Тридцать семь с половиной

Здравствуйте, дорогая редакция! Пишет вам Анатолий Халюк. Вот уже четыре года как я являюсь вашим постоянным читателем. К сожалению, в силу обстоятельств я не могу ежемесячно покупать новые номера вашего журнала, но зато постоянно читаю номер за март 2009 года, который лежал под матрасом, когда меня поместили в эту комнату. Вообще-то, правильно было бы называть мое жилище камерой, но от этого слова веет такой несвободой, что сразу хочется рвать на себе волосы. Мне, знаете ли, частенько хочется рвать на себе волосы. Но я себя сдерживаю. Во многом именно благодаря вашему журналу мне удалось сохранить рассудок и человеческий облик. Мне очень нравятся ваши рубрики, особенно та, где вы рассказываете о кино– и музыкальных новинках. И еще мне полюбился разворот, где супермодель Хайди Клум позирует в мокром купальнике и парео от Ralph Lourean.

Если честно – только ради бога, не обижайтесь – я нахожу ваши тесты на сексуальную совместимость с партнером немного наивными, потому что в них предусмотрены не все варианты ответа. В том учреждении, где я в настоящий момент нахожусь, нередки ситуации, когда партнер попросту не принимает во внимание твои сиюминутные капризы. Ну и конечно, уровень вашей журналистики заставляет желать лучшего. Для примера, только в одном имеющемся у меня номере я трижды встретил цитату: «К Птибурдукову ты уходишь от меня». В прошлом я бы обязательно съязвил по этому поводу. Ведь когда-то я считал себя поэтом-концептуалистом. Собственно, из-за этого я и оказался здесь. Но теперь единственное доступное мне чтение, кроме вашего журнала, это надписи на стенах моей комнаты. Например «ХРЯПНИ ВИСЯЧКУ» или «ПАУК», что означает «Повесить автора Уголовного кодекса». Как видите, выбирать мне особо не из чего.

Теперь немного о себе. Мне 32 года. В настоящее время безработный – по очевидным причинам. Меня содержат в одиночной камере, потому что я считаюсь буйным и даже сумасшедшим, из-за того, что я сделал четыре года назад. Когда-то, как я уже говорил, я считал себя поэтом. Я проживал в городе Кирове, работал кондуктором в трамвае, а в свободное от работы время занимался творчеством. Вот вам, для примера, из моего раннего:

крайняя степь

бескрайняя степень

снова мулла

спрыгнул с мечети

снова ножи

ножны взъебали

снова ночу

ю на вокзале

снова хочу

быть невидимкой

весь пожелтел

как аскорбинка

снова стреля

ю сигареты

чтоб дотянуть

хвост до рассвета

Акростихом получаем: КБСССНСЮСБВКСЮЧХ.

К сожалению, мои стихи так и не были опубликованы, что служило постоянным поводом для насмешек со стороны более удачливых собратьев по перу. А более других зубоскалил поэт Терентий Резвый, который был уже немного известен в Кирове. Не столько стихами (дрянными матерными частушками, имитирующими народное творчество), сколько своими безобразными пьяными выходками. Когда-то мы были довольно дружны и даже хотели выпускать совместный поэтический листок «СИГНАЛЬНЫЙ БУЙ». Но через какое-то время Терентий окончательно утратил свой деревенский шарм, зазнался и стал общаться со старыми товарищами в снисходительном тоне. Этому в немалой степени способствовала полученная им в 2004 году премия «Пурпурный Вагант». Меня этот факт не удивил. Достаточно было взглянуть на испитые лица членов жюри, чтобы понять, что правильно было бы назвать эту местечковую премию «Пунцовый Вагант». Однако после этого Терентий сделался совершенно невыносимым. На квартирных чтениях у Оли Фоминой он даже попытался ударить меня в лицо, но поскользнулся на тарелке и упал со стола.

Трагедия произошла в тот день, когда в знак примирения Терентий предложил мне выпить у него на квартире. Он снимал однокомнатную вместе с двумя приезжими строителями. Я согласился, хотя сразу заподозрил подвох. Сначала все происходило достаточно цивилизованно. Мы сидели на кушетке, пили темрюкский совиньон и обсуждали симпатичных поэтесс из литературного кружка «Желтый додекаэдр». Однако вскоре Терентий захмелел и, оседлав любимую лошадку, обозвал мои стихи «рассудочными» и «буржуазными». Я стал объяснять ему, что в моем творчестве предполагаемый авторский жест не соответствует представляемому произведению, а зачастую и расходится с ним. Нельзя воспринимать мои стихи слишком буквально, ведь я поэт-концептуалист. В ответ Терентий обозвал меня поэтом-контрацептивом. А когда я упомянул треугольник Фреге, он по-хамски посоветовал мне засунуть себе этот треугольник в анал. Я не сдержался и ударил Терентия по голове бутылкой из-под темрюкского совиньона. Я должен был как-то остановить этот фарс. Терентий упал на ковер. Через какое-то время я понял, что он мертв. Вокруг его головы по ковру растекалась кровавая лужа, очертаниями напоминающая нимб.

