2. Приручение

Хоть заснула Лика сразу, спалось ей плохо. Несколько раз она просыпалась, удивлялась странной тяжести на руках и на ногах и тугой резиновой упругости со всех сторон, ощупывала ошейник, потом вспоминала всё произошедшее и долго лежала с бьющимся сердцем, пока не засыпала снова. В одно из таких пробуждений она на ощупь распустила узел тесного корсета и ослабила шнуровку, чтоб легче дышалось, в другое – сходила в уборную. Ей снились странные сны, будто она бегает днём по городу, или куда-то едет в поезде, или сидит на уроке в школе, или в гостях, но при этом всякий раз – затянутая в латекс и закованная в цепи. Ей от этого ужасно стыдно (хотя люди упорно не хотели замечать ни её резиновой «наготы», ни оков, воспринимая всё это как нечто само собой разумеющееся). И вот она прячется по разным укромным местам, чтобы её никто не увидел. Во сне она всякий раз находила способ снять оковы, – отыскивала где-то ключ, спиливала заклёпки, – но когда просыпалась, то убеждалась, что железо всё ещё на ней, и снова засыпала со странным чувством облегчения и разочарования. Она уже успела проникнуться приятным давлением латекса, его ненавязчивым влажным теплом. Браслеты и цепи тоже нагрелись от тепла её тела и больше ей не досаждали, а к их тихому, почти мелодичному звону она скоро привыкла.

Утром её разбудили, грубо сдёрнув одеяло. Открыв глаза, Лика увидела возле кровати свою вчерашнюю провожатую – высокую девушку в красном; та стояла и поигрывала тоненьким хлыстом, сгибая и разгибая его пальчиками в длинных красных латексных перчатках.

– Вставай, рабыня, – распорядилась она. – Уже семь часов. Прими душ, оденься, приведи себя в порядок. Хозяин ждёт.

– Хорошо, – покорно согласилась Лика, опустила ноги на пол и пошарила под кроватью, разыскивая босоножки. Цепи её зазвенели. – Я сейчас…

В ответ девица усмехнулась и легонько хлестнула её по отклячившейся попке. Лика ойкнула от неожиданности, не удержалась, с грохотом упала на четвереньки и снизу вверх с непониманием воззрилась на свою обидчицу.

– А тебе идёт эта поза, – отметила её мучительница. – Привыкай смотреть на вещи снизу. Тебя разве не учили говорить: "Да, госпожа"? Встань на колени.

– Да, госпожа, – Лика торопливо поднялась на колени. – Уже, госпожа. Но позволь спросить, разве ты не рабыня? На тебе тоже ошейник…

– Я – старшая рабыня, – с гордостью сказала та. – Меня зовут Эльвира. Я приставлена надзирать за тобой. Пока хозяин не прикажет, ты будешь подчиняться мне, поняла?

– Поняла.

– Марш в ванную. Резину снимай под водой.

Лика быстренько разделась, приняла горячий душ и высушила волосы сушилкой (полотенец здесь не было), причесалась, накрасилась и собралась одеваться. Мимоходом отметила, что кузнец был прав – отёк от верёвок прошёл, браслеты наручников больше не жали.

– Сегодня наденешь красное, – распорядилась надзирательница. – Ничего лишнего, только перчатки, корсет, чулки и туфельки. Ну-ка, дай я на тебя посмотрю… Фу, какая же ты неумёха – даже накраситься как следует не можешь! Ну-ка, садись обратно.

Она шагнула ближе, толкнула Лику на сиденье перед зеркалом, приподняла ей кончиком хлыста подбородок и рассмотрела в зеркале в фас и в профиль. Покачала головой, отложила хлыст и взяла помаду. Она заново подрисовала Лике губки и припорошила их серебряной пыльцой, потом подвела их контуры красным карандашом, а брови – светло-коричневым, в тон её глаз, оттенила румянами скулы и добавила мазок голубизны на верхние веки. Тушь для ресниц она не тронула. Лика глянула на себя в зеркало и поразилась, как изменилось её лицо, стало более женственным, таинственным, манящим и беспомощным. Оно как будто засветилось изнутри. Ошейник с цепью смотрелся теперь как некое диковинное украшение, а вовсе не орудие наказания.

