Лестница

Игорь Сенцов

Л Е С Т Н И Ц А

Павел бесцельно топтался по дачному участку, искоса поглядывая через штакетник на

дверь соседней дачи, куда вошел «студент».

Мысленно он был там, внутри дома. Картины, одна красочней другой рисовались в его воображении. Вот Жанка в своём коротком халатике, нижняя пуговица расстёгнута, видны трусики, не важно какого цвета,- узкие, чуть лобок прикрывают. Белые – белые ляжки, полные, упругие. А этот «студент» распаковывает пакет, который привёз на своей паршивой «четвёрке», достаёт бутылку «Хванчкары»…Впрочем, нет, слабо ему, скорее – «Кагором» обойдётся…Ну, шоколадку там…не дороже двадцатки…пару апельсинов…бананов тройку… «Студент» откупоривает бутылку, а Жанка чистит банан и – в рот. Облизывает и медленно кусает. Эротично…

Для непосвящённых он ей якобы учебники привозит, а на деле – «Кагор» и бананы.

Вот гастрономическая прелюдия кончилась… Интересно, как она любит…с минета начинать или сразу задницей поворачивается? Круглой, розовой…

Отворилась дверь, на крыльцо вышел «студент» с пустым пакетом в руке и резво сбежал по ступенькам во двор.

«Быстро же они…ну, как кролики…»

Следом на крыльцо вышла Жанна в своём халатике. «Уже и пуговицы успела застегнуть»,- с усмешкой отметил Павел.

Жанна подняла руку, хлопнула одной ладошкой – прощальный жест. Парень в ответ

тоже махнул рукой, повернулся по направлению к калитке и, будто споткнувшись, на мгновение замер, затем осторожно переступил одной ногой, наклонился, подобрал в густой траве газона что-то похожее на крота или мышь,- Павел не мог разглядеть.

Жанна спустилась с крыльца и стала внимательно рассматривать находку. Затем перевела взгляд на чердачный проём, что-то объяснила «студенту», показывая то на открытую дверцу чердака, то – на лежащий в её ладони тёмный комочек, который Павел принял за дохлого крота.

«Студент» пожал плечами, кивнул на прощанье и уехал. Жанна вернулась в дом.

Вдруг нестерпимо захотелось пить. В холодильнике стояло пиво нескольких сортов от «крепкого» до безалкогольного. Павел выбрал восьмипроцентное, холодное, горькое. Пил медленно и думал о «студенте»: «Тоже мне, трахальщик! С такой тёлкой разве так надо? Её надо нежно-нежно ласкать, довести до кипения и потом не спеша долго-долго трахать в разных позах…»

Всё это в живейших ярких картинах нарисовалось в его мозгу, до малейших нюансов осязалось и обонялось, вызывало иллюзию физической и временной реальности.

Опять появилось неодолимое желание, хоть мельком, увидеть эту блонду с распущенными волосами ниже лопаток, увидеть, как под халатиком колышутся налитые груди, увидеть, как она ступает по земле. Смотреть и пьянеть… Жаль, перекинуться парой фраз не удастся. Можно заранее предвидеть её реакцию, которая уложится в диапазоне от неприкрытой иронии до откровенного презрения к Павлу.

Жанна не воспринимала в нём, тридцатилетнем мужике, ничего, чем он в себе, в общем, гордился.

Ну, что ж, что рост ниже среднего. Зато крепок в кости, здоров, силой не обделён. В городе хорошая квартира, жена – не стыдно выйти в люди, сын пяти лет... Живёт не бедно: своё кафе, пара ларьков на базаре. В деревне, у родителей, подсобное хозяйство,- свежатина для кафешки и в ларьки - на продажу. Ездит на новенькой «БМВ», а не на гнилой «четвёрке», как некоторые… И Жанка эта ему сто лет не нужна была бы со всеми её достоинствами, да как-то случилось, ещё в первый её приезд, увидел – ходит по соседнему участку незнакомая деваха. Не удивился: нынче модно снимать дачу, кто на сезон, кто на неделю…

Так вот, ходит девица и носком красного сапога снег подковыривает. Подковырнёт и если комочек отлетит, засмеётся негромко, но очень приятно для Пашкиного слуха. Она казалась рождественским пирожным, дурманяще – ароматным, обалденно притягательным.

