Захар и Софья... Полная версия...

Вечный бой сил Тьмы и Света

Не затмит людское счастье.

Софья – Тьма, Захар – длань Света,

Но любовь их так прекрасна…

MaLIce

Пролог

Тяжёлые свинцовые облака скрывали вечернее солнце - оно уже не делало попыток ласковыми лучами согреть уставшую за день землю, готовящуюся принять в свою бурую кожу первые дрожащие капли дождя, что вот-вот сорвутся с хмурого небосвода.

Дед Захар неподвижно сидел на обветшалой лавочке, такой же старой и неухоженной, как и он сам. Трещина, врезавшаяся в плоть мёртвого дерева, из которой и была сделана скамейка, ровно на две части делила её серое тело. Захар, на мгновение отвлёкшись от своих тягостных дум, потрогал её костлявыми пальцами, а потом прикоснулся к шраму на своём лбу, идущему от переносицы к зарослям седых, но всё ещё густых волос. Шрам этот, будто бы точной копией трещины на лавочке разделял лоб старика на две одинаковых половины, каждая из которых украшалась многочисленными морщинами, становившимися ещё более глубокими, когда их обладатель хмурился.

Захар тяжко вздохнул и вновь вернулся к своим мыслям, устремив подёрнутый пеленой воспоминаний взор сквозь тусклый металл ограды, за которой возвышался мраморный склеп, бросающий холодную тень на пожелтевшую листву, непрерывно срывающуюся с громадного клёна, что был младше склепа всего на два дня.

Под мраморными сводами во мраке бесконечного сна лежала жена Захара – Софья, почти сорок лет назад нашедшая покой в ласковых и жутких объятиях гроба из красного дерева, что теперь навечно стал её домом. Захар каждый день приносил цветы, но ни разу не пытался открыть чугунную дверь и зайти внутрь, потому как боялся нарушить тихий и глубокий сон своей жены, не вдыхающей затхлый и сырой воздух темноты склепа.

Старик помнил последние мгновения, проведённые с женой в его маленьком домике на краю деревни, сорок лет назад исчезнувшей с лица земли при довольно странных обстоятельствах. Странных для тех, кто впоследствии приезжал посмотреть на развалины домов, но не для Захара, знавшего правду…

Глава I. Приезд

Окончив духовную семинарию, Захар, фантазии свои устремив лишь на служение Богу, да народу, который без длани церкви никогда бы не смог вступить в Небесные чертоги, вызвался принять паству в одной из отдаленных губерний, дабы нести просветление в глухие, заблудшие во тьме неверия поселения. Посему уже через несколько недель пути по разбитым дорогам огромной, но нищей страны, добрался он до небольшой деревеньки Лесная – такое же небольшое название отлично подходило для деревни в двадцать три дома, жавшиеся друг к другу под натиском неумолимой зелёной стены леса. «Стену» эту местным мужикам приходилось каждый год отодвигать от своих срубов, расчищая место под скудные посевы, что едва могли прокормить голодные семейства.

Борьба с природой, неурожайные годы, да отдалённость от тракта клонило сердца деревенских к чёрной тоске, спастись от которой можно было только ковшом добротного самогона, что в достатке гнала баба Настя, опрятный домик которой находился как раз напротив деревенского прихода, состоявшего из покосившейся, обветшалой церквушки, да дома бывшего священника, умершего прошлым летом от чахотки. Чахотка уже несколько раз наведывалась в дома жителей, а так как никаких докторов не было в ближайшие сто вёрст, то приходилось отправляться к травнице, живущей уединённо в полудне пути на север, хотя все в деревне шёпотом говорили, что травница – ведьма, но всё же страх перед колдовством уступал место нужде облегчения от болезни, так что шли к травнице с подношениями, про себя, шепча молитвы.

Хотя, какие там молитвы – вера у людей покосилась, что старая церквушка вкупе с таким же старым священником, который, заболев, даже и слышать не пожелал о Софье-травнице, сказав, что лишь Господь вправе решать, сколько отпущено человеку на грешной земле. Священник даже поклялся отлучить от церкви тех, кто пользовался услугами Софьи, но исполнить клятву не успел – Земля-матушка приняла его прах в свою сырую обитель.

Так и жили в Лесной, теряя веру не по дням, а по часам, сгибаясь от непосильной работы и утоляя голод душевный горькою самогонкой, разбредаясь по вечерам в свои срубы, чтобы забыться в пьяном угаре до утра, похожего на остальные, как две капли воды. Единственная радость была оттого, что жили люди вольно – не было над ними никаких приказчиков, помещиков да графов с графинями.

По приезду Захара встретила старенькая, согнутая крючком, но удивительно живая для своего возраста женщина – это и была та самая баба Настя, что и рассказала ему о нелёгкой жизни деревни, а потом отвела в дом бывшего священника (который располагался на самом краю деревни возле массивных сосен, от которых сразу же начинался лес), где как раз заканчивала прибираться Нюша, что жила здесь, выполняя черную работу по дому. Девушка, завидев Захара, поднялась с колен, прервав мытьё пола, и зарделась, поправляя задранное (чтобы не намочить) выше колен простое платьице, узрев в молодом священнике ещё и стройного, красивого, но строгого на вид, мужчину. Кашлянув, Захар поприветствовал и поблагодарил девушку за уборку, отчего та зарделась ещё больше, но, получив подзатыльник от бабы Насти, быстренько прошмыгнула мимо гостя и помчалась набирать свежей воды из колодца, уверенно ступая босыми ногами по влажной ещё земле после недавнего ливня.

Желая отдохнуть с дороги, поразмыслить над услышанным и подготовиться к завтрашней службе, Захар отослал без умолку тараторящую самогонщицу, раздражающую его болтовнёй после умиротворения семинарии, а сам развязал походные тюки и быстренько расставил свой нехитрый скарб по двум просторным комнатам, что были отведены ему в доме – ещё одну, поменьше, занимала Нюша, будучи круглой сиротой, воспитанная бывшим священником.

Захар все никак не мог уснуть на новом месте. Мысли его путались, воспоминания о прошедших годах учебы в семинарии уступали место множащимся вопросам по поводу устройства на новом месте.

Далеко за полночь, когда сон уже начинал одолевать его, послышались приглушенные голоса и смех, впрочем, быстро прекратившиеся. Дремота прошла, и Захар снова лежал, всматриваясь в темноту очертаний чужой комнаты. Казалось тот, кто жил здесь прежде, незримо присутствует в эту первую ночь в доме нового хозяина.

Вдруг послышался отдалённый женский стон, шедший, как показалось Захару, из комнаты Нюши. Священник встал и, не одеваясь, медленно прошёл по холодному полу в переднюю, откуда доносились непонятные шумы. Двери в комнату Нюши не было - её заменяла задергушка из плотной ткани, перед которой Захар и остановился, вслушиваясь.

Звуки, доносившиеся из комнаты девушки, представляли собой равномерное хлюпанье, что перемежалось с резкими хлопками и женскими стонами. Сквозь не плотно задернутую ткань пробивался свет, и Захар, в сомнении, нерешительно приоткрыл занавесь: в комнате спиной к нему стоял обнаженный мужчина, совершая поступательные движения; Нюшка лежала на кровати, задрав ноги кверху; мужчина наваливался на нее всем телом, и, держа её за ноги, разводил их в стороны, пропуская себя внутрь; а хлюпанье издавало то, во что он вонзал свою плоть.

Захар не мог оторвать взгляда от картины совокупления, а его молодая плоть ожила помимо его воли - она проснулась, окрепла и требовала удовлетворения. Рука непроизвольно опустилась и зажала чресла, в надежде обуздать, но это только подстегнуло плоть - прикосновения к члену обожгли огнем, силу которого в такой мере не приходилось Захару ещё чувствовать. Он сам еле сдержал стон одновременного желания и борьбы с естеством.

В какой-то момент его отвлекло движение в комнате - мужчина со стоном опустился на девушку и забился в конвульсиях, изрыгая нечленораздельные звуки и подрагивая телом, а потом почти сразу поднялся и полез на Нюшку выше. Захар не мог оторвать взгляда, тем более что любопытство с желанием взяли верх, и он уже не препятствовал своей руке, что сжимала требующую разрядки плоть.