Я устыдился содеянного, но в то же время испытал какую-то странную гордость. На стене висел календарь с изображением святого Георгия, пронзающего змея копьем. Я чувствовал себя точно так же. Однако времени на рефлексии не было. Скоро соседи Терентия должны были вернуться со стройки. Необходимо было как-то избавиться от трупа. И я поступил с ним так же, как поступал со своими черновиками. Я съел глаза Терентия Резвого. Я съел ресницы Терентия Резвого. Я съел брови Терентия Резвого. Я съел нос Терентия Резвого. Я съел уши Терентия Резвого. Я съел волосы Терентия Резвого. Я съел щеки Терентия Резвого. Я съел лицо Терентия Резвого. Я съел подбородок Терентия Резвого. Я съел зубы Терентия Резвого. Я съел кадык Терентия Резвого. Я съел шею Терентия Резвого. Я съел ключицы Терентия Резвого. Я съел плечи Терентия Резвого. Я съел локти Терентия Резвого. Я съел руки Терентия Резвого. Я съел пальцы Терентия Резвого. Я съел соски Терентия Резвого. Я съел пупок Терентия Резвого. Я съел позвоночник Терентия Резвого. Я съел ребра Терентия Резвого. Я съел кишки Терентия Резвого. Я съел сердце Терентия Резвого. Я съел почки Терентия Резвого. Я съел селезенку Терентия Резвого. Я съел печень Терентия Резвого. Я съел легкие Терентия Резвого. Я съел тестикулы Терентия Резвого. Я съел гузлик Терентия Резвого. Я съел *** Терентия Резвого. Я съел бедра Терентия Резвого. Я съел коленки Терентия Резвого. Я съел икры Терентия Резвого. Я съел лодыжки Терентия Резвого. Я съел пятки Терентия Резвого. Я съел тапки Терентия Резвого. Я съел халат Терентия Резвого. Я съел трусы Терентия Резвого. Я съел стихи Терентия Резвого. Я съел телевизор Терентия Резвого. Я съел двд-плеер Терентия Резвого. Я съел музыкальный центр Терентия Резвого. Я съел диски Терентия Резвого. Я съел книжки Терентия Резвого. Я съел фотографии Терентия Резвого. Я съел постельное белье Терентия Резвого. Я съел цветы Терентия Резвого. Я съел занавески Терентия Резвого. Я доедал обои Терентия Резвого, когда в дверь ворвались соседи Терентия Резвого. Я хотел съесть соседей Терентия Резвого, но что может сделать изнеженный поэт-концептуалист против двух загорелых приезжих строителей.

Так я оказался здесь. Если ты спросишь меня, дорогая редакция, раскаиваюсь ли я в содеянном, я отвечу – да, раскаиваюсь. Но вовсе не потому, почему ты могла бы подумать. Просто теперь, после «трагической» смерти, творчество Терентия Резвого было переоценено. Он получил культовый статус. Его считают чуть ли не мучеником. Его писульки издают огромными тиражами. Появились так называемые «трезвенники» – фанаты и последователи Т. Резвого, которые вслед за своим лжекумиром рифмуют слова «жопа» и «***». А на его могиле (в которой, разумеется, пусто) в любое время года можно увидеть цветы и пластиковые стаканчики с любимым напитком поэта – выдохшимся темрюкским совиньоном.

И все это из-за меня. Я, бывший поэт-концептуалист Анатолий Халюк, создал поистине концептуальный шедевр. И, если можно так выразиться, полученное произведение настолько не соответствует авторскому жесту, насколько это вообще возможно. Я породил Антихриста. Именно я, пусть и косвенно, засрал тысячи неокрепших умов и развратил тысячи невинных душ. И хотя суд Российской Федерации милосердно приговорил меня к пятнадцати годам тюремного заключения, я, не отсидев и трети срока, приговариваю сам себя к смертной казни.

Дорогая редакция, в вашем номере за март 2009 года (на стр. 75, если вы не помните) прикреплен пробник средства для снятия лака фирмы «IVES RОСНЕS». Собственно, именно потому, что вы подсказали мне способ сведения счетов с жизнью, я и адресую свои последние слова именно вам. Я знаю, что тюремное начальство предпочло бы уничтожить мое послание, чтобы выдать мое самоубийство за смерть по болезни. Поэтому я наколол эти строки прямо на своем теле при помощи чернил и иголки, которые нашел под матрасом. Моя кожа покрыта тысячей кровяных капелек. Это концептуально. Сейчас я поставлю кровавую точку в своем повествовании и выдавлю содержимое пробника себе в рот. Прощайте.

Ваш А. Х.