1. День Первый. Серия: Первый раз в очко

Предисловие Тануки

Эта повесть, наверное, никогда не будет окончена (или будет, но очень нескоро). У неё даже названия нет (в Сети она известна как "День Первый", "Лика" или "Лика в неволе"). Мы начинали её писать вдвоём, и сперва бОльшую часть работы делал мой друг Voron, вдохновляясь "Историей О". Но постепенно я тоже втянулась в процесс, а друг наоборот, слегка к нему охладел... Начиная со второй половины, над текстом работала уже я, к тому же, серьёзно переписала первые главы - всё-таки, там было многое написано с позиции парня, а совсем не так, как это видит (или видела бы) девушка... Друг не возражал, и уже я выкладывала по главке то тут, то там, из-за чего возникала путаница. Наконец я решила выложить всё это тут, на "прозе", вслед за моими переводами.

Читайте и не обессудьте, если что: помните, что никто вас ЭТО читать не заставлял :)

Искренне ваша,

(Та самая) Танука

____________________________________________________

Лика очнулась внезапно, разом, и долго лежала, соображая, где она находится. Было холодно и тихо, вокруг царил невнятный синий полумрак. Руки девушки затекли, крест-накрест связанные за спиной, сама спина нещадно ныла, правый бок и правая же грудь были исколоты грубым войлоком подстилки. Хотелось пить. На полу стояла миска с водой, похожая на собачью, но вроде бы чистая. Лика приподнялась, с трудом подобрала под себя ноги и ухитрилась сесть. Нагнулась, сделала несколько жадных глотков, после чего огляделась.

Она была одна, в маленькой комнатушке, со связанными руками, совершенно обнажённая, если не считать узких резиновых трусиков, блестящих, словно чёрное стекло, и верёвок на руках. Трусики вызвали у девушки особенное удивление: столь вызывающего белья Лика никогда не носила, и откуда вдруг они могли на ней оказаться, можно было только гадать. Голова гудела, как с похмелья, мучил сушняк. Она выпила ещё воды.

Окошек в помещении не было, лишь под потолком горела синим светом маленькая лампочка. Вскоре обнаружилась и дверь – массивная, сколоченная из толстенных досок. От кирпичной стены и цементного пола тянуло холодом, сидеть можно было лишь на войлочном коврике, ужасно грубом, колючем, но тёплом и толстом как валенок.

– Вот чёрт… – пробормотала она, слизывая холодные капли с губ. – Ну и дела… Где это я? Эй, кто-нибудь! Есть тут кто?

Ответом ей было молчание.

И тут внезапно Лика вспомнила.

…Всё началось на вечеринке у Лариски. Ларка, она такая, вечно что-нибудь придумывает. Вот и сейчас решила, что пора отпраздновать какую-то свою очередную дату. Обычно Анжелика все эти затеи игнорировала, не любила шумных сборищ, а тут вдруг что-то накатило и она позволила себя уговорить. Было скучно и вообще. А Ларка обещала, что придут друзья и всяческие прочие "друзья друзей", как она выражалась… Их мало что связывало. Они работали вместе в городской библиотеке. Лариска была младше Анжелы на четыре года, если подумать, то – совсем другое поколение. Лика уже школу кончала, когда Лариска была ещё сопливой шестиклассницей. Она была циничной и необязательной, Лара, могла легко забыть любое обещание и так же спокойно бросала парней, не испытывая, казалось, при этом никаких сердечных мук и угрызений совести.

Лике это не нравилось. Сама Лика для себя уже давно всё в жизни решила, определилась и поняла, что большее ей вряд ли светит, потому жила затворницей в своей однокомнатной квартирке, раз в месяц ездила к родителям, а с бывшими любовниками старалась не поддерживать контактов. Сама себя она считала полностью фригидной, никакого удовольствия в постели уже давно не испытывала и этим гордилась, детей не любила, а на мужчин смотрела свысока, даже с некоторым презрением. Но к самому понятию любви как таковой относилась трепетно: сказывалась общая начитанность, а в литературе любовь как-то принято уважать. Она росла тоненькой бледной девочкой с большими карими глазами, утомлённой от вечного сидения за книгами в поисках смысла жизни, жила и медленно взрослела. Сейчас ей было двадцать пять, и жизнь, как говорится, проходила мимо. Она была стройной и невысокой, с маленькой грудью и красивым лицом, которое сама считала бледным и невзрачным, тоже стройными, хотя и короткими ножками, и каштановыми волосами, собранными на затылке в неизменный "учительский" узел. Работа с компьютером и с книгами сделала её сутулой и немного близорукой, а бесчисленные глупые читатели выработали в ней угрюмый раздражительный характер. Она носила круглые совиные очки, длинные вязаные юбки, блеклое китайское бельё и мешковатые свитера собственноручной вязки с большими костяными брошками, никогда не пользовалась ни духами, ни косметикой, а только лишь дезодорантом, да и то – в "критические" дни. Серая мышка. Маленькая, чистенькая и очень, очень незаметная.

