Игра в госпожу и раба. Сексконтакты третьего порядка (Жена госпожа)

... Она кривится от приготовленного мной растворимого кофе. Хотя, ведь, это не самый плохой. И даже, я бы сказал, - один из самых дорогих, какие были в магазине…

Но заряжать кофейную машину настоящим кофе – это мне очень сейчас лениво.

Молоть еще надо...

Она, надо думать, это все прекрасно понимает. А потому, по мере сил, выливает свое замечательное настроение на меня:

- Почему я просыпаюсь у тебя всегда с ощущением волоса во рту?

А, действительно – почему? Забытые чувства беспокоят?

Вот так, сидит на моей кухне в моем халате - нога на ногу, - и хамит.

Мне же - откровенно лень не только делать настоящий кофе, но и с ней ругаться.

***

Да и вообще, разговаривать с кем-нибудь с утра мне обычно лень. Такой вот у меня склад характера – молчаливый и ленивый.

Не о чем мне с утра разговаривать.

Да и, по большей части, слава богу, не с кем. Кроме самого себя.

Кстати, и даже с самим собой общаться – и то не всегда хочется.

Особенно не хочется воздух впустую сотрясать - если это женщина перед тобой сидит. Пусть, даже молодая, привлекательная. Теоретически – возбуждающая... Кого-нибудь, наверное. Если – в целом на нее посмотреть.

Теоретически.

Кто-то, возможно, за счастье считает – ее трахать, и прямо тащится оттого, что она ему отдается.

Но уже, как выяснилось: это все-таки не я.

Поезд ушел, сделал дяде ручкой: тю-тю.

А еще, в дополнение, я вообще не теоретик – а практик.

***

Бог ты мой, думаю я, неужели года два назад, когда она свинтила, я прямо места себе не находил по данному поводу?

Кусаться готов был при мыслях, что кто-то еще там по моему огороду запросто разгуливает?

Сегодня – никаких эмоций особенных, и желаний тоже.

Ну, трахает ее кто-то, и пусть себе трахает на здоровье.

Правда, если она тут, на моем любимом стуле опять сидит, и выламывается, значит, не все там в порядке.

Может быть, тот, кто ее теперь трахает, морщится – у-у-у, как ты мне осточертела…

Может быть, и там у нее – поезд ушел, и тоже тете ручкой сделал?

Господи, да какая мне теперь, собственно, разница, думаю я…

Главное, чтобы ничего нового в этот дом не принесла. Необычного.

Экзотического, так сказать.

***

По моим многолетним синоптическим наблюдениям: именно женщины, и обязательно – именно с утра, любят что-нибудь, да обсудить.

Как правило – что-нибудь очень приятное. Что-нибудь, замечательное такое. От чего зубы начинают ныть.

Они, такие вот, - женщины… В точности такие же, как и плохие начальники. Которые - ни свет, ни заря, - звонят вам по телефону, и выплескивают, выплескивают... Все, что там у них накопилось за ночь.

То, что, как им кажется, очень-очень умное, что им в голову ночью пришло.

Вполне естественно, - они хотят немедленно своими мыслями с кем-нибудь поделиться. Утром. Неотложно. Пусть даже и в выходной день.

С тем, кто слушать их будет.

В то время как раз, когда другим людям хочется простой и непритязательной тишины.

Лучше бы просто в туалет с утра сходили, и все свои дела там уладили – с выплескиванием умных мыслей.

Дома-то – им, начальникам, вроде и не с кем. И не оценят – дома-то. И направить могут с такими разговорами – куда надо.

В нужное русло.

А подчиненный – он на то и подчиненный, чтобы всякую ахинею слушать. Да еще и поддакивать, мысленно их проклиная.

Про себя, конечно.

Так же вот – и отдельные женщины…

Хотя, далеко не все, и далеко не всегда у них в подчинений находятся.

Отнюдь не все любят играть «в госпожу и раба в ошейнике», как пишут в объявлениях.

Я вот, например, совсем не люблю.

Демократичный я очень – думаю. Свободолюбивый.

Если в раба с госпожой начинают играть – то можно и на баррикады собраться.