И он ведь даже как следует выпивши не был.- так, стакан - другой красного «сухого»,- подкатил к ней с каким-то тривиальным комплиментом, по-соседски. А она вместо улыбки в ответ,- что-то насчёт плебейских замашек вякнула.

От её слов Павла передёрнуло всего изнутри. Малейшее унижение в свой адрес он воспринимал очень болезненно. В памяти всплывало нерадостное и не очень сытное деревенское детство. Потом – армия, «гражданка», раскрутка своего дела, женитьба… Усвоение тонких обхождений так и не вошло в жизненную программу.

И вот от тех слов расфуфыренной городской козы, от вида её красных сапог, поднялась в душе Павла горькая муть, до поры покоявшаяся в донном осадке. Захотелось ему ответить этой белокурой стерве резко и грубо, да, слава Богу, удержался.

- Ершистая у меня соседка появилась,- сказал с деланной наигранностью.

- Нет, это у меня под боком обосновался халдей,- бросила она уходя.

Что она имела ввиду под словом «халдей», Павел не знал, но догадался,- ничего лестного для него.

В последнее время сюда к ней зачастил на «Жигулях» четвёртой модели то ли сокурсник, то ли ухажёр. На вид, по мнению Павла, ничего из себя не представляющий:

фитилистый, узкоплечий… Он от калитки громко окликал Жанну по имени и уверенно входил в дом.

«И чем только такие нравятся молодым тёлкам? »- недоумевал Павел.

Он снова вышел во двор и, маскируясь за кустами малины, стал наблюдать. За время, пока он пил пиво, Жанна успела приставить лестницу к фронтону дома и с лукошком в руке поднялась к чердачному проёму.

- Кис – кис – кис…- позвала она кошку.

«Вот оно что,- догадался Павел.- Кошка окотилась на чердаке и один из родившихся упал…»

Поднявшись по лестнице наверх, Жанна просунула лукошко во внутрь чердака и до пояса скрылась в нём .

Такой обалденной картины Пашка не ожидал увидеть. Он вылез из малинника и, как зомбированный, подошёл поближе, чтоб лучше было видно. А поглядеть было на что.

Стоя на последней ступеньке лестницы, Жанна вытянулась вся, пытаясь что-то достать в глубине чердака. Её короткий халатик задрался, обнажив круглый зад, в промежности которого голубела узенькая полоска ткани.

Павел стоял, как истукан, загипнотизированный точёными икрами девичьих ног, крепкими бёдрами, круглой, видимо, очень упругой розовой задницей. Вот она шевельнулась, подалась в сторону Павла. Дёрнулась ягодица и нога опустилась на ступеньку ниже. Затем встрепенулась вторая полусфера и другая нога опустилась на перекладину рядом с первой.

В руке Жанны появилась лукошко, из которого торчала рыжая голова кошки.

Одной рукой держась за перекладину лестницы, - другая рука на отлёте с лукошком,- девушка неуверенно и осторожно стала спускаться вниз, ощупью ища опору для ноги.

Вдруг она замерла, резко обернулась и встретилась глазами с Павлом.

Взгляд её выразил сложную комбинацию чувств. В нём пылало негодование, презрение, ненависть…

От резкого движения лукошко опасно накренилось, рыжая кошка вцепилась в руку, пытаясь перебраться на плечо. Жанна тихо ойкнула, дёрнулась всем телом, выпустила из рук лукошко и полетела к земле вслед за ним.

Для Павла всё увиденное было как в замедленной съёмке: взмах руки, изгиб тела, голые ноги, розовый зад и что-то голубое…

Словно перелетев по воздуху, Павел оказался возле упавшей девушки.