На той вечеринке она и увидела Макса.

Он назвался Максимом. Имя, надо сказать, ему шло. Среднего роста, темноволосый, крепкий парень, одетый в ковбойку и чёрные джинсы, он с самого начала вечеринки почему-то положил глаз именно на неё. Застолье незаметно перешло в фуршет и танцы, Лика за компанию с подругой хватанула лишнего, чего, признаться, и сама от себя не ожидала, и поинтересовалась, кто там "этот, в чёрном".

– А, Максим? – спросила Ларка. – Забавный парень. Хочешь, познакомлю?

Ленка кивнула утвердительно. Гремела музыка. Хмель гулял в голове. Ей хотелось говорить и совершать глупости. Лариска представила их друг другу и куда-то упорхнула.

Они как-то быстро нашли общий язык. Оба любили Гоголя, Флобера, Лондона и Экзюпери и не любили Достоевского и Скотта Фитцжеральда. Предпочитали водку в малых дозах красному вину, а в музыке сошлись на старом добром Майке Олдфилде. Они протанцевали два медленных танца, выпили, потом ушли курить на кухню, а после – на балкон. Вернее, он курил, а она просто стояла. Он много знал, как ей тогда показалось, легко говорил с ней на разные темы, удачно хохмил и не ругался. Он ей понравился, в нём было что-то этакое, неуловимое, то, что женщина ощущает как близость настоящего мужчины. Он общался с нею аккуратно, словно с ценной вещью, но при этом – просто и без трепета, как со своею ценной вещью. И она решилась сделать следующий шаг. Она не была девочкой, отнюдь, у неё были мужчины, целых трое. Но это было так давно, последний раз – примерно года три тому назад. Потом она решила, что это ей не нужно, и осталась одна. А сейчас подумала: почему бы и нет? Вдруг что-то изменилось за эти годы…

Но всё оказалось напрасно. Ничего не изменилось. Сперва, правда, было даже забавно: они собрались, сделали всем ручкой и ушли к Максиму (а он жил недалеко), где снова выпили, поставили музыку и долго возились в постели, как малые дети, ласкаясь, раздеваясь и хихикая. Гудел компрессор в аквариуме, тени от рыбок двигались по стенам. "Только пусть это будет незабываемая ночь… – всё время повторяла она. – Ты обещай мне… Обещаешь?" "Обещаю, – неизменно отзывался Максим. – Будет тебе незабываемая…" Но потом всё было как всегда. Все его ласки (кстати говоря, весьма умелые) оставили Лику равнодушной. Она вновь ничего такого не ощутила, кроме раздражения, "отлежала своё", где надо – постонала, пробормотала, что всё было классно, и угрюмо провалилась в забытье, уже немного сожалея о содеянном. Больше она ничего не помнила и очнулась только здесь и сейчас. И на вчерашнюю квартиру это место совершенно не походило.

На Лику стало накатывать её обычное раздражение.

– Эй! – ещё раз крикнула она, с трудом сумела встать без рук и несколько раз с силой бухнула ногою в запертую дверь. – Вот же чёрт… Алё! Да есть там кто-то или нет?!

Послышались шаги. Затем в замке негромко щёлкнул ключ, дверь распахнулась и Лика от неожиданности прянула назад.

Перед ней стоял какой-то незнакомый парень. Она даже видела его впервые. Высокий, темноволосый, сероглазый, очень худощавый. Лика только теперь вдруг спохватилась, что на ней почти ничего нет. Ей стало стыдно за свои торчащие маленькие острые груди с набухшими от холода сосками, за гусиную кожу и верёвки на руках. Она торопливо отвернулась лицом к стене.

– Вы… Кто вы? – пролепетала она. – Что вам надо? Как я сюда попала? Где Максим?

Парень вынул ключ и молча отступил вглубь коридора.

– Выходи, – сказал он.

Лика подчинилась, хоть ей было очень стыдно. Парень так же молча запер дверь в опустевшую каменную клетушку, провёл девушку по длинному коридору мимо целого ряда дверей, потом – по лестнице наверх и оставил возле входа в комнату, после чего удалился. Лика осталась одна у большой двери, совершенно озадаченная. Ни туфель, ни чулок на ней не было, и ступням было холодно. Некоторое время она молча переминалась на тонкой ковровой дорожке, потом решилась и навалилась плечом на дверь. Та поддалась и пропустила девушку во внутрь.

Здесь было тепло. Ноги сразу утонули в ковре. За окошком сгущались сумерки раннего вечера. В кресле, у горящего камина ("С ума сойти! – подумала она, – настоящий камин!") кто-то сидел и смотрел телевизор. Звук был выключен. Услышав, как скрипнула дверь, человек в кресле обернулся, и она вздрогнула.

Это был Максим.

– Так это ты всё затеял! – воскликнула она и шагнула вперёд. – Что всё это значит?

Тот молча смерил девушку неторопливым взглядом.

– Ты хотя бы поздоровалась, что ли, – спокойно сказал он в ответ. – Как спалось?

Лика тотчас же вскипела.