И умереть с гордо поднятой головой – за правое знамя свободы и независимости. Или - левое знамя - откуда уж посмотреть на ситуацию.

***

Нет, чтобы воскресным утром немного помолчать.

О вечном подумать.

Так нет же – о чем-нибудь совершенно приземленном надо обязательно поговорить.

О волосе мифическом.

Или – еще о чем-нибудь, подобном.

Как будто, шило у нее в одном месте до сих пор сидит и хамить заставляет!

Хотя никакого шила не было. Совершенно определенно…

Если что-то и было – то совсем не шило. Никак уж это на шило не похоже. Голову на отсечение можно дать…

Хоть и не очень стойкое, зато не шило - было точно.

Мы же не садо-мазо, не так ли, подруга, в конце-то концов?

***

Ну, вот, - она сидит опять на моей кухне, как встарь, и меня разглядывает, и на экран телевизора косится.

А я думаю – ладно, пусть она хоть у меня немного порадуется, глядя на жужжащий что-то о новостях сегодняшнего утра экран и помолчит немного. Из моего удобного угла.

У нее, наверное, телевизора-то на кухне нет.

Между тем, когда-то именно я ей, тогда еще студентке, и покупал телевизор, помнится. Гасил ее кредит. Когда она сбежала из дома, от тирании папы с мамой, и стала жить одна.

Интересно, куда она его дела? Когда закончились наши бурные нежные отношения?

Ладно, пусть смотрит на здоровье… Только вот, незачем и меня при этом пристально разглядывать. Будто я ей еще что-то опять нехорошее сделал.

Ничего нового не увидишь, меня разглядывая.

Все – довольно не новое, даже слегка поношенное.

Хотя, впрочем, еще вполне добротное. Со вкусом подобранное. Довольно умелое – можно надеяться.

По отзывам, во всяком случае, судя.

По записям в жалобной книге, как говорится.

А может быть, ее строгий, богатый, как мне помнится, папа, и не разрешает ей с утра телевизор на кухне смотреть? Или – ее, извините за выражение, друг – такой же, как и я, молчаливый субъект, и тоже не любит шума и гама по утрам?

И так вот она, все по мужским гостям, украдкой, удовольствие от телевизора получает?

***

Кстати, пусть и ее согреет, думаю я, чистая, хотя слегка уже повылезшая махра моего, только что стиранного, халата…

Который она без спросу надела.

Заставив меня в футболке и трусах перед ней разгуливать.

Ну и пусть разглядывает - ноги у меня ничего еще.

Все еще – футбольная закалка осталась. Мышцы и шрамы от старых ударов защитников по ногам - сквозь шерсть все еще проглядывают.

А женщины, говорят ребята в бане, шрамы любят. И мышцы - тоже.

Правда, не очень понятно, что себе при этом воображают. Когда на шрамы смотрят. Какие-нибудь несусветные подвиги, что ли?

Когда их трогают, и гладят, и даже целуют жалостливо.

Но она, по-моему, не на ноги косится. А выше. И поеживается. Будто ей – прохладно.

С чего бы?

То ли ей действительно холодно, то ли у меня там что-то не так.

По-моему, все на своем месте. И трусы – свежие. И никакого шила там, внизу.

Все – как у людей. Не сильно лучше, конечно, но и не хуже.

По отзывам отдельных трудящихся девушек, и даже беззаботных домохозяек.

***

Впрочем, она ведь, насколько мне еще также помнится, раньше всегда мерзла, если окружающая ее температура не была близка к температуре сауны.

Хотя – не худая, в целом. Аппетитная, как я уже сказал. С нормальными приливами в нужных местах.

И с отливами – в ненужных.

Явно она - не малокровная, вечно мерзнущая стиральная доска из солярия. И не фиалка из кордебалета. Со сбитым циклом, и всегда непонятным из-за этого настроением.

Была у меня одна такая знакомая - в глубоком мальчишестве. Лет в девятнадцать-двадцать. Со стальными ногами.

Помнится, курила, как паровоз. И до, и после. И во время, даже, закуривать пыталась.