Она лежала, откинув босую ногу. Красный домашний тапок каким-то образом застрял в промежности, неприятно контрастируя с белыми ляжками и голубым треугольником шёлка, прикрывающим лобок. Вторая, в красном тапке, была вытянута вперёд.

«Любит в красное обуваться»,- промелькнуло у Павла в голове.

Рука девушки была прижата к бедру, словно всё ещё пыталась одёрнуть полу халата. Вторая прижата к груди, так скромницы прокрываются от посторонних глаз, когда обнажены топлес. В полуметре валялось лукошко и три крохотных котёнка, ещё слепых.

Один из них, кажется, ещё двигался…

Павел наклонился над распростёртым телом, пощупал на шее пульс, убедился в его наличии. «Газон спас»,- подумал с облегчением. Затем рывком оторвал тело от земли, отметив по привычке, что весу килограмм шестьдесят будет с хвостиком, и понёс в дом, стараясь не задеть девичьим телом косяка. Осторожно прикрыл дверь спиной и, тяжело дыша ( не от тяжести, он мог вот так нести её долго и далеко), пошёл по направлению к залу, чтобы положить там на диван и потом что-то предпринять: привести в чувство, а уж там то ли «скорую» вызывать, то ли ещё как спасать.

На полпути её колени задели приоткрытую дверь в боковую комнату и Павел инстинктивно прижал ношу к себе.

- Щас, щас…- почему-то шёпотом сказал он и решил внести девушку в эту комнату, надеясь найти там на что её положить. Стопой ноги он шире отворил дверь.

Тахта имелась, узкая и короткая. «Ничего, полежит и тут»,- подумал и стал протискиваться со своей ношей в узкий дверной проём. «Зря я сюда»,- запоздало понял он, протискиваясь, при этом невольно прижимая девичий бок к жёсткому косяку.

Жанна вдруг открыла глаза и Павел услышал внятное: «Пус-тии! »

О, сколько брезгливости вместило в себя это короткое слово!

Павел так и застыл в проёме двери, соображая: бросить её тут и уйти, хлопнув дверью,

или всё же донести до диванчика?

Девушка в руках шевельнулась, будто поёжилась, и его с новой силой, как жаром, обдала близость молодого тела. Оно уже не казалось безжизненным, оно пружинило, оно сопротивлялось.

И вот это слабое сопротивление упругого тела вдруг пробудило в нём инстинкт хищника. Так сытый кот иной раз бросает пойманную мышь, утратив к ней интерес, когда решает, что добыча безжизненна. Но стоит той сделать малейшее движение и кот с новым азартом бросается на жертву.

У Павла мелко – мелко задрожали ноги под коленками, томливо и сладко заныло в солнечном сплетении. Достижимость предмета страсти и мечтаний опьянила его. «Больше

такого момента не будет,- стучала мысль,- больше не будет…»

До боли сжав зубы, хрипло дыша, расширяя ноздри, он почти бросил тело прямо тут на

пороге, понимая, что в узком проёме Жанне невозможно будет активно сопротивляться.

- М-м, скотина,- со стоном выдавила она и попыталась крепче сжать свои колени.

Павел наклонился над ней и резко распахнул почти детский халатик, при этом пуговицы с треском оторвались и, подпрыгивая, рассыпались по комнате. Затем просунул

трясущиеся пальцы под голубую перемычку и рывком порвал её, обнажив девичий лобок,

покрытый русыми курчавыми волосками.

Девушка издала протяжный всхлип, как наплакавшийся ребёнок, с судорожными переливами в груди и попыталась повернуться на бок.

Не давая ей это сделать, Павел навалился на неё, прижал к порогу своим весом и вдруг

почувствовал, что может кончить, не успев даже снять штаны. Тогда он несколько раз наотмашь ударил её по щекам и от этого сразу успокоился. Затем рванул на себя кружевной лифчик, обнажив два аккуратных полушария с розовыми сосками и коричневатыми ободочками под ними.

При этом лифчик почему-то не порвался, а сполз до локтей, дополнительно ограничив сопротивление

хозяйки.