– А ну-ка, немедленно развяжи меня! – потребовала она и повела плечами. – Сейчас же! Что ещё за шутки? Слышишь, ты, грязный… грязный…

Она задохнулась от гнева и умолкла.

Максим поморщился.

– Ну что за тон! – с укоризной сказал он. – Разве так просят об одолжении? Надо говорить покорно, вежливо, не торопясь… Ну-ка, попробуй ещё, и может, я к тебе прислушаюсь. Ну?..

Должно быть, он над ней издевался. Лика сделала два-три глубоких вдоха-выдоха, и, вся внутренне сдерживаясь, сказала уже спокойнее:

– Максим, это мне уже не нравится. Нет, правда. Развяжи меня.

– Вот это уже лучше, – кивнул он. – Но ты забыла сказать: "пожалуйста".

Лика стерпела и это.

– Развяжи. Меня. – Размеренно повторила она, холодно глядя Максиму в глаза. – По-жа-луй-ста.

– Умнеешь на глазах, – одобрил Максим. – Только вот ведь какая беда: надо говорить не "развяжи", а "развяжи-ТЕ". Ты же не такая глупая, какой притворяешься. Могла бы и сама сообразить. Так что, давай, попробуй ещё раз.

Лика молчала. Она уже поняла, что крепко-крепко влипла. Можно сказать, увязла по уши. Оставалось либо – продолжать упрямствовать и оставаться пленницей в этом странном месте, либо, как она считала, – продолжать катиться вниз по наклонной, выполняя все приказы этого маньяка. А это рэкет. Или бандиты. Или он маньяк, этот Максим. Или (ей вспомнился провожатый) – целая банда маньяков. А Максим сидел и улыбался, глядя на неё, и исподволь, словами, шаг за шагом подталкивал девушку к той грани, за которой был СЛОМ. Лика почему-то чувствовала, что если он сейчас её сломает, если она сейчас пойдёт у него на поводу, то никогда уже не будет прежней. Это даже не грязь, это как… как клеймо на лбу. Раз уступив силе, всегда будешь слабой. А она не привыкла быть слабой. Она привыкла быть гордой, и пределы своей гордости определяла для себя сама. И сейчас вдруг с первобытным страхом Лика ощутила, как ничтожны оказались все бастионы её храбрости и показушной гордости.

– Я жду, – напомнил ей Максим. – Моё время не казённое. Так и будешь молчать?

– Меня найдут, – хрипло сказала она. – Хватятся на работе… Заявят в милицию…

– Ох, избавь меня от подобных угроз. Лариса позаботится, чтоб не хватились и не заявили, – сказал тот в ответ. – Оставь, ты никому не нужна. Ты уже давно себя похоронила. Ты ведь сама хотела, чтобы было так, да? Никому нет дела, есть ты на свете, или нет. Кроме, может быть, меня. А уж библиотека-то всяко без тебя обойдётся.

Лика не нашлась, что на это ответить, и потупила взор. Пошевелила связанными за спиной руками. Верёвки были мягкими, но очень тугими; кисти рук уже порядком затекли, хотя и сохраняли чувствительность. Девушка пребывала связанной уже больше суток.

– Развяжите меня… пожалуйста, – через силу, медленно проговорила она, чувствуя, как что-то рушится внутри. Ей захотелось плакать. – Я очень вас прошу: отпустите меня…

– На колени, – резко бросил тот вместо ответа.

Лика подняла глаза.

– Что? – севшим голосом спросила она.

– Я сказал: на колени! – рявкнул Максим, повышая голос.

Лика, едва соображая, что делает, быстро подогнула ноги, опустилась на ковёр и замерла. Она себя уже не контролировала. Приказ ударил по ушам, по нервам и последние стены рухнули. Сердце её колотилось, как бешеное. Она подчинилась.

– Голову вниз! – всё тем же тоном скомандовал ей Максим. – Взгляда не поднимать! В глаза не смотреть!

– Но я…

– Молчать!

Максим встал и приблизился. Только сейчас Лика заметила краем глаза плеть в его руках, маленькую, с чёрной рукоятью, аккуратную как игрушка. Лика тупо смотрела на его ноги в чёрных джинсах и кроссовках. Почему-то вспомнилось вдруг, как позавчера она сама же стаскивала с него эти самые джинсы, когда они весело резвились на кровати в пьяной полутьме. Он был тогда совсем другим…

Внезапно она почувствовала, как внутри неё тихонько, исподволь нарастает возбуждение. Несмотря на грубость приказов, на верёвки, плётку и холодный пол, она вновь его хотела. Это было странно и страшно. Лика не могла понять, что с нею происходит, она сейчас сама себя не узнавала.

Максим молчал. Лика тоже молчала. Заговорить первой она теперь не смела.

– Когда мы встретились, – сказал Максим, – я обещал тебе незабываемый секс… Ведь ты сама просила. Ну? И зачем он тебе? Тебе ведь не нужен мужчина. Тебе вообще никто не нужен, ты убила женщину в себе. Ты как бревно. Ты считаешь себя нечувствительной, но при этом – в наглую обманываешь, пытаешься притворяться, что тебе хорошо… Зачем тебе была нужна та "незабываемая ночь"?