А мужчина уже вонзал свой член в рот девушки, то полностью исчезающий в ней, то скользящий по её губам, сладким колечком принимающим мужскую плоть в свои объятия. Захару теперь хорошо были видны ноги девушки, все так же распластанные: крепкие молодые ляжки подрагивали в такт движениям; но более всего притягивало то, что было между ними, то, куда только что мужская плоть вливала свое семя – женское лоно. Чёрные волосики обрамляли сочные красные губки, дырочка ещё оставалась приоткрытой и из неё вытекала сперма, образуя лужицу на простыне.

У Захара перехватило дыхание, сердце билось так, что казалось, выскочит прямо на пол, ноги подкашивались от напряжения, а рука, не слушаясь разума, все сильнее ходила по члену, что требовал всё большего и большего - он просился туда, в прелести дырочки, истекающей перемешанными соками, вонзался, мысленно, в самые глубины, наращивал темп своих движений, чтобы разорваться семенем, как ещё никогда не взрывался, изливая казалось всё, что сдерживал долгое время побежденный разум.

Очнулся Захар, продолжая ласкать свою уже опавшую плоть: руки его были влажно липкими, семя стекало на ноги. Ожившее и восстановившее свои привилегии сознание, застало его врасплох, покаяние жгло душу.

Захар не помнил, как он оказался на дворе - холодный воздух ночи привел его в чувство окончательно.

Галоп мыслей, образов и чувств заставил молодого священника со стоном опуститься на ступени крыльца и понуро уронить голову на руки, которые через мгновение ощутили влагу, сочащуюся из прикрытых глаз. Захар дал волю раскаянию, не через молитвы, к которым он обратится позже, а через простые человеческие слёзы, дарующие хоть и небольшое, но облегчение.

Спустя несколько минут, священник поднял глаза к небу, чёрному и бездонному, но даже там, в бесконечной пустоте мерцали мириады огоньков, зовущихся звёздами, которые не боялись пустоты ночных небес, перемигиваясь друг с другом и с теми, кто нашёл в себё силы взглянуть на них, чтобы обрести спокойствие, идущее от самой сути небесных светил.

И тогда Захар вспомнил ту самую ночь, когда он, будучи ещё юнцом, сидел на опушке небольшого хвойного леса рядом с так нравившейся ему девушкой, Ольгой, глядя в ночную небесную сферу и представляя себя одной звездой, а девушку – другой. И было им так хорошо в тот миг, и сердца их воспаряли, словно крохотные, но бесстрашные огоньки, над изломанной корой Земли-матушки, унося прочь, к новым мирам, неизведанным и сказочным, где живут такие же люди, как и они сами. И Ольга тогда впервые прикоснулась своими устами, сладкими, как мёд, к его, закрывая глаза и дыша часто-часто, отчего её молодая грудь, стянутая тканью платья, поднималась и опускалась, маня Захара прикоснуться к ней дрожащими руками, дрожащими от возбуждения и лёгкого испуга перед неизведанным. Но Ольга, хоть и волновалась не меньше его, всё же помогла молодому человеку, направляя его руки, его губы, его мужское достоинство, что так легко скользнуло в жаркое лоно, обильно увлажнённое соками любви. И любовь свою два молодых тела, две юных души пили неспеша, двигаясь в едином порыве сердец, и ложем им стала сочная зёлёная трава, и укрыла их обнажённую плоть тень мудрых деревьев, знающих, что под их кронами вершится самое лучшее в мире – любовь.

Через два месяца Ольга заболела, будучи в гостях у тётушки, что жила в городе, и ещё через неделю умерла, метаясь по постели от страшного жара, который не смогли ослабить ни лекари, ни бабки-травницы. Перед тем, как навсегда закрыть глаза, Ольга шептала: «Я люблю тебя, Захар», повторяя эту фразу до тех пор, пока душа её не покинула тело, и губы замерли, в полуулыбке, так и не закончив фразу ещё раз…

Захар поднялся со ступенек и гордо вскинул голову, чтобы шептать молитвы, молитвы за упокой души Ольги, молитвы покаяния за свои грехи, за грехи других людей. И глаза его сверкали от жара, что пылал в его душе, а руки сжимались в кулаки, будто пытались обхватить юное тело, в котором жила женская душа, стремящаяся к любви…

Глава II. Первая встреча

На следующий день Захар, прочитав утреннюю молитву, решил осмотреть Лесную, пройтись по дворам да увидеть воочию народ, уставший от безысходности, как говорила ему баба Настя. И действительно, проходя вдоль центральной и единственной улице деревни, внимательно обходя лужи и грязь, Захар мрачнел все больше и больше, рассматривая прохудившиеся крыши срубов, покосившиеся заборы дворов и шатающихся с похмелья немногочисленных работников, что медленно топали в сторону поля, окруженного со всех сторон зеленой громадой леса. «Нет, так жить нельзя! » - решил молодой священник, хотя еще не до конца представлял, как направить местный люд в русло праведной жизни, счастливой и мирной, без упадка, как духовного, так и физического.

Ближе к вечеру, Захар отправился на первую в этом селении службу, о которой знала почти вся деревня – не зря же он обошёл чуть ли не каждый двор, стараясь поговорить с жителями и хоть немного поднять их настроение и подкрепить веру короткими, но интересными рассказами из жизни святых, образы которых живо представлялись изумленным и не ожидавшим такого подхода к ним местным, которые, позабыв о своих проблемах, внимали спокойной и мудрой речи молодого священника, будто живительным потоком лившимся на их зачерствевшие сердца. Но все же на службу пришло около трети Лесной – остальные, после некоторых раздумий, решили, что им просто понарассказывали сказок, забивая головы ненужной болтовней, потому как время это можно было потратить с пользой, работая в поле, чтобы хоть как-то прокормить семью.

Старательно отслужив службу, Захар ещё раз окинул взором малое количество народа, вразброс стоявшего в старой церквушке, а потом заговорил, громко и страстно, рассказывая о том, что видел в Лесной, о том, что хотел узреть в сердцах жителей, о чём мечтал он в семинарии, но не смог увидеть в этой опустившейся деревне. И не зря молодой священник слыл в учении оратором «от рождения» – люди, поначалу тихо роптавшие, затем стали внимательно ловить каждое его слово, подкреплённое верой, что таилась в его душе, и словно сжатая пружина, освобожденная неведомой силой, распрямилась, увлекая за собой частицы его души, и устремилась прямо в сердца слушающих, заставляя тех разгибать спины, открывать глаза и вздымать руки в едином порыве, оглашая церквушку возгласами понимания и согласия с речами человека в сутане.

Расходясь по домам, люди оживленно спорили, рассуждая о своем бедственном положении, о том, как устроить лучшую жизнь, о бытии святых, о молодом, но умном священнике, почти в одночасье ставшим примером для подражания, наставником, да и просто мудрым человеком. А сам «мудрый человек», неспеша возвращаясь в свой дом, улыбался, читая про себя молитвы благодарности Господу за то, что тот открыл ему сердца людей, что позволил им внять проповеди, что помог осознать себя и задуматься над жизнью своей.

Уже через день на службу пришла почти вся Лесная, ожидая от священника новой проповеди, новых рассказов о святых, слов страстных и мудрых, от которых душа воспаряла, а сердце билось учащённо, ноги сами несли в поле, руки принимались за работу, нелегкую, но нужную, дающую право чувствовать себя людьми, что могут не бояться насущных проблем, решая их спорно, решая с упорством. И Захар не обманул их надежд, до самой темноты говоря с народом, зажигая их сердца, очищая души и укрепляя веру.

Ещё через неделю Захар поблагодарил местных жителей за помощь в обновлении церкви и за их усилия в работе по домашнему хозяйству, а также стал ещё раз нечаянным свидетелем любовных игр Нюшки, так яростно отдающейся своему мужчине, что священник вновь посреди ночи стоял под открытым небом, раскаиваясь в рукоблудстве. А позже, когда он всё-таки уснул, то увидел странный и пугающий его сон: молоденькая, но уже находящаяся на последнем месяце беременности, девушка, абсолютно голая, лежит, на широком деревянном столе посреди комнаты, освещаемой несколькими чадящими факелами; к ней подходит тоже абсолютно голая, но зато с чёрными, как смоль, волосами, что ниспадают до самых её аппетитных ягодиц, молодая женщина, которая принимается жарко целовать девушку, при этом раздвинув руками её ножки, чтобы ласкать прикрытый курчавыми волосами вход в горячее женское лоно, получая в ответ ласки белых упругих грудей с торчащими сосками толщиной в мизинец, - обе развратницы стонут от удовольствия, отбрасывая многочисленные тени по деревянным стенам комнаты.

