю медленный томительный танец. Теперь каждый толчок отдается во мне, расходясь кругами, как рябь на воде от падения камешка. Камешки становятся раз от раза больше, круги все отчетливее, они все сильнее давят изнутри внизу живота, набегая друг на друга и усиливая волну. Я перестаю думать, перестаю воспринимать окружающее, есть только эти все настойчиво накатывающие волны. Я не ослабляю, даже, наверное, еще сильнее напрягаю мышцы в предвкушении шторма, но вдруг он несильно наклоняет меня. Одно неуловимое движение, я ли делаю его в попытке выпрямиться, или он, ловя мое движение, не знаю, но вдруг я, уже снова стоя прямо, ощущаю едва заметное ослабление мышц и приоткрытие входа. Всего на миллиметр, может, на несколько миллиметров, всего на секунду, но сразу же, одним молниеносным толчком, он заполняет собой это приоткрывшееся пространство – и мои мышцы снова каменеют, не пуская дальше. Толчки продолжаются, но ощущение уже другое. Круги не расходятся и все замирает в предвкушении. Теперь все зависит только от меня. Оставить все как есть – и все просто сойдет на нет. Подчиниться и разрешить себе, отпустить – и предвкушение перерастет во что-то иное. Руки по-прежнему едва придерживают, не сжимая, впереди только море, как будто со мной вообще нет никого, кроме него. Это море зовет меня и просит впустить. Оно хочет войти в меня и накрыть своей волной, приобщая к себе, включая в себя, делая частью себя, растворяя и поглощая. Ласковые волны набегают все настойчивее, баюкая и приглашая одновременно. Ты же никогда не боялась меня, не боялась утонуть, ты всегда хотела слиться со мной. Когда ты зависала во мне по утрам, разве не этого ты хотела, разводя ноги и приглашая меня внутрь? Ты молча звала, и вот теперь можно, впусти меня, мы будем вместе, ты наконец сольешься со мной. Я незаметно, постепенно, сначала совсем слегка, потом все сильнее расслабляюсь, море входит в меня с каждым толчком все глубже, настойчивее, я совсем не ощущаю боли, которая неминуемо взрезала бы меня при вторжении мужчины, я начинаю так же ритмично отвечать, и вдруг, сильным ударом, с хриплым вскриком-стоном, оно проникает в меня до отказа, ликуя и покоряя. Толчки сменяются бешеным вращением, с максимальным напором, так бьется и извивается вырвавшийся из рук шланг, из которого рвется мощная струя. Я уже не понимаю, чьи это бешеные сотрясения и вскрики – мои, его, наши общие? Это продолжается с непрекращающейся силой еще какое-то время, потом затухает и сходит на нет. Я бессильно повисаю, и если бы что-то не удерживало меня в стоячем положении, легла бы в воду лицом вниз и раскинула бы руки. Затем внезапно я прихожу в себя и вспоминаю все. Боже, я же… Я разворачиваюсь и снова вижу его глаза, близко-близко всматривающиеся в мои, пытающиеся заглянуть не только за очки, но, кажется, за сами глаза, куда-то внутрь. Зачем ему, он уже там был, вяло думаю я. Мы долго молчим. Потом он решается заговорить. «Это было очень неожиданно. Неожиданно и приятно. Мне было очень, очень приятно. А тебе? ». «Да», произношу я без всякой интонации и отплываю назад. Мне пора возвращаться. «Тебе, наверное, пора возвращаться? Давай я провожу тебя», произносит он. «Да, мне действительно пора», соглашаюсь я. Мы молча плывем обратно, я чуть впереди, он за мной. Так мы доплываем до знакомого каната, ограждающего зону купания. Я молча скольжу под него, выныриваю и оборачиваюсь. «Все, дальше я сама». «Граница, дальше твои частные владения, вход воспрещен? », усмехается он. «Ну ладно, давай тогда прощаться. Спасибо, ты подарила мне незабываемое. Счастливого тебе пути, мягкой посадки. Береги себя». «А ты будь поосторожнее, нельзя же так, с кем попало. Практикуй безопасный секс». «Не волнуйся, я соображаю немного», снова усмехается он, «давай поцелуемся на прощание». Мы, так и находясь по разные стороны от каната, целуемся, сначала бесстрастно, потом он снова целует, уже сильнее, настойчивее, подтягивая меня ближе к себе. Канат врезается мне в шею. Я отталкиваюсь, поворачиваюсь спиной и уплываю. Я плыву, не оборачиваясь, минут пять, потом поднимаю голову и вижу, что солнце уже примостилось в расщелине, намереваясь нырнуть в сон. Без четверти семь. Мне действительно пора. Я доплываю до своего понтона, выхожу, поднимаю шланг, открываю нагревшуюся за день пресную воду и тщательно смываю с себя море. Беру в руки тапки и босиком иду по теплым доскам понтона. Иду долго, медленно, чтобы высохли ступни. Останавливаюсь и смотрю вдаль, туда, где в море врезается тот, далекий, такой маленький издалека понтон, безлюдный, покрытый жгучими водорослями. Я смотрю на свои ладони, руки, лодыжки – волдырей нет, но ощущается довольно чувствительное пощипывание. Ничего, это и в самом деле когда-то пройдет. Я обуваюсь и быстрым шагом иду к берегу. Мне в самом деле пора. Пора прощаться. Меня ждут.

Москва, октябрь 2003