– Вот теперь хорошо, – с удовлетворением сказала Эльвира, наклонилась и чмокнула Лику в щёку. Стёрла след помады. Лика зарделась. – Одевайся. Если опоздаем, меня тоже накажут.

– Тоже? – опешила Лика и замерла, наполовину расправив на ноге один чулок. – Значит, меня…

– Не болтай. Одевайся. Скоро сама всё узнаешь.

Лика натянула новенькие тугие красные чулки из только что распечатанной пачки, облачилась в ослепительно-алый корсет из толстой резины и обула такие же туфельки, после чего обе девушки вышли и двинулись по коридору в сторону хозяйских покоев. Лика шла следом за своей спутницей и украдкой рассматривала её со спины. Жгучая брюнетка, Эльвира была выше Лики на голову, превосходно сложена и двигалась как танцовщица или манекенщица. Красный латекс ей ужасно шёл. Если миниатюрная Лика в своём более чем скромном наряде казалась игрушкой, красной резиновой куколкой, то Эльвира – высокая, стройная, в красном резиновом топике в обтяжку, таких же перчатках до локтей и узеньких скрипящих латексных брючках смотрелась просто потрясающе – настоящая дьяволица. Она прямо-таки обжигала взгляд как огонь. Латекс на ней как будто двигался и жил сам по себе. Её ноги были словно два стручка красного перца, груди – словно помидорки, пальцы рук – как язычки пламени, да и вся она была такая острая, палящая и жгучая, что непонятно становилось, почему за ней не загораются ковры и картины на стенах. Свой широкий, серебристый, наглухо заклёпанный ошейник она несла словно корону – высоко и напоказ. Шаг её был уверен и скор, каблучки звонко цокали, и Лика едва поспевала за ней. Пояс, выданный ей кузнецом, остался в комнате, все её цепи теперь соединялись воедино маленьким замочком на кольце, впрессованном в корсет.

– Пришли, – сказала наконец Эльвира и остановилась перед дверью. – Дальше ты пойдёшь одна. Не забудь поздороваться с хозяином, сложи руки на груди и поклонись. Не вздумай садиться на стулья, только на пол и только на колени. Голову держи прямо, но смотри всегда вниз. Всё поняла?

– Всё… госпожа.

– Умница. Тогда – вперёд.

Она раскрыла дверь и мягким толчком направила её в комнату.

Максим сидел в глубоком мягком кресле, облачённый в красный стёганый халат, и демонстративно смотрел на большие карманные часы. Как только Лика показалась на пороге, он щёлкнул крышкой, спрятал их в карман и улыбнулся.

Лика торопливо поклонилась.

– Доброе утро, господин, – запинаясь, сказала она.

– Ты вовремя, – отметил Максим. – Это хорошо. Приятно вновь удостовериться, что на Эльвиру можно положиться. Как спалось?

– Хорошо, господин… Только я часто просыпалась.

– Неудивительно после такого вечера, – усмехнулся тот и посерьёзнел. – Мне сказали, что ты вчера ласкалась перед тем, как лечь спать. Это правда?

Лика вспыхнула и потупилась.

– Да, хозяин, – сказала она. – Я не знала, что за мной наблюдают, и что за это полагается наказание.

Максим подошёл к ней вплотную, взял за подбородок, приподнял ей голову и заглянул в глаза. Его лицо было так близко, что Лика не могла отвести взгляда. От него пахло кофе, сигаретами и дорогим одеколоном. Лика вся задрожала и попыталась опуститься на колени, но Максим её остановил.

– С тобой раньше это случалось? – мягко спросил он. – Не бойся, отвечай. За это наказания не будет.

– Нет, господин, – покачала она головой. – Я… Мне этого раньше никогда не хотелось. Только очень давно, в детстве, но я…

– Так почему же захотелось вчера?

– Я… я не знаю, – растерялась она. – Я просто… ну, увидела себя в зеркале, и мне вдруг очень захотелось… Очень-очень! Простите меня, хозяин. Я… я больше не буду.

Максим помолчал.

– Значит, тебе понравилось видеть себя рабыней, – сказал он. – Что ж… Похоже, в тебе пробуждается настоящая женщина. Но всё равно, – он отошёл к кровати и хлопнул по ней плетью так, что всколыхнулись занавески. – За вчерашнее тебе полагается наказание. От правил отступать нельзя: три предупреждения и – урок. Двадцать ударов. Иди сюда, тебе полезно немного разогнать кровь.