Что мне, по молодости, особенно нравилось.

Хотя, конечно, переменчивое настроение из-за сбитого цикла, немного всегда настораживало.

Никогда нельзя было быть точно уверенным – хочет ли она в постель, или, вдруг, к маме с папой – и немедленно, - ей требуется.

Так сказать, смех вперемежку со слезами. Солнце сквозь дождь.

***

Но мне немного странно, что сейчас, туманным, дождливым утром, эта, сидящая на кухне девушка - из уже совсем другой моей жизни, - почему-то даже не жалуется на холод. Не поводит зябко плечами, как раньше, и не говорит, что на нее дует изо всех щелей и ее надо немедленно греть. Желательно – известным нам способом.

Щелей, кстати, тут никогда не было раньше. Да и нет и сейчас.

Совсем недавно закончился, наконец, бесконечный ремонт, и даже, кажется, легкий запах свежести и краски еще витает в воздухе кухни.

Напоминая о муках ремонтного бытия.

Теперь, после ремонта, окно кухни выходит на утепленную, и застекленную зимними герметическими рамами лоджию.

Рамы закрыты наглухо, а кондиционер предупредительно включен мной на обогрев – выставлен на плюс двадцать пять.

И пусть даже за окнами падает хоть и противный, но не такой уж и холодный дождь - лето, все-таки, на дворе, а не зима.

Или, у нее повадки изменились – за последние два года?

Сидит себе с вызовом, закинув одну голую ногу на другую, и откровенно хамит:

- Почему я просыпаюсь у тебя - всегда с ощущением волоса во рту?

Интересно, - говорю я сам себе, - и давно ты тут последний раз просыпалась?

И что – разве ты не знаешь, что я брею только физиономию? В моем возрасте вредно менять привычки. Они, от обиды, и убить могут.

***

А вслух - я молчу.

Хотя, мог бы сказать ей… Много чего мог бы наговорить.

Мог бы, например, ей сказать, что никто не заставлял ее вчера, часа этак в два ночи, после всех этих телевизионных болений за наших, и за не очень наших, когда уже мне вообще ничего не хотелось, и особенно - говорить с ней, а просто хотелось уткнуться носом в сгиб локтя, отвернувшись, и отодвинувшись подальше, провалиться в небытие подушки…

Так вот, не стоило ей вчера по собственному почину – и неожиданно довольно для меня, уже сонного, внезапно припадать ко мне. Стянув вдруг с меня одеяло, скинув его на пол, и, почти полностью заглотив мою совершенно неподъемную и обмякшую от неудовлетворенного хотения пятую конечность.

Которая тоже - уже давно все, и разом, расхотела…

Зачем ей нужно было пытаться чего-то еще от меня добиться – и через мое откровенное «не хочу», и через ее, не совсем мне понятное – «чего-то хочется, а кого – не знаю…»?

Совершенно лишнее действие уже было.

И, тем не менее – она в этом действие поучаствовала. Деятельно и совершенно добровольно. Пытаясь меня оживить.

Правда, без особого успеха.

Какой смысл теперь жаловаться на свои непередаваемые ощущения?

***

И зачем ей вообще было вытаскивать меня на это дурацкое свидание?

И зачем, собственно, я вообще – сам-то на него вытащился?

Предварительно спровадив свою, якобы уже постоянную любимую – на дачу.

Да еще и с каким-то посторонним уродом?

Впрочем – это вообще отдельная история.

***

…А накануне… В субботу…

Катил себе по бульварам на свидание, и размышлял: это просто - благословенная пора, начало лета. Не жарко, не холодно. Пыль прибита частыми дождями, и воздух чист и свеж.

И все лето еще впереди!

Будто – открытая новая книга…

Даже привычные строительные раскопки тут и сям по дорогам, не очень раздражали.

Люди клады ищут – а мы тут у них под ногами путаемся.

Сами, вы ребята, горожане, виноваты. Сами! – словно кричат нам они.

Слишком уж вас тут много.

Поменьше бы вас было – и всем хватило бы места. И тем, кто копает. И тем, кто ездит по этим рытвинам - туда сюда, туда, сюда.

