Из эротического дуплета

Массон позвал всех купаться, но его жена и Раймон не захотели. Мы

спустились к морю втроем, и Мари тотчас бросилась в воду. Массон и я решили

остыть немножко. Он говорил не спеша, и я заметил, что у него привычка

сопровождать всякое свое утверждение словами: "Скажу больше", даже когда это

ничего не прибавляло к смыслу фразы. О Мари он мне сказал: "Она

сногсшибательна, скажу больше -- очаровательна". Но вскоре я уже не обращал

внимания на его привычку -- таким блаженным ощущением наполняло меня солнце.

Песок накалился под ногами. Мне хотелось поскорее в воду, однако я еще

немного помешкал, а потом сказал Массону: "Поплывем". Я сразу нырнул. А он

вошел в воду тихонько и бросился только тогда, когда потерял дно под ногами.

Он плавал брассом, и довольно плохо, так что я опередил его и погнался за

Мари. Вода оказалась прохладной, и это было приятно. Мы с Мари плыли рядом и

чувствовали, как согласованны наши движения, как хорошо нам обоим.

Обратимся теперь к мифологическим реминисценциям романа. Прежде всего, Дориан Грей наделяется целым рядом прозвищ, именами мифологических красавцев - Адонис, Парис, Антиной, Нарцисс. Последнее имя подходит к нему, конечно, более всего.

В мифе о Нарциссе говорится, что прорицатель Тиресий предсказал родителям прекрасного юноши, что тот доживет до старости, если никогда не увидит своего лица. Нарцисс случайно смотрит в воду, видит в ней свое отражение и умирает от любви к себе.

Телевидение - это абстракция. Шутка. История - тоже шутка. Телевидение и история - центры пустоты. Это ауры, как волосы, которые можно причесывать 24 часа в сутки. Череп и Рот - силуэты, проступающие в тумане, как горячий и холодный свинец. Им обоим нравится целыми днями смотреть телевизор. Каждое слово, которое я пишу - шутка. То, как оно существует в твоей памяти и в моей - это шутка для Господа Бога. Рот и Череп - это и есть Бог. Они - падшие дельфины.

С залитой майским солнцем улицы Гэриш шагнул в полумрак

общежитского холла; глаза его не сразу приспособились к смене

освещения, и бородатый Гарри показался призраком, бестелесным

голосом:

-- Вот сука, а?! Ты представляешь, что это за сука?!

-- Да, -- произнес Гэриш, -- это было действительно

сильно. Теперь он мог разглядеть бородатого: тот чесал

угреватый лоб, на носу и щеках поблескивали капельки пота.

Тем не менее это творчество, поскольку оно выражает состояние человека, отъединенного от других, остается «абсолютно современным» в том смысле, какой придавал Рембо этому ныне абсолютно опошленному слову.

Это топтание, это нагромождение, эта постоянная возгонка звуков, слов, фраз — у Арто вовсе не пережитки символизма или романтизма, их истоки в другом.

Сиреневенький шарф, знаете ли.