Сама не понимая, почему она это делает, Лика подошла, вся обмирая, подчиняясь указаниям Максима неловко взгромоздилась на кровать, подобрала кандалы и встала там на четвереньки. Ухватилась руками за спинку кровати и оттопырила округлый беззащитный задик. В горле у неё совсем пересохло, сердце колотилось как бешеное, глаза застилала пелена. Она боялась, что вот-вот лишится чувств.

– Можешь кричать, – разрешил Максим, погладил ладонью упругую Анжеликину попку, отступил на шаг и замахнулся.

От первого удара Лика дёрнулась и закусила губу, чтоб не застонать. Резиновая плётка-многохвостка била больно, но не рассекая кожу, а как множество маленьких ремешков. Как ни странно, темнота у неё в глазах сразу прошла, мир стал ощущаться очень резко и отчётливо. Все ощущения сосредоточились в пылающем заду. После третьего удара Лика не выдержала и вскрикнула, и дальше уже кричала, не переставая, пока последний из двадцати положенных ударов не оставил полосатый след на её распухших ягодицах.

Максим отступил. Лика сидела и не решалась встать, только всхлипывала и прерывисто дышала. По щекам её текли слёзы. Стало понятно, почему Эльвира не стала накладывать ей сегодня тушь на ресницы. Однако вместе с болью пришло ещё что-то неопределимое, чего Лика от себя никак не ожидала. Ощущение жизни вернулось, необычайно яркое. Чувство вины и обиды прошло. В животе нарастало тепло.

– Хозяин? – позвала она после минутной тишины.

– Да, рабыня?

– Уже всё?

– Да, рабыня. Можешь обернуться.

Лика отпустила кроватную спинку, на которой остались потные следы от её рук, встала, звякая цепями, неловко развернулась на коленях и села на корточки, как советовала Эльвира. Потупила глаза.

– Было больно? – спросил Максим.

– Да, хозяин. То есть, нет, не очень. То есть… – она закусила губу. – Меня никогда раньше не били плёткой… – призналась она.

– Большое упущение, – посетовал Максим. – Сядь прямо. Ноги раздвинь. Руки – на колени, ладонями вверх. Подбородок выше… Выше, выше – я хочу видеть твой ошейник… Молодец, хорошая девочка. Так. А это что у нас? Ну-ка, потрогай свою щёлку…

Лика вспыхнула, но подчинилась и с удивлением обнаружила, что её киска прямо-таки истекает соком. Груди набухли, клитор затвердел. Она сглотнула.

– Что чувствуешь?

– Мокро, хозяин, – неловко сказала она. – Я вся влажная…

– Ты хочешь меня? Ведь так? Ведь ты хочешь, да?

Лика помедлила, не решаясь ответить, и вдруг почувствовала такое дикое желание, какого ещё не ощущала никогда. Как будто её все эти годы заводили ключиком как заводную игрушку, и теперь освобождённая пружина стремительно распрямлялась. Вчерашние вечерние шалости были по сравнению с этим не больше, чем свечка перед прожектором. Она вдруг ощутила всем своим нутром, что сидит на кровати перед мужчиной, с голой попкой, с обнажённой грудью, в тугом до жути красном латексе, в стальном ошейнике, в цепях, исхлёстанная плетью… и до невозможности хочет его.

До ноющей боли в грудях, до зуда во влагалище.

"Я чудовище, – подумала она. – Маленькое ненасытное чудовище. Маленький голодный зверёк, похотливая кошка, эльф с острыми ушками. Я же вчера весь вечер занималась онанизмом, что ж это такое, почему? Нет, я определённо чудовище. И он тоже чудовище. Мы оба с ним чудовища…"

– Да, хозяин… – прошептала она.

– Громче, – потребовал тот.

– Да, хозяин! – повторила Лика уже громче. – Да! Я хочу Вас! Хочу!!!

Максим отложил свою плеть, подошёл к Лике, взял её за цепочку на ошейнике и притянул к себе словно собачку на короткой сворке.

– Скажи: "Войди в меня, господин", – мягко потребовал он. – Можешь говорить мне "ты", я разрешаю. Ну?