А чего ездит – спрашивается? За каким, а?

Туда и сюда?

Дома надо сидеть, и раздражения не будет…

А мы спокойно копать себе дальше будем.

***

Тем не менее, даже и с этими постоянными раскопками, - в городе очень хорошо бывает летом, думал я.

Часть граждан, например, уже с вечера пятницы уломилась по дачам, и стало возможно даже дышать.

Те же, которые с вечера не ускакали - с утра в многокилометровых пробках по загородным шоссе, бедолаги, живут.

Можно себе вообразить, как им весело - в набитых домочадцами и животными машинах. Как комфортно. Какие там у них приятные разговоры происходят.

Это тоже добавляло злорадного оптимизма.

Оставалось за них только порадоваться.

И - себя, бедного, пожалеть. Что в выходной куда-нибудь тоже, со всеми, не потащился.

Так, примерно, думал я, хотя, вот, кстати, и меня приглашали. Как перевозочное средство использовать хотели…

Подруга и приглашала. Решила меня к делу приспособить.

Но я – не дался.

И, объезжая рытвины в проваливающемся после кладоискателей асфальте, катил себе к Петровскому бульвару.

Не совсем понимая себя – зачем мне это нужно, туда ехать?

***

А за полчаса до того я наврал подруге, тянувшей меня за город и строившей большие планы с выездом на дачу и шашлыком в ночи, что дела у меня тут…

Просто – по горло дел всяких.

Завез ее - в ее замечательное Отрадное. И не стал на обед напрашиваться. Что-то у меня аппетита не было.

Туманно сообщил, что если не поздно освобожусь – позвоню, пойдем в кино.

А может, и не пойдем.

Она как-то пропустила это мое сообщение мимо ушей, хотя кино любит.

Сказала рассеянно, что на ком-нибудь другом на дачу после обеда поедет.

Что – кто-нибудь другой с радостью ее отвезет. Дороги уже освободятся, и поездка выйдет приятной.

Да еще и шашлыков с собой – этот самый другой, что с транспортом, прихватит.

Чтобы дачная жизнь совсем интересной показалась.

Сейчас, прямо, этому, с шашлыками, и позвонит. Чтобы и он на ее приятную компанию рассчитывал.

На том мы и порешили. Она – с этим другим, а я – по делам.

***

Не было у меня никаких угрызений совести на этот счет. И даже сегодня – они совершенно не обнаруживаются.

То ли совести у меня мало, то ли ее угрызения стали привычными, ручными. Управляемыми.

Надо – включил. Не надо – выключил.

Пусть отдохнет от меня, думал я.

Заодно, и я от нее.

Пора нам уже и отдохнуть немного – друг от друга.

А не то – перебор выходит.

Глядишь, в один прекрасный день она скажет мне – давай вместе жить, а? Как ты на это дело смотришь, дорогой? Что – туда сюда мотаться?

И придется мне тогда прямо в лоб, и сказать – отрицательно, дорогая, смотрю.

На твое - «вместе жить».

Точнее, не то, чтобы совсем отрицательно, а как в ситуации с домашними животными смотрю на это дело:

- Вы их любите? Кошечек, собачек?

- Конечно! Кто ж их не любит? Какой глупый вопрос. Очень-очень любим. Даже жить без них не можем!

Но только – не у себя дома…

***

Может быть, она, моя постоянная подруга, и не очень заслуживает такого отношения к себе. Она же от чистого сердца такое может предложить. Без всяких задних мыслей. Исключительно, из экономии бензина и других материальных ценностей.

Но, вроде, надо же и мне как-то оправдывать свою репутацию – человека с растянутыми жизнью принципами.

Которых, хоть и так-то у меня мало, но зато те, что есть – растяжимые до невозможности. Эластичные очень.

Плюс на минус и наоборот – очень просто меняют.

Это она сама так придумала и считает – что у меня принципы растяжимые.

Как у всех водолеев. И что – не надо на меня давить.

Лучше отойти, и немного подождать. Умная уже девочка. Взрослая. Дело к сорока движется.

