Персидский ковер

Г-ну Александру Егорову персонально,   вместо ответа на Ваше  послание,

и Господам Чтивовцам-Эротоманам, вместо реакции на Ваш осенний гормональный всплеск.

Asia

e-mail: atimirkhanova@yandex. ru

tel: 723306

Я не знаю о чем писать. В самом деле, не знаю. Прошло не мало времени с тех пор как я пробую что-то писать, но у меня мало что получается.   Вернее совсем ничего не получается. Я ничего не хочу сказать, и говорю лишь для того, чтобы говорить, в полной мере сознавая всю бессмысленность этой затеи.

И часто, начинать говорить приходиться самой, ведь все равно никто не придет и не спросит, не задаст тот вопрос, тот самый вопрос, отвечая на который можно было бы ответить на собственный, незаданный вопрос. Поэтому, я благодарна даже за слишком короткие или слишком пространные вопросы, если в них есть то именно мое неуловимое, что просит напряжения неустанных нейронов, называемое мыслью.

Mens agitat molem. – Мысль приводит в движение материю.  

Я хочу ответить, но прежде, думаю выблеваться, чтобы избавиться от неотступного чувства тошноты. В самом деле, я простудилась и меня жутко мутит, и я мечтаю поскорее добраться до старого фаянсового унитаза, который издает несносные трубные вопли, когда нажимаешь на слив. Я думаю достать бюгельный протез и почистить его зубной пастой Колгейт, чтобы удалить неприятный привкус во рту, ведь свежее дыхание, как всем известно, облегчает понимание. Я думаю о том, что мне нужно постирать трусы и купить новую пару чулок, дабы не устрашать мужчин грязным и рваным исподним. Я думаю о том, что мне следует выветрить впитавшийся в воздух липкий запах безжизненной спермы стареющего мужчины, для того, чтобы притупить глубокую неприязнь к постели и жилищу. Я думаю о том, что в книге, которую я сейчас читаю, написано много интересных и близких к моей правде слов. Я думаю о том, что талант, это умение построить универсальную, близкую людям собственную правду.

Verum index sui. – Истина пробный камень самой себя.

Самые правдивые чувства на свете – это боль, голод и страх.

Те, кто говорят, что физическая боль, по сравнению с душевным томлением, - ничто, лукавят перед собой, и быть может, они просто боятся быть уличенными в слабости. Настоящая боль заставляет думать лишь о том, как от нее избавиться, и ради минутного освобождения от нее можно бывает отдать всю свою жизнь, только ведь это не очень то и помогает. Настоящая боль неотступна, безжалостна и порой беспричинна. Это не кара и не наказание, а данность, которая превращает вас в сплошную череду тщетных попыток освободиться от нее. Испытывая настоящую боль, без надежды от нее избавиться, даже самый законченный мазохист не станет целовать чьи то вульвы, пить их сок, и покусывать губами восставшие соски. Он будет сам как боль. Он и есть сама боль. И ему нужно оборвать жизнь, чтобы прекратить боль. Вот что такое боль. Это серьезное чувство. Есть ли у вас дома обыкновенная стеклянная бутылка из под пива? Просто налейте в бутылку обыкновенный бензин, добавьте туда полстакана обыкновенного стирального порошка, взболтайте и прижмите к животу. И вы получите нечто похожее на боль. Правда, вы можете умереть. Бабах! И вы – покойник. Но это не годится. Вам нужно покалечиться так, чтобы долго и мучительно лечиться. Попробуйте испытать это. Только сначала спросите меня, и я вам объясню, как приготовить напалм, автомобильную бомбу или нервно-паралитический газ.