– Да! Да! – задыхаясь от страсти, воскликнула Лика, и эти слова как будто прорвали последнюю плотину. Она выгнулась, запрокинула голову и звонко крикнула куда-то в потолок: – Войди в меня, мой господин! Войди, возьми меня, трахни меня, пожалуйста, господин, о, пожалуйста! Я твоя! Твоя!

Максим помедлил, затем развязал пояс и скинул халат. Белья под ним никакого не оказалось. Лика украдкой глянула на его член и с немым восторгом обнаружила, что тот уже давно стоит, прямой и напряжённый, как стрела. Лика уже не могла терпеть и ждать, оставаясь неподвижной, она вся дрожала от возбуждения так, что на ней звенели цепи, и без конца облизывала губы острым сухим язычком. Грудь её вздымалась и опадала, глаза закатились, внизу всё уже откровенно текло, губы ощупью искали губы. Когда Максим к ней прикоснулся, она не смогла сдержать стона. А когда он одним толчком повалил девушку на спину, раздвинул ей ноги, насколько позволяла цепь, и грубо вошёл, она завыла словно кошка и забилась в экстазе и в звоне железа, ласкаясь, расцарапывая себе грудь, а Максиму – спину, шепча какие-то слова и задыхаясь в тесноте корсета и стальном кольце ошейника. Максим умело осадил её, как осаживают норовистую лошадь, придержал за цепь от наручников и начал двигаться – ритмично, мягко и быстро. Лика сама себя не узнавала. Исхлёстанный плетью, её задик горел и отзывался на любое, даже самое лёгкое прикосновение. Шёлковые простыни казались наждаком. Внутри неё как будто взрывались маленькие бомбочки – оргазм наступил почти сразу и был так силён, что Лика едва не потеряла сознания. Она кричала и билась на жёстком матраце под тяжёлым мускулистым телом, дёргала сковавшие её тело цепи и заливалась слезами счастья, упруго выдыхая в такт движениям: "Быстрее!.. О, быстрее!.. О, хозяин, мой хозяин!.. О… О-о-о...", если только ей не закрывали поцелуем рот. Никогда, никогда раньше ей не было так сладко и восторженно, никогда она так не хотела раствориться и растаять в мужских ласках, никогда ещё её лоно не было таким чувствительным и страстным! В тот момент она полюбила свои цепи. "Я рабыня… рабыня…" – раз за разом твердила она, и что-то тёплое растекалось у неё в груди от этих слов, как будто, сказанные вслух, они приобретали некий новый смысл.

Когда Максим кончил и горячая струя мужского семени ударила ей в лоно, Лика задохнулась, выгнулась, протяжно вскрикнула, как раненая птица, а затем лишилась чувств.

Во всяком случае, – почти лишилась.

…Очнулась она лишь спустя несколько минут, в мужских объятиях, счастливая, покорная и совершенно обессилевшая. Максим лежал рядом, задумчиво перебирал её распущенные волосы, как будто бы просеивал их сквозь пальцы, смотрел на неё, гладил её тело, затянутое в скользкий красный латекс, и игрался с цепочкой. Она поймала себя на мысли, что смотрит сейчас ему в глаза, а за это, вроде бы, полагается наказание, но потом решила – чёрт с ним, с наказанием. Она всё равно будет смотреть.

– Я люблю тебя, хозяин… – выдохнула она и потянулась прижаться к его груди. Зазвенела цепями, прижалась, потёрлась носом и щекой, вдыхая сладкий запах мужского пота, зажмурилась и снова повторила, словно бы хотела убедиться: – Ты – хозяин. Мой хозяин. Мой… Мой, мой… А я – твоя… твоя…

– Рабыня любит хозяина? – расслабленно спросил Максим, играя цепью от её ошейника.

– Да, – сказала она. – Рабыня любит хозяина.

И замерла, сама себе не веря. Откинулась назад, на ворох скомканных подушек.

– Рабыня… любит… хозяина… – повторила она и закрыла глаза. – Как хорошо…

Максим неторопливо встал, набросил на плечи халат и прошёл до столика, на котором стояли вино и фрукты. Налил два бокала – побольше и поменьше, разрезал большое яблоко и вернулся к кровати.