Захар с криком подскочил в кровати, утирая холодный липкий пот со лба, и посмотрел в окно, за которым уже поднималось солнце, золотистыми лучами своими радуя взор. Но молодого священника затрясло, когда он посмотрел на небесное светило – он вспомнил, что в тот самый миг, во сне, перед тем как проснуться, черноволосая женщина повернулась в его сторону и, улыбнувшись, встретилась своими глазами с его, глазами, в которых пылало адское пламя, но почему-то золотистого цвета, нежное, ласковое и смертельно опасное.

Громко прочитав молитву, Захар немного успокоился, но никак не мог забыть сон, даже когда отправился с бабой Настей в простенький домик на краю деревни, где жила молодая семья из двух человек – Игната и Прасковьи, которые и попросили священника придти к ним по важному делу. Дело оказалось действительно важным, настолько важным, что Захар, увидев Прасковью, чуть не выбежал обратно во двор, потому как девушка, с огромным животом роженицы, была как две капли воды похожа на ту, из ночного сна, только на яву она была одета и скромна, как и большинство добропорядочных деревенских молодок.

Игнат, взяв за руку жену, испросил у священника разрешения привести на роды Софью-травницу, боясь того, что у Прасковьи будут очень тяжёлые роды, как это было у её матери. Захар, хоть и был категорически против присутствия знахарки при появлении на свет нового человека, всё же согласился, понимая, что если роды пойдут тяжело, то он сам ничем помочь не сможет, а ближайший лекарь жил вёрст за сто, да и заплатить ему за дорогу и акушерство молодая семья была не в состоянии. Но священник сам решил сходить к Софье, прежде чем она появится в деревне, сходить одному, чтобы никто не смел портить первого впечатления о ней, первого знакомства с «ведьмой».

Молодой священник и не догадывался, что дом Софьи находился в таком отдаленном от села месте, что когда, проделав с бабой Настей (вызвавшейся проводником) немалый путь и увидав наконец его крышу вдали, солнце уже клонилось к закату. Захар отпустил бабу Настю домой, будучи в уверенности, что на обратный путь провожатая ему не нужна - дорогу до жилища колдуньи он запомнил.

Баба Настя с радостью ушла, а Захар, не сомневаясь в своем праведном деле, направился к дому травницы.

Огненный шар солнца медленно опускался в лесной горизонт, когда священник вплотную подошел к дому Софьи, где остановился, осматривая небольшой, но ладный и ухоженный домишко, замешкавшись и не решаясь какое-то время войти.

Теплая дубовая дверь от лёгкого толчка ладонью поддалась, и Захар переступил через порог: терпкий запах разнотравья защекотал ноздри, глаза привыкали к темноте, - он, сделав несколько шагов вглубь помещения, вновь остановился в нерешительности. Казалось, в доме никого не было.

Захар, было, повернулся назад, но, услышав лёгкое движение за спиной, обернулся и увидел девушку, стоявшую посреди комнаты, где недавно не было никого. Она стояла спиной к окнам, что освещали помещение, и Захар видел только очертания девушки. Свет четко вырисовывал контуры её соблазнительных женских прелестей, стекая до самых ступней вслед за взглядом священника. Её тёмные волосы были распущены и струились по телу до самых ягодиц, а из одежды была только легкая белая рубашка до пят, но свет заката, льющийся из окон, просвечивал ткань насквозь, как будто её и не было, а девушка была голая, и только волосы прикрывали её нежный стан и упругую высокую грудь.

Захар стоял как вкопанный, не смея пошевелиться. Дверь за ним захлопнулась, и в это самое мгновение солнце, окончательно завершив свой дневной путь, скрылось за горизонтом, но только на мгновение стало темно в доме: вмиг, как показалось Захару, свет стал нарастать со всех сторон - это в комнате начали зажигаться одна за другой свечи. Как по волшебству.

Хозяйка этого необычного дома все так же стояла безучастная ко всему, а свечи, загораясь одна за другой, всё больше освещали дом, давая возможность Захару увидеть лицо девушки. И вот Захар, вскрикнув, узнал в незнакомке ту самую колдунью из сна. Да, несомненно, это была она - теперь он видел её глаза, устремлённые на него и в него. Они не требовали, не просили - они жгли и в то же время ласкали, завораживали и уводили от всего сущего….

Все что жило в Захаре до этого, все что мыслило, жаждало, любило, страдало, мучилось в одно мгновение сузилось настолько, что поместилось в одном утлом суденышке. Стало настолько не значительным и ненужным для него, что он без сожаления оттолкнул его от себя, прошлое уплыло по течению, оставив Захара один на один с новым миром призрачным и существующим пока только в его воображении, но уже рожденным, несомненно, и олицетворяла его девушка с черными волосами и глазами, отражающими солнце. Она сделала первое движение, подняв руки вверх, освободила плечи от тесемочек рубашки, что упала к ее ногам.

Захар даже не пытался отвести взгляд, он жаждал прикоснуться к обнаженному женскому телу, которое было прекрасно в неярком свете свечей, пускающихся в пляс причудливыми тенями; он хотел одного – впиться нежным поцелуем в чуть приоткрытые ее губы, вопрошающие тишиной; мысленно стремился слиться с ней объятиях. Захар шагнул на встречу Софье, молча прижавшейся к нему так, что биение двух сердец, еще недавно не знавших о существовании друг друга, застучали в унисон, заставляя тела дрожать от накопившейся теплоты, что замирала возбуждением внизу живота, отдаваясь пьянящимся эхом в воспаленном мозгу.

Чуть подрагивающими руками колдунья сняла с Захара одежды и вновь прижалась к его уже обнаженному телу, вдыхая его запах, рисуя длинными коготками, знаки на спине, с наслаждением постанывая, ощущая на своих ягодицах желанные руки, мнущие ласкающие эти две половинки, разделенные уходящей к низу линией, в конце которой уже разгорался настоящий пожар, горячий и влажный, жаждущий прикосновения.

Захар, закрыв глаза, нашел своими устами жарко ответившие губы Софьи и вплел танец своего языка в ее, выпивая дыхание до дна, будто заполненный до краев сосуд сладкого вина, алого, как бурлящая в жилах кровь, что вливала силы в мужское достоинство, пульсирующее и стремящееся к соитию. Руки его, перебравшиеся на молочно-белые груди колдуньи, мяли нежную плоть: ладони подхватывали груди снизу, чуть сжимая их; поднимались вверх и чуть в стороны, усиливая хватку; а затем, вновь опускаясь, соскальзывали, чтобы в последний миг ухватиться за жестковатые торчащие соски, в это мгновение по комнате проносился легкий женский стон, сдавленный слившимися в глубоком поцелуе устами.

Нехватка воздуха заставила прервать поцелуй, этим и воспользовалась Софья, взяв Захара за руку, чтобы отвести в соседнюю комнату и толкнуть на небольшую, но пахнущую луговыми травами деревянную кровать с мягкой периной и резными ножками, скрипнувшими под тяжестью двух обнаженных тел.

Захар, лёжа на спине, наблюдал, как устроившаяся на нём Софья, обхватив его возбуждённый орган ладонью, винтообразным движением освобождает от крайней плоти головку, ведя рукой сверху вниз, а потом медленно садится на мужское достоинство, благодарно погружающееся в самый прекрасный на свете цветок, нежные лепестки которого обхватывают мужскую плоть, поглощаемую целиком, чтобы затем выпустить её обратно почти всю, а затем вновь, с чуть слышным хлюпаньем, принять на всю длину.

…В эти мгновения уже ничто не могло помешать молодому священнику освободиться от прошлого, тёмными лапами тянущего его душу в бездны отчаяния, освободиться от оков тягостных дум и раскрыть себя навстречу всеобъемлющему желанию, которое вновь пробудило в нём человека, имеющего право мечтать. И Софья, явившаяся Захару во сне, будто знавшая, всегда знавшая о нём, дала ему то, что он бесконечно больно терял все эти годы – Софья дала ему любовь, подарила себя, прося в замен только ответной любви, о которой она мечтала, могла мечтать в одиночестве лесов, сдерживая себя, так же, как и молодой священник, но находить в себе силы ждать, жить и ждать любимого человека…

Крик, разбудивший дремлющую на крыше избы желтоглазую сову, сорвался с уст Софьи, поднимаясь из глубин её тела, где семя Захара выплеснулось в содрогающееся лоно, перемешиваясь с её соками. И громкий стон мужчины взвился вслед за женским криком, испугав сову своим звоном освобождения, заставив птицу взмыть в ночные небеса и зависнуть на мгновение в огромном серебристом диске Луны, ухмыляющейся над бесконечным лесом…

Глава III. Пламя страсти

Приближение рассвета огласило птичье пение, что приветствует солнце, пока еще не восставшее из лесных глубин, но уже оповещающее заревом о скором и полном восстановлении своей власти над всем сущим.