Испытывали ли вы когда ни будь голод? Не тот легкий, диетически-развлекательный голод, томящий конторских фемин, а настоящий голод, когда желудок воет целую неделю, умоляя впихнуть в него хоть что-либо, и уже в тупом оцепенении перестает требовать, когда нет ни гроша, ни пристанища, есть только мучительная безысходность и еще более мучительный и непростительный стыд. Голод заставляет, преодолевая стыд, просить, зная, что просьба, скорее вызовет отказ, злорадство и самодовольство. Люди, чаще идут на то, чтобы покончить с собой не от несчастной любви, а тогда, когда им нечего есть, некого просить, и не на что надеяться. Истинно голодному бывает далеко не до того, чтобы строить глазки и то и дело вставлять по самые помидоры хорошеньким дамочкам. Голодный человек готов съесть ближнего, - ради насыщения. Просто набить плотью ближнего истерзанный желудок. Пусть это даже его жена, муж, сын, дочь или мать. Вот что такое голод. Это серьезное чувство. Вы получили заработок за месяц? Просто порвите его на клочки и спустите в унитаз, пошлите всех своих друзей и родственников, – и вы получите что-то вроде голода. Попробуйте испытать это. Только сначала посоветуйтесь со мной, и я вам подскажу, как именно спускать деньги и куда посылать говенных ближних.

Знакомы ли вы со страхом? Не с тем страхом, рожденным воображением, а с настоящим страхом перед лицом смерти. Те, кто говорят, что не боятся ничего, на самом деле боятся всего. Гибель людей в телевизионных новостях кажется нам фирменным триллером Тарантино или очередным боевиком, потому что никто из нас пока не поскользнулся о чьи-то мозги и обрывки кишок, разбросанные взрывом. Страх заставляет непроизвольно обмочиться, спрятаться, нелепо скрючившись и судорожно ухватив голову дрожащими руками, в канаве или в отстойной яме, подальше от свистящих пуль и взрывов. Тогда, даже самый законченный сумасшедший садист не думает о том, принадлежали ли эти кишки целочке, и как хорошо было бы впендюрить в эти самые кишки, поставив раком окровавленный станок с размозженной головой. Вот что такое страх. Это серьезное чувство. Вы были когда ни будь на войне? Просто, ступайте в военкомат, пройдите медосмотр и запишитесь наемником в какое ни будь горячее место вроде Чечни, в пекло военных действий - и вы получите что-то вроде страха. Попробуйте испытать это. Только сначала позвоните мне, и я вам расскажу про одно замечательное растение, наподобие Трын-Травы, что растет в тех местах. И научу изготовлению самокрутки, чтобы у вас совсем не поехала крыша.

Многие задаются самым тупым и извечным вопросом: «В чем смысл жизни? ». Мы никак не можем избавиться от этой дурной привычки во всем искать какой-то нелепый смысл. Одно время я искала этот самый смысл в антикварных лавках, и нашла его случайно, в старом, истертом персидском ковре. Повторяющийся орнамент завораживает, - без начала и без конца, из причудливых стеблей с расцветшими цветками граната, похожими на женские матки, пронзенные животворящими стрелами, внутри которых, круг за кругом – кольца новых рождений. Эти короткие извивы – чьи то судьбы, выросшие из конечной ветки бесконечного цикла. А все что мы называем счастьем и горем, наши страхи, боль, иллюзии и разочарования – лишь необходимые нюансы прихотливого узора в кольце  Великого Орнамента Жизни. Давно ушедший персидский ткач был без сомнения талантлив. Он был настоящий, безвестный и гениальный художник, нечаянно соткавший  кусок истины из крашеной шерсти, просто ради того, чтобы прокормиться.

Теперь этот мир принадлежит нам. Древние давно в могилах.

Начиная жизненный путь, мы имеем только две основные причины, для того чтобы жить: мы очень хотим жить сами, и еще мы очень хотим размножаться. Для того, чтобы как можно дольше избегать смерти и произвести на свет как можно больше себе подобных, развивается наш мозг, растет и крепнет наш бренный организм, ноги несут на работу, смотрят глаза, слышат уши и пальцы набирают текст на клавиатуре. Пусть и более утонченная, но все же это - та же охота за мамонтом, который может пропитать нас и продлить наш род.