– Выпей, – сказал он. – Только не разбей, а то у тебя руки трясутся.

Лика подняла бокал обеими руками и глотнула. Зубы стукнули о стекло. Вино было сухим, несладким, очень освежающим. Она выпила всё и сразу же почувствовала себя лучше. Напряжение уходило, вместо него накатила истома и нега.

– Хозяин, – позвала она.

– Говори.

– Мне ещё никогда не было так хорошо. Я не вру, теперь всё честно. Почему так? Это оттого, что на мне цепи, да? Это из-за этого?

– Не только, – Максим рассеянно провёл ладонью по её ноге, затянутой в резину красного чулка. Лика невольно прогнулась под его лаской. – Ты покорилась, перестала думать и оценивать – прилично это или неприлично. Теперь ты рабыня и не имеешь выбора, тебе осталось только подчиниться и пить наслаждение в чистом виде. Цепи и латекс только помогли тебе освободиться и уйти от мира, сделать этот шаг. Поняла?

– Поняла, хозяин. – Теперь Лика говорила Максиму "хозяин" без напоминаний, наоборот – ей хотелось повторять это слово раз за разом, опять и опять, только чтоб ещё разок почувствовать отзвук этого слепого рабского экстаза принадлежности. – Но мне страшно, – пожаловалась она. – Мне кажется, что если с меня их снимут, это пропадёт, исчезнет, и я стану как раньше… опять перестану чувствовать… Я не думала, что может быть так.

Максим усмехнулся.

– Напрасно беспокоишься: никто их с тебя снимать не собирается. Вернее, их снимут, но не сейчас, а когда в них больше не будет надобности, когда ты воспитаешь у себя в душе другие, внутренние цепи, куда как крепче этих.

– Как Эльвира? – спросила та.

– Как Эльвира, – согласился Максим, взял Лику за ошейник, притянул к себе и поцеловал в губы. – И как многие другие.

– А как я об этом узнаю? – спросила она.

– Узнаешь, – улыбнулся Максим и отпустил её.

Лика потупилась. Поставила бокал на столик при кровати, взяла свисающую меж грудей увесистую цепь и пропустила между пальцев, вниз, до самого кольца, звено за звеном. Та с мягким звоном падала на покрывало. Ошейник тотчас же напомнил о себе тяжёлым шевелением, стальной, надёжный, очень прочный. Ни сорвать, ни спрятать. Холодный плен браслетов теперь почему-то её успокаивал, а не раздражал. "Теперь тебя никогда не бросят и не предадут, – казалось, говорили Лике эти её цепи. – Теперь от тебя ничего не зависит. Взгляни, какие мы блестящие и крепкие. Мы лучше обручального кольца. Теперь ты наша навсегда, ты можешь быть уверена, что ты всегда будешь нужна своему господину. Твоё место здесь, в этой красивой клетке, на этой кровати. Мы скуём тебя, повяжем и заставим быть собой, и ты не сможешь больше притворяться равнодушной, наша песня ни на мгновение не даст тебе забыть, зачем ты здесь и кто ты есть. Так слушай же её, слушай вечно нашу песню: дили-дон, звяк-звяк, динь-дон, динь-дон…"

Лика сглотнула. При мысли, что с неё могут сбить кандалы, у неё похолодела спина. Она только начала учиться радоваться быть самой собой, и очень боялась себя потерять.

– Но хотя бы ошейник на мне оставят? – сама не зная, почему, с замирающим сердцем спросила она.

– Ты настоящая рабыня, – улыбнулся Максим. – Просто удивительно, как долго она в тебе пряталась… Ошейник? Конечно, оставят, только заменят на другой.

– Какой?

Максим поцеловал её.

– Увидишь. Но это будет не скоро. Тебе придётся многому научиться: ты сущая кукла в постели и в жизни. Как ты только дожила до своих лет? Правда, сегодня было уже лучше… Но готовься. Тебя будут унижать и подчинять всё больше, бить и содержать в цепях. Глубина падения рабыни не имеет дна. Все твои желания должны исчезнуть и замениться моими. Тебя ждёт суровое воспитание и всяческие наказания за малейшую провинность. Ну, и конечно, секс и ласки без пощады. Ты должна быть желанной, это твоё главное предназначение. Учись красиво ходить, учись стоять и сидеть, ласкаться и ласкать. Я распоряжусь, чтобы Эльвира была рядом, она тебе поможет. – Максим сделал паузу и снова смерил её взглядом. – Ну что ж, – подытожил он, – я обещал тебе незабываемую ночь. Ты её получила?

