Пикантная история, приключившаяся с Нюрой на исходе юности или Секс истории

Юность Нюры кончилась, когда Нюра растолстела. Женщины вообще чувствительны к окончанию юности, но многие стараются приурочить это в общем-то безрадостное событие к какой-нибудь более-менее приятной перемене в жизни: замужеству, рождению первенца, окончанию учебного заведения, ну или, в конце концов, поступлению на завод в качестве, например, технолога.

Нюра и так-то собственной выгоды не знала, а тут и вовсе не подгадала. Набрав за полгода 8 размеров и 30 килограмм, она превратилась из несимпатичного подростка в неуверенную во всем, обрюзгшую бабищу.

Надо заметить, что Нюра пыталась бороться, недели две или три соблюдала строгую диету, много ходила пешком и раз пять выпивала водку в сугубо мужской компании, имея целью соблазнить кого-нибудь – одного, двух, да хоть всю компанию, таких комплексов у нее отродясь не водилось - на "любовь", которая, как обещали в журнале, стройнит.

Во время одного из таких выпиваний, ей довелось познакомиться с Виталием Палычем, человеком по-байронически угрюмым и пугающе-импозантным.

Поначалу Нюре никак не удавалось завладеть его вниманием. Виталий Палыч предпочитал общаться с мужской частью компании. А когда усилия ее увенчались успехом, Виталий Палыч был уже порядочно пьян.

Никакой увлекательной темы для разговора Виталий Палыч (по причине крайней нетрезвости) предложить не мог, а Нюра, как это часто случается с людьми, чрезвычайно озабоченными какою-то житейской проблемой, сама того не замечая, постоянно переводила разговор в плоскость диет и похуданий.

Виталий Палыч, заслышав про еще одну диету, зевал и норовил заснуть, но Нюра тормошила его и невозмутимо продолжала свой рассказ. В конце концов Виталий Палыч не выдержал, пару раз икнув, поднял на Нюру свои уже совсем мутные глаза и предложил:

- Разденься!

- Прямо здесь? – опешила Нюра.

- А ты что, смутилась, чтоль?

- А соблазнять будете?

- Считай, уже соблазнил.

- Тогда ладно, - нетрезво улыбнулась Нюра и встала с кресла, в котором до того сидела.

Нюра меланхолично снимала с себя одну нехитрую одежонку за другой, а, оставшись только в трусах и лифчике, попробовала качнуть икрами, но почему-то это получилось у нее настолько неловко, что она даже немного смутилась. Ее смущение заметили нетрезвые мужики, до того взиравшие на ее совсем уж любительский стриптиз с деланным безразличием. Нюру принялись подбадривать, и она, грузно и тяжеловато, стянула с себя последнее и осталась в чем мать родила.

Виталий Палыч хрюкнул что-то одобрительное и жестом подозвал Нюру к себе.

Нюра, стараясь подтягивать живот и по-утиному на ходу не переваливаться, подошла к Виталию Палычу и встала, почти вплотную прижавшись животом к его крупному нездорового цвета носу.

Виталий Палыч протянул руку и потрогал толстые ляжки Нюры:

- Говоришь похудела чуток?

- Да, вот в платье старое снова влазить стала.

- А на новое денег жалко? – Виталий Палыч ощупывал Нюрины припухлости и жировые складки.

- И денег жалко, и не очень оно симпатично, когда толстуха.

Нюра с трудом сдерживала волнение, она уж совсем разомлела от внимания мужчин, их нескромных взглядов, да и самой уже хотелось как-нибудь изогнуться или присесть, как она это по безграмотности называла, по-французски: раздвинув ножки, выставив на всеобщий обзор свои тщательно скрываемые прелести, раскраснеться перед этими мужиками то ли от смущения, то ли от похоти.

Виталий Палыч, будто угадав такие желания, игриво хлопнул по нюриной заднице, тотчас же податливо заколыхавшейся:

- Ну что, мужики, сгодится экземплярчик? – обратился он к честной компании.

- А чего ж не сгодится, - осмелел Николай Петрович (который собственно Нюру в эту компанию и привел и имел на нее определенные развратные виды – скорее за отсутствием более привлекательного экземпляра, нежели по причине горячей симпатии к Нюре), - счас только еще выпьем.

- Не, Николай Петрович, - взбрыкнул Игорек, самый молодой, лет тридцати, мужик, - мне не выпить столько.

В жизни Нюры, признаться, подобных случаев еще не было, чтобы стояла она вот так вот: голая, окруженная пьяными мужиками и изнывающая от похоти. Поэтому, понять до конца, что же происходит, и так ли это должно происходить, она, как ни силилась, не могла. Но почему-то ей казалось, что направление, по которому уходит разговор, отнюдь не приведет ее к той самой «любви», о которой пишут в журналах, что она стройнит.