Я всегда и везде искала красоту, я находила ее в прозрачной синеве весеннего воздуха, и в том, что в знойный летний полдень, блики и тени переливаются радужными цветами, и в плавном кружении осеннего листа, и  даже за чугунной решеткой окна, в черных графических линиях голых ветвей на фоне стального неба. И эта грустная красота созерцателя, как мне казалось, была намного выше крикливой плакатной красивости.

Капли дождя сквозь решетки

Узник ловил, радуясь новой весне,

Священная Фудзи стояла на месте.

Но есть красота, намного превосходящая статичное созерцание. Она - в шумной суете, в порывистых движениях, громких восторгах и безудержных желаниях молодости. Это красота в терроре молодого побега, разрушающего камни в естественной и безотчетной борьбе за место под солнцем. Это цветение, плодоношение и посев новых зерен.   И я рада за молодые пенисы, фаллосы и члены, за то, что движимые неотвратимым инстинктом, взламывая меховые сейфы, срывая печати и беря тараном все новые пылающие лона и лаская вульвы, они продолжатся в новых стеблях бесконечного, Великого Орнамента Жизни.

Я глубоко вздыхаю, смотрю на ковер, потом рассматриваю альбом с репродукциями японских гравюр и пытаюсь сосредоточиться на своей просвещенной духовной сущности:

Нефритовый стержень вошел

Нежно открыв золотые ворота,

Засеял новую жизнь…

Мне привезли французскую бормотуху Божоле, и это - практически все, что я натыкала  под воздействием этого замечательного и веселого напитка. У меня, как мне кажется, всегда будет возможность улететь туда, куда я хочу. Но хочу ли я? Желания, они – мимолетны и словно весенний ветер, заставляют себя ждать и надеяться. Белка и Стрелка - астронавты моих желаний никак не желают приземляться, а Стрелка смотрит на меня грустными глазами из иллюминатора и выдает из встроенного в скафандр микрофона:

Varium et mutabile semper femina. – Женщина всегда изменчива и не постоянна.  

Я лежу на груди огромного и лысого качка Орангутанга, прижавшись ухом между его стальными титьками и слышу стук его сердца. На самом деле он вовсе не дикий примат, это мой добрый друг, просто я его называю так – Орангутанг. Двухметровый «шкаф» Орангутанг плачет, и по щекам его катятся крупные как горошины слезы, потому что он запустил гонорею, и хирурги отрезали ему яйца. Обидно остаться без яиц в столь репродуктивном возрасте. У всех есть яйца, а у него нет. Я не плачу потому, что мне ничего пока еще не отрезали. Наверное, тоже отрежут, когда ни будь.

- Давай жить вместе, – говорит Орангутанг.

- 13-й, – говорю я.

- Что это?

- Ты 13-й за этот год пьяница без яиц и мозгов, который предлагает мне жить вместе. Впрочем, у тебя есть выбор. Ты можешь стать гомосексуалистом. Это модно, парень. Секс все равно есть секс, а предрассудки – в жопу. Лучше быть довольным жизнью геем, чем озлобленным на весь свет кастратом.  

На этом он перестал рыдать и решил заткнуться.

И этот старый и пыльный персидский ковер – самое дорогое, что у меня есть, и я не знаю, кому его оставлю, если мой узор вдруг нечаянно оборвется. А впрочем, зачем же так мелодраматически? Наверное, пусть я его оставлю Орангутангу в качестве магического средства и скажу на прощание:

- Это волшебный ковер самого мудрейшего из мудрейших, из когда либо живших на земле, - Гаруна Аль Рашида ибн Насвай ибн Ганжибас, и  если ты сильно, очень сильно чего-то захочешь, например, чтобы выросли новые яйца, ковер непременно исполнит твое желание. Верное средство. Не горюй, Орангутанг!

Ведь яйца всегда важнее мозгов…