Лика молчала.

– Вообразила себя "синим чулком"? Боишься ощутить себя женщиной? Потрахалась без удовольствия, сказала: "Чао!" и ушла? Боишься, что мужчина может стать для тебя чем-то важным, значимым, так, да? – он усмехнулся, но тут же посерьёзнел. – Так?

Лика молчала.

– Значит, так, – подвёл итог Максим, поигрывая плетью. – Я отучу тебя от этого.

– По какому праву? – прошептала она.

– По праву хозяина. Слушай меня внимательно. Отныне ты – моя рабыня. Сексуальная игрушка. Девка для постели. Шлюха, ****ь, давалка. Мои желания для тебя закон. Твоих желаний для меня не существует. Да и для тебя тоже.

Максим неторопливо обошёл стоящую на коленях, всё ещё связанную девушку кругом и остановился за её спиной. Провёл ей по спине холодной рукояткой плети. Лика вздрогнула, но не посмела поднять головы и лишь молча таращилась в пол под собой. Происходящее казалось ей чем-то нереальным, сумасшествием, похмельным бредом.

– Говорить ты можешь только с моего разрешения, – продолжил между тем из-за её спины Максим. – Ко мне обращаться "Хозяин" или "Господин". Называть меня по имени тебе запрещено. У тебя теперь имени нет, я его потом тебе сам подберу. Не вздумай бежать – это бесполезно: двери крепкие, на окнах решётки. И попробуй только выкинуть мне что-нибудь не то. За малейшую провинность тебя будут наказывать нещадно. Здесь есть всё, что нужно для этого – плётки, розги, колодки, дыба, карцер… Карцер, кстати, ты уже успела испробовать.

– Но ты… – она сглотнула. – Но потом-то вы меня отпустите?

– Первое предупреждение. – Максим остановился и покачал пальцем у девушки перед глазами. – Запомни: если первой начинаешь говорить с хозяином, спроси сперва дозволения задать вопрос. Но раз ты всё равно уже спросила, отвечаю: отпустить или не отпускать, решаю только я. А я ещё не решил. Ещё хочешь о чём-то спросить?

– Да, – тихо выдохнула она.

– Не слышу?..

– Да, господин, – тотчас спохватилась Лика. – Что я должна буду делать?

– Всё, что я потребую, если ты будешь в силах это сделать. Не бойся, по потолку ходить не заставлю. Заниматься домашней работой. Готовить от тебя никто не требует. Будешь прислуживать мне за столом, читать мне вслух, смотреть со мною видео. И развлекать, естественно. Секс – в любое время дня и ночи, не менее трёх раз в сутки, никакие возражения и отговорки не принимаются.

– А если месячные?

– Это несущественно.

– А если я забеременею?

– Тебе дадут противозачаточные таблетки. И проконтролируют, как ты их принимаешь.

Максим вернулся в кресло. Лика помолчала. Потом оглядела себя. Ей всё ещё было стыдно за свою наготу.

– Я могу хотя бы одеться? – спросила она.

– Тебе дадут одежду. Только не думай, что сможешь опять наряжаться в эти свои дурацкие мешки и тряпки. Таким, как ты, следует носить только латекс, кожу, чулки и всё такое прочее, как полагается хорошей проститутке – всё вызывающее и сексуальное, чтоб ты всегда была красивой и желанной… И мойся почаще, в твоей комнате есть ванна и косметика. За этим тоже проследят.

Лика покосилась на свои трусики и потупилась. Трусики, конечно, были очень миленькие, но всё же…

– Можно рабыне ещё спросить хозяина?

– Спрашивай, – великодушно разрешил тот.

– Я имею право носить хоть что-то не из латекса?

– Ты забываешься, – последовал немедленный ответ. – Ты – рабыня, ты не имеешь никаких прав. Следи за своими словами. Второе замечание. После третьего тебя накажут.

– Да, хозяин. Хорошо, хозяин. – Помедлив, кивнула девушка и на мгновение задумалась. – Я спрошу тогда так: мне разрешается носить хоть что-то не из латекса?

– Да. Разрешается. Носовой платок и прокладки, если месячные.

Что ж… Это было даже забавно. Как Лика ни была взволнована происходящим, она склонила голову, чтоб скрыть улыбку.

– Благодарю… хозяин.

Она слышала, как мужчина в кресле пошевелился и переменил позу.

– А теперь встань и иди, – сказал он. – Кузница направо и по коридору. Там тебе подберут подходящий ошейник и наденут кандалы. И не задерживайся!

Лика вскинула голову. Глаза её изумлённо расширились, губки некрасиво округлились. Такого она от Максима всё-таки не ожидала.

– Как… – пролепетала она. – Как кандалы? За что, хозяин?

Про себя она со странным чувством отметила, что обращение "хозяин" вылетело у неё уже совершенно механически.