Мужики о чем-то галдели, обсуждали, она краснела и жеманилась, но тут Виталий Палыч встал со своего кресла так резко, что, казалось, стоило ему чуть-чуть отклониться при этом вставании от вертикали, он бы насквозь продырявил нюрину грудь, и голова бы его вышла с ее спины.

- Я ссать пошел, - сообщил он мужикам, - а ты, - он повернулся к Нюре, - одевайся, нечего ту мослами трясть.

И вышел. Смысл сказанного им дошел до Нюры не сразу, а когда дошел, ноги ее подкосились, и она мешком осела на теплое кресло Виталия Палыча. "Как же так? – вертелось в ее затуманенном алкоголем мозгу. – Ведь все же хорошо шло". И, действительно, по ее понятиям, все шло хорошо: она разделась, мужики смотрели на нее нескромно, все главное должно было быть еще впереди. И вдруг все кончено?

"Фиг, - решилась Нюра. – Ничего не кончено. Кто мне такой этот импотентный пень, чтобы указывать, когда раздеваться, а когда одеваться. Ну, разделась я, когда он сказал, и то только потому что сама собиралась, а одеваться теперь совсем не собираюсь."

Она чуть съехала в кресле, вальяжно развалившись:

- Ну и чё, одеваться надо?

Мужики как-то нервно на нее посматривали, не решаясь ответить. С одной стороны, Виталий Палыч прямо и твердо указал ей прекратить и одеваться, а ссориться с Виталий Палычем из-за какой-то жирной девахи никто не хотел. С другой стороны, деваха эта, пускай и неприятная и даже в чем-то скотская, вела себя довольно многообещающе, и полюбопытствовать развратным ее поведением никто бы не отказался.

Нюра, однако, решила сомнения в свою пользу.

Как-то непонятно как это началось, только когда мужики обратили на нее внимание, Нюра уже даже не сидела, а полулежала в оставленном Виталием Палычем кресле, томно закатив глаза, и изрядно быстро ёрзала пальчиком промеж своих срамных губ. Время от времени она сладострастно вскрикивала грубым грудным голосом. Необычность ситуации и внимание мужиков возбудили ее настолько, что до оргазма она себя довела просто стремительно, и даже несколько усилила его, в последний момент успев оторвать свою отнюдь не худосочную попку от кресла и широко, насколько могла, одним рывком раздвинуть ноги, демонстрируя всем окружающим нескромные пульсации накатившего на нее наслаждения.

В себя Нюра пришла не сразу и только от того, что кто-то грубый и настойчивый, толкнул ее в плечо.

- Эй, - услышала она голос успевшего отлить Виталия Палыча, - я что не тебе сказал одеваться? А то устроила тут коровьи пляски. Тьфу.

Нюра нехотя приоткрыла глаза.

Собутыльники- зрители сидели, уткнувшись взглядом в пол, и молчали, и только Виталий Палыч смотрел на нее как-то брезгливо и совсем невежливо.

После этого Нюра оделась и ушла. Она забросила все свои диеты, прогулки и пьяные мужские компании.

Глядя на нее, я вспоминаю, как когда-то ехал в под завязку набитом пригородном поезде. Поезд уже начал движение, двери вагона были заперты, когда на подножку попробовала вспрыгнуть какая-то шустрая бабенка, однако на подножку не попала и повисла двумя руками на поручнях. Поезд между тем набирал ход, и спрыгивать уже было поздно. Бабенка сползала на поручнях, попытка открыть дверь и затащить ее в вагон успехом не увенчалась – дверь проводник перед отправлением запер на ключ. Я находился у самого стекла, пытался то выбить его, то вывернуть замок – все безуспешно. А бабенку неумолимо затягивало под поезд, она боролась, и вдруг, в какой-то момент, сдалась. И такое облегчение и даже какая-то радость обозначились на ее лице, когда она подобно мешку начала безвольно сползать по поручням, что, казалось, так счастлива и безмятежна она не была никогда еще в жизни.

А про тот случай с Нюрой мужики не забыли. Иной раз проходит она мимо пивного ларька, где до сих пор тусуются тогдашние собутыльники Виталия Палыча (сам Виталий Палыч исчез однажды январским утром и никто его с тех пор не видел), ее провожают взглядами. А потом находится кто-то из "очевидцев" того случая, понимающе покачивает головой ей вслед и говорит: "Эх, распустила себя баба, а была ведь – огонь!" И мужики ему понимающе поддакивают.