Лика шевельнулась и приподнялась, придвинулась, чтобы обнять его…

И замерла.

"Дили-дон, – тотчас напомнили ей цепи. – Динь-дили-дон… Уже забыла, да?"

– Да, – опомнилась она, и вместо неположенных объятий скользнула вниз, к его ногам и прижалась к ним щекой. – Да, мой хозяин. Да, да, да…

– Ну, хватит, – оборвал её Максим, сел и хлопнул в ладоши. – В позу, рабыня! Я ещё не получил своё. На четвереньки. Спиной ко мне, ноги раздвинуть, прогнуться. Разрешаю кричать.

– Слушаюсь! – радостно вскричала Лика и торопливо подчинилась. Максим отвесил ей увесистого шлепка, от которого она взвизгнула, смочил влагалище слюной и в следующие десять бешеных минут овладел ею сзади. Оба бурно кончили, потом примерно с полчаса Максим лежал и отдыхал, а Лика в качестве рабыни разминала ему спину; её натруженное лоно сладко ныло. Затем настал черёд второго завтрака. Максим сидел за низеньким столом, Лика прислуживала, сидя на полу, наливала ему сок и кофе, намазывала бутерброды, чистила и резала кусочками фрукты и подкладывала ему на тарелку. Самой ей есть не дозволялось, лишь в конце трапезы хозяин немного смягчился.

– Вообще-то сладкого рабыням не положено, – сказал он ей. – Вы, женщины, слишком быстро запускаете себя, от стограммовой шоколадки полнеете на все двести… – Лика прыснула, но тут же осеклась под его строгим взглядом и умолкла. – Но в первый день – уж ладно, так и быть, – смягчился он, – сделаем для тебя исключение, ты же голодала сутки. К тому же, в латексе худеют быстро, целлюлит тебе здесь не грозит. А если что… Возьми пирожное и сок. Если хочешь, можешь взять ещё вон ту грушу. Бери, бери, – подбодрил он её, – мы всё равно тебе сейчас назначим гандикап.

– Гандикап? – с замирающим сердцем переспросила Лика.

– Ну, да. Ты же умная девушка, должна знать, что это такое.

– Я знаю, – сказала она и закусила губу.

Профессия библиотекаря располагала к некоторой начитанности. Лика знала, что гандикапом называется особый груз, которым нагружают особенно резвую лошадь, чтоб свести на нет её преимущество на скачках. Но… груз на женщину?!

Максим тем временем вынул из тумбочки калькулятор и что-то подсчитал.

– Восемь с половиной килограммов в течение дня, – определил он. – Для ровного счёта округлим до десяти… Ты уже закончила? Тогда подойди сюда.

Он открыл дверцу шкафа, совершенно незаметного в стене. Лика встала, отряхнула с колен крошки и опасливо приблизилась. Небольшой шкафчик был набит разнообразными приспособлениями – плётками, цепочками, зажимами и прищепками, отполированными иглами, мотками бечёвки, вибраторами и фаллоимитаторами, баночками с кремами, коробочками с презервативами и прочими подобными вещами. Лика совершенно опешила при виде этой коллекции. Максим же помедлил, вынул оттуда небольшое, но тяжёлое сверкающее полированное ядро с приваренным к нему ушком, подвесил ей на кандалы в районе пояса и заново защёлкнул маленький замочек. Теперь ядро висело у Лики чуть выше колен, руки сразу потянуло вниз; было оно массивное и в самом деле весило, наверное, не меньше десяти килограммов. Лика сглотнула.

– Спасибо, хозяин, – сказала она.

– Умница, – одобрил Максим и потрепал её по голове. – Хорошо, что не забыла поблагодарить. Поосторожней с ним, не ушибись ненароком. Вечером его снимут. Всё, ты свободна. Иди к Эльвире, она тебе скажет, что делать.

И Лике ничего не оставалось, кроме как повернуться и уйти.