Очень хорошо, даже, что у нее гороскопы и прочая мишура – в голове на первом месте. Полезное для меня свойство. Нравятся ей гороскопы, так это даже и здорово. Иногда ведь и гороскопы оказываются довольно полезными в мужском хозяйстве.

Так что, даже и хорошо, что этот, с шашлыками, на дачу ее повез.

***

А дел-то тут, на самом деле, в Центре – у меня никаких и не было. И особых идей на этот счет – зачем поехал на свидание со старой знакомой? – тоже не было.

Не в пику шашлыкам, конечно – так, любопытства ради.

***

Пока ехал, прямо на языке вертелось наговорить ей при встрече, - старой знакомой, кинувшей меня некогда, как мальчика, - чего-нибудь душещипательного.

И закончить разговор на такой вот мажорной ноте: а не пойти ли тебе, милочка, к этой самой маме?...

Тебе давным-давно чудесная замена найдена. И даже не одно и не две.

Танцуй, как говорили у нас некогда, фокстротом.

Ничего мне от тебя и не надо уже давно.

Но я, почему-то, не послал ее, и не стал упиваться сладкой местью.

И вот теперь результат, за который приходится расплачиваться: сидит у меня сейчас, с утра в воскресенье, на кухне, и хамит.

А я слушаю.

***

Я ведь, вообще-то – тоже, взрослый уже мальчик. Под полтинник парнишке уже.

Даже и при моих эластичных принципах – можно было бы и пожестче с нею быть.

Высказать ей кое-что.

О ее моральных принципах.

И о своих - эластичных, тоже.

Вообще, можно было о жизни поговорить. Об общественно-политической жизни, а также - о личной. А заодно - и о половой.

***

Но – не поймет она этого всего просто, всех этих задушевных разговоров.

И не стремилась она никогда ни к какому пониманию.

Потому что – эгоист до мозга костей.

Впрочем, как и я – надо и мне отдать должное.

А эгоизм, как известно, это главное свойство растущих организмов.

Базовый инстинкт – в дополнение к уже существующим.

***

Впрочем, мое любопытство – тоже вредная ведь привычка, и пора уже от нее давно было бы избавляться начать.

Оно, любопытство, ведь не только, как известно, кошку сгубило. Но и многих -покрупнее - зверей извело.

Стоит ли самому себе врагом быть?

Сидеть тут, на кухне, и угрызаться?

Себя лучше любить.

Даже, если и не очень уважаешь - за некоторые закидоны.

Ведь тут все просто, как в древнем анекдоте: умерла, так умерла!

И нечего потом ее выкапывать, и танцевать заставлять. И себе за это же печень есть.

Я же не мазохист! Довольно правильной ориентации человек. Почти правильный - так скажем.

Бывают, конечно, иногда отдельные нестандартные желания – но ведь это как девушка захочет. Вообще, естественно все, что между мужчиной и женщиной происходит, пока они, млекопитающие и теплокровные, двуполыми остаются. Главное, чтобы ничего – через силу. Так я думаю.

А вот всю эту бриолиненную розовую мазо-свору – терпеть не могу.

И голубую – тоже, не очень жалую.

Уж и не знаю – почему.

Хотя, я и не моралист, и, в конце-то концов, мораль вообще - это всего лишь предмет торга.

Как сказал один великий остряк.

***

Нынешней ночью - до двух, или позже, вместо того, чтобы сексуально отрываться, уж коли мы встретились нежданно, она пялились на странное действо – на какой-то международный конкурс неудачных бездарностей.

Лузеров, как их теперь модно называть.

Сам бы я - ни за что не стал бы все это смотреть.

Мало ли, чего там, по телевизору, другого, более интересного можно увидеть ночью? Восемьдесят каналов со спутников – выбирай, не хочу.

Если других занятий нет.

А вот она - прямо вцепилась в телевизор. Просто за уши ее было не оттянуть. Как будто ей действительно дома телевизор смотреть запрещают.

Хотя я включил телевизор не для того, чтобы его смотреть, а всего лишь для подсветки – не люблю я в полной темноте чем-то вроде любви заниматься.