– Ни за что, – прозвучал ответ, – просто так. Рабыне полагаются ошейник и цепи. Или ты хочешь быть всё время связанной? Не притворяйся дурочкой, меня это раздражает.

– Но там… ведь там, наверное… кузнец?

– Он там для того, чтоб делать своё дело, а не для того, чтобы тебя насиловать! Иди, рабыня. И поторопись! Если через пять минут мне не сообщат, что ты дошла до кузницы, получишь десять ударов. – Он демонстративно взглянул на часы и хлопнул по ладони свёрнутой плёткой.

– Время пошло!

Испуганная, Лика добралась до кузницы едва ли не бегом.

Внутри было сумрачно и жарко. В пламени горна калились заклёпки, мерцали то красным, то белым. Кузнец – сильно небритый ражий детина лет сорока пяти – смерил девушку взглядом, от которого она вся вспыхнула, как мак, знаком велел приблизиться и одним движением ножа разрезал на ней верёвки. Лика чуть не застонала от облегчения, когда кровь снова свободно побежала по жилам. Пока она разминала затёкшие руки, кузнец обмерил ей запястья, шею и лодыжки сантиметром, потом подвёл к большой линейке на полу, замерил по ней рост и расстояние от талии до пяток, вынул из ящиков с соответствующей маркировкой крепкие стальные кандалы и такой же ошейник и подтолкнул девушку в сторону скамейки возле наковальни.

– Ну, что, скажи: "Прощай, свобода", – усмехнулся он. – Ложись.

Лика попятилась. Она ожидала увидеть что-то вроде лёгких игрушечных наручников, какие продаются в ларьках с китайскими игрушками, и теперь со страхом смотрела на солидные, увесистые цепи с настоящими широкими браслетами. Такие можно без особого вреда носить годами. Никаких замков на этих страшных кольцах не было и в помине, только отверстия для заклёпок; её на самом деле собирались заковать по-настоящему, как каторжников в старину – надолго и всерьёз. Надежды на скорое освобождение стремительно таяли. Она оглянулась на дверь, но та была с пружиной и автоматически захлопнулась, едва лишь девушка сюда вошла. Назад пути не было.

– Ложись, – заметив её нерешительность, повторил кузнец. Он говорил отрывисто, но мягко, как обычно говорят с понятливой собакой. – Ноги – сюда. Не дёргайся, а то обожгу или случайно мимо ударю. Поняла?

– Поняла, – кивнула она и, спохватившись, торопливо добавила: – Поняла, хозяин.

Скамейка была широкая, с какими-то приспособлениями самого зверского вида. Кузнец ухмыльнулся, уложил девушку на спину и опустил большие деревянные зажимы ей на шею и на талию, чтобы та не могла шевельнуться, после чего потрепал её по голове.

– Умница, – сказал он с одобрением. – Понятливая. Не дёргайся. Больно не будет.

Широкие стальные браслеты плотно обхватили лодыжки. Лика сглотнула. Колодка на шее была такой толщины, что девушка не могла даже нагнуть голову. Ощущение было незнакомым, пугающим и почему-то – очень возбуждающим. Сердце бухало в груди. "Что происходит? – крутилось в голове. – Что я здесь делаю? Мама родная, что я здесь делаю?! Ведь это уже не игрушки! Кто этот дядька? Он же меня сейчас на самом деле закуёт в кандалы и посадит на цепь! Я не хочу! Я не хочу в рабыни! Не надо! Мама!"

Бунтовать, однако, было уже поздно. На свет явились раскалённые заклёпки. Лика от страха затаила дыхание. Она не видела отсюда, но почувствовала, как Мастер свёл проушины браслетов. Пять-шесть раз звонко грохнул молот, на ноги плеснули ледяной водой из ковша, после чего с Анжелики сняли колодки и разрешили ей двигаться. Но только для того, чтобы она могла положить на наковальню руки. Теперь она могла смотреть, как происходит весь процесс заковки, но всё равно при каждом ударе молота моргала и вздрагивала, а потому ничего толком не увидела и очнулась, лишь когда была уже в цепях. Потом дошла очередь и до ошейника. Кузнец усадил её, приподнял подбородок, примерил ей на шею широкую блестящую железную полосу, свёл концы, подвигал вверх и вниз и удовлетворённо кивнул.

– Сглотни. Теперь кивни. Ангины нету? Подвигай головой… Так, хорошо. Ложись сюда. Это – на, засунь в уши.

Он вынул из кармана кожаного фартука два сереньких комочка ваты и протянул их девушке. Лика вздрогнула и торопливо подчинилась. Путаясь в цепях, неловко встала на колени, выпятила зад, обтянутый блестящим латексом, и опустила голову на специальную подставку возле наковальни. Наверное, в такой позе раньше отрубали людям головы, подумала она. Хорошо, что волосы она как всегда собрала в узел на затылке, а то бы они сейчас обгорели…

Ошейник холодил ей шею, и наверное поэтому Лика так отчётливо ощутила затылком весь жар раскалённой заклёпки и с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не закричать. Она зажмурилась, стиснула зубы и кулаки, терпеливо выдержала пять аккуратных, прицельных, но всё равно – очень звонких ударов, потом – поток воды и шипение остывающего металла.