Захар проснулся с первыми лучами: комната была залита светом и не казалась уже такой таинственной как вчера. Вмиг, вспомнив все, что произошло в этом странном доме, он почувствовал резкий прилив крови к голове. Софьи рядом с ним не было, но вокруг витал цветочно-дурманящий запах её волос; пальцы Захара помнили мягкость женской кожи настолько явно, как будто всё еще ласкали и мяли её под собой. Захар облизал пересохшие губы, и вкус интимных прелестей его ночной спутницы напомнил о себе и заставил восстать его плоть - он со стоном откинулся на подушки и, закрыв глаза, попытался сосредоточиться на своих ощущениях, понять, что происходит с ним, почему эта встреча так взволновала и заставила забыть о его предназначении на этом свете. Но мысли не выстраивались, как это было обычно, в ровную логике подчиненную цепочку рассуждений - что-то мешало сосредоточиться на главном, отвлекало и расслабляло.

Захар встал, оделся, обошёл весь дом, заглянув в каждый угол, но хозяйки нигде не было видно. Дверь была не заперта, и он, выйдя во двор, вдохнул всей грудью прохладный утренний воздух да зашагал прочь от этого таинственного места. Скорей туда, в деревню, к людям, к привычному делу, где можно отвлечься, забыть о том, что произошло, стереть из памяти все воспоминания - только этого хотелось шагающему широким шагом священнику. Пройдя какое-то расстояние, он не смог всё-таки совладать со своим желанием остановиться и обернуться, как будто предполагал то, что дома колдуньи и вовсе не окажется на своем месте. Но крыша, только недавно приютившего его и подарившего ему пока ещё не осознанные им полностью, но удивительные ощущения, с которыми всё же его подсознание не хотело расставаться, виднелась вдали тонкой полоской на фоне бескрайней зелени леса. Священник вздохнул и продолжил свой путь по направлению к деревне.

Пару раз Захару казалось, что он заблудился – слишком уж много мыслей смешалось в его голове после проведённой им ночи в доме Софьи, да и лес как будто не хотел выпускать священника из своих изумрудных объятий, нашёптывая ему непонятные слова шелестом листвы, журчанием многочисленных прозрачный ручейков и щебетом птиц, прячущихся в кронах деревьев. Но всё же путник добрался до Лесной, немного измотанный внутренними переживаниями и неблизкой, как ни крути, дорогой к деревне, где на крыльце его дома сидела зарёванная Нюшка, утешаемая бабой Настей. Увидев Захара, обе чуть не взвыли от радости: Нюшка оттого, что её страшные подозрения (она уже была уверена, что ведьма заколдовала и умертвила священника) не оправдались; баба Настя оттого, что её тоже невесёлые думы (она испугалась, что святой отец заблудился и сгинул в лесной глуши) прервались появлением человека в сутане, - теперь уж всё будет по-старому, а может и ещё лучше.

Захар ответил на радостные возгласы приветствия натянутой улыбкой – ему всё ещё хотелось побыть в одиночестве, подумать о «посещении» Софьи. «Неужели она и впрямь колдунья? » - думал он, усевшись за стол возле окна, сквозь которое была видна босая Нюшка, посланная за водой. Уж слишком легко священник поддался чарам черноволосой женщины, живущей в уединении. Но ведь он сам хотел! Хотел покончить с прошлым, тянущим его душу в омут безверия, хотел, но не знал как. А вот Софья знала, потому как сама, по всей видимости, тяготилась прошлым. Какое уж тут колдовство. Скорее, женские чары, страсть…но вот как тогда объяснить такое обилие свечей в доме Софьи, что сами зажигались, будто обладали разумом? И куда она сама подевалась с восходом солнца?

Много вопросов, на которые нет ответов. Пока нет. А ведь Захар шёл к травнице, чтобы задать совсем другие вопросы, чтобы узнать, насколько она сильна в медицине, поговорить, как два разумных человека, умеющих мыслить логически. Ну а какая получилась логика? Да никакой! Вот зато ощущений, мыслей, чувств закружилось столько, что могло запросто унести в пропасть растерянности даже такого человека, как Захар.

«Ох, я же с ней так и не поговорил о помощи при родах…» - священник схватился руками за голову. Прошептав молитву, он встал из-за стола и отправился во двор, где Нюшка возилась с двумя вёдрами холодной колодезной воды. Захар, подняв одно из вёдер, принялся пить, не останавливаясь до тех пор, пока не заломило в затылке. Остальное же вылил себе на голову и сказал остолбеневшей Нюшке, что неважно себя чувствует, что ему надо отдохнуть, одному отдохнуть, поэтому она может сегодня переночевать у своего жениха. Молодка зарделась от таких слов, но, напоровшись на суровый взгляд Захара, пискнула и помчалась в дом собираться.

Священник простоял во дворе в мокрой рясе до тех пор, пока Нюшка не выскочила на крыльцо. А потом сказал, что ждёт её возвращения назавтра до обеда, и проводил взглядом пышный зад помощницы, удаляющейся на всю ночь.

Решив больше не думать о роженице, отложив все дела на утро, Захар помолился, разделся и лёг спать. И хотя Игнат с Прасковьей стояли перед внутренним взором, он заснул довольно быстро, понимая, что уже завтра придётся вновь идти к Софье. От этого ему стало вдруг легко, тепло и уютно, а мысли ринулись прочь, отдавая разум святого отца во власть сновидений.

…Серая пелена сна испуганно рассеялась, оставив впереди только лишь огромные чёрные глаза, в которых бушевало адское пламя, почему-то так похожее на ласковое золото солнца…

Захар вскочил с кровати, вслушиваясь в своё бешено колотящееся сердце, которое быстро унялось, оставив обнажённого человека наедине с ночной тишиной…нет, не наедине – было такое ощущение, что кто-то пристально следит за ним. И этот «кто-то» стоит во тьме дверного проёма – лишь призрачно-размытые очертания фигуры вырисовывались на фоне чёрного провала дома. Захар чуть не закричал, но вовремя взял себя в руки, хотя и не шевелился и даже перестал дышать, боясь вспугнуть этот «призрак», хотя сам сильно испугался.

Но когда «призрак» сделал несколько шагов навстречу священнику, тот не выдержав, вскрикнул – перед ним, обнажённая, стояла Софья, освещаемая холодным светом Луны, будто пытающейся заглянуть в окно дома. Черноволосая женщина молча подошла к Захару и поцеловала, прошептав после этого: «Не бойся, я пришла…», - руки его уже сжимали женские ягодицы, а мужское достоинство упёрлось в женское бедро.

Следующий поцелуй получился нежным, лёгким, будто уста двух человек решили сначала аккуратно попробовать сладость друг друга и только потом уже вкусить нежный плод страстно и глубоко, с силой вдавливая учащающееся дыхание.

Всё крепче прижимались и тела, усердно и жадно ласкающие друг друга, старающиеся не пропустить ни сантиметра кожи, старающиеся уделить особое внимание интимным местам, пылающим огнём возбуждения…

…Вот Захар, закрыв глаза, шумно вдыхает воздух дома, еле удерживаясь на дрожащих ногах, чувствуя, как язычок Софьи пробегает по головке его члена, замирая после этого на мгновение, чтобы тут же с силой вжаться в щёлочку уретры. Но такая сладостная пытка длится лишь мгновение – женский язычок уже скользит по стволу, вверх-вниз, не забывая при этом и о яичках, что подрагивают от прикосновений…

…Вот Софья, широко раздвинув свои стройные ножки, стонет в такт движениям пальцев Захара, парой двигающихся во влажном и горячем женском лоне. Стоны срываются на вскрики, когда губы мужчины сжимают небольшой, но такой вкусный клитор, просящий этих ласк ещё и ещё. А пахнущий лесными травами чёрный треугольник волос на лобке щекочет нос Захара, уже рычащего от желания…

…Вот два обнажённых тела, слившиеся в соитии, двигаются под музыку страсти… два тела, две души - таких разных и таких желанных, что, промчавшись сквозь годы и расстояния, всё-таки нашли друг друга, становясь в эти мгновения единым целым, единой жизнью, единой любовью.

