рщо жщопжфд ложфдл

Конура Иоанна Павла расписана под кукольный домик: нарисованная кирпичная кладка, нарисованные окна, за ними - нарисованные занавески и цветочные горшки, нарисованный водосток, нарисованный чердак с нарисованной летучей мышью, на крыше - печная труба с нарисованной копотью. Красота! Сам Иоанн Павел стесняется своей конуры, сидит в стороне, изображая непричастность.

Проходя мимо, говорю:

- Привет, Иоанн! Привет, Павел! Что нового?

Четыре глаза глядят на меня, две пасти свешивают языки, точно ботинки без шнурков. Наконец Иоанн отвечает:

- Да вот, овечку покрыли.

- Ты, ты покрыл, - кричит Павел, брызгая слюной. - Я к этому никакого отношения не имею. - Поворачивает ко мне щетинистую морду, косится на брата, сообщает громким шепотом: - У него ж папаша был один ортодоксальный грек. Вот наследственность и проявляется.

Иоанн фыркает:

- Я свою родословную вижу прозрачно от самого Хаоса. Никаких греков там не было. Мамаша их на дух не переносила, гоняла по всему Аиду, только пятки сверкали. - Он трясет слюнявыми брылями, говорит, явно пытаясь сменить тему:

- Греки, как известно, смазывали пятки оливковым маслом. Бегать было неудобно, ноги разъезжались, но зато как сверкали пятки, особенно на закате, таким, знаешь, особенным розовым светом...

- Был грек, - перебивает Павел. - Мужлан и пьянь страшная, без чувства юмора совершенно. И замашки соответствующие. Раньше работал пастухом у Гериона, так всех коров ему перепортил.

- А что Герион? - спрашиваю я из вежливости. Лучше бы прошел мимо.

- Ну, а что Герион? - отвечает Павел. - Герион-то небось не корова. Герион между прочим великан был...

- Мелковатый, - встревает Иоанн, - и хромой на одну ногу.

- Вот я и говорю, - Павел морщится. - Прогнал он грека. Как снял с коровы голым, так и прогнал. Дал только шкурку потертую, которая у порога лежала, чтоб срам прикрыть. Грек конечно нажрался с горя и попер домой по берегу Ахеронта. Идет и думает, на ком бы злость сорвать. А тут весьма кстати мамаша наша прикорнула на травке. Сам понимаешь, целый день на посту, да тут еще какой-то паяц бродячий на кифаре играл за холмом, вот ее и разморило. Там на травке все и случилось. Силой взял, сука. - Павел нехорошо скалится, из пасти по складкам губ струится слюна. - Потом мамаша в Микенах ощенилась двойней. Или четверней, если по головам считать. Мы с братом, и еще двойняшки - Георгиос и Рингос. - Павел вздыхает. - Все в большом секрете делалось, чтобы родня не узнала. Но слухи все равно поползли, переврали все как всегда с ног на голову. Мамаша, дескать, - самец, а грека вообще чуть не героем выставили. Так что вот он какой, родитель Иоанновский.

- Ну так и что, если так? - огрызается Иоанн. - Он ведь и твой папаша выходит.

- Не-а! - говорит Павел, щелкая мне веками. - Самое смешное, что незадолго мамаша была в связи с самим Зевсом, который явился ей в облике миртового куста. Мамаша, понятно, не знала, что это Зевс, думала куст как куст, ну и... Словом, один из нас определенно от него, а остальные трое... Сам посуди, этот вот, - Он кивает мордой в сторону брата, - на овечек лезет, и если бы только на овечек. Георгиос связался с какой-то сучкой в Афинах, даже хотел из-за нее с Парнаса прыгать, да хорошо Рингос удержал. А Рингос сам, тот вообще с самого детства странный был, даром что недоношенный. С виду мелкий, еле головку держал, а как к сиське, так самый первый лез, всех локтями распихивал. Вот и думай, кто от Зевса...

- Какой там Зевс! - рычит Иоанн. - Кобель приблудный, а не Зевс! Да и вообще, ты ведь тоже был при деле, с овечкой-то. Морду для вида воротил, а у самого аж слюни текли, вот как сейчас...

Договорить он не успевает; челюсти Павла клацают, кто-то скулит, кто-то рычит, вхолостую топчутся ноги, глаза свежескошены, хвост - один на двоих - отбивает пыльную дробь, кровь, кровь... Но все это уже за спиной.