Теперь Павел действовал почти хладнокровно. С усилием, но довольно быстро, он раздвинул сжатые ноги и встал между ними на колени. Девушка попыталась приподняться. Её, ещё не рожавший, живот напрягся от тщетных усилий и это вызвало

у Павла дополнительное возбуждение. Она лежала, раздвинув умопомрачительные ноги за пределы проёма двери и всё её молодое тело от шеи до лобка было перед ним, доступное

любому его желанию.

Стараясь не спешить и сохранять спокойствие, Павел оттянул сразу обе резинки на

спортивных штанах и трусах, стоячий член едва позволил их спустить до колен.

- Нет…нельзя…дурак…сволочь…- то ли в бреду, то ли в истерике, а может быть одновременно и в том и в другом , иступлённо повторяла распластанная жертва.

Её голос, вернее, его тембр, интонация, только усиливали животную страсть. Но не ту страсть, что опалила его пару минут назад, когда он, как пацан, чуть было не кончил в трусы, а новую, запредельную, не испытываемую им ни разу в жизни.

Вероятно, те, кто пережил подобное наслаждение стихийной страсти, кто открыл вдруг безграничную мужскую силу в себе и всевластие над женщиной, потом решаются на

дальнейшие насилия, не находя воли остановиться или, осознав погибельность

тяги к этим повторам, до конца своих дней помнят эти фейерические минуты.

Всё также стараясь сдерживать себя, Павел оперся левой рукой на плечо девушки, не оставлявшей попыток приподняться, правой же направил твёрдый, словно окостеневший, член в промежность ниже кудрявого лобка. Провёл им снизу вверх, раздвигая головкой лепестки нежных губок.

По телу девушки пробежала волна судорожной дрожи и она впервые испуганно вскрикнула, но не привычное слуху – «Ой! », а совсем детское –«Ай! » Вскрикнула негромко, по-видимому, осознавая, что в её положении рассчитывать на помощь кого – либо бессмысленно.

Продолжая двигать головкой члена вдоль половой щели, Павел успевал ещё и поддеть горошину клитора, наблюдая при этом ответную реакцию: каждое прикосновение вызывало у девушки дрожь и сдержанное постанование. Со смешанным чувством злорадства и победного торжества он заметил, что клитор стал набухать, в щели заметно повлажнело.

С полным правом хозяина положения он тянул неописуемое наслаждение, тем более,

что отступать было поздно, а спешить некуда.

Он стал настойчивей поддевать твердеющий похотник, явственно чувствуя, как раздались по сторонам нежные губки.

От его внимания не ускользнуло и то, что девушка, постанывая и ойкая, начинает

всё глубже и прерывистей дышать, невольно приноравливая ритм своего дыхания с прикосновениями головки с клитором.

Жанна напрягла мышцы ног, её ляжки судорожно обхватили Пашкины бёдра. Она

отчаянно хотела заставить половую щель накрепко сомкнуться, вытолкнуть вон непрошенного и ненавистного «гостя»

Последние усилия девушки освободиться ещё сильнее распалили страсть и похоть

её обладателя, который с блаженным упоением наслаждался крепкими сжатиями её горячих, нервно подрагивающих ляжек, любовался шёлковой кожей шеи, груди…

С яростным восторгом он наблюдал, как она от отчаяния мотает головой из стороны

в сторону и её густые волосы белым, шелковым веером стелятся по полу, как до крови она закусывает

пухлую губу, как пылают её щёки…

Гнев и ненависть переполняли всё существо жертвы. Представься сейчас чудесная возможность, она бы разорвала, загрызла, разрезала на мелкие кусочки этого тупого пипла, этого чмо, это чавкало, этого мужлана… Но она была бессильна против своей женской сути, против природы, которые властно, без её воли, раскрепостили и пробудили вековой инстинкт продолжительницы рода человеческого.

Её собственная киска, над которой, думалось, она имеет исключительную власть, предаёт свою хозяйку, просит наглого члена, жаждет его!