А стоны, скачущие эхом по комнате, поднимали любовников выше и выше – к тёмным небесам, усыпанным мириадами других миров, где, возможно, совсем другие люди вторили своими стонами Захару и Софье. Но яркая вспышка оргазма стёрла своей мощью все мысли, оставив только чувства, пульсирующие в каждой клеточке двух тел, содрогающихся на пике наслаждения. И семя, мужское семя, обжигающим белым потоком изверглось в жаркое женское лоно, где начался танец смешения, смешения под звуки любви…

Захар открыл глаза – золото солнечного восхода уже разлилось по комнате, согревая своим теплом остывшие за ночь предметы и оживляя уснувшие под утро воспоминания. В доме было тихо и одиноко – лишь далёкие разноголосые приветствия петухов нарушали это затишье.

Сперва священнику показалось, что Софья, неожиданно появившаяся в его доме ночью (да ещё и обнажённая) и также неожиданно исчезнувшая после любовного акта – всего лишь сон, только очень реальный сон. Но когда Захар прижал к своему лицу простынь, то у него сразу же закружилась голова, и мужское достоинство начало наливаться силами – запах, которым была пропитана простынь, просто кричал о том, что в этой постели сегодня ночью лежала женщина. И не просто женщина – это была Софья, ведь запах её волос, её кожи, её интимных прелестей священник уже ни с чем бы не спутал. Теперь он был абсолютно уверен, что ночью случилось то, чего он так сильно хотел и так сильно боялся. Боялся, что вновь пробудившаяся в нём любовь угаснет, навсегда, если черноволосая женщина не поддержит его пламя любви. Уже было ясно, что Софья тоже боялась потерять любовь, но в отличие от Захара, нашла в себе силы прийти к нему, чтобы вместе шагнуть в беснующийся костёр чувств, с каждым часом разгорающийся всё ярче и ярче.

Захар с явной неохотой выбрался из смятой постели, решив освежить тело студёной водой из колодца. Но когда он вышел на крыльцо, то несколько раз глубоко вздохнул, унимая выпрыгивающее из груди сердце – на ступенях пеплом была насыпана надпись: «Я помогу Прасковье»…

Неделя прошла в привычных ежедневных заботах о прихожанах. Захар ушёл с головой в решение насущных проблем жителей Лесной, но подсознательное ощущение новых чувств, испытываемых им, давало о себе знать, как только ночь брала своё. Вечерние молитвы уже не оказывали, как обычно, умиротворенного воздействия на его душу, терзаемую сомнениями новой любви, любви к женщине.

Вдруг, под утро, тревожный стук в окно прервал беспокойный сон Захара – одевшись, он вышел на двор, где его встретил Игнат с перекосившимся от страха лицом. Сбиваясь, тот пытался объяснить, что роды у жены начались ещё ночью. Захар немедля отправился с ним к дому молодых, а по дороге Игнат, сдерживая слёзы, рассказал священнику, что уже предупредил одну из местных женщин, что обычно помогает деревенским женщинам при родах.

Уже на подходе к дому мужчины слышали крики роженицы. Игнат ворвался в дом, а вслед за ним вошёл и Захар. Прасковья лежала на кровати, - лицо её было бескровным, - а возле, в беспомощности, хлопотала местная повитуха, причитая, что всё это добром не кончится. Игнат упал на колени перед постелью жены и заголосил. Захар подошёл к Прасковье, взял её горячую руку и начал произносить молитву. Женщина умирала - у неё уже не было сил бороться за жизнь ребенка, за свою жизнь. Мысленно она желала только скорейшего избавления от боли.

В это самое мгновение огонь свечи дрогнул и погас, тут же разгоревшись с новой силой. Все повернули головы - посреди комнаты стояла Софья. Она, скинув на пол свои верхние одежды, не принимающего возражения тоном сказала, чтоб вышли все. Игнат и Повитуха повиновались, Захар же, поднявшись с колен, задержался всего лишь на мгновение, но, в безмолвии, покинул помещение вслед за мужем.

Некоторое время за дверью не было слышно ни звука. Все, затаив дыхание, ждали чуда, как вдруг воздух тишины прорезал резкий крик Прасковьи, сходящий в глубокий стон - это повторилось трижды, а после тишина вновь наполнила дом, но лишь для того, чтобы все услышали первый крик младенца.

Первым не выдержал Игнат: ворвавшись в комнату, он бросился к кровати жены. Захар вошел вслед за ним и увидел, что роженица лежит на подушках, в забытье, а рядом стоит Софья с младенцем на руках. Повитуха подхватила у неё ребенка, пообещав позаботиться о нём, но внимание священника всецело привлекала Прасковья. А когда он взял её руку, ровный пульс не вызывал сомнений, что женщина не только жива, но и здорова: жар спал, дыхание успокоилось, лихорадка оставила тело в покое. Прочитав молитву за здравие, Захар поднялся, вспомнив о Софье. Её в доме не было, как будто не было и вовсе, и только счастливые слёзы мужа и жены, да слабый писк вымытого и укутанного в пелёнки младенца, мирно сосущего грудь матери, говорили о том, что гроза миновала.

«Неужели пробыл там весь день? » – подумал священник, смотря на небо, где золотистый диск солнца устремлялся к бесконечности леса. И вновь вспомнив о Софье, он уже знал, куда лежит его дальнейший путь.

Дорогу к дому колдуньи Захар нашёл быстро - ноги сами несли его, мысли не путались, а уверенность в том, что ему необходимо видеть её именно сейчас, стучала в висках монотонным звуком, не давая больше сосредоточиться ни на чём.

«Только бы увидеть её, а там будь, что будет», - в который раз повторял мысленно Захар.

Вот уже тонкая полоска крыши домика Софьи показалась вдали. Но это не вызвало у священника ни тени сомнения, а наоборот - заставило ускорить шаг, и как только круг солнца коснулся верхушек деревьев, Захар ступил на порог дома травницы. И уже, сгорая от нетерпения, уверенным шагом, не мешкая, вошёл в дом. Пахнуло разнотравьем и таким до боли знакомым сочетанием, какое приходилось чувствовать Захару только в её доме.

Она ждала его, обнажённой, как и при первой встрече - так же упала рубашка, прикрывающая красоты её тела. Захар шагнул к ней и заключил в свои объятия. Волосы её подарили такой волшебный запах, что голова закружилась от счастья, руки, сами того не ведая, опустились на её ягодицы, уже привычно захватив их в свои ладони и, приподняв её, усадили на стол. Софья замерла, смотря на мужчину, - их взгляды встретились, - внутри Захара всё сжалось на мгновение и открылось уже навсегда перед этой женщиной, подарившей ему несказанные телесные и душевные блаженства. Она улыбалась, слегка приоткрывая губы и обнажая белые ровные зубки, зовя в себя негласно, и его губы припали к её, всё так же открытым, и его язык коснулся её - женщина запрокинула голову в наслаждении поцелуем, опускаясь всё ниже, пока не легла на стол всем телом, а Захар оказался на ней.

Нежный поцелуй перешёл в наслаждение взглядом: он, немного отстранясь, любовался изгибами её тела; она постанывала, упиваясь его прикосновениями.

Захар сорвал с себя одежды, чтобы встретиться с ней обнажённым, почувствовать тепло и негу её кожи своей. Софья выгнулась, зовя его в себя, - ноги её обвили мужской стан, - и он вошел в её лоно. Удовольствие, нахлынувшее на обоих, заставило на мгновение остановить движение тел, почувствовать величие момента: Захар покрывал нежными поцелуями её шею, опускаясь всё ниже, захватывал груди, мял их упругости, впиваясь поцелуями в соски; Софья в эти мгновения приподнималась, выгибаясь всем телом, со стонами удовольствий, и впивалась нежно в мужскую спину коготками, затем, нежно поглаживая любовника, опускаясь на ягодицы, сжимая их, задавала темп его движениям.

Софья то извивалась всем телом, встречая криком каждое проникновение Захара, то, распластавшись по столу, слегка подрагивала ягодицами, отдаваясь его воле. И Захару нравилось подчиняться ей, следовать указаниям её рук - это захватывало, превращало его желание в безудержную страсть. Нравилось, когда она отдавалась полностью его воле, плывя по течению его страсти, выполняя все его прихоти. В такие моменты он поворачивал Софью к себе спиной, и прелести, что открывались его взорам, придавали мужчине невиданные силы, а новые ощущения туманили разум неизведанностью. Тогда черноволосая любовница казалась Захару другой, не той что, он так нежно любил - в такие моменты он желал её как ещё никогда и никого, и не ведал, что такое возможно когда-либо испытать.