Потом повисла тишина. Пустая и гулкая. Было слышно, как с наковальни падают капли.

– Вставай, – скомандовал кузнец. – Поздравляю. Теперь ты настоящая рабыня.

Сквозь вату в ушах всё слышалось нечётко. В голове гудело. Неловко, зазвенев цепями, Лика поднялась и выпрямилась. Она была вся мокрая; капли скатывались по груди и животу. Потрогала ошейник, вздрогнула: тот сидел, как влитой, без зазора, между шеей и широким кольцом едва можно было просунуть палец. Кандалы и цепи тяжело оттягивали руки. Она сглотнула и поёжилась. Горло было перехвачено железом.

Закована.

Рабыня.

Навсегда.

Навсегда?

Анжелика передёрнулась. Откуда эти странные мысли?

– Раздевайся.

Девушка даже не подумала возражать, дрожащими руками расстегнула ремешки на боковинах трусиков, стянула промокший чёрный лоскуток и отдала его кузнецу, стараясь не глядеть ему в лицо. Теперь она стояла перед ним совсем обнажённой.

Если не считать цепей.

– Держи, – услышала она в ответ. – Это тебе. Надень.

Она подняла глаза и увидела, что мастер протягивает ей мягкий кожаный ремень с вышитой серебряной монограммой. Спереди в него было впрессовано колечко с карабином, чтобы прикреплять к нему ножные кандалы. Лика не двинулась, и тогда мастер сам шагнул вперёд. Лика покорно подняла руки над головой и позволила затянуть пояс у себя на талии, потом – прицепить к нему цепочку от ножных кандалов, потом вынула затычки из ушей, поискала, куда бы их бросить, и бросила в огонь.

– Как себя чувствуешь? – спросил кузнец, критически осматривая свою работу.

Лика неловко пошевелила закованными руками.

– Холодно, – пожаловалась она. – И немного жмёт. Вот здесь… – Она показала, где.

– Согреешься, – успокоил её мастер. – А жмёт из-за верёвок. Запястья распухли. Вечером примешь ванну, всё станет как надо. Всё, можешь идти.

Лика повернулась и направилась к двери.

– Стой.

Она замерла.

– Ты забыла поблагодарить.

В голосе кузнеца послышалась насмешка. Лика вздрогнула. Не дай Бог – третье замечание!

Надо было срочно что-то делать. Ей вовсе не улыбалось провести первый же день на дыбе или в клетке, или получить десяток ударов плетью. Она торопливо шагнула обратно к кузнецу, опустилась к его ногам, чуть не упала, запутавшись в цепях, и распростёрлась на полу.

– Прости меня, хозяин! – истово выдохнула она и подняла лицо. – Благодарю тебя, хозяин! Благодарю, что заковал ничтожную рабыню. Мне не было больно. Ты в самом деле мастер… хозяин.

Кузнец снова усмехнулся и поскрёб ногтями в бороде.

– Ничтожную рабыню… – повторил он, словно пробуя слова на вкус. – А из тебя, похоже, выйдет толк, – признал он. – Умеешь подлизываться. Ладно, вставай. На первый раз прощаю.

– Первый раз? – опешила Лика.

Сердце её забилось: неужели… Значит, всё-таки её когда-нибудь отпустят?

– Меня… ещё раз приведут к тебе, хозяин?

– Приведут, приведут, – успокоил её кузнец. – И клеймить приведут, и кандалы заменять, и мало ли ещё, зачем. Так что, ещё увидимся. Иди.

Клеймо… кандалы… Лика сглотнула.

Что здесь происходит?

Мастер отвесил напоследок ей увесистый шлепок ниже спины мозолистой ладонью и вернулся к работе.

В коридоре закованную по рукам и ногам Анжелику встретила какая-то другая девушка, затянутая в тугой красный латексный комбинезончик с вырезами, без кандалов, но тоже – в ошейнике, взяла её за цепи, как за поводок и молча отвела в другой конец коридора, в отдельную комнату, где и оставила. Лика двигалась неловко, мелкими шажками, семеня, немного враскорячку, прикрывая грудь руками, и еле поспевала за своей провожатой. Цепи звенели, латекс на девушке тоненько поскрипывал. Лике было стыдно и ужасно неудобно, однако в целом ощущения показались ей очень необычными и скорее приятными, чем наоборот. Ножная цепь тянулась к поясу, цепь от ошейника поддерживала кандалы на руках. Ничего не натирало и не ёрзало. На ногах браслеты сидели особенно здорово, каждый шаг возбуждал. Радовала и сама отсрочка наказания. Лика ощущала громадное облегчение от того, что на сегодня всё закончилось.

Шла она почему-то на цыпочках.