«Ойканья» прекратились, стоны стали ритмичными и, отмечая всё это, Павел показался себе всемогущим титаном, настоящим половым гигантом. Головка его члена легко скользила, купаясь в лепестках розового цветка. Нет, уже не лепестков, а сильно вспотевших, заметно набухших и оттого слегка вывернутых наружу подрагивающих губ, похожих на две дольки переспелого грейпфрукта.

Павел попытался утопить поглубже головку члена и почувствовал вдруг, что наткнулся на нечто твёрдое, но упругое.

Жанна опять застонала протяжно и болезненно, однако в этом стоне уже не слышалось ни истерики, ни ужаса, а только болезненная обречённость и даже покорность сложившимся обстоятельствам.

«Неужели – целка? » - предположил Павел, но тут же отбросил эту мысль. «Просто, задница её лежит неудобно, бедро вывернуто и прижато к косяку».

Он лёг на обнажённый живот девушки и, взяв твёрдый сосок в зубы, слегка куснул его.

Жанна инстинктивно выгнула спину и он сразу воспользовался этим, просунув под неё ладони. Затем, упёршись членом в преграду и сильнее прикусив сосок, приготовился к решающему штурму.

Почувствовав его намерение, Жанна напряглась, дыхание её стало ещё прерывистей,

с хрипотцой.

- Не смей, сволочь. Не смей…- повторяла она с каждым выдохом.

И вот, когда она коротко выдохнула, Павел, собрав всю силу мышц живота и ягодиц,

резким ударом паха протаранил ( теперь уже он не сомневался ) девичью плеву, вбив в узкое влагалище свой негнущийся член. Весь до конца.

Женский вопль ударил в стены дома. Казалось, задрожали стёкла окон.

Одновременно с воплем девушка дернулась так, что если бы насильник не успел

придержать её обеими руками, если бы не мешал косяк двери, она бы, как большая пойманная рыба, вложившая в последний рывок все свои силы, выскользнула из-под

него. Но все обстоятельства были против её освобождения.

Торжествующий Пашка вновь всадил свой стержень на всю длину, как бы пригвождая

к порогу девичье лоно.

Девушка билась, дрожала, стонала, иступлённо крутила головой… А он всё входил и входил в неё мощно, напористо и страстно, безжалостно раздвигая девственное влагалище до размеров своего бесцеремонного, невероятно разбухшего «братка». И, вероятно, повинуясь природному инстинкту самосохранения, вагина добавляла и добавляла секрета. Смазка стала столь обильна, что выдавливалась за пределы места непосредственной схватки, орошая мужскую и женскую плоть. Уже откровенно хлюпало не только во влагалище, но и в пахе, в лобке, в промежности… «Бутон вожделения», как сказал бы поэт, истекал соком. Влажен был даже горячий порог двери. А Павел не сбавлял ни мощи, ни темпа и в его сознании возникали всяческие конструкции действующих механизмов, в которых длинные стальные стержни входили в отверстия скважин и муфт…

Сам себе в это время он казался одной из этих машин c огромным стержнем. В какой-то момент ему показалось, что часы для него остановились, что на самом

деле прошло ужасно много времени, может, день, а может быть, сутки или даже ещё больше. Наконец, он почувствовал, как с каждым новым толчком всё ближе подкатывает момент оргазма.

Вот горячими приливами кровь ударила в лицо, в уши, в виски. Дыханье перешло в короткие хрипы. Головка члена с особой остротой стала ощущать прикосновение к матке, слизистой стенке вагины и плотного колечка на месте бывшей плевы.

Дико рыча, Пашка начал неистово мять налитые молодыми соками груди и теребить отвердевшие соски, приближая кульминационный сладостный момент.

Вновь накатила мощная жаркая волна, плоть содрогнулась и в стенку влагалища, как из брандсбойта, ударила, пульсируя кипящая сперма. Так из проснувшегося вулкана извергается раскаленная лава, круша на своём пути все преграды, растекаясь и постепенно остывая.

