От душевного здоровья к возрождению России

— Мой скоро придет, цветы подарит, опять ноги придется раздвигать, — пробормотала, не к кому не обращаясь, медсестра по имени Антонина Ласкай-Переда. «Её» — это молодой доктор Степачка. Антонина страстно желала выйти за него замуж, хотя к сексу именно с ним была сравнительно равнодушна. Поднятая ей тема интереса не вызвала. Вечерняя смена в остром отделении городской психбольницы медленно клонилась к закату.

— Я внимательно слежу за новостями спорта, — сообщил после некоторой паузы санитар, известный в широких слоях буйно помешанных нашего города под кличкой «старик Антонио», — и недавно я узнал, что в штаб-квартире Международного олимпийского комитета в Лозанне было принято решение о том, чтобы разрешить транссексуалам принимать участие в Олимпийских играх. Согласно этому решению, атлеты, которые сделали операцию по смене пола и юридически это оформили, через два года после операции могут участвовать в Олимпиадах. Суки. Втоптали в гавно высокие идеалы древности. В молодости старик Антонио тяготел к греко-римской борьбе в частности и к римскому праву честного кулачного боя вообще.

— Нежно трусь о ваши кирзовые сапоги, Антонио, — С чувством прокомментировал его высказывание пациент, глубоко убежденном в том, что он (пациент) Ленин. При этом в глазах психически не здорового вождя мирового пролетариата блеснули слезы умиления.

Недавно пациент, называющий себя Владимиром Ильичом, подбросил в кабинет главного врача записку. В записке с пометкой «Срочно» и направленной по адресу: Москва, Кремль, Вождю Всех Народов Включая Масонов, сообщалось, что в остром отделении нашей психиатрической больницы кормят из рук вон плохо, все работающие в отделении санитары, и в особенности старик Антонио, не только распускают руки, но и могут позволить себе трахнуть не только пациентку, а то пациента. Причем совершенно ни за что, ни про что. И что, в целом, отделение выглядит хуже, чем сиротские приюты из фильмов ужасов. В качестве ответных мер пациент, считавший себя Лениным, предлагал применить высшую форму пролетарской самозащиты — расстрел, а так же доверительно сообщал, что, что верит в Кобу, как в самого себя.

Но расстрелов опять не последовало, и пациент, мнящий себя вождем мирового пролетариата, справедливо опасался гнева революционных санитаров вообще, и старика Антонио в частности. Он еще не знал, что его записка попала не в руки главного врача, а ее нашла уборщица. И, в надежде, что ее, заодно, трахнет старик Антонио, отнесла ее в наше отделение. Она пользовалась любым поводом, чтобы попасться ему на глаза и пропустить такой случай было просто грех. И теперь старый гладиатор перечитывал записку, а стоящий рядом с ним Ленин с трепетом ожидал решения своей судьбы.

— Ну что, Васильевна, заслужила, — подняв, наконец, глаза на уборщицу сказал старик Антонио, — пойдем-ка, милая, в пустую палату, благославлясь.

— С такими людьми, как старик Антонио, мы Россию в два счета возродим — с чувством добавил психбольной, считающий себя Ленином.

Но старик Антонио его не слушал. В его душе уже закипели страсти, бесконечно далекие от судеб нашей великой родины.

— Ой, да, миленький, — залепетала сразу разрумянившаяся психически адекватная уборщица, — да я для вас… да вы скажите только…