– Это твоя комната, – сказала девушка, остановившись на пороге. – Располагайся. Можно спать. Ванна там. В шкафу висит одежда, лучше примерь сразу, чтоб потом не путаться. Не забудь как следует присыпаться, а то кожу сдерёшь. На туалетном столике тальк, силиконовый гель и косметика. Завтра ты должна быть готова. Тебе уже дали какое-нибудь имя? – Лика непонимающе уставилась на неё, потом покачала головой. – Значит, ещё дадут.

Девушка в красном развернулась и не прощаясь вышла. Отрывисто щёлкнул замок.

Лика принялась осматриваться.

В комнате была одна кровать с большим матрацем, застеленным резиновым бельём – чёрным и красным, туалетный столик и маленький табурет перед ним, обитый глянцевитой чёрной кожей. Шляпки гвоздиков искристо серебрились. Единственная лампочка была на стенке, над кроватью в бра, вделанном в стену намертво, но у трюмо была своя подсветка, как в актёрской гримёрной. Косметика оказалась очень хорошей фирмы, разнообразная и со вкусом подобранная. За дверцей был туалет, которым Лика не замедлила воспользоваться.

В гардеробе, как ей и было обещано, обнаружился целый ворох латекса. Она ожидала чего-то подобного, но всё равно была ошеломлена. Медленно, стараясь не делать резких движений (она ещё не привыкла к цепям на руках) Лика перебрала висящую на плечиках одежду. Все вещи идеально подходили ей по росту и размеру, словно были сшиты специально для неё. Здесь было семь совершенно одинаковых комплектов латексной одежды разных цветов – чёрного, красного, розового, зелёного, жёлтого, серебряного и золотого. Из-за текстуры латекса все цвета были жутко экстремальными, насыщенными: чёрный был зеркально-чёрным, красный – жгуче-красным, розовый – приторно-розовым, зелёный – кислотно-зелёным, а жёлтый – прямо-таки ядовито-жёлтым. Серебро напоминало зеркало или яркий лунный свет, а золото – такой же яркий солнечный. Впоследствии она узнала, что менять их полагалось согласно смене дней недели. Комплекты были довольно обильными по количеству деталей туалета, что позволяло рабыне в некотором смысле разнообразить гардероб. В каждый такой комплект входили: лифчик, двое трусиков и пояс для чулок, корсет на косточках с подвязочками в тон, купальник-комбидресс, две мини-юбочки – одна в обтяжку и одна немного расклешённая, короткий сарафанчик на бретельках, коротенькие, очень откровенные шортики, простёганная синтепоном тёплая жилетка и латексный платок "бандана" на голову. Всё было ладно скроено и крепко сшито (то есть, спаяно), приспособлено для быстрого секса и продумано так, чтобы рабыня в кандалах могла всё это беспрепятственно надеть. Одни трусики были сплошными, на других имелись две "рабочие" дырочки, армированные резиновыми кольцами; все ремешки и бретели легко и быстро отстёгивались, на боковинах шортиков и на плечах жилетки имелись разъёмные молнии. Сарафанчик походил на униформу горничной, только очень укороченную; у него был белый фартучек из латекса, отделанный по краю фестончиками из прозрачного пластика, а в кармашке обнаружилась такая же заколка на голову. Лика хмыкнула и стала смотреть дальше. Лифчик, хоть и поддерживал грудь, был такой конструкции, что почти ничего не прикрывал. Корсеты были плотные, высокие, на шнуровке спереди, с подвязками для чулок и колечками для прикрепления ножных цепей спереди и сзади. На "купальниках" тоже имелись подвязки и колечки, вдобавок у них отстёгивались чашечки бюстгальтера и вся нижняя часть. Ко всему прилагалось по паре латексных перчаток длиною почти до локтей, а на отдельной полочке высокой стопкой были сложены хрустящие пакетики с такими же чулками. Чулки были чёрные и красные, тонкие, со швом и кружевным верхом, очень дорогие, щедро пересыпанные тальком, чтоб не слиплись и чтоб было легче их натягивать. Сам тальк, как и было обещано, стоял на туалетном столике в белой пластиковой бутылочке, в другой такой же обнаружился полироль для латекса. Внизу стояли семь разноцветных пар лакированных туфелек, семь пар полусапог на высоченных каблуках и семь же пар таких же босоножек. Все вещи были новыми, скрипучими, очень яркими и красивыми и пахли только свежей тканью, латексом и лавандой. Даже там, на свободе Лика и то не решилась бы носить такие вызывающие наряды (хотя, если подумать, мужики просто в обморок бы упали!), да и стоило всё это умопомрачительных для скромной библиотекарши денег. Но здесь эта одежда указывала на статус рабыни, и ей сделалось слегка не по себе. Впрочем, – с некоторым облегчением подумала она, – когда на тебе кандалы и железный ошейник, о таких мелочах, как латекс, не имеет смысла беспокоиться…

Больше она не колебалась, сняла плечики с чёрным комплектом, выбрала лифчик, трусики, которые без дырочек, корсет и расклешённую юбчонку, неумело, но от души обсыпалась со всех сторон сухим горьковатым тальком, чихнула, взяла с полки чулки и принялась одеваться.