Так остывал и Павел. Вот он вздрогнул всем телом в последний раз и стих, не извлекая

член до тех пор, пока стенки влагалища не начали сначала робко, потом всё настойчивей

сокращаться, как бы выпроваживая прочь засидевшего гостя.

Павел дождался пока член не опал и бесполезность дальнейшего пребывания в «гостях» не стала очевидной.

Жанна лежала без движений с закрытыми глазами и если бы не пульсирующая на шее жилка, её можно было бы принять за надувную куклу, предназначенную для плотских

утех.

Между раздвинутых девичьих бёдер, под лужайкой влажных волос, напоминающей карточного туза, зияла, сохранившая диаметр члена, пещерка с нависшим над ней язычком клитора и капелькой спермы на нём, придающей картине несколько неряшливый вид.

Зато жилистый член, как бравый рубака, был красен от необильной девственной крови и толст, словно раздутый от собственной гордости. Теперь казалось, что он, поставивший личный рекорд долгостояния, стал отчуждён, высокомерен и отныне требовал к себе, как минимум, уважительного почтения.

Но, как всегда случается в жизни, вслед за светом плетётся тень, за подъёмом начинается спуск, за триумфом приходит бесславие.

Так после того, как Павел вернулся в свой дом, тревожные мысли всё больше овладевали им. Былое торжество плоти и духа начало таять с каждой минутой.

Он с мылом отмывал свою недавнюю гордость,- славного «братка», и уже думал о нём как о провокаторе. Себя мнил вроде соучастника происшествия. Однако, этому соучастнику, если что, отвечать придётся на полную катушку, поскольку «провокатора», по всем законам, он обязан был контролировать и, как говорится, держать в узде.

А он не удержал.

Поэтому что ждёт его, Пашку, завтра? Да ничего хорошего!- заявит Жанка в органы,- арест, суд, лагерь… Наложит, обесчещенная, руки на себя, опять же,- арест, суд, лагерь…

Бежать? Куда?! В деревню к родителям?...

За недальним леском в тишине догорал закат. В помещении, где укрылся Павел, сгущался сумрак, который, как ни странно, уменьшал тревогу и сулил относительную безопасность.

Хотелось бесконечно долго сидеть в сумеречной тиши. И всё – таки он несколько раз заставлял себя выйти во двор и пристально вглядываться в окна дома, где всё свершилось. Соседний дом казался необитаем и угрюм. Лестница, четко видимая на фоне тёмной стены, ставшая причиной происшествия, вызывала мрачную, гнетущую досаду.

Тащилось тягучее время. Наконец, Павел почувствовал в себе крайнюю опустошённость от изнуряющих чувств, безразличную вялость в мыслях и теле. Он прилёг на диване и, как ни странно, быстро впал в забытье.

Очнулся в новой тревоге: показалось, к дому подъехала машина. Некоторое время сидел в оцепенении, прислушиваясь, стараясь не пропустить малейшего шороха за стеной. Чудились или слышались въяви глухие хлопанья дверей машины, голоса, шаги…

Он до предела напрягал слух, боясь не то чтобы подойти к окну, а даже шелохнуться. Сердце колотилось так, что в груди всё дрожало мелкоё дрожью.

Когда неизвестность стала совсем невыносима, собрав остатки воли, решил уезжать сейчас, немедленно. Он ощупью нашёл ключи от своей машины, тихо подошёл к входной двери и едва только прикоснулся к ручке, как вдруг дверь широко распахнулась и в её раме, будто в сюрреалистической картине, сказочным фантомом возник силуэт Пашкиного карателя.

От неожиданности Павел вздрогнул, сердце рухнуло в живот и затрепыхало там среди обмирающего ливера. Он невольно попятился, зацепился за половик и еле удержал равновесие.

Вспыхнул свет. Яростный гнев, как жаром, обдал его: у порога, ещё не сняв руку с выключателя, стоял худой и длинный «студент».

- Я же сказал, он здесь,- бросил он кому-то в тёмный проём двери.

