Окно в Париж

Я сижу вечерами перед открытым окном, пью чай и неспешно курю. В мое окно влетают ночные мотыльки, обжигаются о горящую лампу и падают на кухонный пол. Утром я подмету мотыльков в кучку, соберу их в совок и выброшу в мусорный ящик. Они всего лишь приняли свет в окне за нечто большее. Живущим в ночи вечно мерещится солнце. Детям тьмы не познать день.

Окна дома напротив порой загораются, порой затухают. Слышна музыка, звон посуды, женские визги, мужские голоса, детский плач. Сытые и довольные жизнью люди празднуют именины своего чада. Желания чада никогда не будут тождественны желаниям родителей. Люди желают еще что-то, кроме опостылевшей половины и надоедливого потомства.

Природа довольства сводится к тому, чтобы, не меняя мир, менять желания. Все просто, если вместо звезды, пожелать тихого очага, вместо цветов нарвать петрушки, а вместо миллиона попросить обед.

Я не умею быть сытой. Это чувство вызывает во мне тошноту. Я не могу быть довольной, так как то, что я хочу, не может быть исполнено в тот момент, когда я испытываю желание. Мертвое желание мне не нравится. Оно травит мой мир, тихо исподволь разлагаясь и наполняя его зловонием.

Париж – самый отвратительный город, самый голодный, не благородный, нищий и убогий. Однако меня тянет туда, как мотылька на электрический свет. Это бездонная эмигрантская клоака, в которую я могу погрузиться с головой и спустить в нее ненавистные деньги. Жирная бабища, в трусиках-стринг в пип-шоу, трясущая отвисшим дряблым животом. Бесконечные забегаловки и абсент. Жухлые маленькие женщины. Юркие мужчины. Арабы с маслеными мутными глазами. Громадные попы и пористые лица негритянок. Запах толпы. Запахи тел. Вот что такое Париж.

Я всегда была обкурена, когда ходила по музеям. Этот ужасающе безвкусный Лувр, со множеством громоздких произведений искусства. Эти бесконечно мертвые портреты, смотрящие на вас сквозь время. Эта ухмыляющаяся Джоконда. Она смеется над нами, смеется над теми, кто толпится вокруг, над теми, кто потратил часть своей жизни на то, чтобы тупо уставится на ее физиономию. И на безголовую крылатую каменную женщину в страшном мраморном порыве оторваться от бренной земли. Такое ощущение, что она непременно на вас упадет. Единственный, кто мне нравится в Лувре, это - Арчимбольдо. Его тоже украл из Ватикана Наполеон. Шустрый был парень.

Мне Франция совершенно определенно не по вкусу. И все французское отличается редкостной пошлостью. В том числе русский француз Фаберже. Его знаменитые яйца являются абсолютным эталоном пошлости. И я не отдам черную японскую старинную шкатулку неизвестного автора из папье-маше, с перламутровой инкрустацией за все яйца Фаберже. Я не отдам иранскую миниатюру с гепардами за самоцветный букетик Фаберже, ни за его черт его дери саше, ни за несессер и табакерку вместе взятые. Мне они не нравятся. Они не будят во мне желаний.

Пик самого французского отстоя – Версаль. Фонтанчики и цветочки, мерзостный садочек из кубиков, пирамидок и шариков. Коридорная система здания, - словно проходной двор. Как можно. Не позволительно. Оскорбительно.

Диснейленд похож на Страну Дураков, Мулин Руж на смотр армейской самодеятельности, а Сена пахнет гнилью.

Все очень плохо, кроме галереи Д’Орсе и Монмартра. Они еще могут как-то поднять настроение. Но не смею быть уверена, что на этот раз это гарантировано. Клошары Монмартра становятся американизированы, сменяя копоть угля и графитный карандаш на мультипликационных аниме. И так каждый раз. В Париже плохо, но туда тянет мотыльков, рожденных во тьме и не знающих другого света, кроме красных фонарей. Ведь на самом деле, никакая я не Эйша, а сплошная Юреп, вскормленная на импрессиноизме, Парижской школе, постмодернизме и прочих гребаных измах. Японская виза пока не доступна. Я пью саке из старинных японских железных рюмочек и снова собираюсь всего лишь в Париж. Ну что же, замечательно, шенген так шенген.

Французская рулетка

Пахнет кошками утро Парижское,

Александровский мост для любовников,

Все равно, что и станция Рижская,

Иль мычание сельских коровников.

Александровский мост позолоченный,

Лишь для тех, кто порой вспоминает,

Век безумной тоской укороченный,

И весельем его разбавляет.

Снова улицы, чуждые лица,

Европейское утро голодное,

Чашка кофе и постная пицца,

Отопление снова холодное.

И бессмысленно это мотание,

По верхам и низам очередности,

И резиново хрена сосание,

Тошнотой отдающей ***вости

Мне не жалко тебя, мой  задержанный,

Нет в тебе ничего долгожданного,

Ты без выстрела станешь поверженным,

Мне отверженность вместо приданого.

Не стреляй своим пылом несдержанным,

Дулом темным оружия данного,

Не сбивай в пустоте искореженной,

Холостые щелчки барабанные…