Но мои, как мне кажется, довольно ласковые поползновения, никакого эффекта на нее не производили. Только, как помехи воспринимались. Разве только, что веником она от меня не отмахивалась.

Вперилась в это всенародное зрелище:

- Ну, погоди… Ну, перестань, потерпи немного… Ну, какой же ты не патриот… За наших надо болеть, за наших! Почему ты не болеешь?

- Уже болею, - отвечал я раздраженно, - и даже сильно недомогаю… Вон, смотри-ка, какой наш, лучше всех! Чудненький, вертлявенький. Видишь, как задом крутит? Голубенький, судя по всему… И девочка, из рояля в кустах вылезла – тоже ничего себе, жалестная. Наверное, малокровием страдает - даже в рояле без труда складывается и помещается. Или – дистрофией.

Смотри-ка ты, и этот там же… матершинник, тот, что с бабами подраться любит… Каждой бочке – затычка. Как тут от радости не заболеть? За отчизну… Для компании им твоей любимой подруги не хватает - Зямы-лесбиянки…

- Какой же ты… не патриот… Злой ты какой…

- А ты что, телевизор смотреть ко мне приехала?

- Да я и сама не знаю, зачем…

***

Она, все болела.

А я – ввиду своей мужской ненадобности, отвернулся, и отправился, как субмарина, в глубоководный поход - до утра.

Да нет – патриот, я, да еще какой! – думал я. - Обожаю родину. Мать… Нежною любовью обожаю. Готов болеть за нее двадцать четыре часа в сутки. Правда, только - при выключенном телевизоре.

А чтобы тебе доказать это, моя радость, готов в какую-нибудь партию национал-педров записаться… На которых ты так пялишься. Не хочешь?

И с мыслями о том – что незачем было мне все так поворачивать, и второй раз в эту реку вступать. И что нужно бы даже этот финал ускорить – вытолкать ее сейчас взашей, например. Да лень – ужасно. И что мне вот подавай простые развлечения, а ей – высокоинтеллектуальные. Ну, и значит, – так тому и быть. И что это – серьезно, - такие идеологические разногласия на почве недомогания к родине и ее славным сынам-дочерям.

И если точнее сказать – ну, какой же я был некогда дурак, а? А сейчас – и подавно…

И...

И я стал погружаться наконец в теплый сон...

***

... Вот такие у нас ночью были сексуальные контакты третьего порядка.

Какие-то – инопланетные. Она – на одной планете. Я совершенно на другой.

Но потом, когда я уже уснул – вот тут-то она на меня и напала.

В якобы страстном порыве – сбрасывая одеяло на пол…

Да поздно уже было несколько.

***

…Она сидит на кухне. На моем любимом месте.

В моем, - недавно, и с любовью постиранном халате.

Я вообще - не очень приветствую, когда кто-нибудь посторонний использует мои вещи. Даже, если этот посторонний – молодая женщина. Пусть, даже не очень выспавшаяся, но зато аппетитная. Как уже говорилось - теоретически.

Если не приглядываться - пристально.

Или, если ты не изучил ее довольно хорошо.

Но я стирал халат лично для себя - люблю это свежевыстиранное прикосновение махры… Не руками, естественно, стирал, - в машине.

Однако исключительно для себя. Как раз – накануне ее появления.

А она вот его взяла – да и нацепила на себя. Без спроса, конечно.

Это у нее вообще манера такая. Надеюсь, она зубную щетку мою не схватила с утра?

И капризы…

Это я не буду, того мне нельзя. Я с утра вообще не ем…

Я тоже не ем с утра. Ну и что?

Не обязательно об этом сообщать всему миру...

Отвык я от ее капризов.

***

Впрочем, что это я о глупостях?

Какой-то детский разговор…

Стиранный, не стиранный, надела, сняла. Схватила. Не схватила… Будет есть, не будет… Какая мне разница?

Я ведь не возражаю. Во всяком случае – вслух.

Ни против халата, ни против сидения на любимом разболтанном от постоянного раскачивания стуле - в самом уютном углу. Из которого хорошо виден экран кухонного телевизора, стоящего на холодильнике.