«Панты кидает, пантовщик»,- злобно подумал Павел. «Кого я забздел? Этого прогонистого фитиля? Да я щас его в момент уделаю, шейка-то почти гусиная. Сколько я их поскручивал…»

- Какого, бля, хрена ты ввалился сюда?! Кто тебя звал?!- заорал Павел, выхаркивая криком весь свой страх последних часов, и почувствовал, как вместо недавнего парализующего страха, бицепсы его до самой последней жилки наполнились сокрушительной энергией, способной размазать по стенке не только эту оглоблю, но и тех, кто во дворе. Если там действительно кто-то есть.

Он решительно, как Майкл Тайсон в пору своего расцвета, ринулся на ненавистного противника и… замер: в лоб его упёрся твёрдый, замогильно холодный ствол. Павел служил в армии и сразу определил, что пистолет настоящий, скорее всего «ПМ». Он сразу как-то сжался, скукожился, сам себе показался маленьким, но хотелось стать ещё меньше. На полусогнутых, позорно, он отступил вглубь комнаты и осторожно присел на диван.

- Ладно, ладно,- примиряющее залепетал он, чувствуя, как сам себе стал противен.

Некоторое время «студент» не мигая смотрел на Павла, затем обвёл взглядом комнату и взялся за спинку стула, продолжая сверлить хозяина мёртвыми глазами.

Павел реально ощущал, как с каждым мгновением тает его воля и растёт пораженческая паника. Мелькнул в голове когда-то услышанный афоризм: «У кого правда, тот и сильнее». И ещё: «Сейчас шарахнет…»

Но «студент» не стал размахивать стулом, а придвинул его к дивану и сел напротив Павла, который, положив взмокшие ладони на колени, пытался унять позорную дрожь.

«Макаров» уже был заткнут за пояс, но его рукоять гипнотически действовала на Павла, держа в прежнем напряжении.

- Ну, что, мужик, клёво оттянулся?- неожиданно низким голосом спросил «студент»,- Пипиську не ободрал?

Краска прилила к лицу Павла, Он молчал, не зная, что ответить.

- А ты знаешь, что из-за твоей «шалости» я крупно попал на бабки?- продолжал «студент», постепенно заводясь.- Врубаешься, грёбанный пипл?.. Ты знаешь, х… моржовый, какую ты целку сломал?! Ты п….. рванец, мне валютную проститутку попортил! Да ты знаешь, п…. юк, что восстановление каждой целки мне стоит семьсот баксов?!

Совсем обалдевший от этой неожиданной информации, Павел решил, что инцидент может быть улажен покрытием озвученных затрат.

- Ну, в общем, семьсот «зелёных» я тебе заплачу, а перед Ней извинюсь…

- Какие «семьсот «зелёных»?! Какое – «извинюсь»?!- взвился «студент».- Ты чё, бля, мягкий на голову? Чё ты мне мозги паришь?.. Слушай сюда, кафешник занюханный!... Кроме проё….. ных тобой моих баксов, клиент не получил своего заказа,- удар по престижу фирмы. Раз! Потеря заказчика. Два! И, может быть, не его одного… Секёшь? У герлы моральная травма, о физической я уже говорил… Придётся из-за тебя, мудака, её лечить, восстанавливать по новой… Теперь прикинь на сколько grin твой «подвиг» тянет!

- У меня… сейчас… Может, через неделю…- начал было канючить Павел, но, увидев вновь направленный в лицо ствол «Макарова», осёкся…

Через день, увидев, подъехавшего на битой «четвёрке» сына, отец проворчал:

- Чего это ты на этой-то? Своя в ремонте, чё ли?..

- Да не… На этой груз возить удобней…

- Ну-ну, тебе видней,- недовольно сказал отец.- Только чё соседи подумают. Мол, раньше на «бэмвухе» катался, а теперь на паршивом «Жигулю»…

- Ну и хрен с ними, пускай думают… Давай грузить, что там у вас заготовлено.

* * *