Незаметно безумная страсть сменялась на такие нежности, что хотелось воспарить, унестись прочь из бренного мира, туда, где Любовь будет шептать прибоем своих волн, тёплых, нежных и вечных, вечных, как сама жизнь…

Глава IV. Свадьба

Уже больше месяца Захар наведывался в домик к Софье, рассказывая Нюшке сказки про ночные молитвы и необходимость побыть в лесной тишине – в общем как мог старался скрыть свои похождения к любимой женщине. Можно даже сказать, к жене, ведь неделю назад…

…Неделю назад возлюбленные обвенчались под холодным взглядом полной Луны, когда ровно в полночь всё живое замерло на мгновение, чтобы встретить новый круговорот времени торжественной тишиной. Именно в этот миг Захар, прижав к себе Софью, произнёс слова клятвы, соединяя свою жизнь с жизнью любимой – она же вторила ему дрожащим от волнения голосом, глубоко вдыхая прохладный ночной воздух, наполненный ароматами леса, наполненный ощущением тайны, наполненный мощью любви.

И как только эхо последних слов утонуло во мраке среди деревьев, что, пользуясь покровом ночи, улыбались молодожёнам, Софья приоткрыла уста, ожидая первый поцелуй мужа. Захар, лишь на мгновение задержался с лаской, любуясь своей женщиной, такой прекрасной в сиянии ночного светила, но затем нежно и глубоко поцеловал её, чувствуя, как учащённо бьётся его сердце, переполненное счастьем.

Софья же, чуть не потеряв сознание от не менее сильных чувств, закрыла глаза и откинула голову, почти не замечая, как сильные мужские руки бережно кладут её на мягкий травяной ковёр, как эти же руки, подрагивая от волнения, снимают мешающую вдруг одежду, которая не пропускала жар страсти, рвущийся на волю, рвущийся к любимому. Но когда её разгорячённое тело, на секунду омытое прохладой ночи, ощутило на себе желанную тяжесть мужчины, Софья будто пробудилась, сбросив с себя покров слабости, и женская сила закипела в ней, нагоняя волны желания внизу живота.

Захар, вжимая любимую в ложе из лесных трав, уже собрался подарить ей очередной нежный поцелуй, как вдруг неожиданно окрепшие женские руки обвили его шею, стройные ножки обхватили его торс, а сладкие уста жены первыми приникли к его, впиваясь обжигающим дыханием. Чуть подавшись вперёд, Захар вошёл в Софью, - влажную, горячую, раскрытую ему, словно бутон розы цвета любви, - и получил в ответ возбуждающий стон, сорвавшийся с женских губ, но идущий будто из самой женской сути, с радостью принимающей в себя мужское начало.

Соединение двух тел, влажных от всё ускоряющихся движений, вторило интимным звукам соития, перекрываемым почти синхронными стонами, переходящими на вскрики. А в унисон бьющиеся сердца гнали по жилам кипящую кровь, превращающуюся в огненный вихрь, что поднимает метающиеся в счастье любви души на вершину наслаждения, что протягивает навстречу свою длань удовольствия. И когда спазм удовлетворения сотряс молодожёнов, над лесом разнёсся прозрачный звон хрусталя, будто небесный свод вздрогнул от силы любви двух человек, слившихся в соитии, вздрогнул, заставляя звёзды звучать, заставляя их сиять как никогда ярко.

Любовники ещё долго лежали рядом на тёплой от энергии горячих тел постели из лесных трав, шепча друг другу слова нежности, слова благодарности, слова счастья, глядя в темное небо, усыпанное мириадами звёзд, среди которых одиноко мчалась комета, разгораясь всё ярче и ярче, как и любовь Захара и Софьи…

Но, несмотря на всю радость единения двух тел, двух сердец, двух душ, официально скрепленных узами брака, влюблённым всё же приходилось скрывать от местных жителей свои поступки, свою любовь, ибо никто в Лесной не смог бы понять, а уж тем более принять союз священника и колдуньи. И всё могло кончиться весьма плачевно. Посему оставалось только два выхода: продолжать встречаться тайно, либо доказать всем, что их союз имеет право на свободное существование без каких-либо непринятий со стороны других людей.

Захар же нашел, как ему думалось, третий и самый подходящий в данном случае вариант – попытаться избавиться от Нюшки (то бишь переселить её к жениху), а потом вселить в дом Софью, тайно вселить, лучше под покровом ночи. Естественно, и в таком случае необходимо было сохранять максимальную осторожность, но всё же та мысль, что Софья будет каждую ночь лежать рядом в горячей от страсти постели, заставляла Захара учащенно дышать и «уговаривать» свою немедленно восставшую плоть успокоиться.

После недолгих раздумий, священник решился на переселение, которое и произошло на следующую ночь после праздника Жатвы, где гуляла вся деревня. Этот праздник отличался от всех других, потому как дарил людям не только радость, а ещё и осознание того, что уборка урожая прошла успешно, и теперь никому не будет грозить голод зимой. Поэтому ни о каких моральных устоях и приличии конечно же не могло быть и речи – народ, пьяный от счастья (тем более, что благодаря Захару в этом году крестьяне приложили максимум усилий и собрали воистину царский урожай), от текущего рекой самогона и от полуголых женщин, которые только в этот праздник позволяли себе вольности во внешнем виде и поведении (именно в ночь после праздника Жатвы было принято зачинать нового ребенка, чтобы уже к следующему лету женщины могли вновь работать на полях в полную силу), горланил песни и безудержно танцевал. А кто уже не мог танцевать – полз в сторону сеновала, чтобы, немного придя в себя, заняться самым приятным на Земле делом со своей подругой, женой, любовницей, а то и просто незнакомкой (хотя деревня была небольшая, и все знали друг друга в лицо, но ведь в пьяном угаре всего не упомнишь) – заняться любовью, сексом, спариванием, да и просто хорошим трахом.

Захар, по понятным причинам, не участвовал в данном мероприятии – он всю эту ночь провёл в молитвах, прося Господа простить жителям Лесной их прегрешения, прося помочь Господа придать сил самому священнику исполнить задуманное в следующую ночь. Хотя далеко заполночь, устав от сумбурных мыслей, снующих в голове, Захар решил пройтись по деревне, праздник которой уже давно вышел за рамки приличного и дозволенного, чтобы сказать Нюшке, что пора бы уже и переселяться к своему суженному…

В избы было жарко от разгоряченного дыхания, обнаженные тела блестели потом, и в слабом освещении невозможно было сразу разобрать, что происходит на полу, устланном шкурами животных. Но глаза быстро привыкают, и уже останавливаешь взор на каждом участнике событий в отдельности…

Крепкий молодой мужчина, стоя на коленях, насаживает на себя девку - она стонет под его крепкими ударами и оборачивается на каждый его новый натиск, откидывая длинные и чёрные как смоль волосы рукой, и каждый новый вскрик её завершается облизыванием пересохших губ. Тут же рядом двое мужчин жадно наблюдают за ними, одновременно лапая другую девку с крупными грудями - она поднимается на ноги, и взору открывается вся её нагота. Нет сомнения, что это Нюшка.

Свечи вздрогнули, заколыхались от движения воздуха и красиво облизали её молодое тело - Нюшка выгнулась, с удовольствием расставив ноги, и оказалась меж своих партнеров, один из которых зарылся носом в её заросший ярко-рыжими волосами лобок, другой же, продолжая теребить соски грудей, не отрывал взора от соседней пары, что вот-вот разродятся оргазмом, что незамедлительно и происходит: мужчина кончает в девку, накрывая её своим телом, замирает на мгновение, а потом быстро поднимается, - она остается в том же положении, чем моментально пользуется тот, кто с такой жадностью смотрел, не отрываясь на весь процесс. С размаху входит в ещё не остывшее от экстаза лоно, и член, проскальзывая в него, вытесняет собой удовольствие предыдущего партнера. Девке это явно нравится - она, входя во вкус, начинает двигаться всем телом на нового партнера, всё так же оборачиваясь и постанывая.

