Рита, или В дымке банного пара. Серия: Бдсм семейная пара

Тут один не в меру внимательный читатель заметил, что у меня в каждой истории либо еврейский вопрос, либо кто-нибудь за кем-нибудь подсматривает. Интересовался, что бы это значило с точки зрения современной психиатрии. А у меня, как нарочно, следующая история сразу и про подглядывание, и про евреев. Все, хана, вызывайте перевозку. Но историю я все равно расскажу.

Вокруг нашего города было несколько пионерлагерей. Два лучших, расположенные на берегу озера, принадлежали стройтресту и мясокомбинату. Между ними шла постоянная война, усугублявшаяся тем, что этим же двум организациям принадлежали городские футбольные команды. Мои родители не имели никакого отношения ни к кирпичам, ни к сосискам, но друг отца, дядя Фима Рахлин, был каким-то строительным начальником и каждый год доставал две путевки - для меня и для своей дочки Риты, моей одноклассницы. Кажется, он отвечал за состояние дорог, потому что перекресток, на котором круглый год стояла самая большая в городе лужа, называли "площадью Рахлина".

Рита потом пополнела и подурнела, но тогда, в детстве... Тоненькая, большеглазая, золотисто-смуглая, умная и насмешливая - она очаровывала всех. Я был в нее влюблен пламенно и тайно, даже не с первого класса, а с четырех или пяти лет, когда впервые попал к ним в гости и мы вдвоем строили сказочной красоты дворец из разноцветных пластмассовых кирпичиков. У меня дома был похожий набор, но много беднее и хуже, кирпичики в нем сцеплялись крайне неохотно и легко разваливались. А дядя Фима, как я сейчас понимаю, сумел где-то достать настоящее Лего. Рита о моих чувствах не догадывалась и была сильно удивлена, когда я, спустя уже порядочно лет после окончания школы, упомянул о них в случайном разговоре. Не в тему, но не могу не вспомнить, что именно у Рахлиных я впервые прочел Булгакова, услышал Окуджаву и Кима.

Лагерные смены были счастливейшими периодами моего детства, не в последнюю очередь потому, что давали возможность каждый день видеть Риту не в глухом школьном платье, а в голубой пионерской рубашке с коротким рукавом, в ситцевом сарафанчике и даже в купальнике на берегу озера. Слегка огорчало то, что сосед по парте Мишка Гохберг (вот почему мой лучший друг и любимая девочка были единственными в классе евреями? видит бог, я не отбирал их по этому признаку); так вот, его отец работал на мясокомбинате, и Мишка проводил летние месяцы через забор от меня, во вражеском лагере. С другой стороны, это давало хорошую отмазку от участия в боевых действиях. На самом деле я элементарно трусил, но оправдывался перед собой и другими тем, что не хочу бить друга: Мишка, наоборот, отличался воинственностью и всегда был в первых рядах нападавших.

Это было после шестого класса. Тринадцать лет, самый жеребячий возраст. Не удивительно, что на первом же ночном совещании в спальне мальчиков было решено организовать подглядывание за девчонками в бане. Мыться ходили поотрядно. Баня представляла собой деревянный барак, состоявший из трех отсеков с раздельными входами: посредине собственно баня, справа кочегарка, а слева - довольно большое пустое помещение, которое я за неимением лучшего термина назову подсобкой. В ней валялись черенки от лопат и еще какие-то палки, а по центру от пола до потолка шла металлическая труба примерно полуметрового диаметра и совершенно непонятного назначения. И главное, в стене, соединявшей подсобку с банным отсеком, имелось окошечко. Видимо, в прошлой жизни баня служила столовой, подсобка - кухней, а через окошечко осуществлялась раздача.

Сейчас окошко было забито фанерой и закрашено, но разве это препятствие для десятка озабоченных пионеров? Фанеру немедленно расковыряли и обнаружили под ней слой стекла, закрашенного с обратной стороны. Отскрести краску можно было только во время собственной помывки. Что и было с успехом проделано, но к тому времени не помытым по первому разу остался только седьмой отряд, шестилетние малявки. Смотреть там было не на что, тем не менее двое добровольцев сходили на разведку, вернулись и доложили, что система работает. Осталось ждать начала второго помывочного цикла через десять дней.

И вот торжественный день настал. Девчонки в сопровождении воспитательницы и вожатой отправились мыться, группа злоумышленников забралась в подсобку. Первый приник к глазку, присмотрелся и вдруг сплюнул в крайнем разочаровании:

- Блин, они все в купальниках!

Должно быть, за десять дней кто-то проболтался (были среди нас предатели, гулявшие под ручку в дальних аллеях), и девочки приняли контрмеры. Заговорщики по очереди прикладывались к глазку, своими глазами убеждались в крутом обломе и отходили. Я приложился последним... и остался. В поле зрения попала Рита, и я даже не заметил ухода ребят.