Больше всего пришлось повозиться с корсетом. Лифчик Лика надела свободно, даже будучи закованной в кандалы; это не составило труда: застёжки у него все были спереди. На трусиках понадобилось только застегнуть боковые ремешки, а вот корсетов Лике раньше одевать не доводилось. Вначале она пыталась зашнуровать его, как шнуруют ботинки, "ёлочкой". Ничего не получилось. Она долго мучилась с завязками, путалась в своих цепях и в бесчисленных дырочках и всё никак не могла добиться, чтоб половинки корсета сошлись (а ей почему-то непременно хотелось, чтобы они сошлись, чтоб всё было аккуратно, как она любила). Наконец она догадалась, что шнуроваться надо начинать сверху, а не снизу, после долгих проб и ошибок остановилась на шнуровке "крестиком" и вскоре уже вертелась перед зеркалом, затянутая в "рюмочку", оглядывая себя со всех сторон. Корсет сидел как вторая кожа; нигде не натирало и не морщило. Вопреки ожиданиям, ощущение девушке понравилось: корсет был очень тесен, сдавливал мышцы, зато вытягивал всё тело в струнку и заставлял её держаться прямо. Хроническая Ликина библиотечная сутулость сразу куда-то исчезла. Вот только дышать теперь приходилось часто и неглубоко. Собственное отражение в зеркале тоже пришлось ей по душе. Талия стала совсем тоненькой, грудь заметно увеличилась и теперь волнующе вздымалась и опадала, спина прогнулась, маленький животик очень сексуально выдался вперёд, попка же – наоборот – слегка отклячилась, что тоже выглядело очень возбуждающе. Лику будто бы залили в формочку. Она распаковала и осторожно натянула чулки, стараясь не порвать их кольцами своих кандалов, пристегнула подвязки и надела юбочку. Покосилась на себя через плечо и близоруко прищурилась. Из зеркала на неё глянула невысокая точёная девичья фигурка, вся с ног до головы затянутая в кожу, кружева и латекс. На чёрном фоне ярко выделялись серебристые цепи кандалов, полоски браслетов и ошейника.

"А ведь я, оказывается, красивая", – подумалось вдруг ей, и она покраснела. Неужели для того, чтобы почувствовать это, чтоб разглядеть как следует собственную красоту, ей необходимо было, чтоб её насильно заковали в цепи и ошейник, сексуально одели и заставили обращаться ко всем на "вы"? Она с трудом могла в это поверить. Здесь явно было что-то другое, но вот что – оставалось загадкой.

Она стояла так довольно долго, скованная, трогательно беспомощная узница, вся сверкающая бликами и таинственно манящая, и почти что против воли снова постепенно ощущала растущее возбуждение. Соски напряглись, низ живота сладко заныл, ей вдруг дико захотелось ощутить в руке напрягшийся мужской член, пульсирующий, тёплый. В руке, в руках, во рту, а лучше – между ног… Она – невольница, рабыня, девочка для удовольствия, для услаждения хозяина, игрушка…

Игрушка.

Трусики стремительно намокали. "Скоро они сделаются совсем мои, – отстранённо подумала Лика, обшаривая шалым взглядом комнату. – И даже пахнуть будут мной…" Она помедлила, потом прошла к кровати и, зазвенев цепями, повалилась на матрац. Расслабилась, приподняла подол коротенькой юбчонки, робко запустила пальчики под чёрный лоскуток трусов (чего не делала уже очень давно), нащупала набухший бугорочек клитора и мокрые, почти горячие от напряжения женские врата, и с наслажденьем принялась тереть там, ускоряя темп с минуты на минуту, двигая рукою всё быстрее и быстрее, пока в конце концов не взорвалась в экстазе. Всё напряжение последних дней и лет переплавлялось, уходило. Она кричала и билась в цепях, и комкала простыни, а волны наслаждения всё накатывали и накатывали на девушку одна за другой, как будто хотели окончательно её утопить в океане любовной истерики. Стоило чуть-чуть пошевелиться, как цепи и браслеты вновь напоминали о себе, и сладкая дрожь сотрясала всё тело. Пальцы рук как будто обрели собственную жизнь и сами нащупывали изголодавшееся лоно. И вновь из горла вырывался крик, слегка придушенный ошейником…

Такого с Ликой не было давно.

Наконец всё кончилось. Девушка устало откинулась на подушки, полежала минуту-другую, выключила свет, потом нащупала и потянула на себя край покрывала.

Что-то щёлкнуло. Под потолком вдруг ожил динамик, которого она раньше не заметила, ожил и проговорил приятным низким женским голосом: "Третье замечание. Самоудовлетворение запрещено! Готовьтесь принять наказание. Завтра за вами придут". После воцарилась тишина.

Лика не ответила. И вообще никак не прореагировала. Ей было всё равно. Накатывала блаженная истома. Оргазм так измотал её, что девушка почти сразу же уснула.

Прямо так, не раздеваясь.

*

Продолжение следует