Эльвира выслушала её, одобрительно хмыкнула при виде груза на её цепях, выслушала историю его появления, выдала Лике трусики, предусмотрительно захваченные ею из гардероба, фартук и рабочие резиновые перчатки, и отправила на кухню – мыть посуду и прибираться.

– Это для твоей же пользы, – сказала она. – В следующий раз лучше завтракай минетом, это полезней. Пирожное и соки слишком калорийная еда для рабыни – пять минут на языке и потом всю жизнь на бёдрах… Пошевеливайся.

Противное ядро ужасно мешало, цепь то и дело защемляла волосы на киске, вдобавок руки у Лики всё ещё дрожали после бурного секса. Она не могла рассчитать своих движений, всё время оступалась, разбила тарелку и в итоге схлопотала пять ударов по попке хлыстом. Эльвира пристегнула цепь её наручников к специальному кольцу в стене и отвесила все пять горячих прямо тут, на кухне. Била она в полную силу, наотмашь, до красных полосок, так что Лике оставалось только вертеться и взвизгивать. Тонкий хлыст впивался в тело, как пчелиное жало. Вся зарёванная, с распухшей задницей, Лика отчистила плиту и сковородки, долго толкла в ступке какие-то пряности, очищала грецкие орехи, потом получила свой обед – тарелку рисовой каши и миску холодной воды. И то и другое ей поставили на пол как собаке и не разрешили прикасаться к ним руками, для верности сцепив их замочком за спиной. Она съела всё и вылизала миску, помада и косметика при этом размазались и стёрлись, но ей, слава богу, теперь уже было не до этого. Затем ей позволили умыться, дали швабру и велели подмести коридоры и лестницы. Эльвира самолично наблюдала, как идёт работа, и указывала ей, где та плохо подмела, сопровождая замечания ударами хлыста.

Изредка по коридорам проходили люди; Лика встретила лишь четверых мужчин и двух женщин. Все они были незнакомые, все проходили мимо, лишь один легонько потрепал её по попке. Лика вздрогнула, но вытерпела ласку, – не хотелось заработать новое предупреждение.

Высокий парень и рабыня-прислужница в жёлтом латексе провели наказанную рабыню, такую же, как Лика – всю с ног до головы закованную в цепи, только без одежды, в чёрной маске, закрывающей всю голову и зашнурованной как мяч. Лика сперва даже позавидовала ей, чей позор был скрыт безликой маской, словно чёрным черепом, но потом взглянула ей в лицо, увидела её страдальческие, широко распахнутые глаза в овальных прорезях, и торопливо опустила взгляд. Рот пленницы был также широко раскрыт и заткнут кляпом – красным шариком на тонких ремешках. По чёрному латексу маски прокладывали путь кривые дорожки слёз. Какой пытке её перед этим подвергли, оставалось только гадать, но шла она сама, а грудь и попка девушки были чистыми и розовыми, если не считать родинки над левой ягодицей, очень красивой притом. Парень с девушкой молча отконвоировали узницу в дальний конец коридора, заперли её в одной из комнат и ушли. Лика запомнила дверь.

К вечеру Лика совсем измоталась, несмотря на предостережение Максима, два раза ушибла левую коленку о проклятое ядро и сильно ободрала локоть, когда с непривычки со звоном и грохотом упала в коридоре. Удержаться на высоких каблуках и так-то было очень сложно (Лика на свободе никогда не носила таких туфель), а кандалы смещали равновесие при каждом шаге, да плюс ещё ядро… К вечеру эту мерзкую железку отцепили, и Лика ощутила просто небывалое облегчение, даже засмеялась от радости. Эльвира принесла ей оранжевый станок одноразовой бритвы, наказала завтра привести себя в порядок и ушла. Когда за ней закрылась дверь, Лика не удержалась – показала ей язык, торопливо расшнуровалась, сбросила туфли, приняла вечерний душ, поколебавшись, выбрала из гардероба прозрачную ночную рубашечку из латекса, повалилась на кровать и мгновенно уснула. После бурно проведённого утра и дневных трудов ни о каком "самоудовлетворении" не могло быть и речи. Вторая ночь в заточении вообще прошла на удивление спокойно – девушка спала как убитая, несмотря на кандалы, ушибы и исхлёстанную попку.

Во сне она улыбалась.

*

Продолжение следует