Мерцает картинка, диктор что-то бубнит негромко.

Я почти не слышу, о чем это он, но я не пытаюсь сделать звук громче. Я вынужден слушать гостью.

Я же - радушный хозяин. Всегда и на все готов!

Хотя, вообще-то, надо было бы прибавить звука…

***

Да, думаю я про себя, давненько она не сидела на этом самом месте, распустив по плечам русые волосы.

У нее, кстати, неплохие, густые волосы. В моем вкусе: длинной, ниже плеч.

***

Приятно ведь, когда женщина лежит лицом к тебе, и ждет тебя - обнять ее за плечи, и почувствовать под ладонями густые теплые пряди. И целовать ее – постепенно проникая все глубже и глубже в ее таинственный затягивающий мир.

Или – когда женщина сидит на тебе, будто наездница, и ее волосы опускаются тебе на лицо в такт плавным, мягким движениям. И когда, замедляя движение, погружаясь и доставая до дна, целуешь ее в губы, и не можешь от них оторваться, поцелуй происходит - будто в душистом шалаше…

А еще…

Когда женщина целуют тебя, опускаясь по твоей груди все ниже и ниже, и эта волна волос течет по телу вниз. И волосы окутывают и ласкают самые нежные места, и потом в дело вступают горячие влажные губы…

Восхитительно.

***

Но все это к нам с ней не относится.

Приходится даже встряхнуть головой, чтобы отогнать волшебные видения.

Сейчас я думаю просто и буднично: опять придется собирать ее волосы по всей ванне... чтобы не забивали сток.

Перехватив мой взгляд, направленный на ее волосы, она спрашивает:

- Ты так и не держишь расчесок в доме? Я свою - позабыла где-то…

Пожимаю плечами – мне расчески ни к чему.

- Могу дать тебе… Деревянную. Гребень у меня такой есть, не очень густой, правда.

Она кривится:

- Это ту расческу, что у тебя от собаки осталась? А поумней - ничего не мог бы мне сказать с утра?

Нет, умней сейчас мне ничего не приходит в голову.

***

Распахнутые полы халата обнажают ее ноги. Которые в дождливой полутьме этого, уже довольно позднего утра, кажутся бледными… Даже слегка отливают в синеву.

Выглядит так, будто она их недавно брила.

И глаза у нее припухли – то ли из-за того, что она не выспалась, то ли из-за того, что ждала от меня чего-то совсем другого, и теперь себя чувствует совершенно не в своей тарелке.

Но я знаю, что ноги у нее гладкие, просто освещение играет с ней злую шутку…

Кроме того, она говорила, кажется, что недавно была на курорте, и я обратил внимание на белеющие следы от трусиков купальника на потемневшей на солнце попке.

Это происходило ночью же, после того, как телевизор погас наконец, и уже после ее внезапной атаки… в слабом свете, падающем из окон. Когда я вяло, с некоторой даже натугой, натягивал ее кое-как на себя, развернув попкой – чтобы кончить побыстрее.

Но что-то, как-то все у меня это не получалось.

А она притворно и шумно втягивала воздух - сквозь сжатые зубы…

И свет, полосками пробивающийся сквозь жалюзи на лоджии, двигался по ее спине в такт моим заходам – все медленнее, медленнее и обреченнее.

Кончить при таком раскладе было бы совершенно невозможно.

Но я упрямо все натягивал ее на себя, как перчатку, удерживая за бедра и талию, скользя ладонями по прохладным чуть влажным выпуклостям.

Пока, наконец, устало не остановился, и не откинулся назад, сев себе самому на пятки.

И скривился в темноте от боли – разбитое футболом колено тянуло тупой болезненной памятью прошлых ударов.

Так, уткнув руки в бока, и застыл – глядя на уже не возбуждающую, изогнувшуюся в недоуменном ожидании спину, и на круглую попку, расчерченную белыми, незагорелыми лямочками трусиков.

- Ну и что, Данило-мастер? – спросила она, повернув голову, но оставаясь все в той же, все еще ожидающей меня позе, - не получается? Старость – не радость, да?