Если бы я снимал фильм, то в этом месте сделал бы так. Плеск воды и гомон девчонок постепенно стихают, остается тихая музыка. Расплываются очертания других тел, лавок и шаек. В кадре - только девочка в дымке банного пара. Тут нет пищи для похоти: она в том же купальнике, в котором я каждый день видел ее на пляже. Это просто очень красиво. Бог знает сколько лет прошло, но закрою глаза - и вижу эту картину.

Мое блаженство было прервано самым мерзким и бесцеремонным образом. Риту заслонил необъятный бюст в синем купальнике, послышался треск отдираемой дверцы. Видимо, я, забывшись, выдал себя каким-то звуком и привлек внимание воспитательницы Веры Дмитриевны. Я едва успел отскочить и спрятаться за трубу, когда Вера Дмитриевна окончательно открыла окошко, всунула голову в подсобку и стала поливать меня бранью и угрозами. Стыдила она мастерски, я мгновенно понял, что более гадкого поступка никогда в жизни не совершал - и уже не совершу, ибо буду с позором изгнан из лагеря и ославлен на весь город, и мной будут пугать детишек.

Дальше она подробно расписала мое будущее... если бы я догадался за ней записывать, то стал бы великим порнописателем. Джек Потрошитель, Ганнибал Лектор и Чикатило дружно отдыхают. Слегка отойдя от шока и частично вернув пылающим ушам их основную функцию, я вдруг осознал, что в своем страстном монологе Вера Дмитриевна не называет меня по имени - точнее, называет, но не моим, а последовательно перебирает имена остальных заговорщиков. Она не успела меня узнать - и никак не могла заподозрить, поскольку я был на хорошем счету.

Сложилась тупиковая ситуация: я не мог выйти из-за трубы и убежать, чтобы не быть узнанным, а Вера Дмитриевна не могла оторваться от окошка, чтобы меня не упустить. Но, увы, в конце концов она поняла, что может позвать кого-нибудь на помощь. И крикнула вожатой, чтобы та оделась и обошла здание кругом. Все, пришла моя смерть. Если бы я был ниндзей, то взбежал бы по трубе до самого потолка... и что? Деваться-то все равно некуда. Нет, если бы я был ниндзей, то схватил бы вон ту острую щепку и сделал себе харакири.

Не стану рассказывать, как мой поступок прорабатывали на пионерском собрании, что мне сказали родители и какими глазами смотрела на меня Рита. Но не потому, что стыдно. Просто ничего этого не было. Как в американских боевиках, спасение пришло в последнюю минуту и с самой неожиданной стороны.

Пока я любовался Ритой и сгорал от стыда за трубой, на воле разыгралась очередная битва между стройтрестовскими и мясокомбинатовскими. Теснимые превосходящими силами противника, стройтрестовские не нашли лучшего выхода, чем забежать в подсобку. Преследователи ворвались за ними, и бой закипел уже в помещении. Смешались в кучу кони, люди, и через мгновение распознать одинокого извращенца в толпе взмыленных бойцов, одетых в одинаковые голубые рубашки, стало уже невозможно. Воодушевленный внезапным спасением от позора, я подхватил какой-то кол, ринулся в гущу боя и обратил врагов в бегство, расквасив нос их предводителю - разумеется, Мишке. За драку нас, конечно, наказали, но это наказание было даже почетно - особенно в сравнении с тем, которого я чудом избежал.

Вроде все. Но еврейская тема осталась не раскрыта, поэтому расскажу еще один эпизод, очень короткий и сюжетно не связанный с предыдущим. В сентябре того же года мы всем классом выходили из школы, и наш главный двоечник и отморозок крикнул Рите вслед:

- Жидовка!

Я уже упоминал, что рос трусоватым мальчиком, драться не умел и не любил. Но тут что-то сработало впереди инстинкта самосохранения. Мой портфель как бы сам собой пришел ему в харю. Он стоял спиной к заборчику, отделявшему двор от пришкольного участка, и завалился за этот заборчик, прямо в свежеполитые грядки. Полноценной драки не получилось: нас разняли ребята, потом он пару дней безуспешно караулил меня в темных углах, потом отвлекся на другие пакости.

С точки зрения психологии тут интересны два момента. Во-первых, фамилия отморозка была Штрукман, но за восемь школьных лет (в девятом он ушел в ПТУ) ни мне, ни кому-либо еще не пришло в голову заподозрить в нем еврея. Срабатывал стереотип: ну не бывают евреи такими.

А во-вторых, не будь второго эпизода, я никогда не решился бы рассказать о первом. Умер бы от стыда.