Нюшка в это время стонет, насаживаясь на язык ласкающего её жениха, и заворожено смотрит на новый грех, что творит её подружка, извиваясь, как змея, под новым партнером, более быстрым в движениях. И когда приходит пора, кричит, что б кончил в неё - он вздрагивает, на вершине начала, а новое семя изливается в её лоно, пока мужчина с криком дергается на ней, и вот замирает.

Она ловит его руками, обнимая за задницу и прижимая к себе, не желая отпускать из себя. Но вот он вырывается из объятий её рук и лона, и дырочка закрывается за ним моментально, а девка остаётся всё в той же позе - лишь ложится на пол грудями, что заставляет её попу подняться и открыть более свободный доступ к новым удовольствиям.

Нюшка отрывает голову своего жениха от себя: его губы, нос и щёки блестят от соков её желания, - и она направляет его в сторону подружки, со словами: «Хочу, чтоб и ты её взял на моих глазах! »

Тот и сам уже не прочь расслабить свой набухший от желания член, но раз того хочет Нюшка, доставить подруге удовольствие - его первое дело, а потом уж и на возлюбленную Нюшку сил хватит.

И, опустившись на колени, он направляет своё орудие в девку, входит моментально, на всю длину члена, замирает на мгновение, а затем издаёт возглас удовольствия, - ведь там так горячо и влажно, - а сперма стекает по яйцам, вытекая из девки. Та начинает двигаться, приглашая партнёра к более активным действиям - ему это нравится, поэтому он сразу принимает её условия: их тела изгибаются в такт, ускоряют темп движений друг на друга, - и замирают, ловя момент разрядки. Ягодицы жениха сжимаются в такт выбросам спермы, а девка хватает его за задницу, впивается в неё ногтями, крича и выгибаясь всем телом, не выпуская его из себя…..

Рывком поднявшись на кровати, Захар взгляну прямо на рыжий шар вечернего Солнца, что раскрашивал своими лучами комнату в тёплые осенние цвета. В первое мгновение священник подумал, что виденное им – всего лишь сон, выплеснувшийся эротическими фантазиями из-за того, что уже больше недели Софья не разделяла с ним ложе. Но затем мысли прояснились, и мужчина понял, что совсем не во сне он застал Нюшку за развратом в хате её жениха. Что ж, хотя такого ему ещё видеть не приходилось, Захар сдержал свои приземлённые порывы присоединиться к оргии, а смиренно дождался, пока та не стихнет сама, а уж потом вошёл в избу размашистым шагом (обнажённые люди в первое мгновение пытались прикрыться, но потом поняли, что их не собираются осуждать, и немного успокоились, даже немного благодарно глядя на священника, принявшего их местные обычаи) и доложил Нюшке о своём решении. Та, проведя рукой по влажным от пота растрёпанным волосам, высказала своё согласие, тем более, что после того, как Захар застал её за развратом, перечить не имело смысла. Удовлетворённый ответом священник так же размашисто вышел, и только на улице его сердце гулко забилось – теперь можно было идти к Софье, чтобы привести её в свой дом, как и положено мужу приводить в свой дом законную жену.

Темнота неспешно занимала место теней, прячущихся в лесу в кронах деревьев, за разлапистыми кустами и под поваленными стволами, уже высохших за лето. Солнечный диск несколько минут назад закатился за горизонт, чтобы набраться сил и поутру бодро выпорхнуть на бездонный небосвод. Птичий гомон постепенно стихал, уступая место слабым, но отчётливым ночным шорохам и цокоту насекомых. Остывающий воздух обдувал молодое лицо Захара, на котором отражалась воля и решительность, хотя губы чуть улыбались, отражая предвкушение встречи с любимой. Священник шагал размеренно, хотя хотелось мчаться быстрее ветра, чтобы поскорей очутиться в объятиях Софьи, которая уже ждёт его, наверное, стоя с распущенными волосами и обнажёнными плечами в дверях своей избушки.

Нет, спешить не следует – есть ещё немного времени, чтобы в очередной раз всё обдумать, да вспомнить как можно больше ласковых слов, которые мужчина будет шептать на ушко своей жене, когда они наконец улягутся обнажёнными на ложе, пахнущее лесными травами, и вновь начнут свой акт любви, который унесёт их за облака, туда, где они сольются в одно целое и будут повторять слова страсти, и будут стонать в унисон от счастья, и будут просить друг друга не останавливаться, а дарить удовольствие ещё и ещё…

Глава V. Расправа

Сумрак, уютный и тёплый, что царил в комнате, казалось, постепенно съёживался по мере того, как сквозь неплотно задёрнутые шторы окна пробивался сначала крохотный и по-младенчески нежный, а затем всё взрослеющий и от того набирающийся сил, луч света. Да – солнце уже вступило в свои права и теперь заливало всё вокруг своими лучами, проникающими даже в самые отдалённые и сокрытые уголки бытия, где дряхлая темнота пыталась укрыться, стараясь продлить своё никчёмное существование.

На широком ложе, теперь пахнущем лесными травами и сладкими ароматами любовных игр, что имели место быть отступившей уже ночью, переплетая руки и ноги, прижимаясь друг к другу со всей нежностью, на которую были способны по настоящему любящие люди, лежали Захар и Софья. Мужчина уже проснулся и теперь с обожанием смотрел на свою спящую жену. Он медленно и аккуратно гладил её волосы, шею, грудь и живот, наслаждаясь каждым мгновением от прикосновений к любимой, но в то же время боялся потревожить сон красивой женщины – она так прекрасна, нежна и беззащитна сейчас, она совсем не похожа на грозную ведьму, которую боялись все жители не только Лесной, но и других деревень на много вёрст вокруг.

Но вот Софья открыла глаза - ощутив тепло любимого, прижалась к нему ещё сильней, в тот же миг встретившись с ним взглядом, полным счастья и удовлетворения. Только вот уста её прошептали лишь оно слово: «Ещё». И Захар, кровь в жилах которого уже вновь закипела от желания, а плоть уже готова была к новым испытаниям на поле страсти, с некоторой даже поспешностью принялся выполнять желание чародейки, чародейки любви…

…И вновь губы Захара сжимают нежный и чувствительный бугорок между ног Софьи, язык его стремиться тут же пройти по лепесткам бутона цвета кофе, по которому тоненькими ручейками стекает роса желания, а в то же время источающий аромат леса пушок чуть выше того самого бугорка, щекочет нос Захара, заставляя его морщиться и улыбаться…

…И вновь шаловливый язычок Софьи пробегает по спине Захара (лежащего на животе), сверху вниз, чтобы замереть на мгновение меж его ягодиц, вжимая женское дыхание в мужскую плоть, а затем вновь начать взбираться выше, новую остановку сделав уже в районе шеи, где в ход идут зубки, что так приятно и нежно умеют покусывать…

…И вновь Захар, уткнувшись лицом в цвета воронова крыла роскошные волосы жены, входит в неё сзади, тут же воспаряя духом в неведомые для непосвящённых дали, оставляя позади возбуждающее хлюпанье и ощущение сладкого прикосновения двух обнажённых тел…

…И вновь Софья, не ощущая уже приятной тяжести тела мужчины, догоняет своего суженного в тех самых краях, где сливаются души, где вечно светит яркое солнце страсти, где нежными голосами подпевают уютные облака удовольствия, где нет места земным проблемам и заботам…

Целуя такие сладкие и желанные губы друг друга, Захар и Софья ещё долго лежали, обнявшись, пока их дыхание не улеглось, а разгорячённые тела не остыли. Но священнику уже пора было собираться на утреннюю службу, а жене его – прибраться в доме и незаметно раствориться в лесной чаще, где она пробудет почти до темноты, собирая травы и коренья для своих отваров, да слушать мудрые и спокойные наставления древнего и безграничного Леса. Ещё раз прошептав неувядающие слова любви, Захар и Софья расстались до вечера, уверенные (уже больше месяца никто в Лесной и не мог догадаться, что в доме священника живёт ведьма), что их счастье будет длиться вечно.