И негромко, обидно засмеялась.

***

…Перефразирую известную шутку – обидеть юношу может каждый… Даже, несмотря на то – что юноша лет на двадцать старше обидчицы. И мог бы не обращать внимания на такие штучки.

- Скажи, только честно – ты правда с молоденькими девушками спишь за деньги? – спрашивает она. - Мне тут про тебя рассказывали...

- А ты вновь моей девушкой решила стать – за деньги? – встречаю я ее вопрос вопросом.

Между прочим, это она сказала: «Я опять хочу быть твоей девушкой»… - когда позвонила.

Глупый какой-то разговор… Будто - в пионерлагере. "Буду твоей девушкой, буду твоим парнем"...

А ведь ей уже почти двадцать восемь.

Но разговоры все те же – детские.

***

Пью кофе, и говорю себе – не смотри назад. Ничего там хорошего нет. Прошлое - это не зеркала заднего вида в машине. Маневры с его помощью все равно не совершаются.

И даже на своих собственных ошибках не учатся.

Совершенно бесперспективное занятие – смотреть назад. Оглядываться. Тащить за собой хвосты прошлых обид, и других впечатлений. Не менее вредных для здоровья.

Смотри вперед, думаю я.

А вот, все же тянет – назад оглянуться.

Вот, оглянулся, и чуть в столб не въехал.

Что-то в душе, казалось бы, должно все-таки всплывать и даже слегка царапаться…

Но вот, не царапается. Утонуло, пожалуй.

Смотрю на нее, и огорчаюсь.

Покрасила волосы какими-то перьями.

Кому-то идет, а на ней – не смотрятся эти перья.

Не чувствуется в ней уверенности в себе.

Похоже, ее бойфрэнд, или бойфрэнды - ни в гроше ее не ставят.

Чтобы рот особенно не открывала без нужды. А то ведь – ворона залетит. Или – еще что-нибудь.

Наиграно все как-то.

Пытается все играть со мной в госпожу и раба:

- А что ты на меня все так странно смотришь? Плохо, что нет у тебя расчески. Для таких непредвиденных случаев.

- А кто тебе сказал, что случай непредвиденный?

Мое равнодушное поведение не укладывается в ее ожидания.

***

Наверное, она думала - я буду строить из себя уязвленную гордость. Обиды буду выплескивать. Гадости буду говорить. Язвить.

Или, наоборот, буду радоваться несусветно.

Она не понимает, как на мое сонное спокойствие реагировать.

Приготовилась к бою, а никакого сражения не выходит. Нет перед ней противника.

Я же разглядываю ее, как доктор - запущенного пациента. С ленивым профессиональным любопытством, и не более того: ну и пациент попался… Доходяга...

Даже сам удивляюсь: кто там ее, чего там ее, чем и как там ее отоваривает – не интересно уже.

Не мои заботы.

***

И, не зная, что сказать, она вдруг говорит совершенно банальную фразу:

- Глупо, по-моему, у нас все вышло, правда?

- Почему же глупо? Почему у нас? У вас – скорее.

Потрахались, потрахались, и разбежались. Обычная история.

- А что – ты и правда так об этом думаешь? – смотрит на меня обиженно. – А любовь?

Увы, именно так я и думаю. И никак иначе. Даже странно, что обижается:

- Так какое у тебя ко мне дело вчера было? Я, все же, чего-то не понял… Может быть, скажешь наконец?

- А ты не хочешь мой новый номер себе записать? – спрашивает она, начиная собираться домой.

Зачем, спрашивается, мне ее новый телефон?

Смотрит на меня недоверчиво. Будто пилот самолета, вернувшийся на базу, и не обнаруживший аэродрома.

***

... Под утренним воскресным дождем еду вверх по бульвару, который раскрывается мне навстречу.

Благословенная пора – начало лета.

Не жарко, не холодно, пыль прибита частыми дождями.

И все лето, по сути – впереди.

Как распахнутая на ветру новая книга.

И можно взять, остановить трепещущую страницу – и увидеть, что впереди еще так много непрочитанного...

Март 2006 г.