И вот, пока Захар наставлял на путь истинный и праведный своих прихожан, а Софья бродила по лесу, к дому их подошла та самая баба Настя, что так славилась на всю округу своим ядрёным самогоном. Уже приняв «пару капель» сутра, самогонщица даже и не подумала о том, что священник в данный момент на службе, а смело принялась стучать в двери. Ещё бы не смело – у старухи было неотложное дело, а именно: третьего дня, прогуливаясь в сумерках мимо дома Игната и Прасковьи, она услышала женские крики и мужскую ругань, при ближайшем рассмотрении оказавшимися натуральным избиением молодухи. Баба Настя уже знала, что Прасковья изменяет мужу, так как тот, выпивши, любит приложить тяжёлую руку к чувствительному женскому телу. Даже несмотря на то, что пару месяцев назад у них родился ребёнок и со стороны пара выглядела вполне пристойной и богобоязненной, на самом деле всё сводилось к алкоголизму мужа и избиению им жены, которая, чтобы не за зря били, решилась на измену. И в очередной раз напившийся Игнат, естественно знавший о быстро распространяющемся слухе в такой маленькой деревеньке, как Лесная, о его суженой, начал снова «распускать руки» и заплетающимся языком заявил, что ребёнок не его и что он этого ребёнка убьёт. Баба Настя, услышав такое, не на шутку перепугалась и решила поутру пойти к священнику, чтобы, возможно, спасти невинное дитя (да и почёт с уважением к самогонщице возрастёт в деревне до небес).

Но Захара дома не оказалось, зато дверь никогда не запиралась – никто в Лесной и помыслить не мог о воровстве у служителя церкви. Баба Настя вошла в дом, продолжая звать его хозяина, но неожиданно обнаружила, что в доме очень знакомый запах, от которого у старухи подкосились ноги и бешено застучало сердце – этот запах был точь-в-точь, как в избушке ведьмы. Уж такое позабыть невозможно – самогонщица пару раз самолично бывала в ведьмином логове. Ну, неважно зачем – этого даже сама старуха старалась позабыть.

Страшные подозрения её оправдались, когда на кровати был обнаружен роскошный костяной гребень Софьи. Мысли бешеным галопом пронеслись в голове бабы Насти: «Неужто Захар спит с ней? А вдруг она околдовала священника? Может ведьма решила переселиться в Лесную, чтобы сгубить всех?! ».

Пулей вылетев из дома, самогонщица помчалась к себе, истово крестясь и причитая. Заперевшись в своём доме, она залпом выпила чарку чистейшего, словно слеза младенца, самогону и, немного успокоившись, решила, что ей следует под покровом ночи притаиться под окном спальни Захара и разузнать всю правду. Во благо жителей Лесной. Во благо, вероятней всего околдованного, Захара.

Очередной долгожданный закат. Новая ночь безумной и сказочной любви Захара и Софьи. Безграничные ласки и полное растворение друг в друге. Скачущие тени по стенам, и отлетающие от последних сладострастные стоны, переходящие в крики. Божественное счастье для любящих людей, для колдуньи и священника, для Захара и Софьи.

И почти всю ночь простоявшая под окном баба Настя уже была уверена, что ведьма околдовала Захара и решила загубить его и деревню. Ну не может же ТАК служитель церкви любить ведьму?!

Этим же тёплым и солнечным утром Софья призналась Захару, что у них будет ребёнок, девочка. Священник был неимоверно счастлив и даже думать не смел, что же будет после родов. Он целовал и целовал жену, кружил в своих объятиях и клялся её в вечной любви.

Этим же утром Прасковья, зайдя в детскую, обнаружила хладный трупик своего младенца. Истошные крики обезумевшей от горя матери огласили всю округу. Только муж её спокойно досыпал в пьяном угаре.

Этим же утром жених нашёл возле дома мёртвую Нюшку, лежащую с разбитой головой в огромной луже крови.

Ужасный переполох сотряс Лесную: люди выскакивали из своих домов, спеша то к одному месту трагедии, то к другому; женщины верещали и рыдали; мужчины молча глядели на мёртвых, сжимая кулаки, - все принялись искать виновных, постепенно собираясь на площади.

Пришёл и Захар, не менее поражённый произошедшим. Он понимал, что должен как-то утешить жителей и уже собрался было начать речь, как в толпе дурным голосом закричала баба Настя, что на мгновение заставило замолчать всех собравшихся. Этого было достаточно для привлечения к самогонщице внимания. И та заговорила.

Рассказала она всё о Захаре и Софье, всё, что видела и не видела – у страха ведь глаза велики, а у жадности ум хитёр. Жители Лесной не проронили ни единого слова, пока почти бьющаяся в истерике самогонщица говорила, нет – уже кричала. И когда она замолчала, селяне с суровыми лицами и горящими недобрым огнём глазами окружили священника и, не дав ему и слова сказать, связали и усадили у порога церкви, приставив к нему для охраны пару дюжих молодцов.

Захара никто не винил – он ведь считался околдованным, а, значит, не имеющим права принимать решения. Посему он лишь молча плакал и молился про себя.

Остальные же отправились в дом священника, где и обнаружили те самые вещи и тот самый запах, о котором говорила самогонщица. Устроив засаду, они принялись ждать возвращения Софьи.

Никто и не думал, что младенца убил пьяный отец, ничего не помнящий о случившемся. Никто и не думал, что Нюшка страдала припадками и прошлой ночью от этого ударилась головой о ступени крыльца при падении. Никто и не хотел разбираться в этом, ведь уже был найден ВИНОВНЫЙ, да ещё и какой – ВЕДЬМА, околдовавшая СВЯЩЕННИКА и поселившаяся в его доме. Вот кто виноват во всех бедах, случившихся этим утром!

На подходе к дому любимого Софья почувствовала опасность, но всё же решилась войти. Её тут же схватили и за волосы поволокли на площадь перед церковью, где добровольцами (на глазах у Захара) уже было сооружено кострище и крест, на котором и принялись распинать ведьму.

Захар вырывался и страшно кричал, что селяне не принимали иначе, как «освобождение от колдовства». Софья же молча терпела и лишь с жалостью смотрела на мужа, на своего любимого.

Под дружные вопли толпы при первых звёздах, холодно и безучастно взиравших на людей с высоты бесконечного неба, баба Настя, удостоившаяся чести быть первой, факелом подожгла костёр, тут же вспыхнувший подвывающим от вечного голода ярким пламенем.

Когда пламя это уже облизывало прекрасные ноги Софьи, она грозно посмотрела на жителей Лесной и произнесла слова страшного проклятья. В тот же миг земля начала содрогаться от страшных ударов, раздаваясь огромными трещинами от центра кострища. Люди начали в панике разбегаться по домам. Большинство провалились в разверзшееся чрево земли, а остальные были погребены под обломками обрушившихся домов.

Захар, в последний момент рванувшийся к любимой, неимоверным усилием смог разорвать верёвки, которыми его связали, но был смят силой мощного взрыва на месте сгорающей в огне Софьи. Окружающий мир для священника сначала окрасился кровавыми красками, а затем потух, оставив лишь тьму и тишину…

Эпилог

Прах. Только прах вокруг, освещаемый тусклым от кружащейся в воздухе пыли солнцем – от разрушенной землетрясением Лесной не осталось практически ничего. Нет – покосившаяся и потемневшая от пыли (и с многочисленными трещинами в стенах) церковь сиротливо приютилась у края бывшей центральной площади деревни, где теперь, вместо кострища зияла огромная яма, куда стекался клубящийся холодный туман.

Захар, со стоном открыв глаза (и тут же вспомнив все страшные события прошлой ночи), с огромным трудом поднялся, но с мрачной решительностью заковылял к яме, будто неведомая сила тащила его туда. Священник, чей лоб ровно посередине вертикально рассекала сочащаяся кровью рана, чуть ли не ползком забрался в самый центр тумана, водя руками, будто ища что-то. Или кого-то.

Через несколько мгновений Захар уже поднимал на свои дрожащие руки бездыханное тело Софьи, которая будто ничуть не изменилась с момента их последней совместной ночи – колдунья, казалось, спала глубоким и крепким сном, только вот не слышно было ни её ровного дыхания, ни равномерного биения её горячего сердца, где пылала страсть к любимому.

Единственная слеза скатилась по окровавленной щеке священника – более никогда он не смог заплакать, - а сердце словно окаменело, но только в душе теплилась уверенность, что, когда придёт время перейти в иной мир, то там, за гранью времени и пространства, его будет ждать Софья, с распущенными черными волосами и горящими глазами, в которых будет сиять ЛЮБОВЬ. А любовь Захара и Софьи - вечна…

Старик поднялся с лавочки и медленно поплёлся в сторону собственноручно им восстановленной церкви, чтобы в последний раз пообщаться с Господом на бренной земле – он чувствовал, что завтра уже не увидать ему более света солнца и склепа жены. Но Захар улыбался, зная, что уже завтра, в другом мире, он сможет наконец-то обнять Софью, прижать её к себе и прошептать: «Я люблю тебя»…